Танец Хаоса. Одинокие тропы

Успокоилась она далеко не сразу. Видимо, слишком много накопилось внутри, слишком большой груз давил на плечи. Вообще-то Эвари очень редко плакала, она и вспомнить не могла, когда делала это в последний раз. Кажется, на четвертом году их совместных исследований, когда пришло письмо из дома с вестями о смерти ее младшего брата Маяви. Он погиб так глупо, сорвавшись с моста через горную реку и захлебнувшись в холодном потоке. Совсем еще молодой был, только-только получил имя в честь камня собственных рук – желтого топаза, редкого среди народа Латайи. Эвари уехала из дома за месяц до его наречения именем, но уже знала, как его назовут. Отчего-то именно сейчас он вспомнился, улыбчивый теплый мальчик с ямочками на щеках, целыми днями просиживающий где-нибудь на берегу потока с подвернутыми до колен штанами и бамбуковой удочкой в руках, с бронзовой от загара кожей и выгоревшими в желтизну волосами. Слезы лились и лились по щекам, и уговоры Мирвана, обнимавшего ее плечи и без конца приговаривающего что-то утешительное, и попытки Йордани’Кана накормить ее какими-то успокаивающими нервную систему сомнительного вида грибами не слишком-то помогали ей. Все дело было в стрессе, это она отстраненно понимала холодным и бестрепетным разумом, которого совершенно не касались льющие из глаз слезы. Мирван был прав, она чересчур болезненно восприняла тот факт, что больше не могла касаться Источников Энергии. И сколько бы ни прятала это глубоко в себе, сколько бы ни делала вид, что ей до того нет дела, а боль от этого не исчезала, лишь набираясь день ото дня по капле. Ильтонцы сильно отличались от всех остальных рас, гораздо сильнее, чем считали эти самые расы. Созданные и пробужденные эльфами, а не рожденные, вырубленные из скал для войны, но при этом мирные. Ремесленники и крестьяне, а не воины. Строители, созидатели, в чьих огромных грубых каменных клешнях рождались самые изящные, самые тонкие и изысканные украшения. Искусные ткачи, часовщики, гончары. Эвари всегда невольно гордилась тем, что представители ее расы предпочитают как раз те ремесла, в которых требуется аккуратность и высочайшая чуткость пальцев, способных одним лишь самым слабым движением загубить на корню всю работу. Или наоборот – создать нечто уникальное, хрупкое, невыразимо прекрасное. Все называли эльфов великими строителями и кудесниками, но на самом деле ими были ильтонцы. Только они могли оживить камень, только они заплетали в него песню ветра, шепот дождя, нежные прикосновения солнечных лучей, звон речных перекатов. Только они возводили города, по красоте своей затмевающие дело рук самой природы. Наверное потому ильтонцев уважали везде: и в сверкающих, взлетающих вверх дворцах эльфийских Владык, и в нетерпимых к иноверцам и презирающих инородцев сухих и чопорных городах гномов, и в гостеприимных, но полных обмана и лжи чертогах людей. Все расы разделяла вражда и взаимная подозрительность, но только ильтонцы снискали себе славу желанных гостей по всему миру, только к ним не испытывали презрения люди. Потому что они были созданы для защиты всех остальных, потому что трудились и строили во благо всех остальных, и их оскорбление считалось грязным и низким поступком. Но не для всех. Люди всегда являли собой скопище самых сильных контрастов, будто эту расу Создатель лепил второпях, в насмешку всем остальным. И только в их сердцах наравне с глубочайшей любовью и почитанием могла существовать столь же глубокая ненависть. Только люди убивали ильтонцев ради поделочного камня их рук, никто больше из населяющих Этлан народов никогда подобного святотатства не делал. Потому что никто, кроме людей, не считал их неполноценными, раз они были сотворены последними. Раз они были сотворены. С детства Эвари помнила страх беспомощности. Дети ведь всегда оставались детьми теплого лета, бесконечного неба, навеки застывшего одной золотой каплей времени между первой зеленой листвой и последней золотой. Они всегда Пели, не только по праздникам, как взрослые, а постоянно, погружая свои каменные руки в породу, слушая сказки гор, шепот глубокой земной груди, задумчивый размеренный стук огромного сердца мира, разливающийся вокруг. Рождались они почти одинаковыми, неотличимыми друг от друга, и чем больше пели, тем ярче прорисовывался рисунок их рук, тем понятнее становился узор камня на них. Только к двадцати пяти – тридцати годам у ильтонцев формировался камень рук, а вместе с ним и характер, и цвет глаз, и собственный, уникальный взгляд на мир. И тогда они получали имя, а вместе с ним – судьбу, что ждала впереди. Вот только Пели ильтонцы по-разному. Мужчины делали это, сохраняя рассудок, контролируя процесс, придавая ему направление, а потому могли менять форму камня, лепить его, как глину, создавать из него невероятные произведения искусства. А вот женщины наоборот отдавались камню и его Голосу, становились потоками для его мощи, раскрывали его через себя. Только когда мужчины и женщины ильтонцы работали вместе, они могли создавать те самые города, о которых ходили легенды. Буквально выращивать их из земли, как вырос когда-то Гельже, столица Латайи. Но когда женщины Пели в одиночку, для самих себя, сливаясь с землей и пропуская через себя ее дивную