«Обратная тяга»

VΛCΛNT – Closure VΛCΛNT – Lost VΛCΛNT – Wanderer VΛCΛNT – Invasion       — «Эхо», приём, Танго-первый на связи. Запрашиваю бригаду парамедиков в квадрант 9, — капитан перевёл на Новака вопросительный взгляд и, в ответ получив кивок в качестве подтверждения, продолжил: — Обнаружен гражданский, без сознания, состояние удовлетворительное. Самостоятельная эвакуация невозможна.       — Вас понял, Танго-первый. Предположительное время прибытия четыре минуты, — отозвался диспетчер.       Винчестер перевёл рацию в режим приёма и пристроил топорик в шлёвки притороченного к бедру крепления, приблизился к капралу, на коленях нависшему над в отключке лежащим мужчиной лет сорока, довольно крепкой комплекции, распластанному по полу усеянному почерневшим мусором и пеплом, и строительной пылью, мелкими обломками гипсокартонных переборок, прежде отделявших один бутик от другого, помог подчинённому удобнее расположить голову пострадавшего и придерживал, пока Новак, регулярными нажатиями на клапан баллона, на вдохе к ноздрям чистый кислород нагнетал. Вспомнил невольно, как пластиковой маской точно такого баллона на Энн-Арбор нахальный строптивый капрал и ему самому дышать помогал, чтобы после его выдохами спасаться от токсичного воздуха, насыщенного чадным угаром, как наплевал на прямой приказ выметаться из периметра и как юлил перед дисциплинарной коллегией, скрывая от членов комиссии что-то, о чём капитан и по сию пору мог лишь догадываться, и конечно, неудивительно, что со слушаний, беспрецедентной апелляцией опротестовавших его рапорт о несоответствии занимаемой должности, о чём раньше и помыслить без смеха нельзя было, он капрала на любых операциях с собой таскал, не отпускал в паре с кем-нибудь из других звеньевых, не слишком-то доверяя ему в профессиональном плане. Рация позывными проснулась; со стороны центрального вестибюля в мутноватом дыму проступили фигуры двоих спасателей, которые, отточенными, до автоматизма доведёнными действиями проверив, действительно ли отсутствуют критические повреждения позвоночника, натянули на пострадавшего маску, зафиксировали шею воротником и, уложив его на носилки, скрылись в направлении выхода, на прощание капрала, из солидарности, видимо, поблагодарив хлопком ладони по спине, и такой силы, что худосочный Новак едва в противоположную стену не влепился. Винчестер усмехнулся и покачал головой: надо бы посоветовать ему физической формой заняться, что ли, а то чересчур уж тщедушен для подобной службы, где сила и выносливость подчас противовесом смерти становится, хотя, справедливости ради, в этом и плюсы имеются – в любую щель, при необходимости, просочиться сумеет, что немаловажно и в разведке, и в оказании экстренной помощи.       — «Эхо», приём. Танго-первый на связи, продолжаем движение.       — Принято, Танго-первый.       Он бросил мимолётный взор на датчик давления, отметил, что воздуха осталось минут на двадцать, сдержанно удивился тому, что и не заметил, как время пролетело; он полагал, у звена в запасе минимум полчаса, внутренний хронометр редко его подводил, как правило, и, хоть капитан и не рисковал бы на персональное ощущение ставить свою или чужие жизни, но обычно не ошибался, определяя течение времени – впрочем, вероятно, суматошность и недовольство слегка выбили его из колеи перед началом операции. Ни капитана, ни кого-либо из его подчинённых на данном объекте быть не должно, если разбираться, объект гражданский, и категория возгорания не настолько критична, чтобы задействовать отряд немедленного реагирования, и, тем не менее, тыловой командир, майор какой-то там Райан, кого Винчестер ни среди оперативных специалистов Висконсина, ни в чикагском штабе ни разу и в глаза не видел, или с перепугу, или собственный зад прикрывая, почти все доступные ресурсы Милуоки, в том числе АРИСП, обязанный сотрудничать с противопожарным управлением, по тревоге поднял и согнал в периметр, для проведения рекогносцировки и спасательных действий. В целом, капитан понимал, отчего у тылового булки поджались: под его ответственностью оказался четырёхэтажный торговый центр Делафилд-Молл, территориально расположенный в небольшом городке между Милуоки и Мэдисон, площадью порядка шестидесяти акров, пропускной способностью в пятнадцать миллионов посетителей в год, и даже представить сложно, что за вавилонское столпотворение здесь случилось всего полтора часа назад, когда по просторному вестибюлю первого уровня начал густыми зловонными клубами расползаться желтоватый дым, ведь нет ничего, что американские обыватели любили бы больше предпраздничных скидок и слепой паники, и благо ещё, что служба безопасности Молла грамотно и быстро организовала эвакуацию посетителей, а системы пожаротушения почти безупречно изолировали правое, на реконструкцию закрытое, крыло, охваченное пламенем, от остальной части здания, иначе количество жертв и вообразить себе оказалось бы сложно. Кроме того, как он, исходя из кое-каких наблюдений, подозревал, нервничает майор не столько из-за возможной резонансности инцидента, сколько из-за карьеры, послужного списка, что неизбежно подмочит провалом командования, так что единственным в данной ситуации рациональным решением для него, как тылового командира, оставалось прилагать любые, даже самые абсурдные, усилия, чтобы окружные службы Милуоки справились с поставленными задачами самостоятельно, без запроса экстренных подкреплений из Мэдисон или, что совсем худо, специалистов Иллинойса и Миннеаполиса, и значит, Райан наизнанку