If the Sky Could Dream / Если бы небеса грезили (они бы грезили о драконах)

Курт искусно справляется с недавно расширившимся кругом обязанностей при дворе, но это не отменяет того, что они душат его. В течение той самой недели, когда отец возложил на него новую ответственность, Курт внёс значительные изменения в ряд областей, не говоря уж о том, что ему пришлось наблюдать за разработкой нескольких новых инициатив, включая ту, которая вытекала из беседы с Эллиоттом — назначение во дворец мага, что вызвало шумиху. — … и, по моему разумению, подпускать магию к Вашему двору — пренеприятнейшая ошибка, Ваше Высочество, — высказывается ходатай, обращаясь непосредственно к Курту, поскольку его отец удалился, как только ушёл последний проситель из основного придворного перечня, оставив Курта самостоятельно разбираться с данным делом. — Это неблагонадёжный шаг, который осудят боги… — Какие боги? — спрашивает Курт, пытаясь игнорировать тяжесть в груди. — Есть ведь и ряд богов, которые являются покровителями магических искусств. — Ваше Высочество, пожалуйста… — Наряду с советником по вопросам религии, у нас должен быть советник и по вопросам магии, — Курт изо всех сил старается говорить как можно нейтральнее. Дело в том, что он уже должен был разобраться конкретно с этим делом, запросив одобрение отца — некоторые религиозные секты избегают магии в любом её проявлении, и правитель должен учитывать это. Берт трижды заставлял его переписывать свои аргументы, прежде чем одобрил. А теперь ему приходится сталкиваться с этим бесконечным парадом болванов. — Это не значит, что во дворце бесконтрольно будет практиковаться магия. Как раз сегодня мы проводим собеседования с осторожными и ответственными практикующими магами, и мы позаботимся о том, чтобы тот, кого мы выберем, своей практикой не ставил под удар моральные устои. — Само их существование ставит под удар наши моральные устои… — Некоторые скажут то же и о современной медицине, — урезонивает Курт. — Но Вы же не можете отрицать, что дворцу она на пользу? — Ваше Высочество… — Решение принято и обжалованию не подлежит, — Курт сглатывает комок в горле и смотрит за голову мужчины. — Кто дальше? Эллиот кланяется, когда недовольный мужчина кое-как делает реверанс и ретируется. — У нас есть… один претендент, Ваше Высочество. На должность придворного мага. Курт кивает. Не так много, как он надеялся — на самом деле, он надеялся на что-то большее, чем один-единственный человек, но, по крайней мере, есть хоть кто-то. — Вот и хорошо. Тогда зови. Эллиот выпрямляется. — Юник. Выйди и представься. Из редеющей толпы шаг вперёд делает полная женщина, одетая в черные и золотые шелка, с драгоценными украшениями в носу и ушах, с позолоченными веками и блестящими от блеска губами. — Ваше Высочество. Юник здесь. — Конечно, — говорит Курт, глядя на нее с одобрением. У дамы дерзкий, причудливый наряд, и Курт одобряет ее стиль и уверенность в себе, когда она смотрит на него с игривой улыбкой. — Как долго Вы занимаетесь магией? — Всю жизнь, — говорит она. — Таков мой дар, поэтому я к этому естественно предрасположена. Я смешивала зелья и читала заклинания еще до того, как поняла, что они из себя представляют на самом деле. — Это впечатляет. И Вы тренировались… — В колледже. Я располагаю рекомендательными письмами от великого мага и нескольких моих наставников. — И сколь лет вы обучались… — Восемь, — говорит она. — Я особенно хорошо разбираюсь в заклинаниях алхимии и восстановления, хотя я прошла все испытания во всех школах магии. — А что насчёт применения на практике? — У меня еще не было возможности испытать свои силы в миру, но Юник хороша в том, что делает Юник, Ваше Высочество. Я не подведу Вас. Курт кивает. Это всё, что ему нужно узнать публично — позже Эллиотт может расспросить о нужных ему зельях, как и любой другой перерожденный дворца. Кто знает, может, Курт и сам её навестит — маги обучаются гаданию и толкованию снов, возможно, его сны что-то значат… Толпа ропщет, пока Курт откидывается на спинку. Он смотрит на народ, подняв