Песнь, они становились уязвимы. Песня требовала полной отдачи, а значит, терялась связь с окружающим миром, и недобрые люди пользовались этим, отрубая драгоценные руки в тот момент, когда ильтонки погружались в транс. И если таким женщинам все же удавалось выжить и добраться до помощи, они все равно не проживали слишком долго. Невозможно было навсегда забыть о Песне. Невозможно было лишиться ее и пережить это. Однажды Эвари встречала такую женщину, когда мать возила ее к родне в Гельже, Навеки Замолчавшую женщину. Ее звали Амали, и целыми днями она сидела на балконе жилища одного из Скульпторов, отвернувшись от всех и глядя вдаль, и глаза ее были мертвы. Другие женщины приходили слушать Песнь вместе с ней, чтобы вернуть ей хотя бы часть, хотя бы отголосок жизни, которой она когда-то наполнялась. Только в эти моменты глаза ее оживали, и в них появлялось тоскливое, растревоженное выражение почуявшего беду зверя, который метался и никак не мог найти себе места. С жадностью слушала она, не отводя глаз, замерев одной струной, целиком став слухом и ничем кроме. А потом вновь уходила в себя, теряя всякий интерес к реальности, не видя и не слыша ничего и никого. Весь Гельже приходил делить Песнь с Амали в течение пяти лет, приезжали Певицы и из других краев, чтобы поддержать ее. Но спасти ее они так и не смогли. И имя ее высекли на каменной стеле Навеки Замолчавших, что скорбным напоминанием вырастала на юге Гельже, повествуя о тех, кого Народ сберечь не сумел. С тех пор Эвари боялась, хоть никому и никогда в этом не признавалась. Боялась сливаться с камнем, боялась слушать Песнь, боялась быть той, кем была рождена. Даже когда ее окружали близкие, не могла она заставить себя отдаться полностью, даже когда стеной вокруг нее вставали на праздниках ильтонские мужчины, когда другие женщины слушали Песнь, она все равно боялась уходить. Уходила, конечно, но возвращаясь, переживала липкий парализующий страх, сжимающий сердце и заставляющий подламываться ноги под ней. И ненавидела себя за это рождающееся внутри желание Песни. За беспомощность, которую она испытывала. И открывшийся внутри дар соединяться с Источниками энергии стал для нее величайшим подарком судьбы. Впервые за всю свою жизнь Эвари вздохнула полной грудью, ощутив, как переливается по энергетическим каналам вдоль позвоночника первородная мощь. Она больше не была беспомощной. Она наконец-то могла сама защитить себя. Она наконец-то была в безопасности. Долгие двенадцать лет она не верила в то, что кошмар наконец закончился, что бояться больше не надо. И сейчас поняла, что так до конца и не поверила, так и не сумела насладиться этим странным и чужим ощущением полной бесконечной безопасности, таким нужным, таким необходимым ощущением! А теперь было поздно. Теперь его вновь отняли, и это было гораздо больнее, чем раньше. Наверное, стало даже хуже, как бы ни успокаивал ее Мирван, какие бы слова ни говорил. И Эвари почти хотелось, чтобы была боль, о которой она столько читала – невыносимая мука, которую переживали ведуны еще несколько долгих месяцев после того, как напрочь лишались возможности соединяться с Источниками, выгорая дотла. У нее не было боли, у нее совсем ничего не болело, она даже не чувствовала отсутствия Источников, не натыкалась на пустую стену. Она чувствовала их в себе, ровно так же, как и раньше, даже ближе, даже полнее. Теперь – как еще одну руку или ногу, как часть себя, ни на миг не исчезающую, переполняющую ее, но не утомляющую, ставшую просто еще одним ее органом. И это было неописуемо, это было так сладко! Носить всю вселенную под кожей, дышать ею каждый миг своего существования! Но словно насмешкой над такой мощью стала невозможность использовать ее. О, Эвари теперь постоянно ощущала первозданную мощь, но не могла ее использовать, не могла высвободить ее, выпустить наружу. Не могла отдаться ей до конца, как не могла до конца отдаться Песне. Без страха, без изводящего и тянущего жилы беспокойства, без раздумий о том, что будет если. А еще теперь она становилась мишенью, целью для всех вокруг, буквально для каждого ведуна, способного соединяться с Источниками, белого ли, черного ли, серого - это было уже не важно. И любой мог воспользоваться ею даже без ее согласия просто потому, что она не смогла бы этому помешать. Кажется, это было даже хуже, чем с руками и Песней, в разы хуже. Потому что теперь ее не защищал даже ее собственный разум, контролирующий ее уход в транс в случае Песни. Ничто не защищало ее. Первые дни она винила Мирвана в этом, потом винила себя. Вскоре обида и жжение прошли, сменившись страхом, что рос день ото дня, и Эвари лихорадочно вцепилась в свое раздражение действиями Йордани’Кана, пытаясь раздуть его, словно неотвратимо гаснущую последнюю искорку. Раздражение заставляло ее чувствовать себя сильной, не так остро ощущать свою тотальную беспомощность и бесполезность. Но страх рос слишком быстро, гораздо быстрее раздражения, и она так и не смогла его заглушить. А теперь все это прорвалось, словно гнойник, выливалось из глаз слезами, хрипами вырывалось из груди. Наверное, это было даже и к лучшему, потому что держать это в себе дольше Эвари просто не могла. Она всегда сторонилась эмоций, захлестывающих, мощных, как