вывернется, задолбит расчёты истерикой и противоречивыми распоряжениями, но постарается выбраться из сложившегося положения победителем. Таких офицеров, особенно, если они в звании вышестоящие, Винчестер не выносил; нет, он не приверженец самоотречения, ни ханжеского, ни идеологического, не порицал карьерных амбиций, и сам когда-нибудь рассчитывал получить повышение, и вместе с тем искренне верил, что обязанности, связанные с риском для, в первую очередь, чужого здоровья и жизней, вверенных под руководство, над амбициями должны превалировать, что боевой периметр не шахматная доска, и личный состав не пешки, и что взвешенный совет от опытного ветерана ценнее собственного эго хотя бы потому, что никаким эго, насколько раздутым бы оно ни было, людей не спасти, а Райан, и с ним одного поля ягоды, кабинетные служаки, всерьёз не нюхавшие угара, из штабов выбираются лишь для набивания очков в резюме, необходимых для продвижения по иерархической лестнице, и готовы каким угодно очковтирательством заниматься, чем угодно жертвовать ради того, чтобы и дальше греть своей задницей какое-нибудь тёпленькое кресло.       Капитан мог бы поспорить с Райаном, привести целый список аргументов, доказывать, что в условиях, когда возгорание локализовано, но не ликвидировано, в границах периметра остаются, по самым скромным подсчётам, полтора десятка гражданских и почти столько же пожарных, и достоверные оперативные данные по внутренней обстановке отсутствуют, использовать АРИСП в качестве спасательной ячейки глупо, мог попытаться достучаться до остатков разума или примитивно послать этого воплощённого фон Циллергута в немудрящее эротическое турне – так или иначе, отряд напрямую Винчестеру подчиняется, а Райан ему даже не непосредственный командир, ему не впервой, однако, поскрипев зубами, промолчал, не желая лишний раз создавать проблем полковнику Сингеру. Не далее как весной он хорошо повздорил с бригадным генералом Патриком Льюисом, важной шишкой из южных подразделений, никак бешеной псиной покусанной на предмет морального облика военнослужащих, входящих в состав Федерального агентства, и тот, судя по всему, ночей не спал спокойно из-за того, что какой-то капитан ему полную едкого яда отповедь прочёл, не оглянувшись ни на субординацию, ни на количество звёзд на погонах, а в конце лета не удержал язык за зубами, когда в его присутствии полковник Закари МакНейр, адъютант генерала Харриса из штаба Департамента Обороны, наблюдавший за маневрами при участии отряда АРИСП, принялся с умным видом чушь нести, предлагая доукомплектовать стандартную экипировку, и без того достаточно тяжёлую, компактными домкратами, чтобы якобы сократить временные затраты на оказание помощи по коду сто-сорок. И ведь ясно было априори, что предложение его за уши притянуто, что и внеси он свои рационализаторские идеи на рассмотрение генерала и комиссии, они отправились бы на практическое исследование, которое, в итоге, выявило бы их нецелесообразность, так что ничего бы не изменилось, помолчи капитан, вымотанный и злой, в тряпочку от греха подальше, но ему в тот момент чётко живописалась перспектива отрабатывать бессмысленные тренировки, замерять тайминги по прохождению в утверждённом варианте амуниции и экспериментальном, рапорты клепать милями, представляя комиссии отчёты и рекомендации, и капитан не удержался: через «разрешите обратиться», под пристальным угрожающим взглядом Бобби высказал адъютанту всё, что думает о подобных нововведениях, и в частности, об интеллектуальном потенциале самого адъютанта, багровыми пятнами покрывшегося от настолько вызывающей наглости. Необходимо ли уточнять, что после этого демарша Винчестера в очередной раз на порку в штаб выдернули? Поставили на ковёр перед генералом и МакНейром, отчитывали, как щенка, налившего лужицу на обожаемом хозяйкином пуфике, пальчиком махали, недвусмысленно намекая, что за нарушение субординации можно и погон лишиться, и он слушал этот поток словесного поноса, слушал, скучающе полоски считал на стыках ламинатных досок, пока не утомился, и не начал по каждому пункту огрызаться, в конце концов развязно ляпнув, что, если потерю адъютанта, каких по коридорам чикагского штаба десятки шарахаются, Федеральное агентство переживёт, не заметив, то боевые офицеры, у которых непосредственный оперативный опыт внутри периметра неделями исчисляется, на дороге никогда не валялись – и МакНейр опять апоплексически покраснел, проглатывая проклятия, рвущиеся из него, как перебродивший джем из банки, а Харрис, хоть на дне зрачков и блеснул искрой ироничного азарта, приказал капитану покинуть кабинет и убираться из штаба с глаз подальше, если не желает до трибунала договориться. Капитан не желал и, отдав честь, конечно, убрался, ни секунды не медля, в разгневанном ослеплении своём начисто забыв, что последствия его эксцентричной выходки, от унизительной выволочки, какой ветеран пожаротушения не заслужил, до необходимости прикрывать вздорного подчинённого перед въедливыми штабными крысами, падут именно на полковника Сингера, и Сингер, испытывающий очень глубокое отвращение к выволочкам, вернувшись из Чикаго, выдернет капитана в кабинет и такой разнос устроит, что уши в трубочку скрутятся. Полковник потребовал слова не нарываться на неприятности, не отсвечивать и не дерзить чинушам, напомнил, что он своими эскападами многих достал, по Новаку проехался, попавшему в отряд АРИСП в обход и традиционного «испытательного срока» во вспомогательном звене Като, и мнения самого капитана исключительно вследствие его злостного пристрастия дразнить штабных, что в капитанах Винчестер сидит, вопреки заслугам, не первый год и до седин им останется, если не научится гибкости, давил по всем фронтам и совестил, сказал, что, в конце концов, не обязан вовсе за него по шее получать, и Дин, сдавшись, пообещал, что будет паинькой, хотя бы до тех пор, пока генерал Харрис со своим подпевалой не отвяжется, и именно поэтому, получив от майора Райана стратегически абсолютно нелепый приказ, промолчал, внутренне исплевавшись от негодования.       