бровь. — Полагаю, все вопросы в данной области будут решаться надлежащим образом, — принц выносит решение, видя, как несколько человек качают головами и осуждающе что-то бормочут. Он снова обращает взгляд к Юник. — Я одобряю Ваши притязания. Завтра Вас представят королю. Эллиот, не мог бы ты… — Вечером я уведомлю его сподручного, — предвосхищает указ Эллиотт. Курт снова кивает Юник. — Очень хорошо. Вы можете идти. — Спасибо, Ваше Высочество, — говорит Юник, низко кланяясь. Она отступает, а затем возвращается на свое место, и народные волнения усиливаются. Курт отчетливо слышит слово «выродок». Ему невыносимо терпеть такое отвратительное отношение. Он встаёт, чувствуя, как учащается дыхание. — Курт, — шипит Эллиотт. — Не стоит… — Магия — такая же неотъемлемая часть этого королевства, как и боги, — заявляет Курт. — Боги много чего одобряют и порицают. Если бы я угождал каждому богу, половину из вас даже не пустили бы ко двору. Я призываю вас помнить об этом, когда вы подаете прошения. С этими словами он поворачивается и уходит так быстро, как позволяет достоинство, но от чего Курту не сбежать, так это от колотящегося сердца, от которого шумит в ушах. Как только он выходит из поля зрения прибывших ко двору, он бросается бежать, несясь по дворцу, пока не минует стражу в саду, но даже она не предпринимает никаких действий, чтобы остановить его, когда он летит к фонтану и тормозит у розовых кустов. Он сдерживает бушующие эмоции, скрестив руки на груди и дрожа. По ощущениям кажется, что он никогда не восстановит дыхание, у него часто вздымается грудь, и из глаз текут слезы. — Ты в порядке, — шипит он на себя. — Перестань. Ты в порядке. Он вытирает глаза и садится на край фонтана, стараясь делать глубокие вдохи, отчего дыхание постепенно замедляется. Наконец, он успокаивается, глядя на пыль на своих ботинках и всей душой желая оказаться где-то за тридевять земель… Как он сможет проделывать такое каждый божий день? И как в конечном итоге он сможет выдерживать всё это самостоятельно или рядом с совершенно посторонним ему человеком? Как такое вообще возможно? Столкнуться лицом к лицу с осуждением, крайним идиотизмом и насмешками толпы? — Курт, нам нужно поговорить. Курт поднимает голову. Перед ним стоит Эллиотт, нервно теребя стопку бумаг в руках. Курт шмыгает носом, вытирает лицо руками и кивает. — Да. Что дальше? — Сперва нам нужно поговорить… наедине, — говорит Эллиотт, подходя и садясь рядом с Куртом на краю фонтана. — О том, что там произошло. — А именно? — Курт спрашивает, скривив губы. — Послушайте… мы оба знаем, что магия противоречива, — говорит Эллиотт. — Но… Вы, кажется, что-то там неправильно поняли. Когда… когда тот ужасный человек назвал Юник выродком? Курт медленно кивает. — И что там можно было не так понять? — Он оскорбил её не из-за магии, — объясняет Эллиотт, — а потому, что она перерождённая. Как и я. Курт моргает. — Но… но почему он так сказал? Вы не выродки, о чём они думают… — Мир не похож на дворец, Курт, — рассказывает Эллиотт. — Ты был защищён от настоящего положения вещей — сначала ты был ребёнком, а потом рос в уединении в своем замке, но… теперь вот он, реальный мир на блюдечке. Некоторые считают, что мы… идём против природы. — Ну… что же в вас такого неестественного? — спрашивает Курт. — Это какая-то бессмыслица… — Согласен, — говорит Эллиотт. — Но таковы уж их верования. Они не понимают нашего феномена, поэтому считают нас выродками, они клеймят всё, что не вписывается в их чётко определённые, деспотичные правила. — Это опять имеет отношение к религии? — спрашивает Курт. — Они всё время упоминали богов… — Когда как, — говорит Эллиотт. — В некоторых священных текстах упоминается, что перерождённых предавали смерти и тому подобное, и им нравится использовать это для оправдания своей ненависти. Но по сути тут дело в элементарном… невежестве. — Я должен написать закон, — решает Курт. — Запретить подобное… — Запрет на что? Глупость? — спрашивает Эллиот. — Курт, тебе не хватит тюремных клеток, чтобы закрыть такое количество