штормовые волны, как река, в которой утонул Маяви, сминающих ее под собой. Разум давал ей кристальную чистоту и законченность форм, ощущение контроля над собой, ощущение устойчивости. Наверное, потому она и стала исследователем – только эта деятельность помогала удерживать эмоции в покое, только перед научным поиском они сдавались и соглашались отступить прочь, угаснуть и не тревожить ее. Слезы лились долго, но все же вылились все, оставив ее пустой, равнодушной и какой-то совершенно измочаленной, словно старая половая тряпка. И стало легче, ровно настолько, насколько могло стать, учитывая все происходящее. Эвари даже на миг подумалось, что, возможно, она наконец-то смогла смириться со своим новым положением, но надежда эта была робкой и призрачной, она сама в нее не верила. Чего уж тогда говорить? - Ну вот и славно, что ты успокоилась, птичка, - удовлетворенно проговорил Йордани’Кан, когда Эвари прекратила всхлипывать и стерла последние слезы со щек. Глаза его возбужденно поблескивали, но в голосе слышалось неподдельное участие. Это тоже мешало ей злиться на него по-настоящему: он и впрямь искренне сопереживал ей. Как можно ненавидеть человека, всем сердцем желающего тебе помочь? – И раз так, пришло время нам с вами поговорить о том, ради чего мы и торчим здесь которую неделю уже. Разве не того ты хотела? - Я хочу только одного: ответов на свои вопросы, - Эвари подняла голову и твердо взглянула ему в глаза. Слезы пролились и как будто отмыли ее изнутри, унося прочь неуверенность и слабость, и она ощутила невольную благодарность за это. - Так ты их сейчас и получишь, девочка, - мягко улыбнулся ей Йордани’Кан, и в уголках его глаз расцвели теплые морщинки. – Только мы выйдем отсюда, созовем всех и начнем обсуждение. - Нет, - покачала головой Эвари, твердо глядя ему в глаза, и отшельник вопросительно вздернул бровь в ответ. – Это касается нас с Мирваном, а раз так – объясните для начала, что вы имели в виду, когда говорили, что мы должны стать Матерью и Отцом Ночей? Что это значит? - Кажется, я предельно ясно выразился, - оскалился в ответ отшельник, но вновь начать зубоскалить Эвари ему не дала. - Раз вы не намерены комментировать, я не намерена соглашаться, - отрезала она, сверля его тяжелым взглядом. - Вот как? – ухмыльнулся Йордани’Кан. – Птичка начала угрожать? - Четыре недели вы без конца кормите нас обещаниями о том, что совсем скоро мы узнаем, что происходит. Я уже по горло сыта этим и хочу знать правду. Зачем мы здесь, Йордани’Кан? Почему мы не ушли на юг? И во что вы намерены нас с Мирваном втянуть? - Ни во что, о чем бы ты могла сожалеть потом, - поморщившись, отозвался отшельник, но Эвари не дала ему вывернуться на этот раз. Подавшись вперед, она настойчиво воззрилась ему в глаза: - Расскажите нам все. Иначе я просто уйду отсюда, как и собиралась с самого начала. И дальше вы можете сколько угодно воевать с Прахабом, Домом Ночей, хоть со всем миром. Но я в этом принимать участия больше не буду. С минуту всклокоченный отшельник недовольно буравил ее своими ледяными глазами, а потом скорчил гримасу и проворчал: - Проклятые женщины! Бесово племя! Никогда не умел с вами ладить, чего уж там? Смотри, парень, не повторяй моих ошибок, - посоветовал он прижавшему уши, будто нашкодивший кот, Мирвану, а затем тяжело вздохнул и все-таки взглянул на Эвари. – Ладно, хочешь, чтобы я тебе рассказал все лично, я расскажу. Тайны здесь особой нет, неохота повторять было несколько раз подряд. Вот в это замечание Эвари уже не поверила. Йордани’Кан очень любил поговорить, и зачем только ушел в уединение? Целыми днями травил байки, напевал, бормотал и хихикал, по чести у него рот вообще не закрывался, даже во сне. Молчал он, только когда уходил в транс, значит, дело было не в простом нежелании повторяться. Скорее всего, отшельник просто намеревался действовать в одиночку, проворачивая свои планы с их помощью и не посвящая их в детали происходящего. Он всегда работал один, еще со времен своей легендарной молодости, и вряд ли прошедшие в уединении годы слишком уж изменили его натуру. А раз так, выходило, что он просто не желал делиться властью, и вот этого уже Эвари не собиралась терпеть. Любое научное открытие в равной мере принадлежало всем, кто принимал участие в работе над ним, иначе не имело никакого смысла вообще никого привлекать к процессу. И раз так, она собиралась напрямую участвовать в том, что задумал этот человек. Глубоко вздохнув и нахмурив брови, отшельник заговорил, предпринимая последнюю попытку: - Честно говоря, не совсем понимаю, чего вы еще от меня хотите услышать. Как я уже говорил вам, ко мне пришла Хайтари и попросила помощи в своем освобождении. Прахаб захватил ее в тот же день, что не стало Айявана, под предлогом необходимости защитить. Дескать, в Доме Ночей объявился убийца, и он обязательно попытается добраться и до нее. Естественно, что из-за разрыва связи она была слегка не в себе, потому и не смогла сопротивляться. Так что ее изолировали от окружения, заперли в хорошо охраняемых покоях и экранировали от всех остальных, чтобы она не могла узнавать о том, что творится в Доме Ночей. Но она всегда была хваткой женщиной, железной женщиной, - Йордани’Кан крякнул, в голосе его прозвучала