Танец Хаоса. Одинокие тропы

Вокруг нее было солнце. Никогда Данка не испытывала ничего подобного, даже находясь внутри грез, где не было ни мыслей, ни чувств. Обычно этот мир выглядел светлым и тихим, полнящимся кружащих золотых снежинок-хлопьев, падающих из ниоткуда и исчезающих в нигде. И Данка просто пребывала в нем, расслабляясь, сливаясь с ним, растворяясь в нем и отдыхая, будто свернувшийся в клубок бельчонок, укрывший нос пушистым хвостом, спящий в самой глубине теплого, заботливо выстеленного мхами и пухом гнезда, где не страшны никакие морозы. Но сейчас все было иначе, и она знала, почему так. Держащая Щит пришла к ней, и ее прикосновение наполнило все вокруг неудержимым светом, разогнавшим прочь тени. Не осталось для них места, негде им стало укрыться, и они исчезли прочь, наконец-то отпустив душу Данки, подарив ей тишину и свободу. И грезы наполнились сиянием. Это было так красиво! Золотые переливы, перина из рассветных облаков, на которую она откидывалась навзничь, запрокидывая голову, чувствуя, как качает ее волна вечности, как полощет ее волосы первозданный свет. Она отдыхала здесь, укутанная блаженством, будто теплым одеялом, отдыхала впервые за долгие-долгие тысячи лет – так казалось после серого мира, который она покинула после того, как закрыла глаза. И во всей этой тихой и бестрепетной тишине не хватало лишь одного – Вель. О, как ее душа истосковалась по Вель! Как ее не хватало! Прошло-то совсем немного времени с момента их расставания, но каждая минута вдали от нее казалась вечностью. Невыносимо было жить без света ее глаз, без касания руки. Без ощущения ее любви на своей коже, так похожей на первое весеннее тепло после долгих зимних холодов. Все существо Данки рвалось к ней, мечтая лишь об одном: хотя бы на мгновение вновь оказаться в ее руках, прижаться к ее сердцу, вдохнуть ее запах. И разве же не могла она этого сделать? Улыбнувшись, Данка шагнула прочь из мира золотой беспредельности и тишины в мир серых расплывчатых теней, неверных очертаний, меняющейся реальности. Здесь не было безопасности и полноты, как там, но здесь была она. И это значило гораздо больше, чем все самые манящие, самые прекрасные и самые сладостные дали из всех. Мир калейдоскопом завертелся вокруг Данки, и через миг она открыла глаза и увидела Вель далеко внизу под собой. Она сидела в маленькой темной комнатке, подогнув под себя ноги и сосредоточенно глядя прямо перед собой, и стены давили на нее со всех сторон, сужались, будто пытались задушить ее. Какие-то смутные черные тени шныряли вокруг нее, больше похожие на дымные очертания, крутились, пытаясь приблизиться, но не могли. Потому что Вель окружал свет, струящийся от ее тела, будто лучи солнца. И сейчас она выглядела совсем иной, не такой, как обычно. Данка не могла бы сказать, какими были черты ее лица: теми, что она носила сейчас, или теми, что принадлежали ей в бесчисленных жизнях, которые они прошли рука об руку или пробежали в отчаянной попытке найти друг друга и хотя бы на мгновение заключить в объятия. Лицо ее было бестрепетным и спокойным, глаза закрыты, но Данка чувствовала ее взгляд, прямой и сильный, и от этого ощущения все ее существо затрепетало от наслаждения. Как соскучилась она по Вель! Как истосковалась! Она не знала, что делала и как, но здесь не было ничего невозможного. Наверное, в мире вообще не было ничего невозможного, нужно было лишь позволить себе поверить в это. Улыбнувшись, Данка протянула ей руку, и Вель открыла глаза. Незримый золотой мост выстроился между ними, когда их взгляды сплелись, связались, стали одним. И по этому мосту босиком Данка побежала к ней навстречу через вечность, побежала, чтобы вновь упасть в ее руки и раствориться в ней. И так и случилось. Она была рядом, и все тело ощущало ее, все существо Данки ощущало ее так сильно, так правильно! Теплое тело под руками, запах ее волос, твердые линии челюсти, в которую Данка сейчас упиралась темечком. Ее смех, перекатывающийся под кожей Данки золотой щекоткой, негу ее поцелуев, которыми Вель покрывала ее волосы. Где они были сейчас? Какая разница? Свет обнимал их, укрывал от чужих взглядов, прятал. - Я так истосковалась по тебе! – прошептала Данка, прижимаясь лицом к ее груди, закрывая глаза и всей собой ощущая ее с жадностью и облегчением путника, который наконец-то достиг своей цели. – Как же я соскучилась! - И я по тебе, моя рассветная зоренька, - прошептала Вель, путая пальцы в ее волосах, и Данка слышала ее улыбку всем своим сердцем. Слабая мысль о том, что ей нужно сказать Вель что-то важное, поколебала тихую радость их встречи, замутила беспредельное единение их сердец. Это было лишним сейчас, этого совсем не хотелось, и Данка прогнала прочь чужое чувство. Здесь они были вдвоем, наконец-то после стольких мучительных, невыносимых дней разлуки, каждая минута которых рвала и терзала ее сердце. И Данке так хотелось как можно дольше наслаждаться этим – чистым переживанием ее близости, ощущением ее, как мира всего вокруг. - Не думай ни о чем, моя душа, - проговорила Вель, и ее голос разогнал прочь сумерки тревоги, заполнив светом всю Данку изнутри. – Просто будь со мной. Просто будь в моих руках. Ты наконец-то дома. Данка рассмеялась, чисто и искренне, ощущая беспредельное счастье. А затем отстранилась от Вель и заглянула в ее глаза. Наверное, так смотрела на Своих детей Великая Мани. Так смотрели светящиеся глаза галактик сквозь вековечную тьму на другую сторону ничто, где под синими небесами на бескрайней пустоши ветров рождалась крохотная жизнь в зеленых лепестках только