преступников. Просто… имей в виду, знай, что тебе придётся всю жизнь сражаться с этими людьми. Они хотят, чтобы ты составлял законы против того, что они ненавидят каждый день, и ты должен будешь отстаивать то, что правильно. Во что ты веришь. — Но что, если меня не всегда обучали правильно? — спрашивает Курт. — Если во внешнем мире есть люди, которые думают в таком ключе о вас, как насчет меня, таких как я? Как насчёт… — Курт, просто… никак невозможно всегда и во всём быть абсолютно правым, достаточно… относиться к людям справедливо, — высказывается Эллиотт. — Так и буду делать, — говорит Курт, вставая. — Но я напишу кое-что об этом. Прокламацию или трактат, или ещё что-то. Так ведь можно? — Если хочешь, — со вздохом говорит Эллиотт. — Но сейчас у тебя назначены встречи. Сначала мы должны встретиться с первосвященником и обсудить ремонт великого храма, а затем мы встретимся с Юник, чтобы обсудить ее обязанности, а потом ещё твой отец хочет увидеться с тобой сегодня днём… Курт кивает, соглашаясь с перечнем забот, которых, кажется, с каждым днём прибавляется всё больше и больше, но мысли неотступно терзают сердце, которое болит с тех пор, как он услышал слово «выродок» и, похоже, это надолго.

ℑℵℜ

Когда он пытается спать в эту ночь, нервозность и волнения так и продолжают его мучить и, прежде всего, отвлекать, мысли скачут от темы к теме, пока он проваливается в бездну настоящего беспокойства. Всё начинается с тревожного переосмысливания решений, принятых в течение дня, и перескакивает к холодности первосвященника, к теплу и рвению Юник, ко двору, боги, с ворчанием толпы — вот что действительно беспокоит его. Выродок. Если такова Юник, таков Эллиотт, то кто такой Курт? Они ведь не такие уж разные. Курт — мужчина с частями тела, из-за которых родители считали его девочкой, когда он только родился. В течение многих лет его ошибочно принимали за девочку, и ему повезло, что путаница не продолжилась и дальше, иначе ещё неизвестно, какой это нанесло бы ущерб. Приняв свой пол носителя, вместо того, чтобы оказаться вынужденным выбирать между мужским или женским, он получил свободу, а, как известно, не всем так повезло. Ему больно думать об Эллиотте, а теперь ещё и о Юник, рожденных в телах, в которых они не чувствовали себя как дома, в глубине души зная, что им нужна перемена. Курт никогда не чувствовал, что ему нужно что-то менять в себе, но он знает, что некоторые люди думают иначе. Есть религиозные секты, которые считают, что существует только два пола, а не пять; только мужчины и женщины, помимо носителей (мужчин и женщин, которые носят части тела другого пола), рождаются и другие люди, которые не причисляют себя ни к одному из четырёх гендеров. Этому его учили всю его жизнь. Но есть люди (с которыми он раньше не сталкивался) которых учили по-другому. Их учили, что с этими тремя типами людей что-то не так. Их учили ненавидеть. И Курт лежит в своей постели и не понимает их, этих людей, которыми он должен будет руководить, как и всеми остальными. Как он будет бороться с этим? Он же не может просто заставить всех уверовать в то, что он считает правильным, каким бы правым он ни был. Они думают, что они правы, а он неправ, и Курта подозревает, что их не убедит только то, что он королевских кровей и их будущий правитель. Если он хочет объединить своих подданных, если хочет побороть эту ненависть, ему нужно будет знать, о чём он говорит, и знать, как справиться с сопротивлением ему. И вдруг, воображая всё это, Курт понимает, что его по-настоящему волнует обстановка в его королевстве, впервые в жизни. Он смеется над этой мыслью. До сих пор он сопротивлялся, ненавидел роль, которая выпала ему в жизни, хотел только вернуться к своему любимому. Но теперь явно, как это было эгоистично с его стороны — он не только влюблённый, и ему нужно с этим смириться. В его жизни есть важные вещи помимо чувств. Он принц — он будет королем. Нужно совладать с этим. Разумеется, это не значит, что он отступится от Блейна. Этого никогда не будет. Боги, он так скучает по