If the Sky Could Dream / Если бы небеса грезили (они бы грезили о драконах)

Одетый и ознакомленный с основными положениями предстоящего дня, Курт направляется на церемонию представления ко двору родного отца. — Мне такое не по вкусу, — говорит Курт Эллиоту, когда они подходят к большому бальному церемониальному залу. — Я знаю, — говорит Эллиот. — Но придётся. Просто покончите с этим — встаньте на колени, поклянитесь в верности отцу, а потом сядьте и расслабьтесь. Просто — сконцентрируйтесь, хорошо? Может, это и скука смертная, но опыт есть опыт, пригодится. — Я не стану клясться в верности, — спорит Курт. — Нет. — Тогда представьте, что клянётесь в верности кому-то иному, — предлагает сподручный. — Как бы вы ни злились на папу, эмоции не отменяют того, что он король, и по нраву вам это или нет, вы обязаны быть верным ему. — А если я не хочу такого рода обязанность? Эллиот останавливает Курта, кладя руку ему на плечо, и заглядывает в глаза со всей серьёзностью. — Рискую нарваться на неприятности, но всё же скажу: подберите сопли, — откровенно заявляет Эллиот. — Дело не в том, чего вы хотите. Дело в ваших обязанностях. Если вы намереваетесь стать королём, научитесь ставить интересы других превыше собственных. Вот что значит быть королём. Так что повзрослейте. Курт от гнева застывает как вкопанный. — Простите? — Я сказал, повзрослейте, — повторяет Эллиот. — Вы принц. И эта привилегия предполагает ответственность. И вы это прекрасно знаете. Таков основной принцип. Выполняйте. Ваш. Долг. На смену ярости приходит шок. — И это говоришь мне ты? — У меня тоже есть свой долг, — объясняет Эллиот. — Может, я и предпочёл бы не говорить подобного, но я обязан. — А что бы ты предпочёл сказать? Эллиот вздыхает. — Я бы с удовольствием сказал вам бежать обратно в ваш замок к вашему дракону. Я знаю, что вы этого хотите. Но этот вопрос решать не нам. У Курта уходит немало времени на то, чтобы переварить произнесённые слова, свыкнуться с этой мыслью. Эллиот прав. Принц должен выполнить то, что от него требуется — он должен поступить как взрослый, чтобы Блейн гордился им. Показать, что он хорошо образован, что Блейн правильно его воспитал. От мыслей о Блейне накатывает новая волна боли, и Курт, стараясь взять себя в руки, набирает полную грудь воздуха и вытягивается по струнке. — Тогда я готов. Эллиот кивает и направляется к двери. Двое слуг у бального зала не вынуждают долго ждать, почти мгновенно распахивая перед Куртом большие двери парадного входа. Перспектива идти в центре всеобщего внимания ужасает, но Курт должен преодолеть это испытание в одиночку. По обеим сторонам окантованной золотом длинной красной ковровой дорожки стоят подданные отца — в основном, благородные господа, сказочно одетые и рассматривающие принца так пристально, что тому аж неловко. Но он не подаёт виду и шествует к своему отцу, сидящему на величественном троне, стоящему на возвышении во главе залы. Берт гордо улыбается приближающемуся наследнику… «Чем это он гордится?» — удивляется Курт. Он преклоняет колени перед троном и склоняет голову, прежде чем посмотреть на Берта и произнести положенные слова. — Я пришёл, чтобы по возвращении домой поклясться в верности своему любимому отцу и королю. Берт встает. — Подымись. Курт слушается, и Берт нарушает традицию — он спускается с помоста, с которого не сходил ряд предшествующих королей, и обнимает сына. — Добро пожаловать домой, — бормочет Берт, и невозможно представить придворных, которые выразили бы ещё больше одобрения. Курт слышит хлопанье, радостный галдёж, но ему всё это не нужно. Он единожды касается спины отца, а затем отступает от него. — Клянусь, что с сего дня буду преданно служить своему владыке, — говорит он формально и хладнокровно. Берт моргает, похоже, не зная, как вести себя с сыном при всём честном дворе. — Я принимаю твоё услужение, — говорит Берт. — Пойдём. Твоё место рядом со мной. Берт ведет его на помост и к меньшему трону по правую руку, предназначенному наследнику… а трон по левую руку закреплён за королевой, отчего пустует последние восемь лет. Курт занимает своё место справа. — Я здесь, — шепчет Эллиот, подошедший со спины и вставший прямо за правым плечом. — Я буду отслеживать действия сподручного вашего отца, готовясь стать вашим сподручным, но я всегда буду здесь. Курт, воодушевившись поддержкой, разворачивается обратно и концентрируется на том, что пред его очами. Предстоит долгий день.