гордость. – Несмотря на боль и муку от разрыва связи, она смогла сохранить способность трезво мыслить, ей удалось выйти из тела сквозь сон и понять, что происходит в Доме Ночей. - И что же там? – спросил Мирван, во все глаза глядя на отшельника. - Бардак, - проворчал в ответ тот. – Тебя объявили преступником, убившим Отца Ночей и похитившим Фаишаль. На время следствия по делу объявлено чрезвычайное положение. Некий Дарун’Кан, перспективный молодой Сын Ночи из числа Хранителей Покоя, недавно потерявший свою арико во время несчастного случая, взялся расследовать это дело, и с каждым днем его влияние на Совет растет. - Дарун’Кан? – нахмурилась Эвари, пытаясь сопоставить имя и лицо. Кажется, она слышала что-то о нем, но не была уверена, что знает его лично. И это при том, что Хранители Покоя никогда не покидали Дома Ночей, а значит, были хорошо известны его обитателям. - Я не помню такого человека, - нахмурился Мирван. - Естественно! – фыркнул Йордани’Кан. – По официальной версии он много лет был в отъезде, где-то на юге, изучал там что-то, а теперь вот, после смерти своей арико, вернулся и сразу же взялся строить карьеру. Хайтари уверена, что это и есть Прахаб, и я склонен думать также. - И что он будет делать дальше? – тревожно спросил Мирван. - Скорее всего, попробует стать Отцом Ночей, - мрачно проговорила Эвари, глядя на него. – Но для этого ему придется взять себе арико. - Может, и так, а может, и нет, - задумчиво покачал головой отшельник, и Эвари с удивлением воззрилась на него. – На данный момент этот ублюдок делает все, чтобы заполучить в свои руки единоличную власть. Он уже пользуется огромным влиянием на Совет, уже отвечает за безопасность Хайтари. И я не удивлюсь, если рано или поздно он объявит себя наместником на время чрезвычайной ситуации. А ж сколько это чрезвычайная ситуация будет длиться – большой вопрос. - И что, ему дадут это все провернуть? – недоверчиво взглянула на Йордани’Кана Эвари. – Мне всегда казалось, что идиоты в Совет не попадают. - Ошибаешься, девочка, как раз из них-то Совет и состоит, - покачал головой отшельник. – Туда отбирают самых рассудительных, умудренных опытом и осторожных Детей Ночи, попросту – самых старых, потому что считается, что они способны принять взвешенное решение. На деле это просто кучка трясущихся за старые порядки стариков, которые боятся потерять свое место и лишиться привилегий. Они не осмелятся противиться воле Прахаба, не осмелятся сопротивляться ему. Он легко получит все, что только пожелает, и так быстро, как это ему понадобится. - И как нам его остановить? – спросила Эвари, чувствуя, как в груди холодеет сердце, как все сжимается в один ледяной комок. Она ведь была исследователем, а не воином, она всю свою жизнь сражалась с глупостью, а не с врагами! Что ж, пришло время перемен. Все изменилось, и значит, придется меняться и мне. - Для начала нужно забрать у него Хайтари, - уверенно проговорил Йордани’Кан. – Да, она потеряла власть со смертью Айявана, но она не потеряла своего характера и своей силы. К ее слову прислушаются, за ней пойдут. Не старики и безвольные глупцы, не способные ни на что, кроме соглашательства, но молодые, те, кто еще способен соображать собственной головой. Я не знаю, что с ней намеревается делать Прахаб, - делать ее своей арико, использовать как заложницу или убить, и честно говоря, знать не хочу. Я знаю одно – мы вытащим ее оттуда, а потом она провозгласит новыми Матерью и Отцом Ночей вас двоих. И сделать это нужно как можно быстрее, пока Прахаб еще не успел сам занять Трон Ночей или посадить на него своих ставленников. - Вот с этого момента поподробней, - проговорила Эвари, чувствуя, как бешено заколотилось сердце в груди. – Почему нас? И как вы намерены все это провернуть? - Вас – потому что вы создали Фаишаль, впервые за проклятых семь тысяч лет, да еще и такой, о котором Прахаб только мечтал все эти годы. Вас – потому что именно вас обвинили в смерти Отца Ночей, а значит, для немногих, имеющих истинное знание, вы единственные во всем Доме Ночей, кто совершенно точно не является сторонниками Сета. И вас, потому что вас поддержит Мать Ночей и я, ваш покорный слуга, легендарный Йордани’Кан. – Он широко ухмыльнулся, довольный, словно наевшийся сметаны кот, и принялся поглаживать свою косматую бороду. – Это идея Хайтари, кстати сказать. И я считаю, что она просто блестящая! - Ничего глупее я в жизни не слышала, - отрезала Эвари, окончательно утверждаясь в мысли, что сидящий перед ней отшельник – сумасшедший. – Нас обвинили в убийстве Отца Ночей и похищении Фаишаля. В существование Прахаба никто не поверит, раз никто и не знает о том, какую роль он когда-то сыграл в истории Анкана. И никто в здравом уме не выберет Матерью и Отцом Ночей двух учеников, еще даже не получивших сана полноценных Анкана. - Ты смотришь на все в негативном свете, девочка, а в твоем возрасте не стоило бы быть столь пессимистичной, - доверительно сообщил ей Йордани’Кан, и Эвари в ответ почти что вскричала от удивления: - Пессимистичной?! Загриен Каменоступый, да вы нас подводите под казнь! - Не я, а Прахаб, и вряд ли до этой казни вообще дойдет дело, - равнодушно дернул плечом отшельник. Да, определенно, у них с Мирваном было много общего! Они