проросшего семечка. Так смотрела Любовь. Ее слова тронули что-то в сознании Данки, и она поняла, как это правильно. Все в мире было правильным, все цеплялось одно за другое, все порождало все, и чьи-то добрые, трудолюбивые и такие сострадательные руки ткали это полотно! Данке хотелось плакать, когда она думала об этом. Потому что невозможно было не плакать в этом полном жестокости, боли и ужаса мире о тех руках, которые вкладывали и вливали в него такую немыслимую милость, такую бескрайнюю любовь. - Пойдем, - шепнула она, прижимая ладонь Вель к своим губам, заглядывая в ее глаза и растворяясь в них без остатка. – Я хочу показать тебе кое-что, моя любимая. Это тоже было так легко здесь – нужно было лишь захотеть. Не разнимая рук, они сделали шаг вперед, и Данка вдохнула такой знакомый, такой родной запах. Разогретые солнцем сосны на ветру. Колкий серебрящийся снег на вершинах обступивших седловину гор. Аромат свежего хлеба и вскопанной земли. Дом. Все здесь было, как она помнила. Приземистые бревенчатые строения зданий становища, к которому с севера подступал прозрачный сосновый бор. Теряющаяся в дымке голубоватая даль долин по ту сторону седловины, там, где садилось солнце. Бескрайнее травяное море Роура с другой стороны, там, где солнце вставало. И маленькие домики по склонам, хранящие тепло сердец, хранящие любовь и веру, чистоту и правду, прямо по середине между востоком и западом под лучами ослепительного Щита Роксаны на пике Своей власти. Вель оглядывалась, и глаза ее сияли, будто она взглядом целовала каждый камень вокруг них, каждую травинку, сам воздух и бесконечное небо, принадлежащее анай. - Здесь я родилась, - тихо сказала ей Данка, храня ее ладонь в своей, как самое дорогое сокровище. – Пойдем, я покажу тебе дом моего детства, который грел меня до твоего сердца. И они пошли по мягкой траве, в которой разноцветными мазками покачивались на ветру горные цветы, к утоптанному в камень плато, по середине которого высилось скалой место царицы, к подножию соснового леса, под сводами которого прятались бревенчатые здания кузниц и пахло раскаленным железом, огнем и Тайной. Они поднимались по склонам, и их глазам открывались бескрайние просторы гор, укрытые в их надежных ладонях долины, серебристые ленты рек, рассекающих голубую дымку. Они бродили вдоль озер с прозрачно синей водой, в толще которых солнце играло в догонялки с маленькими искристыми рыбками. Они отдыхали в тени прозрачных духовитых лесов, утопающих во мхах и ветре, и ели алую бруснику, которая здесь, во сне, почему-то была сладкой-сладкой. Идти здесь было так легко, так просто! И весь мир открывался вокруг, стоило только сделать шаг. И время здесь тоже текло так, как ему вздумается, играя с ними, словно проказливый котенок с сухим листком, который крутит ветер. И хоть Данка никогда не бывала там, а узнавала то, что видели ее глаза сразу же, словно сама родная земля шептала ей Имена. Тонущее в розовой дымке цветущих вишен становище Фихт у подножия Кулака Крол. Окруженное низвергающейся с самих небес кристально чистой водой становище Натэль в Долине Тысячи Водопадов. Задумчиво дремлющее в багрянце цветущих кленов и синеве осени становище Свах на берегу узкой ленты Хаваты. Но одно место она знала очень хорошо, и все ее сердце рвалось туда птицей, возвращающейся в родные края с другой стороны мира, ведомой сокровенной музыкой своего сердца и песней беспечных ветров. Укромная долина меж высоких заснеженных гор. Темно-зеленые шапки криптомерий, хранящие у своих корней туман воспоминаний. Алмазная россыпь пронизанных светом капель, свергающихся с высоты безымянным водопадом, что принадлежал Аленне и только Ей. Само ощущение пространства здесь было иным: в нем плескалась сила, просачивающаяся сквозь объекты и формы, наполняющая все кипучей плотностью напряжения. Эта сила прорастала из-под земли, заполняла чашу долины и переливалась через ее край, делая это место заповедным, священным. Данка вошла в нее всем телом, будто нырнула в теплые волны Белого Глаза, упокоилась в ней, закрыв глаза и позволяя себе допьяна напиться медовой сладостью мощи Великой Мани. Все здесь было Ею, и Она была всем. Вель пораженно оглядывалась по сторонам, когда они вдвоем шагали сквозь вечно-молодой лес, по пружинящим под ногой мхам, по белым голышам горной реки. Она молчала и кланялась всем своим существом наполненности и чистоте с восторженными глазами ребенка и смехом на губах. И когда они преодолели крутой подъем горной тропки и поднялись-таки на неширокое плато перед темным провалом в стене, она застыла в благоговении, не решаясь идти дальше. Маленький храм прятался там, за темнотой и стенами из камня, святилище Роксаны Огненной, где Дочери Огня проходили свою вторую инициацию. Простой храм, вырубленный в камне, сдержанный и строгий, но в нем Данке всегда было хорошо. Она порой забиралась сюда, еще задолго до того момента, как Небесные Сестры разожгли в ее сердце крылья, и жрицы не гнали ее прочь, позволяя ей тихонько молиться в стороне, пока они проводили все положенные дневные ритуалы. Воспоминание вызвало улыбку, и Данка обернулась к Вель, увлекая ее за собой за руку внутрь храма. - Здесь я молилась о тебе, - тихо проговорила она своей душе, ощущая бесконечную правильность каждого своего шага, каждого события своей жизни, всего, что случилось с ними, как хорошего, так и плохого во всех временах, когда они глядели друг другу в глаза. – Здесь я просила тебя, здесь я плакала о тебе и нашем пути. И Они услышали меня. Храмовая пещера отчего-то сейчас показалась ей