Однажды в Австрии...

Цугцванг — такое положение фигур, при котором любой ход одной стороны ведёт к ухудшению позиции этой стороны или проигрышу партии.

Человек приближался к автомобилю, но затаившиеся в оном герои не двигались с места. Наннерль молча созерцала ногти, Констанция свои нервно грызла. Калисто не отрывался от коллектива и постукивал ногтем по жучку в ритме барабанов из «Доктора Кто». Сравнённый им ранее с одноимённым героем человек явно не собирался предложить путешествие во времени. Калисто глубоко вздохнул, предчувствуя, что придётся драться. Или хитрить. Мысль о стремительном отъезде его резвый разум отверг сразу же. «Этот человек наверняка не один здесь. Вероятнее всего, мы окружены. Могу себе представить… За углами домов справа уже стоят автомобили, готовые нас преследовать. Попробую сбежать — пустятся в погоню. В отличие от меня город знают лучше, и водители, несомненно, профессионалы своего дела. Побег отметаем. Нет силы — нужен ум. Живым я им не дамся, а терять мне нечего. Для начала притворюсь, что согласен с условиями, а потом возьму их человека в заложники. Тогда играть будем, имея в руках хотя бы один козырь в виде человеческой жизни. Главное заболтать его». — Говорить буду я, — предупредил итальянец. — Я люблю говорить. Никто в этом и не сомневался, потому комментариев не последовало. Человек приблизился, и Калисто, поняв и приняв, что притворяться, будто людей в машине нет, бесполезно, включил фары. Он намеревался оценить возможности своего противника. В том, что человек является именно противником, итальянец не сомневался. Свет не смутил незнакомца: тот продолжал уверенно идти, слегка прикрывая ладонью искажённое не до конца понятной гримасой лицо, и как будто пытался притвориться дружелюбным. Взгляду незадачливых героев предстал худощавый мужчина с острым подбородком, длинным носом, густыми то ли седыми, то ли пепельно-серыми волосами до плеч и ясным взглядом. Чудной: такому типу людей можно дать и тридцать, и шестьдесят лет. Он напряжённо, неискренне улыбался. Приблизившись к автомобилю, незнакомец встретился взглядом с Калисто. Последний отметил, как на мгновение лицо человека стало озадаченным, словно он ожидал увидеть кого-то другого. Мужчина казался Калисто смутно знакомым. Но едва он подумал, где бы мог его видеть, сзади раздался оглушительный визг Констанции. — Герр Руоззи! Герр Руоззи, какое счастье!!! *** Дом герра Руоззи был причудливым. Казалось, что он был одной большой сложной головоломкой. Треугольники из точек прямо на некоторых из стен. В одной из комнат она заметила полупрозрачные сферы непонятного назначения. В другой — библиотеку. Они шли сквозь крутящиеся словно в торговых центрах двери в комнаты странных геометрических форм. Наннерль замечала мини-лифты, и даже тайные двери, замаскированные под шкафы. Одну из них девушка случайно обнаружила, когда походя открыла шкаф-купе, с целью закинуть куртку, но увидела неплотно прикрытую дверцу внутри него. И сразу же закрыла, смутившись. И всё-таки, подобный дом хотелось исследовать. Причём исследовать его было можно не то что часами, днями! Одним лишь картинам можно было посвятить целый день. Расположены они были в непонятном порядке: не по стилям, не по датам. Наннерль была почти уверена, что даже это расположение таит в себе загадку. Это было таинственное место, а вот уют в нём казался умело сфабрикованным. Прошлое и будущее тут словно смешались воедино. Даже серебряный браслет на руке герра выглядел старинным, но девушка невольно отметила цифры, поблескивающие в инкрустированном в него гладком чёрном материале. Констанция продолжала говорить, и её голос казался таким далёким, нездешним. Наннерль, как бы отстранённо ни выглядела, не могла не смотреть по сторонам. Посмотреть было на что. Рядом с антиквариатом соседствовали элементы доступной лишь узкому кругу последней технологической мысли, что порождало неоднозначное ощущение: для кого-то безвкусица, для кого-то ретро-футуризм. Девушка отнесла бы себя к первым. Быстро пройдя за Руоззи через несколько комнат, она отметила, что дом был аккуратно прибран — ни лишней газеты на журнальном столе, ни мелочей на полках. Можно было подумать, что его вот-вот покинут. Этот факт оставил её равнодушной. Она в целом думала, что её будет уже сложно удивить. Спустя четверть часа, ничему не удивляющаяся Наннерль, укутавшись в бархатистый бежевый плед, отогревалась горячим какао, сверху щедро посыпанным маршмеллоу и тёртым шоколадом. Она отрешённо разглядывала красноватые, похожие на факелы светильники. Те придавали комнате, вернее, длинному узкому коридору с аккуратными диванами напротив дверей, за одной из которых скрылись Констанция и герр, некую рождественскую, волшебную атмосферу. Это её успокаивало и заставляло терять бдительность. «А зачем мне волноваться теперь? — думалось ей. — Уж этот человек точно знает, что делать». «Этот человек» в соседней комнате слушал Констанцию. Из неё, наскучавшейся и перевозбуждённой, так и лились слова. Никто не прерывал её, хотя Наннерль была уверена, что мужчине непросто слушать такую речь-скороговорку. Она пригубила напиток, подумав, не стоит ли ей поторопиться, или можно растянуть простое удовольствие. Но разговор, казалось, лишь набирал обороты. Из-за прикрытой двери слышимость оставляла желать лучшего, однако девушка была уверена, что Констанция точно не скажет ничего, что может ухудшить положение. В отличие от итальянца… Калисто сидел рядом с Наннерль. Он не ел, не пил, не смеялся, что удивительно, даже не болтал и не отпускал едких комментариев, в общем, на себя был похож даже меньше, чем на типичного итальянца. Его плотно сжатые губы и подозрительный прищур говорили сами за себя. — Ты доверяешь ему? — заметив брошенный на него взгляд, тихо спросил он у Наннерль. — Конечно, доверяю, — оскорблённо взвилась Моцарт и добавила, уже тише. — Он не сделает нам ничего плохого, если ты об этом. То, что он слушает нас по одиночке, просто исключает возможность дублирования информации. Я верю ему и полагаюсь на него. Руоззи даже несколько раз помогал Вольфгангу решить проблемы, как я могу ему не верить?! — Ах, как мило, я аж проникся. Не думаешь, что некоторые люди специально создают другим проблемы, а потом благородно бросаются их решать, чтобы получить выгоду? Наннерль обречённо покачала головой, всё больше жалея человека с подобным взглядом на мир. — Не исключаю, но герр Руоззи не из таких. Вольфганг сам создавал себе проблемы. Его однажды чуть не уволили: их склочный директор, Розенберг, искал любой повод придраться. Вольфганг, дурачок, был рад его побесить. И доигрался до того, что оказался в патовой ситуации. Вернее, в абсолютно проигрышной. Уволь директор Моцарта — и репутации конец, и карьера застопорится. Герр Руоззи помог тогда избежать такого финала. Отныне Розенберг ворчит, да