Винчестер не сердился на друга ни за головомойку, ни за конформность; он понимал, что, не будь Сингер так к нему привязан, и не разделяй тот в глубине души общей позиции, от подковёрных интриг и вечных придирок его не уберегли бы никакие генералы и никакие награды, и даже звание орденоносца пресловутого бронзового Креста не спасло бы его от постоянных проблем с начальством, тем более, что он и не стремился бравировать полученной медалью нигде, кроме ситуаций, когда её веский отблеск мог ввести зарвавшихся штабных, любителей показухи, в священный трепет, и заставить язык прикусить, не любил ни носить её, ни вообще из футляра вынимать, и с удовольствием отказался бы от планки, к ношению на кителе обязательной, чтобы лишний раз не вспоминать, при каких обстоятельствах её удостоился – слишком многие в тот день лишились жизни или дееспособности, взамен приобрели надгробие или неотъемлемую необходимость остаток отмеренного срока провести на препаратах, и их имена не знает никто, кроме близких, и не знает, почему с ними это случилось. Особым распоряжением министра обороны операция и её подробности были строго засекречены во избежание паники среди гражданских, и без того насмерть перепуганных прогнозами метеорологов: давно, к тому моменту шесть лет, как отбушевала Катрина, а в людских сердцах ужас, сопровождавший одно из самых смертоносных климатических бедствий за всю историю человечества, отложился неистираемыми кошмарными тенями, и неудивительно, что правдивые новости об истинных масштабах разрушений, нанесённых ураганом Айрин второму энергоблоку атомной электростанции «Калверт Клифс», могли привести к катастрофическим последствиям, и правду скрыли. Ликвидаторам заведомо вменяли пункт о неразглашении под угрозой военного суда, действовали втайне, увеличив мощность оставшихся в штатном режиме энергоблоков, подпускали к подтекающему реактору группами по шестеро, сменяющимися каждые десять минут во избежание радиационного облучения, и хотя группе Винчестера, тогда ещё двадцати шести лет лейтенанта, предписывалось только провести разведку и оценить размеры деформации оболочки реактора, за свои десять минут он успел вытащить из-под разрушенных бетонных стен двоих коллег, считавшихся пропавшими без вести во время экстренного тушения, и на себе выволочь, едва ноги переставляя, лаборантку, заблокированную между шлюзов из-за обвала. Тем двоим, как и Дину, повезло; они выжили, пусть и поплатились здоровьем, он поймал незначительную дозу, но четверо других пожарных не вернулись, и некоторых из них Дин знал лично, и наверное, именно «Калверт Клифс» стала завершающим штрихом, сформировавшим его отношение к службе, как к деятельности, где нужно предусматривать вероятные проблемы, вместо того, чтобы расхлёбывать результаты, принимать ответственность за каждый приказ свой, за каждое слово, ценить, чёрт бы побрал, звание офицера и достоинство, и руководить так, чтобы не терять, потому что вернуть невозможно, и Дин руководил, раз доверили. Строго спрашивал с каждого подчинённого, доводил до изнеможения на манёврах, заставлял регламент заучивать, чтобы как молитва откладывался, не выдавал авансов, не позволял расслабляться, не прощал ошибок и не принимал оправданий, и не шёл на поводу у дружеского расположения, у сочувствия, у жалости, пусть считают роботом или ублюдком бездушным, плевать он хотел с высокой башни, главное, чтобы беспрекословно слушались, потому что ему виднее, а если ошибается, пусть конкретику вносят или проваливают к долбаной матери, в куклы играться; и он ни перед кем не объяснялся в своих мотивах – какая разница? Что изменилось бы, если бы тот же Гарт знал заранее, почему в тылу остаётся? Извёлся бы комплексом неполноценности, изнылся бы, что балластом стал, всю кровь бы выпил…       — «Эхо», приём, Танго-первый на связи. Квадрант 9 чист, уровень задымления два. Переходим на квадрант 11, — доложил капитан.       Фитцджеральда он со следующей недели направил на повышение квалификации в Расин, что уоррент-офицеру ни как специалисту, ни как без пяти минут повторно папаше не помешает: Лорелай, жена Гарта, вот-вот, чуть ли не со дня на день, должна родить, и Винчестер считал, что даже затянул с подачей прошения в штаб – стоило бы подчинённого в первых числах ноября из подразделения выставить нахрен, чтоб под ногами не путался со своими вечно воспалёнными от недосыпа глазами – и потому и сегодня, невзирая на относительно невысокую сложность операции, оставил его в тыловых, на подхвате и координации у парамедиков, хоть тот и смотрел на него глазами помирающей лани.       — Капитан, взгляните на анализатор, — негромким тенором озвучили динамики.       — Протокол, Танго-два, — беззлобно упрекнул Винчестер, прежде чем посмотреть на миниатюрный монитор.       