ℑℵℜ

У Курта зад болит. Данная мысль так и заедает в голове. Этот трон нечеловечески неудобный, хотя, несомненно, стильный. Но от него болит задница, так что становится невозможно терпеть и дальше. Отец встречается с просителями, и такая галиматья тянется почти два часа, а Курт задыхается от толп людей, которые неторопливо подходят поприветствовать его, и всем приходится кланяться и расшаркиваться, блюдя хорошие манеры, тогда как сам уверен, что пышным цветом расцветут многообразные слухи к тому времени, когда его зад вообще покинет этот забытый богами трон. Гости отнимают до нелепого много времени, а Курт лишь хочет уйти. Ему нечем дышать. — С вами всё в порядке? — шепчет Эллиот за спиной, наклоняясь к уху Курта. — Нет, — говорит Курт, снова поворачиваясь, чтобы стало покомфортнее, но хитрость, несомненно, терпит неудачу. — Ещё долго? — Сегодня список довольно приличный, — говорит Эллиот. — Может быть, ещё полчаса? — Разве не Совет занимается мелкими вопросами? — Этот список как раз от Совета, — тихо объясняет Эллиот. — Вопросы, которые требуют личного внимания короля. И ваш… Адам здесь. Земельные споры, пограничные стычки, повышение и понижение налогов, засуха, несколько инцидентов с чинодралами, которые находятся под следствием, великан, разоривший ряд ферм у чёрта на куличках — перечню конца и края не видно, а теперь Курту придётся ещё и высиживать до конца эту несуразицу с… с отобранным не им, принцем? Это уже ни в какие ворота. Эти люди, включая отца, все хотят от него чего-то, что ему не по силам. Как он сможет однажды править таким образом? Как сможет выдерживать авторитет всех этих людей, груз ожиданий отца, требуемой помолвки, когда хочет одного — быть свободным? Он не может дышать. — Мне нужно уйти, — говорит Курт. — Мне нужно выбраться отсюда. — Курт, вы не можете… Пока не явился следующий проситель, Курт наклоняется вперёд и кладёт руку на руку отца. — Я больше не могу здесь оставаться, — шипит он. — Пожалуйста, позволь мне уйти. — Ты в порядке, Курт? — спрашивает Берт, склоняя голову. — Нет. Мне нужно уйти… Курт встаёт, и Берт вслед за ним. — Курт, ты должен остаться. — Я не могу… Курт кивает собравшимся, расправляет плечи и спасается бегством со всем возможным в этой ситуации достоинством, медленно продвигаясь к задней двери, пока толпа ахает и бормочет у него за спиной. Плевать, плевать, он не может остаться, они его душат… Когда он доходит до двери, взгляды давят так, что он срывается на бег. Теперь, когда он несётся куда глаза глядят, дворец кажется незнакомым, а попытки вспомнить выход в безопасное место тщетны. Перед глазами всё плывёт, кругом сплошные двери, двери, двери, двери, пока, наконец, он не находит ту, которая выводит наружу, в… Сад. В саду отца идёт дождь. Но Курту всё равно. Он выбрался, он снова может дышать, чем и пользуется, набирая полную грудь воздуха, чтобы заполнить нуждающиеся в кислороде лёгкие, пока отходит от спринта и трусит к центру внутреннего дворика с фонтаном и кустами роз, аромат которых вызывает стойкую ассоциацию с мамой. Принц слабеет при виде их, от их запаха, от которого отвык за шесть лет, и останавливается. Бежать больше некуда — по краям сада и по всему периметру стоят стражники. Если они увидят его… если они увидят его, то остановят. Осознание того, что он действительно в ловушке, Курт оседает на землю, пригвождённый и не обращающий внимания на холодные капли дождя на волосах и одежде. — Мама, — он переводит дух, жалея, что не на её могиле — но он больше не знает, где она. — Мамочка, останови его. Рыдание прерывает речь, и он съёживается, подтягивая колени к груди и обхватывая ноги, окропляя из слезами. — Зачем он так со мной? — вопрошает Курт. — Я не… я так не могу. Я просто хочу уехать домой. На него накатывает новая волна горя, и он плачет, хлюпая носом и дрожа. Он скучает по своему дому, своему настоящему дому — он скучает по своей башне с тёплым камином и мягкой широкой кроватью. Он скучает по практике боевых искусств в саду и урокам в зале. Скучает по большой библиотеке и прохладным каменным стенам. И он скучает по Блейну. По нему он скучает до боли в груди. Он скучает по тому, как Блейн обдавал его тёплым дыханием, и по тому, как свет бликовал на его чешуе, и по дурацким рожкам, когда Блейн в человеческом обличье, по его золотистым глазам, по его огромной удобной подушке и по тому, как он укрывал Курта крылом в темноте, и по его губам, которые он ощутил всего раз, и этого точно недостаточно, никак недостаточно для Курта. Ему досталось так мало, и теперь он знает, чего ему не хватает. Теперь он знает, что сдался, что его вынудили сдаться. Боги, он снова пленник. Он всегда был в плену — Блейн был достаточно вежлив, достаточно заботился о том, чтобы Курт чувствовал себя свободно. Но у него никогда не было выбора в этом вопросе. Всё то же самое. Курт никогда не будет хозяином самому себе. — Курт. Курт подпрыгивает и поднимает глаза. Над ним возвышает Эллиот, смотрящий на него с явной жалостью. — О, Курт, — повторяет он, протягивая руку. — Зайди внутрь. Пожалуйста. Курт фыркает, глядя на предоставленную руку. Он продрог, земля твёрдая, на ботинках и штанах грязь, и, боги, он, должно быть, выглядит ужасно. Но Эллиот всё равно предлагает руку, терпеливо ожидая, когда Курт примет приглашение. И дожидается, принц позволяет ему поднять себя на ноги. — Туда, — говорит Эллиотт. — Давай. В замке нас дожидаются горячие полотенца и чай. Курт позволяет Эллиоту обнять себя за плечи и направить в здание.