терпит. А мадам Вебер? О, это отдельная история. У Вольфганга с Констанцией всё было хорошо, но эта дамочка желала вытрясти из него деньги в любом случае, и подсунула брачный договор с такими дикими условиями, что расстанься они — и Вольфганг до конца жизни платил бы круглую сумму ежемесячно, не отвертеться. Думаешь, Моцарт хотя бы прочитал это договор? Подмахнул не глядя и ушёл в бар. Зачем читать договоры, когда можно попить пива. Он даже ничего не заподозрил: это умница Констанс прочитала. Не смотри, что она выглядит беспечной: у неё острый ум и чистое сердце. Не думаю, что каждая девушка, узнав о гарантированной выплате нескольких тысяч евро в месяц, получения в собственность квартиры и пожизненного содержания в случае развода в ярости разорвала бы договор на мелкие кусочки. Но вот проблема, это была копия: оригинал был удостоверен, и как обжаловать договор, если там стоит собственноручная подпись Моцарта? Что не прочитал — исключительно его проблемы. Эти проблемы тоже решил герр Руоззи, когда Моцарт и Констанция поделились с ним своей печалью на благотворительном вечере. Тут же оценил ситуацию, нашёл выход, грамотного юриста… Суд да дело. Договор потерял силу, но Вольфганг, разумеется, проникся глубоким уважением к Констанции, и я тоже. В конце концов, этот человек даже создал кольца для Вольфганга и Констанции, их она наверняка ему уже продемонстрировала, подтверждая свой рассказ. Как видишь, герр Руоззи достойный человек, который не раз заботился о моём брате. Я чувствую: мы на финишной прямой. Он очень умный и наверняка что-нибудь придумает. — Прежде всего он подозрительный, — пробормотал Калисто. — Тут всё подозрительное. Подумай головой: с какой радости такому приличному-положительному-занятому герру шляться по Вене глубокой ночью? А он ещё и уговорил нас ехать к нему домой, тогда как гораздо логичнее было бы предложить пойти в полицию. Да, я бы наотрез отказался, но незаинтересованный человек предложил бы это. Он даже не заикнулся! Начал уговаривать идти в его дом. Причём немедленно, говоря, что дорог каждый час. Смотри же, как он теперь торопится. Аж язык на плечо от спешки. Уже полчаса слушает куколку-Констанс. А может, ты соизволила заметить, как у него глазки загорелись, едва он услышал от этой болтушки про Моцарта и Сальери? Мне кажется странным, что я даже не помню, как отдал ему жучки, он будто гипнотизировал меня. Чёрт возьми, я опомнился уже когда он распинался, что вот де они нейтрализованы. Надо быть слишком хорошо осведомлённым в криминальных и даже шпионских делишках, чтобы так запросто это сделать. Также заметь, что он не выкинул их… — Послушай, Калисто, даже не пробуй настраивать меня против него, — громко выдохнула и очаровательно улыбнулась Наннерль, устав от предположений парня. — Он же обхяснил, что гулял перед сном. Ты везде видишь негативную подоплёку, потому подозрительный здесь только ты. И это тебе я имею оснований доверять гораздо меньше, чем ему. Герр Руоззи не угрожал мне пистолетом, не преследовал меня на машине, не резал мне кожу. — Не прятался со мной под кроватью от того, кто мог бы разрезать шею… Наннерль скинула плед и, не скрывая раздражения, поднялась с диванчика. Она подошла к двери и деликатно постучала в дверь, как бы намекая, что и ей есть что сказать. Увлечённая рассказом Констанция, судя по всему, даже не заметила стука, а герр Руоззи внимательно слушал рассказ и не обратил внимания. Наннерль почувствовала себя третьей лишней, но возвращаться к Калисто представлялось слишком нелепым. Потому она гордо вскинула голову и прислонилась к стене сделав вид, что так и было запланировано. Девушке казалось, что она что-то упускает, и от этого она чувствовала себя незащищённой. «Лучше б не было здесь этого итальянца, — с досадой подумала она о Калисто. — Надеюсь, герр Руоззи запрёт это не в меру суетливую задницу до того, как в дело вступит полиция». — Фройлен Моцарт, вы хотели что-то сказать? — прервал её раздумья герр Руоззи. Он стоял в дверях, позади него Констанция обмахивалась вычурным кружевным веером с самым счастливым выражением лица. — С вами и с этим, — кивнул он на Калисто, — молодым человеком наверняка случилось что-нибудь заслуживающее моего внимания. Я выслушал фрау Моцарт и верю ей. Теперь хочу послушать вашу историю. — Не говори ему ничего, — резко бросил Калисто, подходя к мужчине. Тот с интересом приподнял бровь, опершись плечом на косяк. Итальянец встал напротив него и скрестил руки на груди. Герр Руоззи не шелохнулся. Пока изумлённая бестактностью и наглостью мафиози Наннерль выбирала из всех пришедших в голову ответов более язвительный, парень продолжил. — У меня к вам тоже появилось несколько вопросов. Если не возражаете, — последнюю фразу он произнёс нарочито издевательским тоном, и Наннерль захотелось его толкнуть. — Задавай, — просто ответил мужчина. Констанция замерла и в недоумении глянула на Наннерль. Та и сама понимала, что что-то идёт не так. Её начало душить отвратительное чувство безысходности. Из прострации её вывел резкий голос Калисто. — Что вы делали ночью в том районе? Почему так испугались, когда увидели автомобиль герра Сальери? Что вас с ним связывает? — в лоб спрашивал итальянец, чеканя слова. Герр Руоззи улыбнулся, и температура в один миг словно изменилась: тепло, так и склонявшее ко сну и медленным мыслям, теперь сменилось холодом и настороженностью. Наннерль невольно содрогнулась. Она нервно начала поправлять волосы, отдавая себе приказ оставаться спокойной и собранной, несмотря на напряжение, повисшее в воздухе. Герру Руоззи же, на её взгляд, было все равно, в чём его пытается обвинить Калисто. Его голос был ровным, поза свободной, а ответ логичным. — Не испугался. Я действительно понял, что это автомобиль герра Сальери, и лишь удивился, что ему понадобилось в такой час всего в паре кварталов от моего дома. Что я делал в том месте? Не поверишь, прогуливался перед сном. Я ещё в автомобиле объяснил, что возвращался домой, побывав в гостях. Ты задал вопрос, что связывает меня с герром Сальери. Веришь ты или нет, но абсолютно ничего, и я этому рад. Герр Сальери — преступник, похитивший человека и содействовавший в других преступлениях криминальной организации. — Н-но он так же помогал Вольфи, если бы герр был злодеем, разве Вольфганг остался бы с ним в такой ужасной ситуации? — робко пискнула Констанция. — Я же вам говорила, они оба как заложники! Ему самому нужна помощь. Вы, наверное, не так поняли, герр Сальери тоже жертва… — Наивное дитя, — бестактно перебил её герр Руоззи. И многозначительно усмехнулся. В этот момент Наннерль вдруг ощутила странный дискомфорт. Как будто в чём-то разочаровалась, но ещё не чётко не осознала, в чём. — Наивное дитя, едва начав слушать тебя, я понял, что он обманул Вольфганга. Я почти уверен: герр Сальери в сговоре с этими