Показатель содержания токсичных веществ и соединений в задымлённом помещении буквально зашкаливал, чего быть не должно, принимая во внимание, с какой строгостью и инспекции противопожарных управлений, и строительный надзор подходят к проверкам допущенных к применению в строительстве материалов, или обязаны подходить, во всяком случае, чего, исходя из проб атмосферы, при возведении дополнительного крыла торгового центра не произошло, иначе бы вокруг них сейчас не летала, цепляясь за мельчайшие частички гари, вся таблица Менделеева, и капитан, с неодобрением покачав головой, подумал, что этой детали в предстоящем рапорте по операции ни за что не упустит, как и другие, он ни секунды не сомневался, специалисты, здесь побывавшие, и кто-то непременно ответит за то, что потенциальные выжившие, оставшиеся на территории, глотали канцерогены в ожидании помощи. Убрав электронный датчик в небольшой набедренный ранец, капитан перешагнул через густые и плотные слои пены, наплывающие на слой порошка, брызнувший в момент регистрации возгорания из спринклеров, снял со спины компактный огнетушитель и сбил небольшой очаг пламени, широким жадным пятном разлившийся перед первой ступенькой лестницы, ведущей на второй этаж, осмотрел её, насколько позволял, в принципе, приемлемый уровень видимости, выискивая повреждения, будто приценивался, безопасно ли по ней подниматься: после того, как пёстрый состав дыма недвусмысленно дал понять, что с материалами что-то не так, он ощутил непреодолимое, параноидальное подозрение к каждому углу и выступу, что видел, внезапно осмыслив, что не имеет права полагаться на данные, предоставленные координационному центру «Эхо» подрядчиками и администрацией комплекса. Более того, он не без какой-то вкрадчивой, затаённо-надменной гордости заметил и то, как Новак придирчиво и дотошно изучает каждый участок пола, куда собирается наступить, каждый поворот, обшаривает ярким лучом внушительного фонаря стены, и можно бы подумать, что тот просто, в соответствии со своим пунктиком припадочного мессианства разыскивает гражданских, но капрал исследовал стыки переборок и потолка по точкам напряжения, и глаза его с сосредоточенной скрупулёзностью бегали вдоль трещин, и мимика, полускрытая маской, выдавала насторожённость бровями, сведёнными над переносицей. Может, совсем немного капитан и был предвзят к нему, самую капельку, когда называл некомпетентным идиотом, может, со временем он возмужает и избавится от шелухи излишней эмоциональности, толкающей на безрассудные поступки, вроде того непростительного выверта на Энн-Арбор, пообтешется и научится правильно расставлять приоритеты; в конце концов, за те без малого девять месяцев, что истлели со дня слушаний, капрал ни разу не дал капитану повода им быть всерьёз недовольным, с профессиональной точки зрения, по крайней мере, вёл себя тише воды, ниже травы, не огрызался, получая взбучки, и конструктивные замечания принимал без возражений, работал над недочётами, проявлял себя на учениях и, хоть и держался как-то невыразимо странно, особенно, последние недель восемь или девять – не объяснить простыми словами, в чём именно, как-то порой таращился, будто череп просверлить хотел, или невпопад психовал от дурацких шуток отряда, с какими бы свыкнуться должен был давно – был, в целом, не самым хреновым для звена приобретением, в частности, первоклассным медиком. Пророк ведь поначалу так же ерепенился, или почти так же, доказывал старшине, что стезя пожарного, военного пожарного, насквозь жертва, и требует благородства и самозабвенности; и Нитро, с гордыней по колено, считал, что сам чёрт не брат ему, и всё ему заранее известно, и без риска, в его случае, как правило, редко оправданного, работать невозможно; и Адам… всё поближе держаться старался, чувствами рассудок застило, словно капитан без его персонального присмотра непременно сдохнет за ближайшим перекрёстком, и из них всех Гарт единственный, может, потому что католик и приучен жёстко следовать догме, вопреки любым личным переживаниям и амбициям, подчинялся инструкциям и правилам беспрекословно, так не ровён час и эта принцесса диснеевская поумнеет, коль скоро от него избавиться не получилось. Как мячик каучуковый, чтоб ему, его швырнёшь, он обратно прилетает.       — Танго-первый, приём, Танго-шесть на связи. Перемещаюсь по периметру от северного запасного выхода к квадранту 7, контакт со спасательной группой в течение двух минут.       — Немедленно отставить, Танго-шесть, — с прохладцей отозвался Винчестер и в недоумении замер на ступени. — Покинь периметр и вернись в расположение штаба. Подтверди.       — Отрицательно, Танго-первый, — голос Фитцджеральда, пропитанный сомнениями, звучал глухо и виновато. — Прямой приказ майора Райана.       — Я отдаю тебе приказы, уоррент-офицер! — с раздражением огрызнулся капитан и сдавленно чертыхнулся.       — В точности так, Танго-первый, — ответил Душечка, и Винчестер поклялся бы, что тот посмеивается. — Жду подтверждений по обстановке квадрантов 12-19.       — Отставить квадрант 7, выводи спасателей ближе к точке вброски, направляй движение вдоль несущих стен, по прибытию готовность нулевая, — распорядился капитан и, переключившись на внешний канал со штабом «Эхо», доложил: — «Эхо», приём, на связи Танго-первый, поднимаемся к квадрантам 12-19 через 11.       — Принято, Танго-первый.       