меньше, чем была на самом деле. И если в реальном мире она могла вместить в себя едва ли не три сотни человек, то теперь пространства здесь было в меру для них двоих, словно и храм этот сейчас существовал именно для них. По стенам вились письмена священных мантр на языке эльфов, слегка измененном, но все же том самом, и теперь Данка совсем не удивлялась тому, хоть в детстве и считала эти закорючки тайнописью и загадкой. Привычного ревущего пламени у дальней стены не было, кажется, такие вещи и не существовали в тонких мирах, во всяком случае, сама Данка их никогда не видела. Зато на стене виднелся шестиконечный символ анай, сейчас как будто сияющий изнутри, в центре которого горело изумрудом Око Великой Мани. А под ним стоял алтарь Роксаны с единственным Ее изображением – черным камнем, из которого на вошедшего смотрели алые рубины глаз. Вель застыла перед этим алтарем, молчаливая, тихая и переполненная глубоким переживанием благоговения – Данка чувствовала его внутри себя, деля с ней все ее сердце. Она и сама ощущала сокровенное и чистое присутствие божества – это ощущение ни с чем невозможно было спутать, и слова ему в человеческом языке просто не было. Повинуясь ему, она уселась на колени и склонилась в поклоне, всю себя вкладывая в это стремление, в это поклонение. Рядом опустилась и Вель, и они просто застыли в тишине, вне времени и пространства, на ладонях у Огненной, что держала их сейчас под самыми звездами. И Данка видела Ее – огромную, яростную, алую, танцующую на самой вершине мира разрушительный и прекрасный танец смерти, танец хаоса и новой жизни. Потому что для того, чтобы построить новое, нужно разрушить былое. Так просто, так страшно, так величественно и грозно Данка еще никогда не ощущала себя. Она внезапно пережила эту истину, всем своим телом прожила ее, ощутила и испила до дна под грохот музыки войны и раскаты грома алых ступней, что били и били потрескавшийся, разрушающийся, дряхлый мир, который упорно не желал разваливаться на куски. Как не желает ломаться твердая скорлупа, хранящая в своем чреве зародыш новой жизни, охраняя его и сдерживая одновременно. И если этому зародышу не хватит силы проломить скорлупу, то он погибнет, так и не успев родиться. Она танцевала, и в ритме с Ее барабаном билось сердце в груди Данки, билось сердце всего мира, всех вселенных и всех времен. Четыре Ее алые руки сжимали копье грозы и сияющий щит солнца, сосуд с опьяняющей страстью иллиума, кузнечный молот, которым Она ковала мир. Еще одна поднималась в символе защиты и покровительства, которым Она сохраняла мир, а последняя сжимала долор – символ смерти, которую Она по легенде преподнесла в дар первой из анай – Асне Умершей. Шестирукая, объятая языками пламени, облаченная в шкуру сумеречного кота, с растрепанными огненными волосами, с высунутым в неистовстве языком, опьяненная кровью и иллиумом, танцевала Роксана над миром, даря ему величайшую муку и бесконечную милость преображения. Сколько они наблюдали за Ее танцем, Данка не могла бы сказать. Но в каждом Ее движении она видела себя, их с Вель, всех, кого когда-либо знала, любила, ненавидела или просто встречала. Все и было Ею, танцующей ради Самой Себя в великом ритме Танца, весь мир был Ею, создающей Саму Себя в миллиардах форм и разыгрывающих величайший спектакль Сокровенного, целью и кульминацией которого была Она Сама. Так замыкался круг, таящий в себе лукавый замысел и манящую загадку, заставляющий все живое мечтать, тревожиться и стремиться вперед, к исполнению этого замысла, живя, дыша, умирая и возрождаясь вновь и вновь лишь для того, чтобы упорно и трудолюбиво карабкаться навстречу к Ней. Чтобы однажды вновь оказаться в Ее объятиях и раскрыть себя в Ней и Ее в себе. И чем неистовее Она танцевала, чем безумнее кружилась, с силой врезаясь пятками в ороговевший старый мир, чем ярче горело пламя на Ее коже, чем яростнее звучала песня войны, срывающаяся с Ее губ, тем четче Данка видела в Ней и другие лики. Мудрость и великую Истину замысла, нежность и непобедимую ласку Любви, трудолюбивое Совершенство каждого действия. Все Они были одним, все Они были едины, и каждая из Них была Ею. А потом переживание медленно отступило, и они вновь сидели вдвоем с Вель в тишине и благости пустого тихого храма. И Вель обнимала ее, уложив голову Данки на свою грудь и перебирая медные пряди, и Данка слышала, как под ее кожей бьется золотое сердце их бесконечной любви. И первым дуновением осеннего ветра на нее снизошло осознание: вновь близилось время прощания, вновь им нужно было расставаться. Вот только теперь это осознание не переломало ее, будто тонкое деревце штормовой ветер. Ничто больше не могло переломать ее, потому что теперь она была всем. И лишь тихая грусть опустилась на мир вокруг них, заполняя его осенними туманами, далеким протяжным зовом оленя над горами, покрытыми каплями дождя окнами, за которыми в дымку отступали промокшие под дождем багряно-золотые леса. Наверное, они говорили, хоть Данка и не была уверена, что они это делают. Да только когда глаза ее открылись в темноте, и она заморгала, медленно приходя в себя после грез, ощущение беседы было таким сильным, что она почти слышала в собственных ушах голос Вель. А еще – все то, что она говорила. Это отпечаталось в памяти чередой движущихся образов, каждый из которых обрел смысл, стоило ей лишь припомнить исходящее от них ощущение. И когда она вспомнила, губы невольно растянулись в улыбке. Никуда не ушла и мягкая печаль от расставания, но гораздо глубже и обширнее была радость встречи. Данка наслаждалась