Танец Хаоса. Одинокие тропы

Дождь лил еще три дня после того, как они выбрались из прорубленных в скале тоннелей, и за это время успел промочить землю насквозь. Он не был сильным, просто беспрестанно моросил, будто все небо стремилось вылиться на землю до последней капли. Щит, выставленный ведьмами, не слишком-то помогал. Да, на голову не капало, но земля, на которой они спали, раскисла в кашу, и как бы ни пытались Анкана вытянуть из нее воду перед ночлегом, к утру она все равно отсыревала и превращалась в лужу. Эльфы не были подвержены болезням, от этого их защищала их бессмертная кровь, но вряд ли ночевка в луже могла поднять им настроение и боевой дух. И атмосфера вокруг Аватары установилась гнетущая. Мефнут отчаянно боролась с ней, день за днем, час за часом, сражалась почти так же мучительно, как раньше – с влиянием Ровинды на сознание Авьен. Только тогда угроза исходила снаружи – это ведь одна из Эвилид контролировала сознание бывшей белой жрицы посредством своих сил. А теперь угроза поднималась изнутри, из каждого сердца, пораженного болью за уничтожение родного дома, из каждой головы, в которой роились тысячи тревожных мыслей, страхов, опасений. Теперь Мефнут очень хорошо понимала, как это происходит, очень хорошо прочувствовала это на самой себе, особенно остро ощутив, когда Держащая Щит в одночасье очистила ее от всех ее сомнений и боли. По большому счету, это было ровно то же самое, что и с Рабами. Достаточно было усомниться в силе присяги, на одно мгновение заколебаться, поможет ли она, убережет, и все, она уже переставала защищать. И пугало это Мефнут точно так же, как и Рабы, хоть угроза виделась ей туманной, отдаленной, но от этого не менее тревожащей. Потому что принцип был один: сомнения создавали уязвимость, а та в свою очередь вела к поражению. А человеческому мозгу, прежде всего, было свойственно сомневаться во всем и критически смотреть на окружающий мир. И чем больше Мефнут смотрела вокруг, тем сильнее осознавала одну очень простую вещь: прямо сейчас Ниера вела никому не видимую битву, отчаянную и страшную, и она эту битву медленно проигрывала. Перед ней не было врага, который бы намеревался отнять ее жизнь, вокруг нее не бушевали ветра урагана, не схлестывались молнии, не звенели мечи. Не происходило ровным счетом ничего, лишь пасмурная погода навевала уныние, да капли дождя вымочили насквозь ее медные кудри. Но одновременно с этим с каждым днем она все сильнее теряла свои позиции, и отнимал их у нее простой сыплющий с неба дождь. Это осознание холодом прокатилось по позвоночнику Мефнут, и внутри родился страх. Они верили ей, когда она в одиночку остановила армию Сагаира, пытавшуюся войти в Таахалдан. Они верили ей, когда она вытащила их из подземных тоннелей, хоть всем и казалось, что выхода нет. Они верили ей, когда она являла им чудеса и любопытные картинки, которые поражали их, удивляли, увлекали. И их вера длилась ровно столько же, сколько существовало доказательство, а затем опадала, словно вспугнутая ветром занавеска после того, как окно, сквозь которое он пробрался к ней, плотно затворили. Этот бой был самым страшным из всех, которые когда-либо наблюдала Мефнут. Потому что, коли бы ее кто спросил, она бы даже не смогла объяснить, как именно сражается Ниера. И кто сражается в нем против нее. Что-то создавало препятствия, что-то постоянно присутствовало в воздухе вокруг них, угнетая дух, охлаждая атмосферу, заставляя окружающих впадать в отчаянье. Пока еще Ниера умудрялась держаться, не поддаваться самой и не позволять падать духом другим, но Мефнут видела, что с каждым днем ей становится все сложнее. Чувствовала это в своей собственной груди. Осознавала, что и сама только добавляет сложности, потому что и ее собственные мысли становились все темнее, все беспросветнее, будто солнце прикосновения к ее душе Держащей Щит украла жадная, ненасытная, зимняя ночь. Как им победить Эвилид в Латре, как освободить Провидца? Владыка Валадар наотрез отказался обсуждать вопрос отправки своих поданных в мелонскую столицу до тех пор, пока они не окажутся в безопасности хотя бы под каким-то кровом. Хорошо хоть лорд Ликард предложил вполне сносную идею: попробовать разместиться в одной из недавно заброшенных человеческих деревень подальше от Аориэна, чтобы восстановить силы и устроить женщин с детьми. А там уже смотреть, что делать дальше. Ниере эта идея понравилась, да к тому же, они ведь даже примерно представляли себе, куда идти. По пути в Рамасан им троим попалось множество заброшенных деревень, некоторые из которых выглядели покинутыми совсем недавно. На первое время там хватило бы места всем эльфам, да и кое-что из такой необходимой сейчас домашней утвари там еще оставалось. Нужно было только незаметно дойти туда, не попавшись на глаза разместившейся в Аориэне армии, а вот это уже было сложнее. К счастью, к ним присоединились анай, а значит, для них открылось небо. И пусть Батара, Элия и Меана, как звали ту рыжеволосую сестру, продолжали недовольно зыркать на Ниеру, фыркать, закатывать глаза и дерзить, а даже они согласились подняться под облака и сверху осматривать путь двинувшейся на юго-запад процессии. Хорошую идею подала и Мейра Тан’Элиан: отправить небольшой отряд из эльфов на развалины каменоломни, куда они должны были выйти под землей, поглядеть, не вымыла ли вода из тоннелей хотя бы часть груза, который они