Блейну. Он скучает по его теплоте, его улыбке — будь то драконьей или человеческой. Он скучает по наклону его рогов и блеску его чешуи, он скучает по его теплому дыханию и тому, как он трепал волосы Курта. Он скучает по его сильным рукам, показывающим ему, как двигать мечом, как стоять, как держать его ровно. Он скучает по рукам, которые ощутил на себе всего один только раз, но они обвивали его, крепко держа его в безопасности. Он скучает по его губам, боги, по тому, что они проделывали, по их мягкости, когда они поймали в ловушку его собственные губы. У Курта такое ощущение, будто он утопает в кровати, руки неосознанно прохаживаются вверх-вниз по бёдрам. Он скользит ими внутрь, раздвигая ноги и чувствуя гладкость внутренней поверхности, поднимается всё выше и выше. Прикосновение к себе кажется облегчением, даже когда он чувствует, что всё сильнее возбуждается. Он знает это — он знает свое тело, он знает, что когда он кончит, то расслабится, освободится от своего бремени и будет в состоянии просто чувствовать, и он предвкушает это с нетерпением, когда гладит свои тёплые половые губы и нажимает на клитор. Он выгибает спину, разводит колени в стороны и насаживается на руку, откинув голову назад на подушку. Что бы он сделал, если бы Блейн был здесь, касался его прямо сейчас, что если бы он был не один? Как его тело открылось бы для Блейна, что бы он почувствовал с Блейном? Что вытворяли бы его руки, где оказывались бы его губы? На самом деле от таких мыслей Курт нервничает. Как бы хорошо он ни познал своё собственное тело, от мысли о сексе у него до сих пор трепещут нервы. Принц много чего узнал — некоторые вещи, о которых рассказал Эллиотт, кажутся грязными. Он не хочет этого. Он хочет романтики. Правда, он так до конца и не уверен, как связать с этим то, что он делает наедине с собой, но он знает, что хочет, чтобы Блейн показал ему. Да, вот так. Блейн бы поцеловал его, прижал к себе, нежно ласкал. Он бы плавно трогал Курта, нежно, да, прямо там. Он бы завладевал Куртом как прилив — медленно, но неизбежно, толкался в него, наполняя его, наводняя его. Движения пальцев на лоне ускоряются, он раздвигает ноги, приподнимаясь вверх, чтобы еще немного раскачиваться, опускаясь, вращая бедрами плавными кругами, в ритм касаний руки. Со сбившимся дыханием он хватает воздух при каждом вдохе, с открытым ртом и зажмуренными глазами отдаваясь фантазии. Он мог бы прижать Блейна к себе, когда он елозит по Курту, без продыху придавливая своим весом, как вдруг он чуть отстраняется. И… и растягивает Курта, наполняет его, заставляет его… заставляет его распластаться и принять его, и… и… Курт прикусывает губу, когда кончает, всем телом сжимаясь от спазмов, пока ногу сводит судорогой от того, что он слишком сильно поджимает пальцы ног. Он шипит, на автомате потягиваясь и, осторожно замедляя пальцы, чувствует, что кончики мокрые. Он аккуратно опускается ниже, чувствует влагу вокруг своей дырочки и вздрагивает. Нет, сегодня он больше ничего не будет делать — ему нужен отдых. Тук-тук-тук. Застонав, Курт скатывается с кровати и натягивает ночную сорочку, затем бросается к миске с водой и быстро споласкивает руки. Он едва вытирает их до того, как раздаётся ещё один стук, и принц спешит к двери. — Да? — говорит он, открывая. За порогом Эллиот, и Курт чувствует раздражение. — Что такое? — Курт, я… — он прочищает горло. — Я кое-что тебе принёс. Я подумал… я подумал, это не то, что может подождать. — Что именно? — спрашивает Курт, у которого начинает заходиться сердце так сильно, что это даже нельзя оправдать недавней активностью. — Что-то… Эллиотт, что-то от Блейна? Пожалуйста… — Мне… мне очень жаль, Курт, — выражает сочувствие Эллиотт, вручая Курту письмо с до сих пор нетронутой сургучной печатью, которая ему слишком знакома. — Его вернули сегодня вечером… — Это… — Курт, не щадя печать, открывает письмо и читает послание на пергаменте. — Это моё письмо. Блейн его не получил? — Его доставили, — признаётся Эллиотт. — Но… Курт, его вернули, не открыв. Блейн… Блейн не прочёл его.