ею, закрыв глаза и продолжая просто лежать, переживая вновь и вновь взгляд Вель, касание ее рук, звучание ее голоса. Переживая ту невероятную картину танца Роксаны, который им позволено было увидеть. Все ее существо трепетало, и золото дара в груди разливалось широкой безбрежной волной, грозя смыть всю ее целиком. Никогда она и представить себе не могла, что однажды увидит такое. И в то же время – это было так просто, что невозможно было не увидеть этого. Невозможно было не видеть этого и не понимать! Танец Хаоса был Ее танцем, Ее собственным, творящимся по Ее воле для того, чтобы разрушить старый мир и дать место новому. В таком случае стоило ли его бояться? Данка засмеялась от переполнившей всю ее легкости. От осознания того, что все, абсолютно все, происходящее с ними, происходило именно так по воле Огненной. И Рабы, и Гротан Кравор, и Сет, и все-все люди, что противились им, все камни, что подворачивались под ногу, все проблемы, которые они никак не могли решить. Все это было лишь частью виртуозного, поражающего воображение грандиозного представления, которое Грозная разыгрывала ради Самой Себя. А значит, они просто не могли проиграть. Она лежала долго, дыша в тишине с закрытыми глазами, вновь и вновь купаясь в опыте, который пережила совсем недавно и в то же время как будто бы очень давно. В самом начале своего собственного времени, которому теперь просто не было конца. Было ли у него начало? Когда в следующий раз увижу Держащую Щит – спрошу у нее об этом. Только вот со временем, которое все-таки существовало прямо здесь и сейчас, внутри появилось странное, тревожащее ощущение. Сначала оно было совсем слабым, темным облачком на краю неба, пятнышком на прозрачном стекле, и Данка долгое время его просто не замечала. Но в какой-то момент оно как будто бросилось вперед, прыгнуло ей в лицо, прислонившись вплотную и глядя голодными требовательными глазами глухой боли. Ощущение было чужим, и Данка, прислушавшись к нему, узнала в нем знакомые нотки. Мефнут. Что-то творилось с ней и творилось уже не первый день. С того самого момента, как они покинули Таахалдан, Данка нет-нет да и ощущала внутри себя тревожную вибрацию, исходящую со стороны Мефнут. Что-то грызло и мучило ее, становясь то сильнее, то тише, но теперь оно, кажется, достигло своей кульминации. В последнее время чувствительность стала гораздо сильнее, развившись до предела, и Данка считывала своих Спутников одного за другим, словно открытые ей книги. Это походило на море, колышущееся прямо внутри ее груди. Порой оно было тихим и спокойным, недвижимой гладью, которую ласкало солнце и целовало небо, пронизанной светом лазоревой прозрачной толщей разлитой внутри силы. Порой по его поверхности бежали недовольные волны, и ветра подталкивали их в спины, заставляя расти и реветь, биться о прибрежные скалы в тревоге и безымянном зове, который так хорошо знали птицы и поэты. А порой оно темнело, набираясь черноты и ярости, кипело, разогретое жаром собственных недр, и грозовые небеса над ним растрескивали на куски кривые линии молний. Она уже давно заметила, что эти периоды чередовались, и что существовала прямая связь между ними и ее собственным состоянием. Причем связь в две стороны: она могла как погасить эту бурю, наложив на нее свою собственную тишину, так и поддаться ей, увлекаемая в пучину страха и отчаянья ее могучими волнами. И каждый раз природа этой связи была иной. Ее можно было услышать, если очень-очень внимательно прислушаться, если замереть и затихнуть так, что в мире совсем не оставалось никакого иного звука. И вот сейчас Данка слышала то, что тревожило ее с самого первого дня, как она ступила на землю Мелонии. У бури был Хозяин. На этот раз атака шла извне, а не изнутри Данки, но если до Таахалдана что-то внутри нее поддавалось и отвечало на эту атаку, заражаясь ее разрушительной силой, то теперь, после прикосновения Держащей Щит, а следом за ней и Великой Мани в образе Роксаны Огненной, она ощущала внутри себя лишь бестрепетный абсолютный покой, который не колебал даже самый сильный штормовой ветер. Она плавала в глыбе этого покоя, защищенная от бури со всех сторон, но вокруг нее темнело все сильнее. Кто-то раздувал ветра, кто-то беспокоил волны, кто-то зачаровывал молнии, чтобы они разрывали небо, кто-то нагонял тучи, чтобы они навсегда украли солнце. Кто-то хотел, чтобы Спутники обернулись против Аватар Создателя и уничтожили их изнутри, сломав своей собственной тоской и отравив ядом. И Данка знала, кто это был, очень хорошо знала. Он ведь обещал ей это сделать, сам ведь сказал, когда она начала ломать его волю, будто сухой тростник. И вот теперь его действия начали давать плоды. С самого начала, когда Спутники только начали присягать им с Вель, Данка поняла: после присяги она выпьет чужую боль как яд и даст в ответ защиту. В Таахалдане осознание собственной силы стало глубже. Теперь она смогла взять под контроль ближайших к ней Спутниц – Авьен и Мефнут – и заставить их подчиняться ее воле. Впрочем, почти сразу же и на этой глубине связь заработала в обе стороны, потому что Спутницы помогли ей выбраться из тьмы, в которую она сама же себя и загнала с их помощью минутами ранее. Возможно, это можно было бы использовать и сейчас? Попытаться передать Мефнут силу, которая билась в ней, ослепительное золото, буквально распирающее грудь своей мощью. Передать не только ей, но и всем остальным Спутникам, этому темному бурному тревожному морю, обступающему ее со всех сторон. Данка вытянулись всем телом на полу, выдохнула и расслабилась, концентрируя