оба витали в облаках и жили в мире своих безумных идей и ярких картинок. Эвари дара речи лишилась, глядя на совершенно спокойное лицо Йордани’Кана. Как он мог говорить подобные вещи и продолжать в них верить! Как мог предлагать им такое?! - Эва, - теплая маленькая ладонь Мирвана накрыла ее запястье, его голос звучал удивительно тихо и серьезно. – Другого выхода-то у нас нет. Нас все равно убьют. - У нас есть выход – дорога к Аватарам, - она твердо взглянула ему в глаза, вложив в эти слова всю свою уверенность. - И там мы встретим тех же самых Эвилид, оставив Прахаба за спиной, а в его руках – весь Дом Ночей, который рано или поздно повернется против Аватар, - спокойно проговорил он в ответ. – Мы можем не делать ничего и убежать, а можем остаться и попытаться сделать хоть что-то. Ты никогда не бежала от трудностей, Эва, никогда ничего не боялась. Неужели же ты побежишь сейчас, когда мы так близки к нашей цели? Еще несколько мгновений она смотрела в его необычайно серьезные глаза, а затем сдалась, выдохнув и опуская плечи. В чем-то он был прав, хоть ей и до зубовного скрежета не хотелось этого признавать. И план Йордани’Кана не становился менее безумным от этой правоты Мирвана. Стать Матерью и Отцом Ночей. Восстать против всего Дома Ночей. Такого не бывало за всю историю Ордена! А может, бывало, просто ты о том не знаешь? Историю ведь можно и переписать. - Хорошо, я с вами, - устало проговорила она, почти сразу же кривясь от вспыхнувшей на лице Мирвана ослепительной улыбки. Испытующе поглядев на Йордани’Кана, она добавила: - Но я очень надеюсь на то, что у вас есть план. Нормальный и продуманный план. - Он есть! – удовлетворенно кивнул отшельник, потирая ладони друг о друга. – Для начала нам нужно вытащить из Дома Ночей Хайтари и оповестить других Анкана о том, что происходит на самом деле. О том, кто такой Дарун’Кан. И я предполагаю использовать для этого сны. - Сны? – Эвари скептически выгнула бровь. – Кто поверит снам? - Если один и тот же сон приснится всем ведунам Дома Ночей, они задумаются. Если он будет сниться постоянно – засомневаются. А если мы подкрепим эти сомнения словом Хайтари – они поверят. - Хорошо, а как вы тогда намерены вытащить оттуда Мать Ночей? Я не слишком хорошо представляю себе, как это можно сделать при помощи сна, - сообщила Эвари. - Естественно, что при помощи сна напрямую этого не добиться. Но можно создать определенные условия, - голубые глаза отшельника загорелись озорством. – К тому же, всегда остается старый добрый штурм. - Штурмовать Дом Ночей? – Мирван едва не вскричал от радости. – Я за! - А я против, - упрямо буркнула Эвари. – Нас всего-то полсотни человек, да и те слегка не в себе. Мы не сможем одолеть их силой. - Да оно и не нужно будет, - вновь разгладил бороду грязной пятерней отшельник. Вид у него был на редкость самодовольный. – Отвлекающий отряд ударит по крепости и оттянет на себя все внимание стражи. В это время лазутчики проникнут в Дом Ночей и вытащат оттуда Хайтари, воспользовавшись суматохой. Все просто. - Изящно и легко, Йори’Кан! – воскликнул довольный Мирван, хлопнув себя ладонями по коленям. – Я уверен: это сработает! Никто не ждет от нас такой глупости! - Вот это верно, сынок! – хлопнул его по плечу старик, ухмыляясь в бороду. – Самый лучший план тот, который разработал идиот. Просто потому, что его действия невозможно предсказать. Так что, девочка, - он наставительно взглянул на Эвари, - на твоем месте я бы не недооценивал всех тех, кого я собрал здесь. Они достаточно безумны для того, чтобы сделать невозможное. У нас действительно есть все шансы это провернуть. – Эвари в ответ только демонстративно закатила глаза, и Йордани’Кан махнул на нее рукой. – Ну а раз мы все решили, я пойду, созову обитателей долины, озвучу им наше решение! И мы все вместе придумаем, что делать дальше. С того самого дня Эвари начало казаться, что и она сама вслед за окружающими медленно, но верно сходит с ума. Потому что события окончательно перестали подчиняться логике развертывания, и она просто сдалась, сказав себе, что все равно уже не сможет ничего с этим сделать. Йордани’Кан явно не собирался отступать, и его рвение передавалось и Мирвану, который смотрел на нее такими же лихорадочно-возбужденными глазами и без конца повторял, что все будет хорошо. Эвари так не думала, но сопротивляться им двоим у нее сил не было, так что осталось просто смириться. Отшельники и молчальники, которые собрались в долине, восприняли рассказ Йордани’Кана и его безумный план на ура. Он их нисколько не оттолкнул, наоборот, Эвари наблюдала всплеск нездорового энтузиазма. Они не видели ничего странного в том, чтобы попытаться напасть на Дом Ночей или сделать их с Мирваном первыми над собой. Их ничего не смущало в этой истории, даже тот факт, что Эвари теперь не могла больше соединяться. И на все ее осторожные расспросы они только пожимали плечами и отвечали: - А что здесь такого? Ты же Фаишаль! Разве кто-то может быть вообще сильнее тебя во всем мире? В какой-то момент она даже начала думать, что это с ней самой что-то не так. Бесноватый Вао продолжал голяком сидеть у озера и разговаривать с самим собой, Димея’Кан дудела на бараньем желудке целые дни напролет, Кува’Кан, один из