преступниками и хочет лишь, чтобы Моцарт оставался с ним до тех пор, пока ему то выгодно. Так просто сыграть на чувствах пылкого и впечатлительного юноши… — Только не на моих, — прервал его Калисто, повышая голос. — Мне ты мозг не запудришь. Я догадался, почему ты настраиваешь их против Сальери, меня, моего клана. Потому что ты враг. Потому что это ты тот самый предатель, что вот-вот улизнёт из Австрии, прихватив с собой то, что тебе не принадлежит. Я вспомнил твоё лицо, видел тебя на фотографии… с Балтассаре. Нравится тебе в новом клане, крыса? Наверняка у тебя даже сердце не ёкнет, когда я скажу, что Балтассаре Конте мёртв. Нетрудно догадаться, что это ты был нашей целью, и только два глупых композитора спутали все карты. Ты испугался, увидев машину Сальери, так как решил, что он шпионит за тобой по приказу твоих бывших хозяев. Я не прав? Прав. Я уж получше вас всех знаю, какая ничтожная роль на самом деле была у Сальери в этом спектакле… — …Знаешь, потому что сам играл более значительную? — губы герра растянулись в неприятной, фальшивой улыбке. — Фройлен и фрау Моцарт, как вы думаете, чьи слова стоят больше: мои или этого молодого человека? Он и Сальери, все эти люди вводят вас в заблуждение! Вы не в безопасности, пока этот молодой человек находится рядом с вами. Они наши враги. Этот юноша наш враг. К счастью, провидение свело нас, вы в безопасности. От таких безапелляционных и громких заявлений и более того, такого неумолимого напора и уверенности, пронизывающей каждое слово мужчины, онемели все, даже сам Калисто. Герр Руоззи удовлетворённо усмехнулся. — Калисто Бонмарито, я вынужден сдать вас в руки правосудия. Вы будете изолированы до прихода полицейских. Немедленно, — холодным и спокойным тоном заявил он. И, не успел никто глазом моргнуть, как нажал нечто скрывавшееся от глаз на своём причудливом браслете. В тягучей тишине отстучала простая мелодия: будто судейский молоточек объявил об окончании слушания дела. Калисто рванулся в сторону, хватая за руку Наннерль. Но в следующий миг обе двери, что служили выходами из коридора… были намертво заблокированы. Словно двери лифта, невидимые прежде серые стальные створки выдвинулись из стены столь же резко и тихо, сколь тесно соприкоснулись — волос нельзя было бы просунуть между ними! По дому разнёсся гулкий звон, похожий на сигнализацию. Констанция взвизгнула, бросилась к Наннерль, и та, сама изумлённая, отбежала от Калисто, обняла подругу и прижалась к стене. — Серьёзно? Думаешь, я сопротивляться не буду? Я не сдамся, — усмехнулся Калисто. — Нет оружия? Неправда. Моё любимое оружие — ум и отточенные движения тела. Посмотрим, кто кого. — Может, не надо, — робко заметила Констанция. — Перестаньте, вы чего? Герр Руоззи, он нам вроде как помогает… — Притормозите, я запуталась! — прижала руки к вискам Наннерль. Мерзкий звон всё ещё продолжался и действовал на нервы, как и мигающий свет, по странной прихоти ставший красным. — Кланы, предательства, интриги — просто помогите освободить Моцарта и всё, всё, нам больше ничего не нужно! Герр Руоззи, не надо его запирать! — Мария-Анна, отметь, после каких слов он решил изолировать меня, — быстро, но громко и внятно проговорил Калисто. — Сопоставь факты, сделай выводы, действуй разумно. Если голова не работает — просто покинь это место. Вы в опасности рядом с ним. — Не слушайте его! Не слушайте! — громко и уверенно твердил герр Руоззи растерянным девушкам. Из комнаты, в которой прежде разговаривали Констанция и герр, вышли два внешне непримечательных лица азиатской наружности с весьма очевидными намерениями. Наннерль замерла в смятении, не зная, кому верить, кого убеждать, что делать. Невидящим взглядом она смотрела сквозь Калисто, который так и стрелял по подходящим к нему людям потемневшими от гнева глазами. Коридор был слишком узкий, и обрекал на неравный бой. Наннерль почувствовала, как кто-то с силой потянул её за предплечье. Ноги сковала слабость, глаза — темнота, словно она резко встала и у неё упало давление. Перед взглядом мелькнул геометрический рисунок на полу, зелёный рукав Констанции и её бледная рука. В следующий миг Наннерль едва не упала из коридора в ярко освещенную комнату, за ней влетела подруга. — Что происходит?! — с трудом удерживаясь на ногах вскрикнула Наннерль, ошалело глядя на коридор. Перед глазами плясали пятна, но вскоре она разглядела фигуру герра Руоззи, мягко, убаюкивающе говорящего. — Спокойно, фройлен Моцарт, — расслышала она сквозь звон в ушах. — Ничего страшного не происходит. Я понимаю, вам сейчас неуютно, но незачем бояться. С молодым человеком могло бы случиться нечто плохое только если бы он остался на свободе. — В коридоре тихо, — заметила Констанс, не поддавшаяся влиянию этого голоса. — Куда вы его?.. Наннерль, глубоко вдохнув и обойдя герра, приоткрыла дверь и высунула голову в коридор, вслед за ней выглянула Констанция. Коридор был пуст. Звон прекратился, не мигал красный свет. Всё было спокойно, будто и не было этих двух минут напряжения. Не видно было следов борьбы. Двери были открыты. Одиноко лежала кожаная куртка Калисто, сброшенная Наннерль на диванчик. Мерно тикали часы. — Его увели в одну из комнат в этом доме, — равнодушно пояснил герр Руоззи, подходя со спины. Наннерль резко обернулась, и тот поднял полушутливо руки вверх. — Не надо тревожиться, я не враг ему. Тем более не враг вам… — «А несколько минут назад ты говорил несколько иначе, » — мелькнуло в голове у Наннерль. — Если думаете, что информация, которой он может обладать, полезна следствию, я даже разрешу вам поговорить. В моём присутствии, разумеется. Боюсь, он легко может манипулировать вами, фройлен Моцарт. Сейчас настоятельно рекомендую отдохнуть, вы и так настрадались за день. А я пока разберусь с этим непростым делом. Наннерль с момента слов о манипулировании слегка краснела, невольно сжимая руки в кулаки. Её мучила усталость, выводило из себя головокружение, и меньше всего на свете ей сейчас хотелось, чтобы кто-то догадался о неоднозначных чувствах, зародившихся в глубине её души. «Калисто плохой человек, он угрожал убийством, он ранил меня, — напомнила она себе. — Герр Руоззи вправе считать его врагом, но ведь сам он может не испытывать к нему вражеских чувств? Он помогал нашей семье, а этот итальянец только вредил. Спасибо за совет, Калисто, я сопоставила факты и буду действовать разумно». Мария-Анна медленно кивнула своим же мыслям. Она уже решила, что делает из мухи слона, и, быстро взяв себя в руки, холодно ответила. — Вы правы. Он заслуживает наказания, а мы с Констанс отдыха. С того момента, как он будет передан в руки правосудия, меня не интересует его судьба. *** — Ты спрашиваешь меня о загадке в чертеже, а что будет, если я отгадаю? — Моцарт, болтая одной ногой, сидел на письменном столе Сальери. Мужчина рядом рассматривал чертёж, слегка