свою волю на даре Небесных Сестер, сквозь который осуществлялась связь со Спутниками. Здесь была и Вель, здесь была и Роксана, здесь были тысячи тысяч живых существ, которыми была Великая Мани, и это осознание заставляло Данку улыбаться этому теплу, подарившему ей столь полное единение. Никакая злоба, никакая ненависть, никакая чужая воля не могла разрушить этого единения. Потому что зло было гораздо слабее любви, на самом деле гораздо-гораздо слабее. Она раскрыла свое сердце, как океан, распахнула его наружу, щедро даря золотые лучи идущей в нее силы всему живому вокруг нее. Всему живому в ней самой. Золото хлынуло сверху вниз потоком, будто сами небеса разверзлись над ней, и Данка ощутила, как свело в судороге все тело от интенсивности, хлещущей через нее, как через трубу. Пальцы напряглись, хватаясь за жесткую ткань матраса под ней, зубы сжались, заскрипев друг о друга, грудную клетку вдавило вниз, и за каждый вдох теперь приходилось бороться, преодолевая тяжесть всего небесного свода. Но это того стоило, потому что водопад наслаждения, мощи и истины, льющийся на нее сверху, был величиной со всю Мелонию, если не с весь мир целиком. И это было так хорошо! Она закрыла глаза, чувствуя, как в их уголках выступают слезы, как неудержимо бегут эти слезы вниз по щекам двумя горячими дорожками облегчения, смывая с нее прочь все темное, мрачное и усталое, что еще оставалось здесь. В горах в ненастье порой бывало такое: на бескрайней небесной шири затянутого глыбами туч неба солнечные копья вдруг пробивали насквозь кажущееся неуязвимым серое полотно и падали вниз косым столбом света. И тогда тень, что лежала на склонах гор, отступала под этими лучами, и тучи, сколько бы ни ярились, а все никак не могли отвоевать у солнца обратно потерянную власть. И сколько бы ни бился ветер, сколько бы ни рычала вьюга, сколько не хлестал бы и сек измученную землю ледяной дождь, а солнце не уходило прочь, невозмутимо и бестрепетно отвоевывая для себя мир у лишившейся зубов и ярости, сопротивляющейся, но медленно отступающей стихии. Тот же свет сейчас бил сквозь нее, и Данке казалось: стоит только распахнуть глаза пошире, как она ослепнет от его нестерпимого сияния. И тело казалось узким руслом реки, сквозь которое устремляется вниз вздувшаяся от весеннего половодья вода, с трудом умещающаяся в берегах, ярящаяся, бурливая, грозящая в любой миг обратиться неконтролируемым безумием разрушения и уничтожить даже само русло, даже саму себя. Никогда еще не было так, и ничего похожего никогда еще Данка не испытывала. Даже когда соединялась с Источниками энергии Богинь. По правде сказать, это было иначе и гораздо, гораздо сильнее. Потому что сила шла не по конкретному каналу в ее теле для конкретной цели, она хлестала через каждую пору, будто через распахнутые настежь окна. Позволяя этому потоку проходить сквозь себя, она при этом и направила его. Словно по ниточкам ручьев побежали во все стороны мира золотые реки солнца, от сердца к сердцу, от души к душе, от глаз к глазам передавая наслаждение и покой, и тишину, и веру, и твердость. И хоть ниточки эти были гораздо тоньше того водопада, что обрушивался на голову Данки, а все же они помогали, они действовали. Данка улыбалась, чувствуя, как над штормовым серым океаном начинают успокаиваться ветра, как тучи бледнеют и расходятся в стороны, как волны, что за мгновения до этого грозились уничтожить весь мир, ложатся присмиревшими псами, подставляя пушистые белопенные спины солнцу. Золотое дерево, корнями уходящее в небо, стволом которого была она сама, ветвилось все дальше и дальше, и по его перекрученным ветвям в каждое соединенное с ней сердце вливалась Любовь. Сколько это длилось? Имело ли значение время? Иногда Данке казалось, что вот в такие моменты глубочайшего единения, время перестает течь для нее или начинает течь по-другому, в совершенно ином ритме одного единственного, растянутого до бесконечности мгновения, в котором тишина распахивала для нее свои объятия и открывала все свои сокровища-тайны. Но она продолжала немыслимым усилием воли выдерживать интенсивность самого раскаленного солнца, пропущенного по ее венам, и она продолжала плавиться от сладчайшего наслаждения из когда-либо испытанных ее существом, и она продолжала передавать все это Спутникам до тех пор, пока за окнами не затеплился первый свет. И к этому моменту от чужого мрачного злого взгляда, который заставлял мир вокруг нее кипеть и набрасываться на нее, не осталось и следа. О, он несомненно никуда не делся, и он все также строил козни, и он все также желал ей гибели, но сейчас она сумела разрушить его старания и уничтожить труды. Сейчас не осталось ничего, кроме света. Поток немыслимой мощи начал иссякать, медленно истончаться, оставлять ее тело. Данка дышала, глядя широко раскрытыми глазами в дощатый потолок над собой, уже различая детали, медленно возвращаясь обратно из той бесконечной дали, в которой пребывала ее душа все это время. Она начала слышать голоса эльфов за стенами своей комнаты, негромкие разговоры и шаги. Она почувствовала прикосновение шерстяного плаща, которым ее укрыли на ночь, жесткого бугристого матраса под спиной. Она ощутила голод, подсказавший ей, что день начался, и что ей понадобится подкрепить силы, чтобы прожить его. И одновременно с этими вполне человеческими вещами она ощущала глыбу света, поймавшую ее тело, как солнечный луч – муху, держащую ее в статичном покое столь невыносимо быстрого действия, что глаз даже не фиксировал его. А еще она ощущала Мефнут. Разбитую Мефнут, похожую на пустой