вынуждены были бросить во время поспешного бегства. Она сама же и вызвалась этим заняться и в сопровождении десяти бессмертных, согласившихся помочь, отбыла в предгорья. Они вернулись к вечеру с не слишком обнадеживающими вестями. К сожалению, древние рукописи безвозвратно сгинули в заполнившемся водой котловане. Зато каким-то чудом уцелела часть еды – несколько почти невесомых мешков с эльфийским хлебом вымыло на берег котлована. А это означало, что у них снова была еда, пусть и совсем немного. На первое время должно было хватить, на более дальний срок никто просто не загадывал. Вот так и получилось, что они шагали на юго-запад, стараясь не обращать внимание на дождь. Держались в низинах между холмами, на отдых останавливались в рощах и лесках, забредая как можно глубже, чтобы снаружи не было видно отблеска от разожженных костров. Шли налегке, потому что никаких вещей у них просто не осталось. Самых маленьких несли на руках, взрослые шагали сами, сбиваясь поближе друг к другу и оглядываясь по сторонам затравленными глазами. А вдалеке над их головами нет-нет да и мелькали разноцветные вспышки – это анай обследовали небо на предмет преследователей. Впрочем, разведка докладывала, что пока еще преследовать их мелонская армия не спешила. Во всяком случае, никакого движения на северо-востоке, где располагались развалины Таахалдана, замечено не было. Да и Ниера рассеяно сообщила, что преследования не будет. Никто не пытался у нее узнать, почему, но ведьмы смотрели долгими взглядами и о чем-то тихо перешептывались между собой. Старшие Способные Слышать держались подчеркнуто холодно и отстраненно, пытаясь общаться с Ниерой, как со своей ученицей. Гнуть шеи и признавать ее правоту им явно не нравилось, потому они спорили буквально по каждому ее решению и слову. Сама Аватара на это все не реагировала никак, глядя почти что сквозь них и отклоняя один их совет за другим. Зато молодые Способные Слышать упрямо поддерживали ее, и с каждым днем все сильнее бросался в глаза раскол между ведьмами. Мефнут оставалось только раздумывать о том, почему Держащая Щит выбрала именно этих сестер для подмоги Ниере. Пыталась отослать особенно докучливых подальше от себя? Надеялась научить Ниеру постоять за себя, предложив ей достойного соперника? Или и впрямь не нашла никого лучше? Сколько бы Мефнут ни приглядывалась к ведьмам, а понять этого пока еще не могла. Совершенно иначе обстояло дело с Анкана. Вот от этих двоих явно был толк. Они не спорили с Ниерой, не пытались навязать ей свою точку зрения, убедить в своей правоте. Они безропотно помогали с организацией лагеря, сообщали необходимые сведения по мере своих сил, подавали неплохие идеи. Но Мефнут все равно подозрительно косилась на них, пытаясь понять, что им на самом деле нужно. Истель’Кан утверждала, что ничего, что они просто пришли помочь, но Мефнут не верила в это. Анкана никогда и ничего не делали просто так, они всегда преследовали свои цели, особенно эти двое, даже когда спасали Роур от нашествия Сета. Ведь они умудрились выторговать у Держащей Щит взамен на свою помощь возможность изучать Источник Рождения. Об этом думать было больно, и каждый раз Мефнут шарахалась от подобных раздумий, будто обжигалась. Великая Мани Небесная на земле приказала уничтожить все выходы Белого Источника на поверхность, а первым и главным из них был Источник Рождения. Тот самый источник, благодаря которому анай и существовали как народ. Ее слова повергли Способных Слышать в настоящий шок, именно поэтому они, скорее всего, до сих пор не попытались скрутить Ниеру в бараний рог и заставить делать то, что считали нужным. Мефнут даже представлять не хотела, как воспримут эту новость остальные анай. Понятное дело, что Источник стал опасен, - хоть Держащая Щит и не сказала, почему, вряд ли можно было ожидать чего-то иного в эпоху разрушения всех привычных норм и законов - Танец Хаоса. Но уничтожение жилы означало уничтожение анай. Как они будут дальше рожать дочерей? Допустим, старшее поколение еще сохранит эту способность, потому что они уже успели пройти последнюю инициацию. Но что делать молодому поколению? И что делать самой Мефнут, ведь она не успела искупаться в Источнике Рождения? Эти мысли встревожили ее особенно сильно, заставив все внутри дребезжать от страха. Не то, чтобы она уже задумывалась о детях – для этого она была слишком молода. Да и вряд ли стоило об этом рассуждать в самом начале Танца Хаоса, когда в любой момент она могла погибнуть, особенно учитывая ее близость к Аватаре Создателя, которая являлась наиболее яркой точкой притяжения в мире для Аватара Хаоса и Сети’Агона вместе взятых. Но возможность уничтожения Источника Рождения буквально выбила у нее почву из-под ног и лишала чего-то очень важного, чего-то очень значимого, базового, пусть Мефнут даже и не могла дать этому чему-то имени. Кем она будет после этого? Последней в своем роде? Живым доказательством смерти и разрушения всего? Больше не анай, а всего лишь бескрылой правнучкой обезумевшей Крол, погубившей народ гринальд? Все возвращается на круги своя. Это началось в прошлом Танце, нам дали время и возможность родиться, чтобы выпестовать себя для великой цели. Теперь настал новый Танец, и мы должны умереть вместе с ним, умереть вместе с Аватарами, как умерли в прошлый раз гринальд. И что же, выходит, мы обречены так же, как и они? Выходит, у Великой