хмурясь. Услышав реплику Вольфганга, он не смог сдержать тихого смеха. — Ты своего не упустишь. Но я не прошу отгадывать, хочу узнать о предположениях. Просто ещё тогда, будто сто лет назад то было, ты говорил, что TSD — это аббревиатура. Тоника, субдоминанта, доминанта. А потом началось… Даже вспоминать не хочу, — Сальери содрогнулся, явно вспомнив безумие Адриано, а следом и свои действия. Моцарт тоже притих. Что-то горько сжималось внутри него, когда он думал о прошлом. В одно мгновение юноша сник и помрачнел, но тут на его руку положил свою Антонио. Моцарт поднял глаза. — Ты давно нравился мне, — вздохнул он, легко проводя тыльной стороной ладони по щеке Сальери. — Мне столько надо всего рассказать тебе. О том, почему я гадко вёл себя по отношению к тебе. Что чувствовал на самом деле. А ты хочешь, чтобы я вспоминал эту ерунду. Мы ведь даже не будем искать этот бриллиант. Зачем отгадка? — Неужели ты смог отгадать её? «Угадал. Теперь не спугнуть, теперь сделать так, чтобы он рассказал… Прости, Вольфганг, так надо». Антонио сцепил пальцы в замок, в надежде, что руки не будут дрожать. — Просто имею некоторые предположения, вот и всё, — беспечно отозвался тем временем Моцарт. — Не так уж там и сложно. Десять точек. Треугольник. Тоника, субдоминанта, доминанта. Всё очевидно. Ответ на поверхности. Антонио был искренне рад, что учащённое сердцебиение невозможно ни заметить, ни услышать. Это определённо выдало бы его. «Прости меня за эту ложь, прости, прости, прости, » — молил он про себя заранее, а на деле же спокойно улыбался. Он слишком хорошо знал молодого композитора. Он знал, что может развязать тому язык. — Тебе очевидно, а мне интересно. — Он слегка подпрыгнул, садясь на стол рядом с Моцартом, и взял чертёж в руки. — Я никак не могу догадаться сам. Эту загадку сочинил весьма умный человек, и только равный ему сможет отгадать, не так ли?.. Ты определённо сообразительней меня, нестандартно думаешь, у тебя отличная интуиция. Я бы даже об аббревиатуре не догадался, не скажи ты о ней! — О да, мерси за комплименты, загадки моё всё, — горделиво вскинул голову Вольфганг, и его волосы защекотали щёку Антонио. В следующий момент юноша в некоем порыве благодарности прижался к его груди, и Сальери казалось, что он вот-вот во всём признается от этой щемящей нежности. «К чёрту, я не буду лгать ни о чём, он же не ребёнок, чтобы скрывать от него всё, » — едва подумал он, как Вольфганг перебил его мысли своим звонким голосом и немного капризным тоном. — Так что насчёт награды за отгадку? Я бы хотел прыгнуть с парашютом. Вместе с тобой. Или нет, давай полетаем на воздушном шаре. Констанс и Терезию возьмём с собой, а то как бы я там наедине с тобой грешить не начал. — Он расхохотался и толкнул Антонио в бок. — Представь секс в воздушном шаре, это же ебучий караул. Или знаешь, у меня есть белка. Ты свяжешь чепчик для моей белки. «Он всё-таки такой ребёнок… нет, ему нельзя раскрывать все карты, » — с неким сожалением подумал Антонио. Он искренне посмеялся над предложениями Моцарта, а сам напряжённо думал. «Какой бы шаг я ни сделал, что бы ни предпринял, идеально не выйдет в любом случае. Будем честны: это ситуация цугцванг. Я должен сделать ход, хотя в любом случае выйдет скверно. Скажу Моцарту о плане — начнётся крик и сопротивление, он не согласится подыграть и оставить меня, не даст пойти на преступление… но у меня нет выхода! Мафию не переубедить, для них я должен оставаться сильным и даже опасным преступником, иначе всему конец. Не скажешь — он будет обманутым, он станет пленником, ненавидящим меня, а я буду вынужден играть в преступление, пока он сидит взаперти… и всё же это меньшее зло! Ведь так Моцарт хотя бы будет в безопасности». — Награду за такую ценную отгадку стоит хорошо продумать, — он легко коснулся губами щеки Вольфганга, и тут же отстранился, хитро прищурившись. — Поэтому у тебя должно быть время с момента, как ты её скажешь. Я не заставляю говорить, но ты можешь упустить шанс на приключение или авантюру со мной. Вдруг потом мне будет неинтересно или я сам догадаюсь, раз уж это так просто, — Сальери говорил так легко и беспечно, что уже сам себе начинал верить. «Давай, давай, мне нужно хоть что-то!..» — Уболтал, чертяка языкастый, — протянул Моцарт, в глазах которого так и читалось предвкушение чего-то интересного. Ладно, так уж и быть. Моцарт выхватил из рук чертёж, и, встряхнув бумагу, медленно обвёл указательным пальцем треугольник. Важно, долго, аж с полминуты смотрел на Сальери. — Итак, внемли гению, простой смертный, — наконец проговорил он. — Тоника, субдоминанта и доминанта вовсе не так важны, как этот треугольник. Аббревиатура лишь подсказка, а эти десять точек — вся суть. Я не сразу понял, но это, — многозначительно поднял Моцарт палец вверх, — тетраксис. — Тетраксис… — повторённое Антонио полушёпотом слово повисло в воздухе. Мужчина смотрел на треугольник и не мог отвести от него взгляда. В нём просыпалось мутное, неясное воспоминание. — Мистический символ пифагорейцев, — милостиво пояснил Моцарт. — Их учение было связано и с музыкой, поэтому я шарю, не удивляйся. Видишь десять точек? Если сложить цифры один, два, три и четыре получится десять. Это их священное число. Сам этот треугольник символизирует гармонию Вселенной. Само слово гармония навевает мысли о музыке. Как гармонизировать музыкальное произведение? Тоника, субдоминанта и доминанта. Помнишь, где они? Первая, четвёртая и пятая ступени. Если сложить один, четыре и пять — снова выходит десять. Это знак, что отгадывающий на верном пути, или подсказка. К тому же, сама музыка абстрактно похожа на треугольник, точка снизу слева и линия к высокой — тоника, точка, что выше всех, субдоминанта, и она стремится к доминанте, точке справа снизу, а та снова к тонике. Всё логично. Ответ десять, Антонио. Код десять. Декада, которая символизирует совершенство, вероятно, тот самый совершенный бриллиант в мире. Очень символично. Совершенство оберегает совершенство. Антонио сидел, как громом поражённый, и чувствовал, как на спине выступают капельки холодного пота. Он не знал, почему так реагирует, почему сидит с приоткрытым ртом, не в силах сказать что-либо Моцарту. Он уже понял, кто является владельцем бриллианта, ключа, чертежа. Только сейчас осознал, что уже видел этот треугольник. Вспомнил, где его видел. И знал, что теперь не сможет отступить. Он сделал свой ход. Моцарт равнодушно сложил чертёж вчетверо и начал насвистывать песенку. *** Моцарту чертовски хотелось спать. Если бы ему сейчас велели выбрать между изменением событий этой недели и выспаться, он бы не задумываясь выбрал сон, потому что уставший мозг не успел бы даже помыслить о другом варианте. Несколько часов с утра он был бодрым, но потом недостаток ночного сна дал о себе знать. Так бывало у него и раньше: встаёшь в шесть утра