молчальников, стоя на четвереньках, ел редкую траву перед входом в их пещеру, а Лавита’Кан, прозванная Красавицей, носила на голове птичье гнездо вместо шляпки и утверждала, что когда Эвари станет Матерью Ночей, она научится разговаривать с деревьями. И все они твердо верили в то, что победят Прахаба. Впрочем, довольно скоро она поняла, что не имеет никакого смысла пытаться контролировать происходящее или понять его внутреннюю логику. Пожалуй, это было самым трудным осознанием в жизни Эвари, но она отважилась на него, и стало легче. Да и Мирван удивительным образом помог ей отвлечься. Слишком уж хорошо он знал ее и быстро сообразил, чем занять ее время. И этим чем-то стали сны, изучению которых они теперь посвящали все дни напролет. Благо, время у них было: Йордани’Кан покинул лагерь, заявив, что ему нужно разведать обстановку и «кое-что провернуть», как он выразился, без лишних свидетелей. За старшего он оставил после себя Бесноватого Вао, ни на один вопрос попытавшейся выяснить цель его ухода Эвари не ответил и просто исчез, растворившись среди заснеженных пиков. Мирван нисколько не сомневался в его действиях и правоте и на все протесты Эвари только рукой махал. Так что, в конце концов, она просто сдалась и позволила ему себя учить. Пожалуй, этот процесс обучения стал самым странным за всю ее жизнь. Прежде всего, потому, что не имел ровным счетом никакого отношения к Источникам энергии и соединению с ними. Обычно, какие бы опыты они ни ставили, какие бы теории ни прорабатывали, Эвари всегда так или иначе контактировала с Источниками. Теперь же она училась чему-то совершенно диковинному, затейливому и никак с ними не связанному. Мирван и сам пока знал не очень много, но, по словам, Йордани’Кана, имел талант, а потому учился поразительно быстро, и на его фоне успехи Эвари выглядели унизительно малозначимыми. Первым испытанием стало умение засыпать в любой момент, когда это понадобится, в любом месте и любых условиях. Эвари же большую часть жизни страдала бессонницей и ночами-то засыпала с трудом, не то, что днями. Глотать сомнительные настойки Мирвана или натираться откровенно пугающей ее плесенью она отказалась сразу. А вот медитативные техники, которые он практиковал с ней, начали потихоньку давать результат. А главным ключом ко всему процессу стала именно осознанность, хоть речь и шла о мире снов, что на первый взгляд казалось совершенно несопоставимым. Еще сильнее поражало, что учил ее тому Мирван – человек, в котором осознанности не было ни на грамм. - Ты должна контролировать свое сознание, Эва, даже в те моменты, когда ты спишь, - очень серьезно говорил он ей перед тем, как позволить улечься ровно и провалиться в тяжелые и дремотные объятия сна. – Ты должна четко понимать, что ты спишь, что ты можешь контролировать все, что с тобой происходит, что ты несешь полную ответственность за свои действия. - И что мне сделать, чтобы научиться этому? – с сомнением спрашивала она его. - Для начала – постараться уснуть так, чтобы тело полностью отключилось, но сознание осталось бодрствующим. А для этого нужна концентрация. Где-то как-то это было сродни тому, что они проделывали раньше, в те времена, когда составляли топографию тонких миров. Только тогда Эвари использовала Источники, создавая на поверхности своих глаз нечто похожее на рисунок перехода. Фактически это была тонкая пленка, позволяющая смотреть на то, что происходит за Гранью, и с помощью этого взгляда перемещаться по уровням тонких миров, фиксируя происходящее. Тоже – изобретение Мирвана, которое он сделал после того неудачного погружения в транс на втором году их совместной работы, когда едва не стал жертвой паразита. Естественно, подобный способ наблюдения тоже не был до конца безопасным, ведь крохотный рисунок перехода на роговице глаз, как бы мал ни был, все равно создавал уязвимость в энергетической оболочке и отверстие, через которое паразиты могли подселиться к физическому телу ведуна. Но он, все же, был гораздо более простым способом контакта с сущностями по ту сторону, который можно было, к тому же, осуществить в любой момент – достаточно лишь соединиться с Источниками энергии. Теперь же Эвари чувствовала себя совершенно бессильной, неумелой, беззащитной, слепой и глухой, оказавшейся наедине со всеми опасностями мира по ту сторону Грани, и ее это до смерти пугало. Как и энтузиазм Мирвана, который, дай ему возможность, целыми днями проводил бы в тонких мирах. Помаленьку у нее начало получаться. Для начала – засыпать так, чтобы не терять концентрацию, не до конца забывать о том, кто она и что происходит. Подобный сон давал отдых только телу, и просыпалась Эвари после него странной: вроде бы и выспавшейся, потому что руки и ноги наливались силой, но при этом разбитой, будто и не спала вовсе. А потом к ней присоединился Мирван, и это стало ощущаться еще страннее. Он просто появлялся в ее снах, даже если его лица она и не видела, - возникало ощущение его присутствия. Сны меняли свою структуру, становясь иными. В них больше не было бессмысленного нагромождения лихорадочно меняющихся форм, не было запутанности и череды картинок, ни одна из которых не сохранялась в памяти. Стоило Мирвану войти в ее сон, как он становился более плотным, более