Мани для нас была лишь одна цель, и когда эта цель будет выполнена, Она просто отвернется от Своих дочерей, позволив им уйти в небытие? Просто выбросит нас, как выбрасывает мастер сломавшийся инструмент, без раздумий заменяя его новым? Эта мысль родила в ее сердце смуту, будто кристаллики соли, просыпавшиеся в воду и растворившиеся в ней, и теперь мучила, терзала и грызла ее снова и снова. Мефнут пыталась не думать о том, сосредотачивалась на другом, занимала свое время другими вещами. Заботилась об Авьен, держалась рядом с Ниерой, чтобы оберегать ее от хамства и назойливости Способных Слышать, вызывалась на дежурство по лагерю или в разведку. Но только мысли все равно возвращались снова и снова, подтачивая что-то очень важное внутри нее, то, на чем держались все остальные части ее существа. Мысли о том, что совсем скоро анай не станет. О том, что Великой Мани нет до них дела. О том, что они все – просто орудия в руках жестоких и безразличных Богинь, ничем не отличающихся от лживых Молодых Богов, в которых так верили по эту сторону гор. В которых верила Авьен. Она чувствовала, что с Мефнут что-то творится, хоть та и пыталась изо всех сил делать вид, что все в порядке. Бывшая белая жрица смотрела своими глубокими серыми глазами, смотрела внимательно, казалось, прямо в самое сердце Мефнут, задавала вопросы, пытаясь понять, что с ней творится, а Мефнут даже и не знала, что ей на них отвечать. Потому что стыд грыз ее, и поднимать глаза на Авьен было тяжело теперь. Потому что слишком много мыслей теснилось внутри головы, а от тревог, распирающих грудь, некуда было деться. Вот уж кто-кто помогал Ниере сейчас по-настоящему, так это Авьен. Она вообще не сомневалась, ни единой мысли не допускала о том, что с каждым днем шансов на победу у них становилось все меньше и меньше. Она просто стояла за плечом Ниеры, готовая без вопросов следовать за ней куда угодно, с ясным взглядом, легкой улыбкой на губах и светом своего бесконечно честного и доброго сердца. Она являла собой ровно то, что должна была являть Мефнут, но все никак не могла найти в себе духу сделать. Она каким-то непостижимым образом справилась со всеми своими внутренними бесами, прогнав их и не позволяя им взять над собой верх. Иногда Мефнут начинало казаться, что только благодаря ей Ниера еще держится и не проигрывает свой безымянный невидимый бой. Самый тяжелый из всех возможных боев, в котором Мефнут ей никак не помогала, а порой и вовсе невольно сражалась против нее. Под вечер, когда солнце уходило за густое полотно не желавших расходиться в стороны туч, становилось совсем тяжко. Ночь наваливалась на Мефнут, а вместе с ней гнетущее ощущение приближения осени, хоть пока еще до первого ее прикосновения было очень далеко. Ночь приносила с собой мрачные мысли и бессонницу, ощущение чьего-то внимательного стылого взгляда, который видел все самые темные уголки в сердце Мефнут, все самые плотно закрытые двери, за которые и она сама не решалась соваться. И даже тепло тела Авьен под ее ладонями, ее близость и ощущение безопасности, которое всегда возникало рядом с ней, сейчас померкло и отступило. В итоге, к тому моменту, как они дошли до первой заброшенной деревеньки, что встретилась на их пути, Мефнут уже окончательно пала духом. Не помогали никакие мудрые и наставительные речи, которые она без конца мысленно твердила и твердила про себя, молитвы, в которые вкладывала оставшиеся у нее силы. Даже улыбка Авьен, ее преданный взгляд и нежность больше не трогали сердца, которое без конца ныло, будто у Мефнут между ребер кто-то ковырял раскаленной кочергой, тревожа и без того беспокойную рану. Сейчас ей было ни до чего. И даже пусть головой она понимала, что таким своим состоянием только вредила Аватаре, а не помогала, Мефнут все равно ничего не могла сделать. Она не могла справиться с этим сама, как бы ни старалась. Деревенька оказалась небольшой и заброшенной довольно давно, но лучшего укрытия над головой не было, да и вошли они в нее уже ближе к вечеру. Дождь кончился, и его сменил пронзительный холодный ветер, так и норовящий пробраться под одежду и закусать до самых костей. От сырости Мефнут постоянно мерзла, и даже крылья за спиной не помогали ей хорошенько прогреться. Так что она почти что застонала от наслаждения, когда Ниера объявила привал, и позорно сбежала в самый дальний угол стоящего на отшибе дома, только услышав от усталой Аватары разрешение отдыхать. В этот раз не стала даже помогать с готовкой или вызываться на дежурство, мечтая лишь об одном – побыть в одиночестве и никого не видеть. Правда, совсем в одиночестве разместиться не получилось. Деревенька была небольшой, на полсотни домов, а желающих ночевать под крышей набралось много. Никто, правда, не пытался разместиться в одной комнате с Мефнут, все-таки Спутницы Аватары Создателя вызывали у бессмертных уважение. Но за бревенчатыми стенами маленького помещения все равно раздавались приглушенные голоса и шаги, кто-то кашлял, хлопала дверь, громыхали по полу передвигаемые остатки мебели. За запыленным потемневшим окном медленно набиралась по капле темная ненастная ночь. Стоило, наверное, благодарить небо за то, что ей не пришлось ночевать сегодня прямо под ним, и что хотя бы в одном помещении с ней не было никого чужого, но сейчас Мефнут чувствовала себя чрезмерно усталой даже и для этого. Из мебели в комнатушке находилась только