Танец Хаоса. Одинокие тропы

В маленькой комнате было тепло. Приглушенный свет чаши с огнем Роксаны выхватывал из темноты причудливый узор древесины, заботливо оглаженный трудолюбивыми руками мастеров. Вполне возможно, что эти доски когда-то обтесывала Эрис – в самом начале строительства становища в Роще она работала наравне с другими сестрами, и ее старая наставница, однорукая суровая Оман, могла бы по праву гордиться своей ученицей. В стенах этого дома Лэйк чувствовала себя правильно, надежно, почти тепло. Но после долгих лет мира сюда все-таки прокралась тьма. Она устроилась в углах комнаты молчаливой тишиной, шепотом холодного осеннего ветра за окнами, ощущением медленно надвигающейся беды. Будто две волны поднимались прямо сейчас над головой Лэйк, огромные волны, до самого неба, готовые схлестнуться в смертельной схватке в любое мгновение. Она видела такие в Кренене когда-то, когда Эрис разрушила его в порыве первозданной ярости, расколов землю до самого дна, заставив море вскипеть и накрыть развалины древней столицы гринальд. Теперь же эти волны направляла другая рука, и Лэйк отчаянно боялась за сестру. Верила ей всем своим сердцем, но отчаянно боялась, ощущая, как хребет в ее теле обмерзает ледяными наростами страха. Сколько могло вместить этого страха обычное человеческое сердце? Сколько боли оно могло вместить? Лэйк всегда казалось, что она выстоит и выдюжит, что бы ни случилось, потому что Роксана текла по ее венам, Роксана наполняла ее, будто рука – перчатку, и этой силы было довольно, чтобы не упасть, даже если горы обрушились бы на ее голову, даже если бы черные ураганы из сердца ночи с ревом набросились бы на нее. Но сейчас она ощущала в воздухе опасность, затаившуюся, как змея под камнем, обернутую саму в себя так, чтобы никто не почуял, лишь самое искреннее и чуткое сердце услышало бы неясный шорох. Вот он и не давал покоя Лэйк, изводя и изводя в полной тишине дремотного покоя Рощи, в которой прямо сейчас разворачивалась беззвучная схватка. - Насколько все плохо? Саира взглянула ей в глаза так, как могла смотреть только она: открыто, прямо, не боясь услышать правды, не страшась ничего. Иногда Лэйк казалось, что один этот взгляд наполняет ее храбростью и силой, что в одном этом взгляде и рождалось все ее собственное мужество и стойкость перед неминуемой бедой. Как бы я жила на свете без твоих глаз, моя милая? Где бы я вообще нашла силы дышать, если бы не в свете твоей души? - Плохо, – коротко ответила Лэйк, все же опуская глаз и глядя в чашку в своей руке. Простая глиняная чашка без ручки, без украшений, но добротная и хорошо сработанная, как и все, чего касались руки анай. Чай в ней давно остыл, но Лэйк сейчас нужно было за что-то держаться, и выпустить ее из пальцев она просто не могла. - Расскажи мне, - попросила Саира. Они сидели в этой маленькой комнате, где было совсем немного мебели, у небольшого стола, и между ними на глиняном блюде стыл простой ужин. Саира принесла мяса и овощей, полбуханки ароматного свежего хлеба, и все это пахло так аппетитно, что в любое другое время Лэйк бы уже захлебнулась слюной. Но сейчас кусок не лез ей в горло, как и остывший чай. Слишком много было внутри того, что распирало изнутри грудную клетку, чтобы отвлекаться на что-то другое. Они не виделись с конца весны, уже почти четыре месяца, и лицо жены сейчас казалось особенно родным и бесценно дорогим. Лэйк уже смотрела на него, смотрела все эти дни, пытаясь напиться светом ее глаз, ее красотой омыть свое усталое сердце и сохранить в нем хоть немного радости и тепла. Саира чувствовала это, потому отбросила свое обычное ядовитое ворчание, которое им обеим молчаливо нравилось. Иногда Лэйк казалось, что она тоже волчица и чует эмоции людей, читая их, как раскрытую книгу. Жена задала вопрос, и она имела право знать на него ответ. Вздохнув, Лэйк уставилась в свою чашку и заговорила: - Она отсылает меня, Саира. Без обсуждений. - Отсылает? – брови горлинки в удивлении взлетели вверх. Не такого ответа она ожидала. - Да, сейчас, - со вздохом отозвалась Лэйк, крутя в пальцах чашку. – Сейчас, когда эти ополоумевшие суки окончательно взбесились. Сейчас, когда ушла Тиена! Сейчас, когда ей как никогда нужна защита! – она