четким, более осмысленным. Будто одно его присутствие меняло ткань сна. И еще удивительно – в этих снах она была самой собой. Эвари ощущала себя в них совсем не так, как в мире яви, - более полно, более монолитно, но при этом – и более размыто. Она не могла донести свою мысль четко, не могла полностью контролировать свой сон, не могла сделать что-то, чтобы изменить его и заставить идти по ее правилам – просто не помнила об этом, пока спала. Мирван настаивал на том, чтобы она попыталась обучиться этому, утверждал, что у него получалось, но Эвари пока даже не представляла себе, как добиться подобного самоконтроля. С другой стороны она чувствовала себя гораздо более свободной в этих снах, гораздо более естественной и гармоничной. И многие происходящие в них вещи воспринимала гораздо непосредственнее, чем раньше. Они путешествовали. Бродили по миру, осматривали его закоулки, знакомились с его красотой. Поначалу она и не помнила того – в памяти оставалось только ощущение, размытое пятно каких-то чудес, которое Эвари все никак не могла восстановить в подробностях. Потом под руководством Мирвана у нее начало получаться вспоминать отдельные, самые яркие эпизоды. Водопад, срывающийся с горных круч на поросшие лишайниками, увитые лианами, похожими на змей, камни. Горы в тумане, меж которыми, расправив крылья, парит огромный орел. Волнующееся стальное море и пустынный берег с двумя цепочками следов на нем. Мирван, который ведет ее за руку по узкой и извилистой лестнице, вырубленной прямо в скале. Эти прогулки не несли никакого смысла, и Мирван даже не был уверен в том, в реальные ли места они приходили с Эвари или в уголки его собственного воображения. Но с каждым разом Эвари вспоминала их по утру все легче, и все больше подробностей всплывали в памяти, складываясь в объемную картинку, имеющую цвет, вкус, запах. Она чуяла море и ветер в волосах, она видела дрожащее марево над песками далеких пустынь, она ощущала, как ступни касаются испещренных впадинами и трещинами древесных корней. В глубине души Эвари понимала – вряд ли все эти диковинные миры заменят ей Источники энергии. Все равно каждый раз, когда приходилось разжигать вручную костер или стирать белье в ледяной озерной воде, таскать дрова, готовить еду, закутываться на ночь в теплое одеяло, да и вообще – делать любую обыденную мелочь из тех, что сопровождали каждый ее день, Эвари раз за разом вновь и вновь вспоминала, чего лишилась. Раньше они все делали при помощи энергии, и теперь без нее даже самые простые действия казались неуклюжими, слишком долгими, слишком трудными и лишенными смысла. И вряд ли знание о том, что она может бродить по тонким мирам, могло хоть как-то перебить это ощущение. Эвари молчала о своей горечи, но Мирван все равно чувствовал ее – слишком уж много лет они провели бок о бок. Так что он, как мог, старался скрасить ее дни. Даже перестал пожирать галлюциногенные поганки и ни на шаг не отходил от нее, будто его веревкой привязали к ее ноге. Она была благодарна ему за то. Из-за его постоянного присутствия рядом справляться с ощущением потери было как-то проще. И с ним она чувствовала себя в чуть большей безопасности, чем без него. Они так погрузились в изучение мира снов, что потеряли счет времени. Да и немудрено было запутаться – солнце на небе не заходило, время, казалось, обратилось в одну бесконечную минуту, которая все тянулась, тянулась, и разницу между прошедшими часами можно было отметить лишь по перемещению туч на небе. Да и они вели себя странно: то просыпались густым снегом, то проливались дождем, то и вовсе исчезали, оставляя над головой лишь бело-золотое небо с застывшем в нем, казалось, навсегда раскаленным солнечным шаром. С каждым разом у Эвари получалось все лучше, будто перед глазами все прояснялось, расходились прочь густые облака неведения, скрывающие от нее саму себя. Она начала осознавать себя в собственных снах и понимать, что с ней происходит. Начала различать сны, рождающиеся на том или ином тонком уровне, или, скорее, понимать, на каком уровне оказалась она сама, засыпая. Глупые бессмысленные обычные сны теперь снились все реже, все чаще ночные прогулки становились несущими смысл. Эвари засыпала и просыпалась под четким руководством Мирвана. Сосредоточение приходило все легче, и теперь она могла вытянуть нить сна после пробуждения по ее тонкому касанию и неторопливо восстановить всю цепь сменяющих друг друга видений. И невольно начала понимать, что кое в чем неугомонный напарник оказался прав. И впрямь, некоторые сны были не совсем снами. Они как будто ощущались иными на вкус, более яркими, более прозрачными, будто бы с силой отпечатывающимися на обратной стороне век. И они имели смысл, которого, правда, Эвари пока еще не понимала. Например, сон со стеклянным домом с прозрачными стенами, в котором в полной тишине работали люди, полные гармоничного спокойствия и совершенного устремления. Или сон, в котором они с Мирваном бродили по щиколотку в черной болотной воде, выискивая в грязном иле под ногами драгоценные камни. А вокруг по периметру болота то тут, то там глаз видел горящие огоньки. В этот раз все шло тоже волне обычно. Эвари смежила веки и вытянулась во весь рост на полу, дыша размеренно и плавно. Она