старая рассохшаяся узенькая кровать с бугристым матрасом, в нескольких местах прогрызенным мышами, с торчащей из дыр во все стороны соломой, да столик, обвалившийся на одну сторону с распахнутой наружу поскрипывающей от сквозняка дверцей. Жизнь как будто покинула этот дом вместе с его прежними обитателями, и пусть дверь в него была плотно заперта, когда они пришли сюда, и пришлось выламывать замок вместе с петлями, а все равно разрушение шагнуло внутрь дома, пусть вкрадчиво и почти незаметно, но неумолимо. Будто только прикосновение человеческих рук и наполняло его жизнью, и стоило этим рукам исчезнуть, как время начало медленно и невозмутимо пожирать его. Мефнут хотелось есть и спать, но за едой нужно было идти, а ей совсем не хотелось вновь смотреть на кого-то, а мороз так въелся в кости, что уснуть она не могла из-за колотящей ее дрожи. Только когда пришла Авьен, стало полегче. И слезы на глаза навернулись, когда она протянула Мефнут побитую миску с мясным бульоном и кусочек эльфийской лепешки, когда присела рядом, обняв ее плечи, чтобы согреть своим теплом. Мефнут стоически сражалась с ними еще какое-то время, с трудом пропихивая еду в сведенное судорогой горло, и ей это с грехом пополам удавалось ровно до того момента, пока они не скорчились вдвоем на узеньком соломенном тюфяке, отсыревшем и холодном. Да вот только все равно это было блаженством по сравнению с ночевками в раскисшей грязи под проливным дождем в окружении восьми сотен измотанных и потерявших надежду эльфов. Может, атмосфера этого покинутого дома, в котором вновь на короткие мгновения затеплилась жизнь, переполнила сердце Мефнут, или его отогрел взгляд бездонных стальных глаз бывшей белой жрицы, которая лежала рядом. А может, она просто настолько устала уже прятаться за фальшивым спокойствием и натянутой улыбкой, что дольше продолжаться это уже не могло. Потому и не стала врать и отпираться, когда Авьен заглянула ей в глаза и очень серьезно спросила: - Что тебя гложет, Мефнут? Расскажи мне, я же вижу все. Она долго собиралась с силами, пытаясь сформулировать то, что все гнило и гнило внутри, никак не желая выгневать наружу, и Авьен терпеливо ждала, давая ей время на ответ. В конце концов, Мефнут все-таки решилась и подняла на нее глаза. - Мне кажется, что я одна, - отрывисто проговорила она, намертво сжимая челюсти, словно само ее тело не хотело признаваться в этом, озвучивать вслух так долго копившуюся боль. – И что никого не осталось на моей стороне. Дальше говорить уже сил не было, и она схлопнула челюсти, надеясь только на одно: удержать слезы, которые уже стискивали горло. Вот чего-чего, а рыдать на глазах Авьен совсем не хотелось. Бывшая белая жрица столько вынесла, столько выдержала, и добавлять ей еще и своей боли Мефнут просто не имела права. Да и что она скажет, увидев, как одна из Спутниц, Двурукая Кошка из Рощи Великой Мани плачет оттого, что ей одиноко? Стыд ожег нутро, и Мефнут скрипнула зубами, упрямо уставившись куда-то в подбородок Авьен, чтобы только не смотреть ей в глаза и не видеть этого тепла, начавшего отогревать ее душу и топить слезы в уголках глаз, как топит весеннее солнце даже самый толстый зимний лед. - Как же никого? – заморгала удивленно бывшая белая жрица, поглаживая ее по щеке. – Вот же я, я всегда на твоей стороне, Мефнут. И нерожденная тоже, и множество других людей, с которыми мы связаны прямо через наши сердца. Разве же ты не чувствуешь это золото под своей кожей? Разве не чувствуешь всех нас в себе? Мефнут чувствовала, постоянно переживала это странное золотое дрожание, это волшебство единения с другими живыми существами, но в последние дни от этого становилось только хуже. Потому что она чувствовала невозмутимый покой внутри, который был Ниерой, был Авьен, был другими Спутницами и Спутниками по всему миру, но больше не был ей самой. Словно какой-то невидимый заслон из прочного, непробиваемого стекла отрезал ее от покоя, который был доступен всем остальным, но ей больше не полагался. Потому что не заслужила, и Мефнут прекрасно осознавала это, ощущая только еще большую горечь. Она должна была помогать, должна была стоять за Ниеру. Она должна была… Как я ненавижу это слово - «должна»! Я не хочу так! Не хочу, чтобы меня заставляли! Да и разве можно было из-под палки захотеть что-то делать? - Мефнут? – мягко обнял ее голос Авьен, и она мрачно шмыгнула носом в ответ, все-таки не удерживая внутри все эти злые слова, все эти терзающие душу чувства. Будто гнойник прорвались они наружу, и больше их Мефнут не останавливала. - Нас бросили, Авьен. Меня бросили. – Слова отзвучали, и в груди полыхнула алой градиной боль. В том самом месте, где какие-то дни назад был всепоглощающий покой, легкость и наслаждение. Теперь Мефнут казалось, что она даже не знает смысла этих слов. – Никого не осталось рядом со мной. Даже Китари. Она умирает от мари, хоть Вольторэ и обещала, что присяга убережет нас от этого. Я ее не виню, конечно, так просто получилось… - Мефнут вздохнула, скрипя зубами. Она винила. На самом деле она все время думала об этом – почему Аватары не отвели беду от Китари? Ведь они же обещали, что защитят! Собравшись с силами, она продолжила, все еще не глядя на бывшую белую жрицу. – И я очень надеюсь, что она не умрет, но сама понимаешь, надежды на это мало. Все, на что я надеюсь, разрушается. Потому что я очень ждала анай, и они пришли, ты