пыльный сосуд, пошедший трещинами, который восстанавливали заботливые руки мастера. Вся тьма сошла с нее прочь, как только исчезла печать прикосновения Господина Лжи, но осталась пустота и изможденность, и вот ее-то и нужно было заполнить иным. Но это могла сделать лишь она сама и только в том случае, если захочет того. Я поговорю с ней, - решила Данка, поднимаясь со своей постели и ощущая тело звенящим от переполняющей его силы. Сегодня она одержала большую победу, никому не видимую, никем не замеченную, но настоящую победу, а значит, могла позволить себе небольшую задержку. Понятное дело, что они все равно двинутся дальше, ведь эта деревня была слишком мала, чтобы вместить всех эльфов, да и от Аориэна они отошли недостаточно далеко, чтобы это было безопасно. Но теперь они могли позволить себе не торопиться и не спешить, сломя голову, и этому стоило порадоваться. Мир воспринимался совсем иначе теперь, а может, Данка просто чувствовала себя заново родившейся? Потому что лица встреченных ею эльфов казались ей разгладившимися, наполнившимися светом, озаренными новой надеждой. Нет, тревога и тоска, отчаянье и страх продолжали терзать и мучить их, но после этой ночи что-то стало лучше, что-то переменилось, пусть даже никто из них и не смог бы объяснить, что именно. Они робко улыбались друг другу и смотрели иначе. В их движениях появилось больше уверенности, больше собранности и энергичности. И это было хорошим знаком. Когда она вышла на рассохшееся крыльцо покосившегося старого дома, кто-то окликнул ее. Молодой голос, сильный и звонкий, гораздо более живой, чем все остальные голоса. Данка знала, кто это был, еще до того, как обернулась и взглянула в его глаза. Княжич Ханаван, сын Владыки Валадара, тот самый паренек, которого давеча спасла Мефнут в затопленных тоннелях, по которым они бежали из Таахалдана. Он совсем не походил на своего отца, хоть сквозь его лицо проступали черты Валадара и проступали так сильно, что любому становилось понятно – они родня. Острые эльфийские скулы, узкий подбородок, длинные черты лица и пепельные волосы делали его едва ли не точной копией Владыки, только моложе и мягче. Но тем сильнее выделялись глаза Ханавана – темно-зеленые, глубокого изумрудного оттенка, напомнившего Данке вдруг Око Великой Мани в горном святилище, где они с Вель всего какие-то часы, а может вечности назад гляделись в души друг другу. У Валадара глаза были золотыми, а у этого паренька золото проглядывало лишь по самому краешку радужки, огибая его драгоценным ободком. Ханаван порывисто поклонился ей и резко выпрямился с энергией ребенка, которого буквально подбрасывало на месте от необходимости действия, и она улыбнулась ему в ответ. Он был, наверное, лет на пять моложе ее, но смотрел так, будто она была древнее самого времени. - Доброго утра, Аватара Ниера! – выпалил паренек, и на его щеках проступили красные пятна смущения. Никакой холодности, никакой чопорности его народа не было в нем, только бурлящая, звонкая, солнечная жизнь. И это было правильно. - Доброе утро, Ханаван, - улыбнулась ему Данка, кивая в ответ. Кажется, это его приободрило, потому что он подступил к ней еще на шаг и быстро заговорил, понизив голос и настойчиво глядя в глаза: - Я знаю, что вы хотите идти в Латр, чтобы вернуть нам наши исконные земли, наш погребенный под землей Наалатан. Отец говорит, что это невозможно, но я не верю ему! Он столько вещей называл невозможными, однако они взяли и случились, и я думаю, что и здесь может получиться! Недаром же все это случилось с нашим домом, - брови его изломались, тень печали набежала на лицо, но паренек почти сразу же встряхнулся и с жаром взглянул на Данку. – Возьмите меня с собой! Я хочу иной судьбы для своего народа, хочу перемен, хочу будущего! И если мы не будем строить его своими руками, то кто будет это делать за нас? Данка улыбнулась ему, чувствуя внутри тихий покой и мягкость. Вот так и получалось, вот так все и происходило. Некоторые победы на деле оказывались гораздо масштабнее и больше, чем казалось на первый взгляд. Каждое действие имело свои последствия. Она ведь даже и не думала, что последствия будут такими, когда звала силу, когда пропускала ее через себя. Но черная туча ушла прочь, и сумерки отступили не только для ее Спутников, с которыми она была непосредственно связана. Они отступили для всех. Мягко положив руку на плечо паренька, отчего он еще отчаяннее вспыхнул, будто огонек в костре, Данка проговорила: - Я зову с собой всех, кто захочет иного. И я обещаю тебе вернуть Наалатан, очистив его от скверны. Если ты хочешь идти со мной, то я буду только рада. - Спасибо вам! – расплылся в ослепительной улыбке Ханаван. - Не за что, - пожала плечами Данка, слегка удивленно глядя на него. – Я ведь еще ничего не сделала. Да и решение ты принял сам. - Вы пришли и изменили все, - тихо и как-то удивительно серьезно ответил ей паренек, и в его глазах она увидела то, что он вряд ли смог бы высказать ей. Это что-то не имело имени, но сердце узнавало его сразу же, стоило лишь только посмотреть. Данка пожелала ему светлого дня и направилась дальше, оглядываясь по сторонам и ощущая, как сильно изменился этот мир за какие-то короткие мгновения ее единения. Победа была одержана, и она была так велика! Потому что дождь перестал лить, и облака медленно расходились над их головами. Сейчас их полотно стало перламутрово-серым, перистым, словно грудка маленькой теплой синички, и сквозь тонкие-тонкие разрывы в нем уже начинало украдкой проглядывать солнце. Данка знала небо так же хорошо, как и сердце