готовым на любые подвиги, а в девять-десять начинается развесёлая история найди причину чтобы не уснуть. И теперь он, весь такой красивый, облитый дорогущими духами Антонио под тихий визг того же Антонио, сидит в гостиной, в самой жизнерадостной манере освещаемой июньским солнцем сквозь золотистые полупрозрачные полотна. Неподалёку в кресле сидит злополучный Адриано и нервно похрустывает суставами — раньше Вольфганг почему-то думал, что только люди с тонкими пальцами могут ими хрустеть, ан нет, оказывается. Перед этой троицей лежит на квадратном тёмно-красном столике таинственный, но не для Моцарта, чертёж. Чуть дальше, на широком деревянном подлокотнике дивана, рядом с Антонио Сальери, лежит пистолет. Заряженный, Моцарт сам проверил, уговорил. Теперь же он не то что говорить, думать нормально не хотел, так клонило его в сон после ночных развлечений. — Вольфганг, — ласковый, такой заботливый шёпот Сальери заставил его едва ли не замурлыкать от нежности. Юноша коротко, почти невесомо прислонился головой к груди мужчины, обнял его за талию. И сам того желал, и нарочно издеваясь над мафиози, разумеется, на чьё презрительное ворчание ответил улыбкой. Пусть завидует молча. Редко, очень редко кому везёт с любовью. Антонио погладил его по спине, теплой, надёжной рукой, остановился на пояснице. Так бы и уснуть с ним в обнимку. Впервые за долгое время Моцарт чувствовал себя по-настоящему в безопасности. Когда-то они уже сидели так. Не в обнимку, но всё же вместе. Ожидали приезда Балтассаре, Адриано и Калисто, и знать не знали, чем всё обернётся. Тогда Моцарт волновался, но теперь ему было спокойнее. Теперь он и сам изменился. Когда у ворот дома раздался автомобильный гудок, он лишь лениво потянулся. — На душе не шторм, а штиль, через пять минут эндшпиль, — мигом срифмовал он и подмигнул Антонио. По телу Сальери словно разряд тока прошёл — от одной лишь мысли, как сильно Моцарт ошибается. И что с ним будет, когда он это поймёт. «Но на самом деле, — мелькнуло у него в голове, — от цугцванга до эндшпиля совсем недалеко». *** — Итак, подытожим: мы помогаем вам с похищением алмаза. За это получаем деньги. Красиво говорите, но где гарантия, что мы их получим? Где доказательства, что алмаз возможно похитить? — Алик сидел, сложив руки на животе и смотрел на всех свысока. Всё-таки это с ним было аж три телохранителя, и в машине оставалось ещё двое. Потому он позволял себе несколько высокомерный тон, к которому Антонио отнёсся философски, Адриано агрессивно, а Вольфгангу было всё равно. Моцарт скучал. Он дождаться не мог того момента, когда всем будет ясно, что пора сворачивать лавочку по генерированию преступных идей и составлению планов. Он сидел и мечтал о будущем с Антонио и своём эпичном возвращении в свою прежнюю жизнь. «Хоть и вовсе не такая она, как прежде, после того, что я пережил, » — думал Моцарт, краем глаза, чтобы совсем уж не наглеть, любуясь на Антонио. Странные у них отношения, настоящие американские горки: то взлёт, то падение, то обожание, то граничащее с ненавистью странное чувство. «Нет, я точно люблю его, — в который раз твёрдо сказал себе Амадей. — Все могут совершать ошибки, а итальянцы тем более! С их-то горячим нравом. Надо эту горячность в другое, совсем в другое русло направлять. Ух, только уйдите все эти мерзавцы и я снова потащу Сальери в спальню. А потом в ванную. В комнату со звукоизоляцией. Интересно, а рояль у него есть? Беседка в саду… Хм, нет, вдруг нас белки увидят. Люблю белок и не хочу портить психику ни одной из них. Как жутко всё начиналось, и как хорошо заканчивается. Мы с Антонио теперь даже больше, чем друзья, к тому же, не будь меня здесь, глядишь, вовсе не сорвалось бы это преступление! Ведь ключ они бы рано или поздно нашли…» — Ключ, — громко сказал тем временем Сальери, выводя Вольфганга из полудрёмы. Моцарт кивнул, зевнул и потянулся за чертежом. — Дубликат ключа от сейфа с бриллиантом утерян, по чертежу создать в столь небольшой срок другой ключ невозможно. Как видите, это сложный чертёж, и обычному мастеру такое сделать не под силу даже за месяц. Посмею сказать, что ваша затея обречена на провал. — Он, театрально бросив чертёж на стол, недолго прошёлся по комнате, гордо обвёл бандитов взглядом. — Оригинал добыть невозможно: он у того человека, в отношении которого вы планируете совершить преступление, — выделив интонацией последние несколько слов дерзко сказал он, и почувствовал недоумевающий взгляд «гостей». — Вы все знаете этого человека. Это герр Себастьян Руоззи, — мрачно просипел Адриано. Моцарт тихо выдохнул. Голова словно опустела, и он не видел уже ничего вокруг. Это был не страх, даже не удивление, это было сродни тоске и сожалению. Он прислонился к стене, молча уставился взглядом в пол и принялся внимательно слушать. Следующее, что он услышал, шокировало его ещё больше, хоть он и не верил, что предложенное может осуществиться не только на словах. — Завтра эта крыса улизнёт за океан. Время не ждёт, — говорил Адриано, грозно останавливая взгляд на каждом соучастнике по очереди. Алик согласно кивал, Антонио не двигался. — Надо действовать быстро и решительно. Сальери проникнет к нему в дом и сделает так, чтобы проникли мы. С вас — силовые удары и охрана Сальери. С меня — убийство Руоззи. Но прежде… — бандит угрожающе понизил голос, подошёл к Алику. Телохранитель дёрнул рукой, но Алик остановил его жестом. — Знаю, — перебил он Адриано. — Ваш сын у нас. Он в полном порядке. Правда, привет вам не захотел передавать, плюнул в дверь, не обессудьте. Вы получите его, но не сейчас. — Он мог бы быть полезен, — процедил Адриано, немного расслабляясь. — Дайте мне поговорить с ним. Хочу убедиться, что с мальчишкой всё в порядке. — Это невозможно, — голос Алика был ровным, но Моцарту почудилась в нём некая неискренность. — Сейчас в доме нет лица, которому я мог бы доверять настолько, и который был бы силён настолько, чтобы мог прийти в комнату к этому чертёнку и дать в руки телефон. Он пытался сбежать, оглушив одного из моих людей, когда ему принесли завтрак. — Узнаю моего мальчика, — расплылся в улыбке бандит. — Но если на нём хоть одна царапина — я вас со свету сживу. — Другого и не ждал услышать. Царапины на него можете ставить только вы, разумеется, — фыркнул мужчина, но тут же умолк, и Моцарту даже показалось, что внутренне сжался под убивающим взглядом мафиози. Адриано боялись. Но Антонио боялись не меньше. — Господа, мне так же есть что сказать, — громко и спокойно произнёс Сальери, и бандиты обратили на него взгляд, ожидая, что он скажет. Смотрели они не без уважения, и Моцарт в который раз убедился, какой эффект может производить на людей способность оставаться невозмутимым и организовать порядок в хаосе. «Но сколь часто организатор не может разобраться в себе? Ты же разобрался, правда, Антонио?» Моцарт шумно