сосредоточила сознание на ахаре над головой, запретив себе ощущать щемящую тоску из-за того, что Источников для нее там больше не было. Или были, но теперь совсем иначе, не так, как раньше. - Сконцентрируйся и думай о том, что ты должна оставаться сознательной все время, пока будешь спать. Поставь себе эту задачу так, как ставишь задачу проснуться в определенное время, чтобы сделать важное дело, - напутствовал ее Мирван, вытягиваясь рядом с ней на каменном полу и вплетая свои теплые и мягкие пальцы в ее твердую каменную клешню. Он говорил, что при физическом контакте найти человека в тонких мирах становилось легче. – Держи это в голове, концентрируясь на верхней области в районе макушки, и позволь сну опуститься вниз и заполнить твое тело. Я найду тебя, как только ты окажешься на той стороне. - Хорошо, - пробормотала в ответ Эвари, следуя его указаниям. Рядом послышалось тихое сопение Мирвана, которое с каждой минутой становилось все медленнее и размереннее. Он всегда засыпал быстрее нее, стоило ему лишь глаза сомкнуть. Эвари на то же самое требовалось большее время. Сосредоточиться сразу не получилось, но это тоже часто бывало, так что она смирно ждала, настаивая на необходимости концентрации. Мирван рядом совсем расслабился и засопел, что должно было навевать сон, но сейчас почему-то не действовало. Откуда-то издали ветер доносил приглушенный рев оленей и человеческие голоса. Неподалеку от их пещеры кто-то из населяющих ее сумасшедших принялся бить камнем о камень, размеренно и громко, и каждый удар расходился красными кругами у Эвари перед глазами. Раздражение поднялось внутри, острыми иголочками прорастая сквозь объятия сна. Она усилием воли отогнала его прочь, вновь сосредотачиваясь на собственной макушке. Нужно было просто позволить сну опуститься, будто мягкое покрывало, опадающее сверху вниз медленно и плавно. Так говорил Мирван, но сейчас это покрывало опускаться не желало, и Эвари просто лежала, глядя сквозь собственные закрытые веки на то, как меняется солнечное освещение из-за туч, время от времени пересекающих его диск. Непрошеные мысли полезли в голову. О том, что она потеряла, чего лишилась. Мирван настаивал на том, что сон должен опуститься сверху вниз, смежив веки, и что за ним не следует тянуться снизу вверх, хоть Эвари собственными ушами слышала, как Йордани’Кан учил его противоположным вещам. Старый отшельник как-то помянул, что за сном проще тянуться, потому что через ахар гораздо проще выходить из тела в тонкие миры, чем ждать, пока тело бесконтрольно и слепо проведет этот механический процесс по привычке. Наверное, Мирван просто хотел оградить ее от того, чтобы в очередной раз чувствовать собственную немощь. Ведь через ахар она соединялась когда-то с Источниками энергии, и не стоило лишний раз напоминать о том, что теперь она больше не могла этого сделать. Что ж, невозможно бегать от себя всю жизнь, это Эвари прекрасно понимала. Как и то, что скрываться от правды, пусть и неприятной, недостойно и унизительно. И раз сейчас сон не шел к ней сам, стоило бы попробовать найти его самостоятельно. Расслабившись, она глубоко выдохнула и вдохнула, вновь наполняя грудь горным воздухом. А затем решительно потянулась вверх через ахар так, как делала, когда соединялась. Что-то открылось внутри. Словно Эвари распахнула слуховое окошко в крыше, и прямо на ее голову полилась звездная ночь, полная густого и сладкого запаха цветущей весны. Только в тысячи, в десятки тысяч раз прекраснее. Наслаждение заполнило ее всю, с головы до ног, напитало без предела, полилось сквозь нее наружу, и Эвари отстраненно удивилась тому, почему весь окружающий мир не запел в один голос с ним, переполненный этой благостью. Не было предела этому могуществу, не было дна этому лунному озеру, по поверхности которого она плыла, разбивая руками зеркало бесконечности и пуская во все стороны волны, задумчивую рябь, подбрасывающую на своих гребешках улыбающиеся звезды. Она не решалась сделать так с того самого момента, как поняла, чего лишилась, закрываясь и дистанцируясь от этого наслаждения, что всегда было рядом, стоило только руку протянуть. С того самого дня, как стала Фаишалем. И теперь ощущала бесконечную смехотворную глупость собственного упорства. Что мешало ей быть всем? Что мешало ей купаться в этой мощи и пить ее огромными глотками? Да, она не могла больше использовать ее, не могла заставить ее служить себе, но разве же ради этого существовала эта мощь? Ради того, чтобы кто-то хватал ее руками, лепил по своему желанию, мастерил из нее глупые, рассыпающиеся прахом фигурки, химерические образы, слабые и бледные, готовые исчезнуть сразу же, как родились на свет? Или она просто была, существовала ради самой себя, заключая в себе и исторгая из себя все смыслы и все миры? Существовала для своего собственного наслаждения великой игрой самой себя, никогда не заканчивающейся. Эвари улыбнулась, отдаваясь всей собой этому ощущению, ныряя в него с головой. Померкли цвета и краски, ушли прочь ощущения тела, а она погружалась, погружалась все глубже в бесконечные переливы силы. По золотой ниточке шла она вверх, позволяя ей вести себя, позволяя распахнувшимся крыльям вечности биться за своими плечами. Шла и забывала обо всем.