сама видишь, какие они. Они не помогают Ниере, они только спорят с ней каждую минуту. Как и эльфы, которые не хотят сотрудничать. Как и мелонцы, потому что Ликард один такой, один честный дурак на весь свой народ, а остальным ведь просто все равно, что ими правит Эвилид. Они настолько слепы, что даже не понимают этого, не хотят видеть. Но хуже всего не это. Мефнут осеклась, всем своим существом переживая острый, будто морозные иглы, страх. Никогда она не решалась произнести этого вслух, потому что Жрицы всегда говорили, что слово – это заговор. Хочешь, чтобы что-то обрело силу, проговори, хочешь, чтобы Богини услышали, скажи Им это. Понятное дело, что мысли Они тоже слышали, но сказанное вслух как будто придавало им силы, облекало плотью. И сейчас Мефнут колебалась на самом краю, ощущая, как под кончиками сапог крошится камень и падает, падает в головокружительную бездну, куда с минуты на минуту рухнет и она сама. - Договаривай, - мягко попросила Авьен, и прикосновение ее ладони к щеке стало еще нежнее. – Что хуже всего? Что на самом деле гложет тебя? - Великая Мани и Ее Небесные Дочери, - хрипло пробормотала Мефнут, закрывая глаза от стыда и боли и чувствуя, как слезы катятся по ее щекам. Остановить их она уже была не в силах. – Они бросили нас. Они бросили меня. Им нет до меня никакого дела. Я больше не чувствую Их в себе. У меня нет будущего, у всех анай нет будущего, раз Они позволили Источнику впустить в себя скверну. Что теперь будет с нами? – она всхлипнула, сжимаясь в комочек, пытаясь спрятать лицо в ладонях, погружаясь на самое дно черного беспросветного отчаянья. – Мани Небесная, что с нами будет теперь?! - Ох, Мефнут! Руки Авьен обняли ее, притянули к себе, и Мефнут почему-то позволила ей это сделать. Наверное, потому, что у нее самой прямо сейчас уже не осталось никакой опоры, ничего, за что она могла бы держаться, кроме рук Авьен. Ни народа, который вскормил ее, ни земли, что взрастила, ни веры, что наполняла светом ее душу. Сейчас Мефнут была ничем, раздавленным хнычущим ничем, маленьким, нескладным и содрогающимся от боли. Я должна была помогать ей! Я должна была поддерживать ее и вселять силу в нее, ведь она – моя Аватара! – почти что вскричал внутренний голос. А второй тихо и вкрадчиво ответил ему: Где же она тогда, когда тебе так больно? Почему она не поддерживает тебя, почему не защищает от всего этого? Речь ведь шла о сделке: с тебя верность, с нее защита, так где же она, эта защита, когда она так нужна? - Послушай меня, моя родная, - тихо заговорила Авьен, и Мефнут обратилась в слух, отчаянно цепляясь за ее голос и ее руки, за нее, последнюю, которую еще у нее не отняли. – Никто не бросил тебя и не покинул, и ты не одна. Да, вам пришлось разлучиться с Китари, и я знаю, как это тяжело для тебя, но я уверена, что с ней все будет в порядке. У нее сильное, полное света и веры сердце, она рядом с Вольторэ, под ее защитой, и Вольторэ не позволит ничему дурному случиться с ней. Я ни мгновения не сомневаюсь в этом, не сомневайся и ты. Как и в том, что Ниера делает все, что можно, чтобы победить в этой войне. Неужели же ты не видишь, какую немыслимую тяжесть она выдерживает, какие устрашающие удары принимает на себя и держит? Она все еще стоит, хоть на нее обрушился весь мир, она стоит, пусть даже сами небеса над ее головой и земля под ногами раскололись, и вся их злость черным вихрем бушует вокруг нее. – В голосе Авьен зазвенела сила, та самая сила, которую так хорошо знала и чувствовала Мефнут. Только сейчас от нее стало как-то плохо, как-то неправильно. Слишком много экстаза она слышала в рассуждениях бывшей белой жрицы, слишком много принятия и согласия, и сейчас это показалось Мефнут каким-то неправильным, совершенно безумным, лживым. Плечи затряслись, и новый приступ плача согнул ее еще сильнее. – Все эти силы могут яриться столько, сколько им вздумается, - продолжила Авьен, и Мефнут не могла не слушать ее сквозь слезы, хоть и не хотела слышать. - Они могут набрасываться на нее, клацать зубами и щериться, будто сбившиеся в стаю псы, но они все равно не победят. Они не могут победить, понимаешь? – В голосе Авьен зазвучала нежность и улыбка. – Она неуязвима, потому что она вышла против них. Потому что она не сомневается, ничего не страшится, ни от чего не бежит. Она встречает всю эту черноту своим распахнутым золотым сердцем, и все это просто осыпается прочь, как ненужный шлак. Потому что Боги всегда отвечают нам, когда мы смотрим им прямо в глаза и просим помощи. Потому что искреннее сердце, открытое миру, заставляет весь мир открыться ему навстречу, заставляет само время течь для него, саму мировую ткань формироваться ради него и по его воле. И ты это знаешь, Мефнут, прекрасно знаешь, ты научила этому меня, когда вытаскивала меня из тьмы, в которой я тонула долгие годы. Когда спасала меня. Без тебя, без помощи силы, что идет через тебя, поет в тебе и твоими устами, я никогда бы не смогла справиться. И раз ты проводник этой силы, значит, Небесные Сестры не могли отвернуться от тебя. Они уже в тебе, понимаешь? - Но я не чувствую Их! – сипло всхлипнула Мефнут, упираясь лицом ей в грудь. – Я не чувствую Их больше! Совсем! Только боль! - Прислушайся, моя родная, загляни в самое свое сердце, - тихо зашептала ей Авьен, и руки ее принялись утишающе гладить по волосам, по плечам Мефнут. – Они всегда с тобой, всегда в тебе. Не