If the Sky Could Dream / Если бы небеса грезили (они бы грезили о драконах)

За неделю до шестнадцатого дня рождения Курта приходит оно. — Тебе кое-что пришло, — говорит однажды Блейн, кивая на стол в саду и выпуская теплый пар, попадающий на конвертик, отчего тот приходит в движение. У него шелестят крылья, и, кажется, ему трудно усидеть на месте, и Курт пристально смотрит на него. — С тобой всё хорошо? — спрашивает Курт. — Я в порядке, — говорит Блейн, прекратив дёргаться и слегка покачав головой. — Даже драконы иногда чешутся. Тебе не нужно письмо? — Такой нетерпеливый, — Курт, ухмыляясь, флиртует, как и весь последний год, когда скачок роста превратил круглолицего ребенка в стройного подростка. С тех пор, как Блейн заметил это изменение, их отношения изменились — случайные, невинные заигрывания, воспоминания о которых сопровождают Курта по ночам в спальне. Попроще, когда Блейн в обличьи дракона… когда он человек, мысли Курта слишком легко возвращаются к ночным фантазиям. Блейн не отвечает — не пошевелив и бровью, он бросает на Курта взгляд, от которого тот ухахатывается, садясь и притягивая конверт поближе. Он без марки, но печать на оборотной стороне кажется смутно знакомой. «Это королевская печать той или иной страны», — думает Курт. Но дальнего зарубежья, иначе Курт её признал бы. — С каких это пор я получаю письма? — Вслух удивляется Курт. — Оно пришло с ответом отца на твой последний доклад, — намеренно спокойно объясняет Блейн. — Он одобрил отправку. Похоже, оно от избранного им претендента. Курт хмурится. — Мм, — неуверенно произносит он, открывая конверт. — Не буду мешать, Курт, — спешит уйти Блейн. — Чуть позже у нас состоятся последние уроки, поэтому, будь добр, вернись после обеда. Он грузно поднимается на лапы и вскоре оказывается в открытом поле, уже вдали от стен, а затем Курт наблюдает огромное мощное тело в полёте, кружащее над стенами замка и уносящееся прочь. Зрелище прекрасно, и Курт сохраняет момент в копилке воспоминаний, прежде чем вернуться к письму. На плотном, толстом пергаменте слова кажутся чёрными и мрачными. «Принц Курт, Приветствую Вас. Меня зовут Адам, и я принц Эссекса. Наши отцы уже некоторое время вели переговоры о нашей помолвке. Я не допускаю мысли о том, что Вы уже согласны, прежде я намерен ухаживать за вами и узнать Вашу душу, но, должен признать, я наслышан о Вашей неземной красоте и остроумии, и мне не терпится встретиться с Вами». Письмо продолжается, и Курт хмурится всё больше по мере прочтения. Этот Адам кажется достаточно милым, но в Курте с каждым словом сильнее закипает злость из-за дерзости и самонадеянности этого мужчины. Он может сколько угодно вещать о том, что ничего не ждёт от Курта, но это неправда: он ожидает, что Курт — какая-то полуобморочная размазня в беде, нуждающаяся в спасении, он даже заканчивает письмо словами: «Я спешу спасти Вас от одиночества». Одиночество? Курт здесь не один, он не заперт в башне в ожидании, когда же этот Адам спасёт его. Он не отращивает волосы, чтобы по ним взбирались, как по верёвке, и не гадает по зеркалам, розам и падающим звездам. Он совершенно счастлив в той жизни, которой живёт, спасибо. Не то, чтобы Адам не очарователен в своем роде. Но Курт не знает его и не хочет его знать. Он выступает за всё, чего Курт не хочет — отказ в выборе. Курт сминает письмо и бросает его на пол, сопровождая полёт надменной насмешкой. Он не хочет иметь с письмом ничего общего, потому оставляет его там, когда встает и возвращается внутрь.