Вель, и любила так же сильно, и ничто не могло обмануть ее. Еще пару часов, и ветер разметает эти остатки на клочки. И придет торжествующее солнце и полная свободы и простора синева, которая отогреет израненные души эльфов, наполнит их дыханием, новой надеждой, верой. И будет легче. Воздух пах сильно и очень густо, и Данка втягивала его всей грудью, наслаждаясь им. Пахло влажной землей и травой, пахло мокрой древесиной, пахло полями и жильем, жизнью. Да, в воздухе все равно стоял запах и пыли, и старости, и размокшей древесины, гнилого сена, всего того, что отличает забытое и заброшенное человеческое жилье, осиротевшее и угрюмое без рук, что когда-то наполняли его теплом. Но все же здесь уже было и новое. Здесь уже была надежда и свет. Ноги так приятно пружинили по размокшей земле, и Данка совсем не беспокоилась, что на сапожки налипла грязь. Это напоминало дом, напоминало курящиеся паром поля на самом краешке весны, когда вода пропитывает сам воздух, когда земля с наслаждением вдыхает первое тепло, сбросив с себя пудовые цепи зимы. Тогда на сапоги тоже налипала грязь, а на руках взбухали мозоли от черенка лопаты. Тогда влажный воздух полнился звонкими голосами и песнями работающих в полях анай, и земля оживала от прикосновения их трудолюбивых рук. Она просто забыла об этом. Иногда нужно просто вспомнить, и станет легче. Станет лучше. Данка улыбнулась, чувствуя какую-то странную, залихватскую радость. Возможно, и стоило бы попробовать, почему нет? В конце концов, эта деревенька была не так уж плоха. Да и неважно это было на самом деле. У встреченных эльфов она все разузнала и последовала за одним из них, вызвавшимся проводить Аватару с легким удивлением на лице. Вчера вечером бессмертные обыскали деревню и стащили все оставшиеся полезные вещи на ее центральную площадь, к покосившейся ветхой опалубке колодца. Здесь, покопавшись среди проржавевших ведер, старых грабель, полуразвалившихся остатков телеги и прочей рухляди Данка все-таки отыскала под пораженными взглядами эльфов то, что ей было нужно. Лопаты по эту сторону гор мало чем отличались от тех, что делали анай. Разве что черенки у них были покороче – под рост мелонцев. Прихватив их с собой и улыбаясь, она двинулась в сторону домика, в котором заночевали Авьен и Мефнут. Здесь же разместились и две эльфийские семьи, которые подсказали ей нужную комнату, с удивлением разглядывая лопаты в ее руках. Данка только улыбнулась им в ответ и потащила свою добычу дальше по коридору, к маленькой комнатушке в самой глубине дома. Голоса слышались за рассохшейся, перекошенной дверью, и она постучала прежде, чем войти. Открыла дверь Авьен, и вместе с ней в полутемный коридор ворвался луч света из окна. Русые волосы ее наполнило утро, глаза казались глубокими, словно два звездных колодца. Она улыбнулась Данке с облегчением и порывисто обняла ее, а затем отступила в сторону, пропуская в комнату. И совсем ничего не спросила про лопаты. - Я пришла вас проведать, - проговорила Данка, сразу же отыскивая взглядом Мефнут. Как и ожидалось, та лежала на кровати, скрутившись в комок и подтянув колени к груди, укрытая грязноватым шерстяным плащом, мрачно уставившаяся в стену перед собой. Лицо у нее было осунувшимся, под глазами застыли темные круги. На Данку поднялись два тяжелых, как гири, глаза и сразу же отдернулись, будто обжегшись. - Мефнут не очень хорошо себя чувствует, - сообщила ей Авьен из-за спины, прикрывая за ней дверь. – Кажется, она вчера простудилась под дождем. - Вот как, - Данка отставила свои лопаты в сторону и присела на краешек бугристого матраса, положив ладонь на плечо Мефнут. От ее прикосновения подруга едва ощутимо дернулась. – Прихворала? – спросила ее Данка, потянулась и пощупала ее холодный лоб. – Мне кажется, тебе нужно хлебнуть чего-нибудь крепкого. Волчицы, например, уверены, что это лучшее лекарство от всех болезней. - У меня ничего не осталось, - буркнула Мефнут, закрывая глаза, будто не хотела даже смотреть на Данку. - Я спрошу князя Ликарда. Может, у него есть. – Данка аккуратно прикрыла ее плечо пледом. - Мы задержимся в этой деревне, нерожденная? – спросила из-за ее спины Авьен. Ее тревожный взгляд не отрывался от лица Мефнут. – Ей было бы неплохо отлежаться. Я пробовала ее исцелить, но у меня ничего не получилось. - Я думаю, задержимся, - кивнула Данка, - но вот насчет отлежаться – не уверена. У меня другое предложение. Она указала взглядом на лопаты, и Мефнут еще сильнее помрачнела, все-таки поглядев на нее. Взгляд у нее был, как у затравленного, загнанного в угол зверя. - И что мы будем копать? Могилы? Если это и была шутка, то она получилась настолько мрачной, что должного эффекта не произвела. Данка вздохнула и накрыла ладонь Мефнут своей. - Мы будем копать грядки. Как раньше делали по весне в Роще, помнишь? Наставницы выгоняли нас на пустырь за селением, как только снег сходил. И мы, грязные по уши, копали и копали все это, грязью кидались, падали в нее, катались в ней, как поросята. Помнится, ты любила работать руками, и мне кажется, сейчас это будет для тебя лучшим лекарством, как считаешь? - Не думаю, - буркнула Мефнут. - А я думаю. Так что вставай и пойдем, - Данка бесцеремонно стащила с нее шерстяное одеяло. Мефнут попыталась ухватить его и натянуть обратно, но она сдернула достаточно сильно, и руки Двурукой Кошки схватили пустоту. – А потом выпьем чего-нибудь крепкого, поедим мяса и посидим у костра, как раньше делали дома после работы в поле. Согласна? - Если найдем, - вновь отвела глаза Мефнут, нехотя поднимаясь и ероша еще сильнее