Они отворачиваются от нас, потому что Они всегда в нас. Это мы отворачиваемся от Них, это мы отводим глаза и позволяем себе замечать лишь боль, мрак и страдание. Это тоже нужно, без этого мы не понимали бы, как прекрасно счастье, как сладок покой. Но нет смысла жить во мраке, когда дорога в свет прямо перед твоими глазами. На нее просто нужно ступить. - Я не могу ступить на нее сейчас, я ее даже не вижу, - призналась Мефнут. Авьен прижала ее к себе и поцеловала в темечко, и в этом было столько нежности, что на мгновение стало легче. На смену боли пришло измождение, почти тупое равнодушие, но это уже было лучше, чем пытка, разрывающая пополам грудь. Что же это за Милость-то такая, раз я испытываю такую чудовищную боль? Что же это за дар, коли он так мучает меня? Всхлипнув, она тихо спросила, хоть и не хотела бередить старых ран, не желала причинять боль, но сейчас просто не могла иначе: - Как ты справилась с этим? Как сумела вновь поверить после того, во что швырнули тебя твои Боги? Вопрос жег горло, он был чересчур прямым, чересчур личным. Авьен пережила столько боли после смерти Ровинды и лишь едва-едва оправилась от этого. Со стороны Мефнут было просто чудовищно расковыривать эту рану и заставлять ее снова переживать прошедшее. Так говорила ей ее голова, но глупое горячее сердце требовало ответа любой ценой. Поразительно, но Авьен рассмеялась, и голос ее был полон легкости, когда она ответила: - Я поняла одну очень простую вещь: если бы этого не было, не было бы ничего. Не было бы Аватары, Танца Хаоса, тебя, моя самая драгоценная, самая чистая моя песня. Было бы только одиночество в пыльной келье, только тишина и молитвы. Быть может, и не самая плохая судьба, но уж точно пустая, лишенная красок и силы, лишенная жизни. Я бы просто жила в этом бесконечном сне, ни живая, ни мертвая, застывшая между миром живых и миром богов. Так бы и умерла, наверное, без трепета, без чувств, без радости и горя. Повесилась бы, наверное, от тоски. – Мефнут вздрогнула, а Авьен наоборот рассмеялась и прижала ее к себе так крепко, как трудно было бы ожидать от ее тонких не привыкших к оружию рук. – А потом пришла ты и спасла меня. Ты подарила мне это – золото под кожей, вселенную в каждой клетке моего тела, великую радость и тишину единения со всем миром, а через него – с Богами, о которых я до того мгновения и не знала ничего, потому что никогда не пыталась соединиться с ними, считая, что они для того слишком велики и безгрешны, слишком далеки и равнодушны. Слишком чисты. Я стала живой, Мефнут, настоящей. Благодаря тебе. Благодаря Аватарам. Благодаря судьбе, которая избрала меня, и я от всей души благодарю Трех Единоглазых Марн за то, что сплели мне ее. За нашу встречу, за всю радость, за всю боль, за весь страх и восторг бытия, за твои глаза. – Мефнут вновь ощутила, как душат ее слезы, но на этот раз они были какими-то другими. Они были нежными. Таким же стал и голос Авьен, продолживший звучать над ее ухом. – Ничего не страшись, моя дорогая, любимая моя женщина, моя судьба. Ничего не бойся и иди вперед, потому что в глазах твоих и в твоей груди сияет солнце, и его непобедимый свет разгоняет прочь все дурные тени. Он сияет всегда: даже в самый темный и страшный час, даже в тот миг, когда тебе кажется, что ничего уже не осталось, и что все потеряно. Он сияет вечности подряд в каждых глазах и каждом сердце, которым не все равно, которые продолжают бороться, продолжают идти, продолжают шагать вперед. И он никогда не погаснет, потому что он и есть ты. - Ох, Хлебородная… - всхлипнула Мефнут в ответ. Она не могла ничего сказать. Она слышала все, что говорила ей Авьен, она очень хотела в это поверить. Она очень этого хотела. - Все мы – продолжение этого света, - задумчиво говорила Авьен, и ее слова сейчас как-то особенно сильно ложились прямо на раскрытую душу Мефнут. – Как масляные лампы: не будет света без стекла, без формы, в которую он облечен. Мы все несем его в себе, мы рождены для этого, и наша задача – сделать его как можно чище, как можно сильнее, как можно четче передать всю его красоту. А для этого мы и сами должны стать очень прозрачными, очень-очень чистыми, понимаешь? Чтобы пропускать, не преломляя. - И как это сделать? – устало спросила Мефнут. - Ты же сама учила меня, родная моя, - улыбнулась ей в ответ Авьен. – Мы должны просто отдаться этой силе, открыться ей полностью. Не нужно ничего сверхчеловеческого, никаких усилий, никакого надрыва, никакой муки. Только открыться и позволить ему забрать себя. Как ты открылась Аватаре, как я открылась Великой Мани на днях. Нужно стать лишь их орудием, лишь продолжением их воли, и тогда весь мир преобразится. Что-то звякнуло внутри Мефнут, как одна единственная неправильно натянутая струна, ненастроенная, перетертая. Авьен говорила вдохновлено, всей собой, она действительно верила в каждое свое слово. Она говорила те слова, которые и сама Мефнут повторяла и повторяла какое-то время назад, казалось, целые вечности. Но сейчас эти слова Мефнут воспринимала совершенно иначе. - Ты же сама знаешь, каково это, - продолжала Авьен, и каждое ее слово било и жгло Мефнут, будто раскаленный прут. – Ты сама это показала мне, сама столько раз говорила об этом. И ты помнишь, тебе нужно лишь вспомнить. Этот бесконечный как само небо покой в золотых ладонях, это наслаждение контакта, это тотальное растворение в каждой частичке