вдохнул, поймав на себе взгляд Сальери. Странно блестели его глаза. Казалось, что он напряжён… Липкое подозрение, пока ещё маленькое и не причиняющее боли, вцепилось в Моцарта. — Что-то не так? — приподнял бровь он. — Вольфганг, я очень тебя попрошу. По-человечески… — …Попроси по-птичьи, — нервно хихикнул Моцарт. — Чирик-чирик. Адриано простонал что-то нелестное на итальянском и покрутил пальцем у виска. Алик сочувствующе вздохнул. Антонио остался невозмутимым, набрал в грудь воздуха и продолжил. — Нам нужно обсудить кое-что, но не в твоём присутствии. Я позже объясню всё, но сейчас прошу, послушайся: ступай к себе. Или ко мне в кабинет, да куда угодно в этом доме… — А, это что-то связанное с твоей прошлой мафиозной жизнью? — приподнял бровь Амадей, покачиваясь из стороны в сторону. Каждому было ясно, что его разум силился придумать причину такой просьбы. — Да, — просиял Антонио, — о ней. Это для твоего же блага. — Ну ладно, — пожал плечами Моцарт. — Все равно же ты мне всё расскажешь, верно? Да и преступление, — ядовито процедил он, прищурившись, — я так понимаю, уже сорвалось. Ему не понравилось, что всё промолчали, а Адриано медленно, в отрицании покачал головой. Моцарт в недоумении уставился на Антонио. — Вы же не станете нападать на герра Руоззи и отнимать оригинал ключа? — недоумённо проговорил он. В следующую секунду его как ледяной водой окатило. «Моцарт, ты наивный, малолетний, последний из глупцов!» Его голос жалко задрожал, ладони вспотели. — Не делайте этого, это все равно бесполезно! В ключе загадка, без неё сейф не открыть! «Неужели ты смог отгадать её?» Его колени задрожали, и он вдруг почувствовал издевательский взгляд Адриано. «Он предал тебя, а ты и не подозреваешь об этом!» Он бросился к Сальери, абсолютно плевав на то, как сейчас выглядит. Комната безликой каруселью сбивала его с толку. А может, это он себя сбил, сам сбил, убедил… — Спокойно, Вольфганг, мы не будем совершать преступление, — взял его за плечи Антонио, и начавший было ругаться последними словами Моцарт немного утихомирился. Адриано едва сдерживал смех, Вольфганг слышал, как тот фыркал за спиной. — Мне нужно поговорить о своей свободе. Деликатная тема, понимаешь? — Надеюсь только, что ты мне не лжёшь, — едва слышно прошептал Моцарт, сверля Антонио взглядом. — Надеюсь только, что я ошибаюсь в своих догадках. Впервые, чёрт возьми, я надеюсь, что ошибаюсь. Не успел Антонио ничего сказать, как Моцарт направился к двери, не произнося более ни слова. Он чувствовал на себе взгляды бандитов, но ему было всё равно. Странная, живая злость переполняла его от одной только мысли, что Сальери может его обманывать. Всё ещё дрожащей и влажной от пота рукой он схватился за ручку двери. — Пообещай не подслушивать, Вольфганг. «Пообещай не совершать преступление,» — хотел было сказать он, но вырвалось, неожиданно для него, совершенно другое слово. Слово, которое он понял, что не сдержит, уже когда произносил. — Обещаю, Антонио. Дверь захлопнулась за ним. Моцарт, посвистывая, стараясь производить шагами больше шума, прошёлся до лестницы на второй этаж. А затем на цыпочках пробежал обратно и тихо зашёл в соседнюю комнату. *** Пол плыл у него под ногами. Стены словно волнами шли, а потом сжимались. Хотелось визжать, царапаться, бить стены. В ушах звучал голос человека, того, которого, как Моцарт думал, он уже любит. И голоса преступников. И обрывки их планов. Рот открывался в беззвучном крике, хватая спёртый сухой воздух. Ногти сдирали кожу с тела. Где-то далеко звали его. Моцарт не отвечал. Он сидел, открывая рот, словно крича на ультразвуке. Зажмурив глаза, сжавшись в комочек, обхватив колени руками. Его предали. «…Я знаю ответ на загадку, знаю код сейфа. Я добуду ключ и скажу код, а ваши люди отвезут герра Моцарта в указанное на карте место…» «…Герр Сальери, вы хотите сказать, что…» «…Что слышали, герр. С меня — информация, без которой вы не добудете бриллиант. С вас — доставить юношу туда, куда я сказал. Без грубостей, по возможности, чтобы он ни о чём не догадался». «Это его любовничек. Сальери, не хочет, чтобы эта задница доставалась кому-то, кроме него…» «…Что делать с ним там?» «Оставьте в доме, под замком. Охраняйте. Ждите моих дальнейших указаний. Я скажу код только тогда, когда буду убеждён, что Вольфганг Моцарт в безопасности». «Он будет сопротивляться…» «…Используйте психотропные вещества…» «Верёвка и кляп причинят меньше вреда его здоровью…» «…Действуйте по ситуации…» «…Вам совсем его не жаль?» «У меня нет другого выхода». — Нет другого выхода, — на одном дыхании просипел Вольфганг, царапая кожу так, что на розовых полосах начали показываться мелкие капельки крови. С мазохистским удовольствием он, всхлипывая, царапал ещё сильнее, делая голос громче и безумнее. — Нет другого выхода. Нет другого выхода. Нет другого выхода. Нет другого выхода! Дверь в комнату распахнулась. На пороге показался Сальери. Захлопнув дверь перед носом одного из бандитов, он бросился к Моцарту. Тот, бледный, обессиленный, с мокрым лицом и растрепавшимися волосами сидел у стены. — Ты всё-таки лгал мне, — прошептал он, поднимая взгляд. — Лгал, что любишь меня, лгал, что всё закончится. Лгал. *** Время шло. Сальери уже всё понял, кроме одного. Что. Делать. Дальше. Моцарт испытующе смотрел на него. «Я лгал…» — это невозможно произнести. Это была бы горькая правда, но о самой жестокой лжи, о циничном обмане, но ведь у него не было, не было другого выхода! Как красная ковровая дорожка, вот только прямиком на эшафот… Антонио взял дрожащие ладони Моцарта в свои, печально посмотрел в глаза. Всё было разрушено. Ими обоими. — Ты лгал, что любишь меня. Не любишь, если хочешь лишить свободы и убить близкого мне человека. Антонио не отвечал, лишь бледнел с каждой минутой. — Просто скажи да или нет! — завопил Вольфганг, не заботясь о том, что о них могут подумать невольные свидетели громкого разговора. Антонио в отрицании замотал головой, давая понять, что не хочет, не может ответить на этот вопрос. Он почувствовал, как тупо и болезненно ноет в груди, как боль поднимается выше и встаёт комком в горле, не позволяя произнести и слова. — Да или нет?! — зло, с толикой слёз в голосе, заставляющих сердце Антонио горько сжиматься, вопрошал Моцарт. — Да или нет?! Да или нет?! — он ослабевшими руками принялся трясти Антонио за плечи. — Ты лгал мне, да или нет?! — Да, — выдохнул Антонио, прижимаясь губами ко лбу дрожащего юноши. Тот обмяк, тупо смотря на пол. — Прости меня. Я всё объясню, всё не так, как может показаться тебе сейчас, — зашептал он, поддерживая Моцарта, но тот взглянул на него. Грудь Антонио словно раскалённой иглой насквозь пронзило: такие пустые и безжизненные стали у Моцарта глаза. — Без твоих объяснений разобрался, — бледные губы юноши едва шевелились. — Ты использовал мой разум, чтобы получить ответ на загадку в ключе. — его голос повысился. — Этой ночью использовал моё тело. И ты хочешь совершить преступление в отношении немаловажного мне человека, хорошего человека, Антонио! Ты хочешь спрятать меня от всего мира, чтобы дальше использовать… Мразь Адриано предупреждал, — он тоненько, психованно расхохотался, давясь слезами, оттолкнул Сальери с такой силой, что тот отлетел к противоположной стене. Мужчина тут же бросился к разрыдавшемуся и одновременно истерично хохочущему Моцарту. — Зачем я только доверился тебе, ты всё тот же, ты не можешь измениться! Не! Можешь! Измениться! Да плевать бы на твои тёмные делишки, ты лгал, что любишь меня! — Я не могу сказать, что люблю тебя, — Сальери едва выдавливал из себя слова. Настолько бурная реакция, что греха таить, повергла его в некое подобие шока. Он сделал попытку обнять бьющееся в истерическом смехе тело, но Моцарт с отвращением сбросил руки со своих плеч. В надежде на хоть какое-то благоразумие со стороны музыканта Антонио продолжил.   — Вольфганг, сейчас не время для драмы. Я солгал только потому, что я никого не умею любить, даже себя не умею! Я попросту недостоин этого совершенного чувства. Хочу всё исправить и делаю это прямо сейчас, хоть ты того и не понимаешь. Верь мне, я уже начал исправляться. Я сказал правду о том, что солгал, для этого надо иметь большую силу, чем рубить правду-матку. Помнишь, каким я был менее, чем неделю назад? Видишь, каким стал? — Ты стал монстром, — процедил Моцарт, медленно сжимая руки в кулаки. Он сделал шаг навстречу к итальянцу. — Манипулятором. Преступником. Ты меняешься… только в худшую сторону! Внешне Антонио оставался спокоен, а в мыслях хотел разбежаться и удариться головой в стену. — Позже ты поймёшь, что был неправ, — его голос всё-таки дрогнул. Антонио надеялся увидеть хоть какой-то проблеск понимания, хотя бы желания понять. — Герр Руоззи и сам преступник, как бы тебе ни хотелось это не признавать. Вольфганг, я хочу защитить тебя, если что-то пойдёт не так, под ударом окажешься ты. Сейчас я не могу всё объяснить, но умоляю, послушайся меня, поезжай. Клянусь, я не собираюсь держать тебя в плену! Ты найдёшь все объяснения в моём дневнике, понял? Я оставил там записку. Ты придаёшь слишком много значения словам, не видишь за ними реальных действий, устраиваешь истерику на пустом месте… Моцарт вдруг притих, поднимая глаза на Сальери. И под этим больным взглядом тот сразу догадался, что практически все слова Вольфганг пропустил мимо ушей, со странным удовольствием смакуя своё положение жертвы. Лицо молодого человека искажала ненормальная, нечеловеческая улыбка. Она внушала Антонио некий мистический ужас, и он невольно отступил на шаг. — Говоришь, недостоин совершенного чувства? Недостоин любви? — Моцарт, ещё сильнее растягивая губы в безумной улыбке, подошёл вплотную и ласково провёл ладонью по щеке Антонио. — Прекрасно, — прошептал он, едва не касаясь губами его губ. — Если ты недостоин любви, то ты достоин смерти. Не моргнув глазом лишаешь человека свободы ради себя любимого. Ради собственного комфорта и удовольствия. Да, Антонио, ты чёртов эгоист, который достоин смерти. — Ты правда так думаешь? — звенящим шёпотом вопросил Антонио. — Ты не знаешь всех обстоятельств! Я хочу защитить тебя, я не уверен в себе и поэтому… — Тш-ш, — прислонил палец к губам Сальери Моцарт и снова улыбнулся какой-то своей мысли. — Я всё понял, Антонио. Понял и принял. Мне нет смысла сопротивляться. Никто мне не поможет, никто меня не спасёт. Я поеду, а ты заканчивай все свои тёмные делишки и приезжай ко мне. Буду ждать с нетерпением. — Вольфганг, не сходи с ума, — дрогнул голос Антонио. Ему впервые стало настолько неуютно находиться рядом с Моцартом в одном помещении. Тот, гладя Сальери по щеке, всё так же безумно улыбался, глядя пустыми глазами. Моцарт смотрел на него так, будто видел в первый раз. Провёл большими пальцами по густым бровям, обвёл контур губ. — Я — со-вер-шен-ство. Преданное, верное, только твоё, — прошептал юноша, целомудренно целуя руки немеющего мужчины. И, влюблённо глядя, медленно отстранился. — Вот так, Антонио, — улыбнулся композитор. — Ты победил. Я был глупым, когда отказывался от твоей сильной руки. Но теперь всё позади. Теперь я понимаю, что так, как ты сделаешь, будет лучше. — Амадей. Ты всё не так понял. Я не собираюсь присваивать тебя себе, говорю же, хочу защитить, прочитаешь дневник и всё поймёшь! — Конечно пойму, — успокаивающе погладил запястье мужчины Моцарт и моргнул. — Я уже всё понял. Пойдём? — П-пойдём, — вырвалось у Антонио. Он всей душой желал не чувствовать больше этого обвиняющего во всех смертных грехах взгляда. Моцарт не в истерике, и это уже большой плюс. Сальери неосознанно убедил себя, что действительно был услышан и понят. «Он послушен, это не иначе как чудо. Пусть и будет в таком состоянии, по крайней мере, не навредит себе,» — с тревогой думал Антонио, пропуская пошатывающегося юношу к двери. — Я только зайду напоследок в свою комнату, ладно? — мягко промурлыкал композитор, преданно заглядывая Антонио в глаза. — Мне нужно взять там те таблетки, от давления. Помнишь, что ты клал в тумбочку? Я много волнуюсь, нельзя исключать, что мне станет плохо, как этой ночью. — Ах… да, конечно, — часто закивал головой Сальери. С каждой минутой он всё более поражался такой непривычной покладистости и жалел, что у него действительно нет времени, чтобы всё объяснить, как полагается. — Вот и славно, — расцвёл Моцарт. — Я пойду? — Только не задерживайся, прошу. И раз уж идёшь на второй этаж, возьми в кабинете мой дневник, он тебе понадобится. Ты убедишься, что я не желаю тебе зла. Провожая удаляющегося юношу взглядом, Антонио чувствовал, что упускает из виду нечто важное. От этого сосало под ложечкой, и необъяснимая тревога наступала с новой силой. Сальери глубоко вздохнул. Всё идёт не так, и опять из-за любопытного юнца. «Вот морока… ничего, как побесится, так и успокоится. Главное, что будет в безопасности, а потом уж я найду способ объясниться,» — покачал головой итальянец. *** Услышав, что Сальери удалился, Моцарт, сжимая в безмолвном крике кулаки и всё так же натянуто улыбаясь, ускорил шаг, едва не поскальзываясь на гладких плитках. В распалённом яростью разуме теперь не осталось ни одной мысли: всё выжгла слепая злоба и глубокая боль из-за предательства. Теперь Вольфганг даже не пытался контролировать своё тело и своё намерение. Композитор оказался возле двери в комнату, что несколько дней была его тюрьмой, распахнул её. Мелькнула белая тумбочка, но не на ней задержался взгляд композитора. Несколькими широкими шагами он пересёк комнату, и силой дёрнул дверь в ванной. — Для кого же ты хранил это, дорогой Антонио? — смакуя каждое слово произнёс Моцарт, вынимая из бачка спрятанный несколькими днями по просьбе самого же композитора яд. — Я не