Капитан перевёл трансляцию на внутреннюю связь и сверился с датчиком давления. Он знал, что «Эхо» чутко следит за расходом воздуха в баллоне каждого из задействованного на территории периметра специалиста, но не мог отвыкнуть постоянно контролировать показания баллонов, как не мог отвыкнуть мысленно, где-то на дальнем рубеже когнитивных процессов, отсчитывать пройдённые по периметру шаги, что неоднократно его и спасало, и помогало сориентироваться во внештатных условиях, например, после потери сознания; это въелось в его разум, в нейронах застряло неотделимым рефлексом, возведённым буквально в степень безусловности очень давно, когда Дин был зелёным, едва оперившимся, лейтенантом, и работать учился у профессионала, которого считал, и не без оснований, одним из лучших в своём деле. У Джона. Отец неподдельно гордился им – тогда тот ещё не был в курсе относительно кое-каких подробностей его личной жизни – гордился тем, что старший сын пошёл по стопам его и деда Генри, сетовал на младшего, Сэмми, за то, что тот вместо военной академии поступил в университет, на юридический факультет, воспринимал его выбор почти как предательство семейного дела, и Дин уговаривал отца, как потом его уговаривал Сэмми, принять, что у младшего Винчестера имеется право на иной путь, а с агентства и двоих Винчестеров вполне достаточно, в действительности считая, что у младшего брата элементарно должна быть жизнь, не завязанная на слепой сыновней преданности или бесконечной мести, ведь ни что иное, как месть подтолкнула Джона, и в прошлом излишне зацикленного на работе, окончательно погрузиться в неё с головой, потеряться в трудоголизме, глушить боль от потери жены в служебной кутерьме, что не оставляла места для детей или ощущения давящего одиночества. В его мотивах всегда было чрезмерно много личного, но вопреки тому, Дин, к нему привязанный, как ни к кому, презрел и отчуждение, и холодность, и апатичность, и сделал то, что помогло бы ему быть к отцу ближе, тем более, что служба была отнюдь не самой плохой экзистенциальной перспективой, и пытался заслужить его поощрение и радость, лишь позже, по окончанию академии и первого года проникнувшись профессиональной сферой до уровня осознанной приверженности, а потом всё полетело к хренам собачьим, и он, как прежде истово усердствовал ради сближения, начал исступлённо злиться, и бороться с ним, наказывать его за то, что тот его не принял, бил больно и безжалостно, не ведал пощады, и получал в ответ не менее жестоко… пока не потерял. Как со стороны отца было по-грёбаному мило так поставить в их противостоянии точку.       — Танго-первый, приём. Регистрирую очаг обратной тяги, — сообщил по рации капрал. — Локализация, вроде, устойчива, но уверенности нет.       — Принято. Доложи расположение «Эхо», запроси вентиляцию.       Капрал немедленно связался с оперативным штабом: Винчестер слышал сквозь эфир, как устало подрагивает его мелодичный, приятного тембра, голос, ныне чуть присыпанный хрипотцой и приглушённый клапаном маски, чутко улавливал каждое слово, произнесённое подчинённым диспетчерам, и остался доволен, что Новак не тратил время на лишний трёп, лаконично и точно изложил позицию и степень угрозы закутка с сюрпризом. Он внезапно вспомнил, как недавно обсуждал новобранца с братом, высказал мнение о нём начистоту, с разочарованием качал головой и признался, что назначает его с собой в пару исключительно по той причине, что опасается, как бы тот не подвёл кого-нибудь из состава звена, поддавшись своим фокусам, и в тылу его постоянно держать не может, и не только из-за Душечки, а и из-за командования, кроме того, рано или поздно Белоснежка или всё-таки вылетит из звена, или попадёт в периметр вследствие каких-нибудь неподвластных капитану обстоятельств, и тогда лучше бы, чтобы он представлял из себя хоть что-нибудь толковое, а не просто в ногах мешался, и брат, вместо дельного совета, почему-то изволил ржать, как гиена, не объясняя причин своей весёлости, лоб придурковатый, лишь после того изложив мнение, что Винчестер бесится потому, что новенький собой воплощает полный набор качеств, им искренне уважаемых в глубине души, но преподносит эти качества в форме, Винчестером презираемой в силу собственных противоречий, и самое отвратительное, что в чём-то тот был прав: как человек капрал был вовсе не так плох, пусть он не признал бы этого вслух. Рация неожиданно кратким пронзительным шиком по барабанным перепонкам лязгнула; капитан раздражённо скривился, стиснув зубы, и перешагнул через обвалившуюся балку, густо покрытую чёрными рисунками копоти, голову запрокинул, изучая потолок, и цепкий взгляд его даже в дыму безошибочно выхватил характерные тропинки, наплывом вырисованные чадом, вырывавшимся из каверн систем вентиляции – двенадцатый квадрант напрямую примыкал к изолированному крылу, этакий закуток, не настолько яркий, увешанный цветастыми аляповатыми рекламными стендами, как более привлекательные и дорогостоящие сектора уровня, и расположенные здесь помещения, небольшие и больше похожие на конурки, использовались, как нетрудно догадаться, индивидуальными предпринимателями под косметические салоны или магазинчики разной этнической всячины, ни витрин толком, ни вывесок, всё либо развалилось, либо и не существовало совсем. Капитан достал из шлёвок топорик и, дождавшись, пока капрал проанализирует состав воздуха в клиренсе между полом и дверной створкой, начал одну за другой двери отжимать в поисках выживших, хоть и вероятность найти кого-то изначально была не особенно высокой в силу того, что запасный выход, оборудованный в соответствии со всеми правилами пожарной безопасности, находился буквально в десяти ярдах. В четырёх из пяти проверенных ими комнат действительно оказалось пусто, но в пятой, за свёрнутым на бок, не иначе как в панике, неказисто-уродским креслом, педикюрным, кажется, судя по валяющейся в изножье ванночке, в углу, присыпанная белёсой пылью, лежала девушка в халате, с латексными перчатками на руках, какие используют медработники, и капрал, немедленно спрятав анализатор в ранец, кинулся к ней с пылким энтузиазмом, невольно в который раз заставив капитана снисходительно закатить глаза и коротко фыркнуть. Ни дать, ни взять, рыцарь в сияющих доспехах.       — Она жива, — сообщил Новак, лихорадочно вытаскивая из медкомплекта индивидуальную маску, тонкий шланг которой прикрепил к выводному клапану кислородного баллона. Их у него десяток там, что ли?       — Критические повреждения?       — Не наблюдаю, — мотнул головой капрал. — Цианоз, потеря сознания, конечности на пальпацию не отёчные. Будем вызывать парамедиков?       — Нет, зачем? — не удержался Винчестер. — Бросим её тут, чего возиться.       — Сэр?.. — в изумлении пролепетал тот.       Он с трудом проглотил порыв высказать подвисшему подчинённому всю витиеватость обсценных оборотов, на кончике языка повисших язвительной колкостью, степенно распорядился запросить у штаба бригаду спасателей и покинул кабинет, вернулся на галерею и вдоль перил направился вглубь по квадранту, спеша завершить разведку до того, как «Эхо» затребует эвакуации звена «Танго» из периметра; воздух кончался, ещё минут восемь, от силы, и капитана с капралом, как и весь остальной состав отряда АРИСП, рассредоточенный по антресольным этажам, вернут в расположение координационного центра и, скорее всего, отправят обратно в часть, за отсутствием в них необходимости – за тот час, что он с сослуживцами провёл внутри периметра, к Делафилд-Молл наверняка успели подтянуть дополнительные расчёты на замену имеющимся, кроме того, и предполагаемых пострадавших должны были вывести, всех или почти всех, нет необходимости держать звено немедленного реагирования на заурядном тушении. Капитан торопился, продвигался в одиночку, оставив Новака за спиной, у входа в помещение, где они обнаружили девушку: восседать рядом в ожидании спасателей и галантно держать её руку, пока она валяется без сознания, совершенно контрпродуктивно, и оставлять, на тот случай, если она, надышавшись чистого кислорода, очнётся, запаникует и побежит куда-нибудь с перепугу, нельзя, да и парамедикам может понадобиться помощь в ориентировании на местности, обезображенной до неузнаваемости, но боевая обстановка – вполне приемлемый уровень видимости и отсутствие сильных очагов возгорания – располагали к тому, чтобы осмотреть оставшиеся в квадранте комнаты, и потому он по чёткому скупому алгоритму перемещался от одного проёма к другому, светил по углам и вдоль стен фонарём, отжимал двери, где требовалось, время от времени оборачивался, удостоверяясь, что капрал, как и велено, прикрывает командира с тыла. Ему казалось, он буквально слышит, какого содержания мысли в данный момент проносятся в голове Новака: укоризненные обвинения в безразличии, эмоциональным подтекстом прозрачными ассоциациями перекликающиеся со сжатыми звонкими репликами показаний, данных перед членами дисциплинарной коллегии, социально-нравственное осуждение полного отсутствия сострадания к несчастной девчонке и, в том капитан был стопроцентно уверен, хлёсткие нецензурные эпитеты, в общем, ничего нового, стандартный перечень, испытываемый в отношении его профессиональной чёрствости превалирующим большинством как коллег, так и гражданских знакомых, и Дин многие годы зрил, как во взглядами обращённых на него глазах этот коммуникативный мусор всплывает, заострёнными, как кончик скорняжного шила, упрёками пробиться к нему пытается, наталкивается на вакуумное поле, что он обернул вокруг своей ровной ментальности, высвобожденной от псевдоцивилизованной шелухи стадной эмпатии, напускной настолько, что она превратилась в генетическую предрасположенность, в эволюционный механизм самоопределения собственной психологической ценности, и отскакивает молекулами, взъерошенными броуновским хаосом. Он кривовато ухмыльнулся и шагнул назад, к балюстраде, отделяющей балконного вида коридор от пустого пространства, взметнувшегося от атриума, оборудованного своеобразной зоной отдыха с фонтанчиками и мягкими уголками, к претенциозному стеклёному потолку, и вдруг услышал громкое надсадное потрескивание, даже сквозь накладки массивного шлема достигшее слуха и настороженно, с нехорошим предчувствием, по экспоненте нарастающем в нём, как ком липкого мокрого снега, стремительно несущийся с горного склона, обернулся по сторонам, голубовато-белым сконцентрированного света выискивая источник угрожающего звука, и в следующее мгновение взволнованно ожили динамики, хрипом наперебой выкрикивая позывные, и в самый последний миг Винчестер услышал очумевший в экспрессии выкрик Новака:       — Капитан, колонны! Колонны осыпаются!       