бытия вокруг себя. Нет ничего прекраснее этого, ничего дороже. - Есть, - неожиданно для самой себя возразила Мефнут, чувствуя, как начинает падать, лететь головой вниз прямо в разверстую пасть бездны под собой. И крыльев за ее плечами, чтобы спасти ее и унести от беды, больше не было. Тишина ночи казалась такой мирной на контрасте с этим опустошающим ощущением, что ей хотелось кричать, но она могла только едва слышно сипеть куда-то в плечо Авьен. - И что же это? – с легким удивлением уточнила у нее бывшая белая жрица. - Ты, - также тихо повторила Мефнут, мучительно сильно переживая ее близость, ее руки, ее тепло, ее запах. И понимая, что Авьен и впрямь была самым последним из всего, что у нее еще осталось. Последним, что еще не отняли у нее с жестоким равнодушием всезнающие и не снисходящие до проблем крохотных жалких смертных Небесные Сестры и Их Великая Мани. – Ты для меня дороже всего, Авьен, - продолжила она, закрывая глаза и чувствуя, как слезы прожигают на них мокрые дорожки, прижимая ее к себе со всей силой, что осталась еще в истомленных мукой руках. – Ты – все, что для меня осталось в этом мире, Авьен, мой дом, моя вера, моя душа. Я отдала все, выйдя на Танец Хаоса, а то, чем не успела пожертвовать сама, у меня отобрали Они. И наверное, это правильно, ведь цена всегда должна быть уплачена, и я платила за тебя. Все муки, что я перенесла и только еще перенесу, все мои страхи, слезы, ужас и отчаянье я выдержу и отдам все, чем являюсь, лишь бы быть с тобой. И по сравнению с этим Небесные Сестры и Их Великая Мани – просто ничто. Вот она и сказала это. И это было страшно. Мефнут лежала на бугристом отсыревшем матрасе, стуча зубами, посреди чужой земли, задыхающейся под пятой одного из Эвилид, в заброшенном доме, из которого промозглые осенние ветра давным-давно выдули все тепло. И сейчас она была абсолютно голой, обнаженной и ободранной до самой своей сути, до самого донышка своей души, у которой осталось лишь одно желание – спрятаться в руках Авьен. Не было больше для нее дома, не было земли, не было веры. Она отреклась от Небесных Сестер и Их Великой Мани, кажется, первая из анай за всю историю народа. И вот теперь по-настоящему осталась одна лицом к лицу со своим страхом, и не было вокруг никого, кто смог бы защитить ее. Никого. - Но это же одно и то же! - внезапно рассмеялась Авьен, и Мефнут неосознанно дернулась всем телом, промороженная до корней своего существа. Почему она смеялась в такой момент? Как она могла смеяться?! – Это ведь и есть Боги, Мефнут. Это ведь и есть наша дорога, неужели же ты не видишь? Ты – моя Великая Мани и вся сила небесная, ты – моя дорога, через которую я иду Ей навстречу. Ты и наша любовь. Без них я никогда бы не смогла справиться, никогда не стала бы орудием в руках Великой Мани, никогда не отдала бы все свое сердце Аватаре и Танцу Хаоса. И за это я бесконечно буду благодарна тебе всегда. Онемевшая Мефнут молчала рядом с ней, перестав плакать, кажется, даже забыв, как это делать. Вот теперь мир и вправду обрушился раз и навсегда, будто кто-то жестокий подрубил его опоры с легкостью дровосека, рассекающего тонкую сухую веточку. И все в одночасье рухнуло вниз, обломки поволокли за собой Мефнут, изламывая ее, выкручивая. Разбивая ее на мелкие-мелкие кусочки. - Я для тебя - средство, чтобы достичь Великой Мани? – тихо спросила она, опустошенная и почти безразличная к ответу. И вздрогнула вновь, когда Авьен просто отозвалась: - Да. Но разве же это плохо? Мы с тобой – золотой сверкающий мост, протянутый в вечность. Мы его опоры, наши сплетенные души – его полотно. И мы вместе, рука об руку, войдем по нему в вечность. Станем продолжением Великой Мани, Ее частью, Ее замыслом, Ее истинными детьми. Разве же это плохо? Мефнут молчала, не зная, что ей отвечать. Не зная больше ничего. Еще месяц назад она, наверное, поняла бы Авьен, согласилась с ней и успокоилась на этом. Но сейчас она просто не знала, о чем она говорит. Ниера отняла ее у тебя, отобрала так же, как Небесные Сестры отобрали все остальное. Твою последнюю надежду они тоже забрали. Они забрали у тебя все. Тогда кто же на самом деле твой настоящий Враг? Она погнала прочь эти мысли, слишком безумные, слишком отвратительные, чтобы быть правдой. Наверное, это Господин Лжи навевал их, наверное, это он хотел обмануть Мефнут, заплести ее в свои тенета, смутить ее душу и забрать себе. Как было бы проще, родись я простым солдатом где-нибудь в Ишмаиле. Или ремесленником. Строгала бы сейчас доски, сапоги тачала или пахала землю, не сомневалась ни в чем, ни о чем не думала, вопросов не задавала. Или дралась бы за деньги, за свою страну, за какую-то простую и обычную вещь, за которую можно крепко держаться и не выпускать из рук. А что вместо этого? Пепелище и гной. - Я люблю тебя, Мефнут дель анай, всей душой своей и всем существом люблю. И я обещаю тебе, что все обязательно будет хорошо. Тебе нужно просто позволить себе это и отдаться полностью силе, которая и есть ты сама. И все снова встанет на место, - тихо проговорила Авьен, невесомо целуя ее волосы, прижимая к себе ее голову, и это окончательно добило Мефнут. Эта чистота правды в ее голосе и бесконечная нежность, от которой у Мефнут просто не было возможность уклониться, как от метко пущенной стрелы. Она выпуталась из объятий Авьен, приподнялась на руках, уже не стесняясь того, что текут по лицу слезы, что