ℑℵℜ

Он летит. Его окружают облака, проплывают даже под ним, пока солнце пригревает лицо. Он сидит на спине дракона — своего дракона, чьи чёрные чешуйки блестят, а движения крыльев поражают своей мощью. Воздух здесь разрежённый, но Курт всё равно не смог бы перевести дыхание — он действительно на своём месте. И ничто иное не даёт такого чувства свободы. Он поднимает руки и визжит от восторга, и следом чувствует под собой теплый и ласковый смех, и он знает, что его любят. Нет ничего реальнее твёрдой уверенности в этом, идущей из глубины души. И тут мир меняется. Он падает и приземляется на что-то мягкое, слегка отпружинив, и когда он поворачивается, чтобы сориентироваться, где он, видит Блейна, человека. — Я всё вижу, — говорит он мягко и заботливо, беря лицо Курта в обе руки. — Что? — недопонимает Курт. Блейн не отвечает, но они целуются глубоко и страстно, и Курт чувствует руки Блейна по всему телу. Он рисует узоры на коже Курта, и тот готов поклясться, что слышит разряды потрескивающего тока, когда пальцы переходят от нерва к нерву. Это порождает прекрасную музыку — формирующиеся негромкие ноты поднимаются к горлу и пропадают на губах Блейна. Они вдвоём творят музыку. — Тебе нельзя останавливаться, — объясняет Блейн. — Иначе тебе будет только хуже. А после он исчезает вдали, и Курт не может до него докричаться. — Блейн? — зовёт он. — Блейн! Метания по кровати оборачиваются падением… Его трясёт, всё тело дёргается от спазмов, когда он готовится к удару об пол, но жёсткого приземления так и не происходит. Вместо этого он благополучно лежит в своей постели во дворце, через окна которого пробивается свет раннего утра. Что это был за сон? Кошмар или сон в руку, предвещающий что-то хорошее? И если снова быстро уснуть, получится вернуться в ту же грёзу? Он лежит на спине плашмя, переводя дух. Заснуть снова никак не удаётся — сердце слишком сильно стучит в груди. Зато прекрасно удаётся лежать тут, как бревно, цепляясь за пережитые чувства, за ощущения, которые казались такими реалистичными. Ему в жизни не снилось ничего настолько правдоподобного, он, видно, так сильно этого хочет, что даже подсознание щедро откликается… Может быть, это поможет остаться в здравом уме. Или, скорее, сведёт с ума, раз это недостижимая мечта всей его жизни. Пока непонятно. Он на несколько минут даёт волю горько-сладким слезам, а затем насухо вытирает их. Наверняка сегодня у него полно обязанностей, пусть Эллиот и ничего не упомянул, прежде чем оставить его хандрить одного в комнате до конца дня после небольшой… оплошности накануне.