Дин успел только метнуться к стенам, прежде чем почувствовал, что под подошвами сапог в тартарары уходит пол, кое-как сгруппировался в полёте, не имея ни малейшего представления, куда летит, чтобы по приземлении не переломать костей, и, всем весом приложившись о неровным рельефом бугрящиеся обломки, всю волю стиснув в кулак, заставил взвывшее болью тело перекатиться подальше от импровизированного дворика, в который, словно метеоритные ядра, продолжали и продолжали валиться обломки креплений, и непрочные гипсокартонные панели, и металлические штыри арматуры, и самое убийственное оружие, припасённое шаткой конструкцией против тех, кто посмел в неё вторгнуться: крупные, при столкновении разбрызгивающиеся в разные стороны режущей сечкой стеклянные пластины, ещё несколько секунд назад служившие кровлей над огромным торговым залом. Радиоэфир надрывался аварийным каналом, диспетчера «Эхо» затребовали от расчётов немедленной переклички и отчётов по повреждениям, пересчитывали личный состав в активном статусе; капитан едва ли разбирал и половину из шума, наводнившего черепную коробку, и болезненно жмурился в непреодолимом побуждении отключить рацию, в и без того гудящий мозг, оглушённый тупым ударом по заднему своду шлема, вонзающуюся аудиальным загрязнением, и каждая частица, каждый атом, составляющий его физическую оболочку, сотрясало импульсивными разрядами пытки, от позвоночника и шеи, будто на крошечные фрагменты раздробленных, расползающейся по конечностям, как кумулятивными инъекциями фосфорной кислоты. На сотую долю секунды, на краткую терцию, он разрешил себе расслабиться и обмякнуть, позволил нервной системе проникнуться инквизиторской экзекуцией от кончиков пальцев до самых тонких извилин, и наконец встал, судорожно хватал ртом нагнетаемый маской воздух, отчитал себя за то, что нерационально баллон опустошает, и выровнял, насколько удалось, сбитое дыхание, сосредоточился на цели, на поиске напарника, что, возможно, где-то неподалёку лежит, нуждаясь в помощи, пока он жалостью к себе упивается, как пацан малолетний, прикинул своё расположение и вероятное расположение Новака после падения – и где-то на периферии внутреннего диалога мелькнуло воспоминание о гражданской, которую так и не успели вывести спасатели, и развеялось, одёрнутое жёстким абрисом пирамиды приоритетов. Таких девушек и у него, и у капрала на профессиональном поприще были десятки и ещё, вполне возможно, сотни будут, шанс выжить у неё оставался лишь в том случае, если она у несущей стены оставалась, в том же углу, где они её и обнаружили, а раз так, то ни ему самому, ни Новаку до пострадавшей теперь не добраться, и значит, думать о ней нецелесообразно, забивать когнитивный фон напрасным рефлексивным нытьём. Капитан на шлеме кнопку исходящей трансляции вдавил, перебивая внутренний канал периметра, шипящий, как разъярённая кошка, приоритетной передачей, перекрикивал звон в ушах требовательными окликами, и двигался в направлении ныне развалившейся лестницы, пока среди наплыва пыльного дыма не нашёл пошатывающегося капрала, ошарашенного и дезориентированного, сбитого с толку падением, и во взгляде его не рассмотрел осмысленность: Новак не был ранен, что отозвалось ему каким-то приливом удовлетворения и даже довольства, немного притормаживал в реакциях, и вместе с тем бойко в себя приходил, не поддался панике, не потерял координации – слабоватым, как через приступы лёгкой тошноты, голосом подтвердил, что вполне способен идти самостоятельно, и потрусил за Винчестером. «Эхо» ультимативным приказом выводило боевые единицы, повторяло, словно реверсом, обновление обстановки, оповещало, что кровля обрушилась, что опорные конструкции ненадёжны и дальнейшие внутренние операции подлежат завершению, и капитан, мысленно на инстинктах считая шаги, отрешённо представлял, как изо всех щелей, из каждого входа в торговый центр, каждого окна, сейчас высыпаются облачённые в жёлто-чёрную форму пожарные, муравьями из разворошённого муравейника бегут-торопятся, чертыхаются и откровенно матерятся, ибо любой из них, сколь бы ни был неопытен, обладает достаточными знаниями, чтобы догадываться, как их чуть не подвели под тупейшую гибель нехваткой достоверной информации по конструкциям объекта, и виноватых ищут в лицах координаторов штаба или администрации комплекса; дай им волю, зашибут насмерть того, кого сочтут ответственным. Капитан споткнулся вдруг. Замер посреди затянутого белёсо-сероватым туманом зала, потрескивающего изнеможёнными костерками и поскрипывающего изувеченным металлом, и под рифлёным протектором его берцов издевательским аккордом хрустнула битая кровля, повсюду рассеянная гранёным бисером, не было ни единого закутка, ни единой поверхности, высвобожденной от налёта голубоватой пыли, и осколки торчали везде: в растрескавшемся фонтане, в кожаной обивке диванов и в клумбах с цветами, и из узкого уязвимого промежутка между нижней кромкой громоздкого шлема и воротником укреплённой куртки осколок торчал тоже. Острой, элегантно изогнутой по одной из сторон пикой, бескомпромиссно вздымался сквозь плоть, изменчивым красным, от тяжёлого кардинальского бордо до полупрозрачной ржавчины переливался и подтекал вязкими каплями, на отточенном острие повисшими и редкой, во вселенскую вечность зацикленной дробью сочился на утонувший в алой черноте логотип, и Дин, безвозвратно, мнилось, замкнулся где-то между ними, между неслышным, но в сознании явственным сонорным звуком отдающемся, столкновением набрякшей ткани и тягучей кляксы.       — Кастиэль… проверьте у него пульс.       Он не слышал, как по-безразличному чуждо шелестит его голос.       Он знал, что пульса капрал не найдёт.       — Он мёртв, капитан.       