она плакала и показывала себя слабой при женщине, для которой хотела быть самой надежной в мире опорой, самой несокрушимой защитой. Женщине, которая баюкала ее, как ребенка, и утешала. Женщине, которая сейчас была в тысячи раз мудрее ее, а еще – которая была неправа. И это ранило гораздо глубже, чем все, что когда-либо в жизни испытывала Мефнут. Взгляд Мефнут скользил по чертам ее лица с превеликой бережностью, запоминая каждую морщинку, каждую черточку, каждый отсвет сумерек, ложащийся на ее кожу. Она смотрела в глаза Авьен, ощущая горячую абсолютную пустоту боли внутри, прожигающей ее насквозь. Она дрожала, каждой клеткой проживая этот миг, миг, в котором для нее раз и навсегда обернулась прахом вся ее жизнь, весь ее мир и она сама. - Почему ты так смотришь на меня? – глаза Авьен слегка сощурились, взгляд на мгновение стал неуверенным. - Потому что я люблю тебя, - улыбнулась ей Мефнут, чувствуя, как сильно дрожат ее губы. Она потеряла Авьен. Ох, Небесные Сестры и Их Пресветлая Мани, она потеряла Авьен безвозвратно и навсегда, и не было горя горше этого, не было муки страшнее. Тень тревоги промелькнула по лицу Авьен, брови начали хмуриться в непонимании. Мефнут коснулась ее щеки костяшками пальцев, ощущая ее бархат и мягкость каждой своей клеткой. – Потому что я всегда буду любить тебя, Авьен. Что бы ни случилось, несмотря ни на что. Всегда. - И я тебя, - улыбнулась в ответ бывшая белая жрица. Мефнут подалась вперед и поцеловала ее, больше не сдерживаясь и ничего не боясь. Ей нечего было терять, потому что все в ней было сломано раз и навсегда, ей больше нечего было бояться, потому что самое страшное уже случилось. Ниера отняла у нее женщину, к ногам которой она уложила всю свою душу. Ниера отняла у нее все, и у Мефнут не осталось слез, чтобы плакать об этом. Ни одной бхарой проклятой слезинки. Наверное, это должно было произойти иначе, и Мефнут всегда представляла, что это будет не так. Ей виделся бархатный летний вечер и огромные звезды, запах родного дома, ощущение чистого тела, легкий запах цветов и пьяный вкус вина на самых любимых в мире губах. Ей мечталось о первых вздохах и робких клятвах, о белых венках, пускаемых по воде дрожащей рукой, о долоре, который она поднесет и который будет принят, о глазах напротив, наполненных светом Небесных Сестер, о пальцах, которые будут дрожать от самого легкого прикосновения. И это все было такой глупостью! Потому что прямо сейчас она нигде не хотела бы быть, кроме этой отсыревшей, провонявшей лежалым сеном и пылью кровати, в грязной брошенной всеми комнатушке. И ничье тело она так не хотела целовать, как тело женщины, которая за мгновение до этого уничтожила ее, растоптав ее душу по пыльному грязному полу. Растоптав будущее, которое могло бы у них быть, маленький теплый дом, горящий во тьме очаг, сведенные вместе руки, которые не могли разорвать ни бури, ни невзгоды, ни проступающая из-под кожи пятнами и синюшными выпирающими наружу жгутами вен старость. У них не было больше этого будущего, потому что Авьен предпочла отдать его Ниере, а не Мефнут. А потом пришло золотое эхо, но и оно не принесло облегчения, наполнив Мефнут полынной горечью и горячей, щемящей тоской. И Авьен плакала, деля с ней эту боль, деля с ней на двоих наслаждение, глядя ей в глаза, глядя в самую душу и не понимая, отчего Мефнут так плохо. И спрашивала, спрашивала без конца, покрывая поцелуями ее мокрые от слез щеки. Но нечего было ответить ей. В конце концов, она так и уснула на груди бывшей белой жрицы, заплаканная, изможденная, обессиленная, пережившая слишком много всего за один короткий вечер. Чувствующая безвозвратную потерю и какое-то странное смутное ощущение загрязненности, будто сделала что-то очень неправильное и очень нехорошее. Утром она проснулась усталой и больной, измочаленной и совсем не отдохнувшей. С острым ощущением того, что это совсем иное утро, новое утро ее новой жизни, к которой она все никак не могла выстроить отношения. Будто время брыкнуло под ней обезумевшей перепуганной лошадью, сбросило Мефнут с себя и унеслось прочь. А она так и осталась лежать разбитая на земле, не понимая, что делать дальше: бежать ли догонять его или оставить все, как есть? И нежность Авьен в то утро была практически невыносимой, причиняющей столько боли, что Мефнут просто не знала, как закрыться от нее. Ее женщина глядела ей в глаза совсем иначе, касалась дольше и мягче, целовала горячее и глубже. Ее женщина распустилась в ее руках, словно дивный цветок, раскрылась ей до конца, как раскрывается бутон заботливым лучам поднимающегося на небо солнца. Она тоже стала иной – древней, как само время, загадочной, будто лесная чаща, невероятно притягательной, и Мефнут смотрела на нее, смотрела и не могла оторвать глаз. Целовать ее было как пить морскую воду: чем больше глоток, тем сильнее жажда, тем невыносимее резь в груди. И ее ты тоже потеряла. Вот увидишь, пройдет совсем немного времени, и она уйдет следом за Ниерой, станет беспристрастной, чужой, непричастной. Тенью самой себя, для которой ты будешь существовать лишь как средство достижения цели. И что ты тогда будешь делать, Мефнут дель анай? Хныкать и просить ее не оставлять тебя? Тащиться за ней побитой собакой, которая не может уйти от своего хозяина, слишком привязанная, чтобы выжить без него? Лучше бы Рабы заразили меня, а не тебя, Кит. Лучше бы они забрали меня.