знаю. Мокрая бутылочка весело заблестела в холодном свете лампы, разбрасывая по ванной комнате причудливые блики. Вольфганг мягко улыбнулся. Бережно отёр её полотенцем и прижал к груди. С минуту он стоял так, молча улыбаясь, баюкая её в ладонях. Потом тело его содрогнулось, он глубоко вдохнул и отнял её, слегка поднял вверх. — Впрочем неважно, — хихикнул он, с любопытством безумного учёного рассматривая жидкость в бутылочке. — Я догадался. Он судорожно втянул воздух, и громко, горько всхлипнул. И короткий высокий звук, будто стекло разбилось, был заглушён его стоном. Бьющееся в ознобе тело, хрипя, подняло взгляд. В треснувшем зеркале отражался незнакомый хохочущий человек. С полными боли, слёз и безумия глазами, человек, теперь твёрдо уверенный в одном. — Его предназначение — касаться губ достойного лишь смерти. *** Комната была неприметной. Со скромной, хоть и явно дорогого дерева стенкой, на которой обнаружились свежие журналы. С высоким, до потолка, шкафом. С белыми обоями, белой деревянной дверью, зеркалом в золотистой аккуратной раме, двумя кроватями, которые Констанс уже застелила, не обнаружив утром Наннерль и решив, что та отправилась на поиски душа. От нервов у Констанс сбивалось дыхание, хоть она и была уверена, что герр Руоззи нашёл выход. Она в задумчивости потрогала безымянный палец, без кольца было пусто. Девушка жалела, что отдала своё кольцо вместе с кольцом Вольфганга герру Руоззи. Не могла в точности вспомнить обстоятельства, и это тоже её пугало. Чтобы отвлечься, Констанция нашла в шкафу печенье и поднос, и растянулась на мягком покрывале, решив подождать Наннерль в компании журнала и вкусностей. Ждать пришлось недолго: Моцарт влетела в комнату едва не плача. — Констанс, мы в ловушке. Он не отпустит нас. — Эй, эй, ты просто перенервничала, успокойся! Да что с тобой?! — Констанция, что всё время отсутствия Наннерль посвятила чтению модного журнала, бросилась к подруге в недоумении. — Он же хороший, помнишь, сколько он для нас сделал? Что за глупости ты говоришь? Мы переночевали здесь, он сказал, что всё уладит… — И ни черта он не уладил, Констанс! — взывала Наннерль, ударив кулаком по полу. — Он вообще пропал! — она тихо взвыла, в панике оглядываясь по сторонам. Она заговорила так быстро, словно боялась, что её сейчас перебьют и заставят замолчать. — Я не встретила никого, ни домработниц, ни охраны, никого, кто мог бы быть в этом доме. И я не встретила его. Дом пуст, Констанция, я пыталась выйти, и не смогла найти дверь. Телефона нет. Окна словно запечатаны, их не открыть, а разбить я не решилась. Я сразу же вспомнила слова Калисто, и… — она тихо простонала, прикрыв руками лицо. Констанция тупо смотрела в одну точку, слабо представляя, что происходит. — Констанция, ты что, не понимаешь? — Наннерль подняла глаза, качая головой. — Я сначала не верила, что герр Руоззи тоже может быть мафией. Но если это так, то картина следующая: враждуют два клана, на одной стороне доски — Руоззи и его руководители. На другой — Сальери, Калисто и их руководители. У клана, из которого Калисто, есть ферзь, назовём «гений Вольфганг Моцарт» … Что надо сделать противнику, чтобы лишить этого ферзя возможности двигаться? Кем играть? — У них есть и мы, и Калисто, — прошептала Констанция, в голове которой начал складываться этот три-д паззл. — А значит… — …Ни нам с тобой, ни Вольфгангу помощи ждать неоткуда. Все, кто не в преступной семье — их орудия. И мы в доме, в котором спрятано то самое таинственное сокровище, за которое и сражаются те семьи. Мы с тобой — живой щит. Самое лучшее, что может с нами случиться — нами просто прикроются, чтобы Руоззи сбежал из Австрии вместе с ним. — Соберись, тряпка! Это я себе, — нервно проговорила Констанция, прижимая руки к вискам. — Слушай, Наннерль, нам надо найти Калисто, он придумает, как сбежать. — Не думаю, что вы найдёте его, юные леди, — голос герра Руоззи доносился буквально отовсюду. Констанция взвизгнула, заозиралась по сторонам. Наннерль вскочила, также оглядываясь в поисках источника звука. — Вы, гадкий обманщик, преступник, аферист! — закричала она, чувствуя, как немеют кончики пальцев. — Мы верили вам, а вы!.. — …А я не выдал ваше местоположение, хотя должен был это сделать, — равнодушно отозвался герр Руоззи. Его голос шёл словно из самих стен. — Вы не знаете моих мотивов. Не знаете абсолютно ничего обо мне, не знаете моей истории. Но знайте: я не желаю вам зла. — А что Калисто? Где он? — подала голос Констанс. — Держите друзей близко, а врагов ещё ближе. Буквально рядом со мной. Наелся… психотропных и спит, — безэмоционально отозвался Себастьян. — Ах, чуть не забыл. Что с ним, и не только с ним будет дальше — зависит лишь от вас. — О чём вы говорите? — дрогнувшим голосом спросила Констанция, прижимаясь плечом к Наннерль. Та почувствовала, как трясёт бедную девушку. — Я предлагаю сыграть вам в одну игру, — ответил герр Руоззи. — В этом самом доме. Подходящая локация для момента истины. Фройлен Мария-Анна весьма красиво сравнила ситуацию с положением на шахматной доске. Ваш ход, отважные дамы, станет переломным моментом в этой партии. Порой у простых пешек власть больше, чем у ферзей. — Мы ещё не дали согласия, — резко отозвалась Наннерль. — Мы можем отказаться? — Можете сидеть и ждать, как будет развиваться история… оставаться на своих клетках, в этой комнате. Другие фигуры всё сделают за вас. А можете сами вершить историю. В любом случае я не смею вас принуждать. — Вы именно что принуждаете, — презрительно улыбнулась Наннерль. — Заперли нас здесь. Говорите загадками. Мы оказались втянуты в эту игру, как только стали искать Моцарта, и сейчас вы принуждаете нас к ходу. Я в любом случае не останусь в стороне. — Я тоже не останусь, — выпалила Констанция, хватая Наннерль за руку. Та благодарно посмотрела на неё. Втайне Наннерль опасалась, что Констанция откажется, и она останется в одиночестве, и теперь укол стыда заставил взбодриться. Тёплое прикосновение почувствовать столь нужную сейчас поддержку. Фройлен Моцарт расправила плечи и вышла на середину комнаты. — Мы будем играть, но как только вы объясните, что мы получим в случае выигрыша. И в случае проигрыша тоже. — Значит, решено, — первые эмоции, нотки удовлетворения проявились в голосе герра Руоззи. — Я догадывался, что вы согласитесь. Всё, что вам нужно знать, найдёте в одной из книг в моей библиотеке. Её... автор говорить не совсем верно, потому скажу так: тесно связанный с ней человек больше всех остальных умеет убеждать речью. Во всяком случае, так говорили о нём современники, дав характерное звучное прозвище. — Убеждающий речью… Больше остальных… Это звучит как загадка! — воскликнула Наннерль, зло глядя то на одну то на другую стену. Она услышала сухой деликатный смешок. Без издевательства. — Это и есть загадка, — сказал герр Руоззи. — Игра началась.