Ёмкими лаконичными фразами в микрофон влилась смена парадигм, молниеносно ширящийся разлом от «до» к «после», занявший хронологический промежуток длиной не дольше вздоха, взмаха ресниц, даже мысли, наверно, и это изъявилось в примитивной физиологии, в свете, угасшем в глубине широких зрачков, застывших последней мидриатической астенией, в плавности остывающих вен и обмякшего сердца, в самой тривиальности доумирания клеток плоти, продолжающей ещё агонизировать, будучи покинутой содержанием, превращавшим её в человека, в мужчину, искренне верившего в высшие силы, в божественное провидение, и провидением прибранного куда-то, куда ему было виднее без оглядки на то, чем его воля претворится для тех, кто остался один на один с бренным тленом, как в насмешку, как в качестве садистской издёвки брошенным, будто опустошённый кокон, никчёмный теперь, но живыми возведённый в ранг святыни, как единственная связующая ниточка между ними и ушедшим, как портал, куда тот, возможно, захочет вернуться. «Как глупо», — подумалось капитану, когда он, перешагивая через обломки и стёкла, оскаленные из-под каждого выступа и из-за каждого поворота, шёл в направлении точки вброски, и дышал ровно, и осязал, как кровь мерным потоком струится по сонной артерии, долбится ритмом над ключицей, вытанцовывает под кожей, топотком стучится о воротник куртки, и жаркими волнами скатывается обратно, куда-то под солнечное сплетение, вскипает над лопатками на коже липким стылым потом, флаттером и ознобом изводит заледеневшие подушечки пальцев, и мысль лениво проплыла по опустошённому рассудку, что лунки ногтей наверняка посинели, так невыносимо холодно стало под душной экипировкой; и он ступал мягкими плавными шагами, и время от времени, казалось, на годы растянулся их путь, отзывался на взволнованный зов мобильного штаба, что-то говорил, правда, не понимал слов, но почему-то был твёрдо уверен, что всё в порядке, и рядом с ним капрал плетётся, странный какой-то, ноги пришаркивают, и покачивается, как хмельной, реагирует с задержками. Дин явственно, с кристальной незамутнённостью ощутил течение секунд, они отсчитывались о слух каким-то неприятным, глухой протест вызывающим не то пощёлкиванием, не то всплеском, невнятным, сурдиной прикрытым поскрёбыванием, он никак не мог вспомнить, где прежде слышал нечто подобное, как ни перебирал, как ни ворошил память, а потом это, вроде, и не важно стало, как только в глаза яркие солнечные лучи влепились, разогнанным до сумасшедших скоростей болидом размазались об роговицу и сколлапсировали веки, перцепцией смяли в чёрточки и штришки, вслед за кипенно-белой опустошённостью мозг погрузили в скоротечную темноту, изнутри раскрашенную фантасмагорией фосфенных вспышек, расплывавшихся по карминному полотну шатким калейдоскопичным ералашем, и первый глоток воздуха, настоящего воздуха, насквозь, до молекулярной сетки, провонявшего палёной химией и страхом, и оскоплённой изгвазданной совестью, где-то в эпицентре пустого осмысления схлопнулся и обвис, как прожжённый сигаретным угольком резиновый шарик, и оглушил на секунду, слуховой нерв коротнув взрывом до конвульсивной боли, пронзившей висок раскалённой спицей, как раньше. Он шлем снял, такой неподъёмный внезапно, не удержать в обтянутой перчаткой ладонью, и тогда Дин бросил и его, и перчатки, уронил к мыскам ботинок, и осмотрелся по сторонам, не отдавая себе отчёта в том, что именно ищет, но искал, подстрекаемый побуждением, бьющимся из-под рёбер у кадыка, не преодолеть, и вновь пошёл, прямой, категоричной целенаправленностью, как строго отложенный по абсциссе вектор, чеканной чопорной поступью, как на плацу, неспешно приблизился к светлому, цвета слоновой кости, или вроде того, микроавтобусу, где майор Райан, крепкий, весом фунтов в сто девяносто, офицер в должности тылового командира располагался, вытащил его из салона, даже удивившись совсем чуть-чуть тому, как легко, практически, без усилий у него получилось, и следом туго сжатым кулаком протаранил квадратную, до синевы выбритую челюсть, и снова, и снова, и снова; он механически вскидывал руку, колено в грудину давил, наваливался всем весом, и приложил с размаху запястье об подёрнутый сероватым пеплом асфальт, и уловил, как что-то суховато хрустнуло, и какие-то крики истерические, восклицания и гомон, назойливым, зудящим у затылка гулом осиного роя, полнились вокруг, мельтешили пятнами и в тактильность вмешивались, пробрались под локти, сковали и как обмотали цепями по торсу, и сколько бы ни рвался он, ни сопротивлялся, в молчаливой экспрессии ни скидывал тяжесть, налёгшую на плечи, будто весь мир, целая планета на них обрушились, преодолеть не сумел их. Что-то по овалу лица метнулось, устроилось удушливо, тёплым прикосновением суетливо обвивалось ото лба к скулам, вокруг горла сомкнулось невесомо, встряхивало, в звенело под теменными костями многосложным рефреном, повтор за повтором, и по кругу, синусоидой каталось от баса в пронизывающий ультра-дискант, пока не сложилось наконец единым звучанием имени.       — Дин!       Его имени.       Он моргнул и визуальным контактом зацепился за мультяшную синеву, градиентом от кислого ультрамарина до кобальта искрящую, полную испуга и ошеломлённости, и чего-то ещё, что в нём пронзительным амплитудным пиком взвилось, вспороло рассудок на планковскую единицу невыносимым пламенем; больно стало и отпустило в мгновение ока, и капитан, устало нахмурившись, мотнул головой, выворачиваясь из ладоней, охватывающих его кольцом вокруг шеи, дышать нечем, стряхнул с себя сослуживцев, повисших на нём гроздьями, как гончие псы на медведе, и в сторону служебного борта двинулся медленно, и каждым шагом понимая, что тесно ему, не выразить, настолько, и не объяснить иначе, не найти ни сравнений, ни терминов, не изобразить, не выкричать, как пеленой накрыло, и хотелось просто присесть уже и выдохнуть длинно, так выдохнуть, чтобы не осталось внутри ни атома, чтобы ничего не осталось, хотя он и так не находил в себе ничего, кроме вакуума, сидя на пороге салона у дверей, распахнутых настежь, пока какой-то тип в синей униформе не попросил его закатать рукав.