всклокоченные волосы. Бросив косой взгляд на Данку, она хмуро спросила: - Что мы сажать-то будем? У нас ни семян, ни луковиц, ничего нет. - Дерево посадим, - пожала плечами Данка. – Так ли это важно? Главное ведь – хорошо поработать на свежем воздухе. В этом весь смысл. Мефнут пробормотала еще что-то себе под нос, уже совсем неразборчивое, но все-таки встала и подхватила одну из лопат. Авьен, поглядев на Данку долгим взглядом, сообщила, что пойдет сообразит что-нибудь на завтрак, и все втроем они вышли из домика в сырое тихое утро, а потом разошлись. - И где будем копать? – терпеливо вздохнув, поглядела на Данку Мефнут. На свету она щурилась, вид у нее и впрямь был больным, но все это было поправимо. Все можно было исправить, все раны – исцелить. Нужно было лишь захотеть этого всем сердцем. - Пойдем туда, - Данка наугад махнула рукой в сторону околицы, где среди густой травы, подступающей к самым домам, виднелись покосившиеся остатки деревянного забора. - Пойдем, - нехотя вздохнула в ответ Мефнут. Наверное раньше здесь был чей-то сад, примыкающий прямо к дому, потому что земля оказалась мягче, чем думалось Данке. Да и среди травы виднелись изрядно одичавшие, но все еще выделяющиеся на фоне заросшего леска за забором кусты каких-то незнакомых ягод. Трава доходила им почти до пояса, густая, зеленая, и, конечно же, никакого смысла не было рыхлить ее прямо сейчас. По хорошему, следовало бы сначала покосить здесь все и только после этого начать перекапывать, удаляя сорняки, но разве это было важно? Данка улыбнулась, перехватывая лопату двумя руками и вонзая ее в землю. Черенок знакомо спружинил под ладонями, влажная от дождей земля податливо расступилась, когда металл, пусть и проржавевший местами, разрезал ее, с хрустом рассек корни растений, заскрипел, выворачивая наверх комель земли. Рядом проворчала что-то про «чужую глупость» Мефнут, но следом за Данкой тоже вбила лопату в землю. - Я говорила с Вель сегодня, - сообщила ей Данка, и Мефнут замерла, так и не вывернув первый ком наверх. – Китари жива, с ней все в полном порядке, она выздоровела. - Выздоровела? – неуверенно повторила Мефнут, как-то разом растеряв всю свою угрюмость и мрачность. - Ага, - едва сдерживая счастливый смех, кивнула Данка. – Она сразила Гротан Кравор – Отчаянье, и теперь все зовут ее Навитайэ – Одна, Вставшая за Всех. А Крол вырвала ее нить у самих Марн, не отдав ее смерти, представляешь? Они поженились, Мефнут, всего пару дней назад. И анай пришли к нам на помощь, объединенное войско под командованием царицы Лэйк дель Каэрос заняло Асфей. Она говорила и говорила, выворачивая комья земли проржавевшей лопатой и отдуваясь, пересказывая все, что узнала от Вель чудесным и таким простым способом через распахнутое настежь сердце, передавая это точно также и Мефнут, вкладывая прямо в ее широко распахнутые удивленные глаза, в ее истомившееся, усталое и опустошенное сердце. В ее душу, которой так отчаянно, так невыносимо хотелось чуда сейчас. И это чудо случилось. К тому моменту, как она, наконец, закончила, первый луч солнца пробился сквозь перламутровые облака и упал прямо на них с Мефнут, заставив ту зажмуриться на один глаз, отчего вид у нее стал каким-то залихватским и совсем домашним. Совсем таким, как тогда, много лет назад, когда они познакомились под священными сводами Рощи Великой Мани. Данка оперлась на черенок лопаты, сдувая со лба непослушную кучерявую прядь, и взглянула в глаза Мефнут. Никого не было вокруг них, никто ведь не знал, куда они пошли, а разросшаяся трава за покосившимся домом хорошо прятала их от чужих глаз. И так славно, так дорого было побыть просто собой рядом с Мефнут, той самой Мефнут, с которой они росли вместе в далеком родном доме. - Мне даже не верится в то, что ты рассказала, - честно призналась она, неуверенно улыбаясь и разводя руками. И теперь она уже не выглядела измученной и иссушенной, лишенной сил и жизни. – Столько всего! Китари теперь жената… - Кажется, это удивило тебя больше всего, - усмехнулась Данка. - Ну вообще, да, - призналась Мефнут, тоже засмеявшись, легко и как-то звонко. – Эта бестолочь была самой легкомысленной из нас, и стоило оставить ее одну буквально на пару недель, как она уже выскочила за одну из Волчиц! По сравнению с этой новостью победа над Гротан Кравор просто ерунда. - Похоже на то, - улыбнулась в ответ Данка, чувствуя ни с чем не сравнимый покой. Несколько мгновений они просто смотрели друг другу в глаза, а затем Мефнут совсем по-домашнему запустила пальцы в непослушные волосы и смущенно проговорила: - Спасибо тебе, Дань. Если бы не ты… - Не благодари. Я ведь просто принесла тебе лопату, только и всего, - лукаво отозвалась она, вновь берясь за черенок. Мефнут еще несколько мгновений просто смотрела, как она работает, а потом тоже подхватила лопату и покачала головой, вонзая ее в землю. - Надо же, а? Обогнала меня все-таки! Женилась! А ведь обещала, что мы к Способным Слышать за благословением вместе пойдем, в один день. Ну ничего, мы еще поглядим, чья возьмет в итоге! Данка улыбалась, с блаженством ощущая, как от старой, выглаженной тысячами прикосновений рукояти начинают медленно набухать мозоли на ладонях, как тяжело и натужно, неохотно переворачивается земля под ударами лопаты, как разгоряченное тело холодит прохладный утренний воздух. Слушая, как ворчит рядом наконец-то вернувшаяся и ожившая Мефнут, вновь ставшая самой собой. Как тихонько дышит мир, сбросивший с себя хотя бы на несколько мгновений тяжелое ярмо зла. Счастье было самой простой вещью на свете. И самой трудной.