поняла, что начинает заводиться, и силой остановила себя, чтобы не кричать. И вновь заговорила, уже обычным своим голосом. – Она хочет, чтобы я вернулась к Вольторэ и разбиралась с Танцем. Сказала, что в Роще справится сама. Что у нее есть Морико с Раеной, есть другие верные люди, и что вместе они сделают все, что потребуется. А мне нужно заняться другими делами. - Даже с учетом Источника Рождения? – тихо спросила жена. - Да, - сжала зубы Лэйк. – Она объявит об этом только тогда, когда я покину Рощу. Так и сказала. Вот это казалось ей самой большой глупостью из всех, что когда-либо делала Эрис. И больше всего бесило, что она даже слушать ничего не стала, просто посмотрела своими ясными глазами и сказала: «Я справлюсь, все будет хорошо, тебе пора уходить». Как смотрела и говорила все эти годы, потому что видела что-то гораздо большее, что-то огромное и бескрайнее, что не видели слепые глаза всех остальных. И даже сейчас, когда в сердце Лэйк проснулась древняя память, когда она научилась почти тому же самому, что умела Эрис, даже сейчас она была слишком далеко, чтобы догнать сестру. Я будто в самом начале. Будто в нашем детстве, как тогда, когда Эрис только начинала заплетать ветра и свет, заставлять танцевать бабочек и солнечные лучи. А она уже в вечности, и как бы ни бежала я следом за ней, а не догнать мне ее вовек. Ей было обидно не оттого, что она слишком мало могла – Лэйк всегда принимала мир и свое место в нем такими, какими они были. Ей было обидно оттого, что Эрис не давала ей возможности все это положить к ее ногам и хоть на один крохотный волосок облегчить ношу на ее плечах. - Послушай меня, - Саира говорила тихо и мягко, но зверь внутри Лэйк принадлежал ей целиком и полностью, потому она прислушалась к ее словам так, будто это был приказ. – Держащая Щит делает это не потому, что отталкивает тебя и не нуждается в твоей помощи, наоборот. Она рассчитывает на тебя и верит в тебя. Только ты можешь сделать то, что нужно, со всем ее народом. Только ты способна привести их туда, куда хочет Держащая Щит, как бы они сами ни противились этому. Никому другому не хватит силы на это. - Да перестань, - поморщилась Лэйк. – Есть Магара, которую обожают, есть Руфь, которую едва ли не считают святой. Есть Аруэ, в конце концов, с золотой головой полководца и осторожностью, которой лишены первые две. Каждая из них справится не хуже меня. - Нет, родная, - покачала головой Саира с тихой улыбкой. – Никто из них не справится. Потому что у них нет твоего огня. Лэйк подняла на нее взгляд и ощутила нежность: глаза Саиры светились такой гордостью и силой, что любой бы жизнь свою положил, только бы на него хоть единожды посмотрели также. - В тебе есть правда, Лэйк. В тебе есть сила, которой нет в других, - настойчиво продолжила жена, глядя на нее. – Никуда она не делась с тех пор, как ты держала Последнюю Епитимью под плетью в руке Ларты, пусть тебе и может казаться, что это не так. Все это внутри тебя, мое пламя, и с каждым годом оно пылает все жарче. И анай видят его и чувствуют, оттого и называют детей в твою честь, оттого и славят твое имя, оттого и идут за тобой на другую сторону мира по одному лишь слову. И делают это не только Каэрос, но и все остальные кланы. Ты – их первая, ты легенда, Лэйк, хочешь ты того или нет. И только ты способна провести их через Танец Хаоса так, как должно. Потому Эрис и сделала тебя командующей. Вместо ответа Лэйк потянулась за ее рукой, осторожно поднесла к губам ладонь жены, поцеловала ее и прикрыла глаз, прижимая ее к своему лицу. Она знала запах этих рук и их тепло, она знала каждый шрамик и каждую нить узоров Небесной Пряхи на их внутренней стороне. И знала, что в этих руках ее сердце навсегда в безопасности. - Ты возглавишь анай после ухода Эрис, - проговорила Саира, и глаз Лэйк сам собой открылся в ответ. – Поэтому ты должна быть с войсками. Поэтому ты должна быть с Аватарами. - Я не хочу этого, - хрипло проговорила Лэйк, хмуря брови и чувствуя, как все внутри нее поднимается в протесте, в неверии, в нежелании. А вместе с ним растет и горечь оттого, что жена была права. - Переменчивая и Жестокая никогда не спрашивает, чего мы хотим. Как не интересует это и Грозную. Они просто выбирают, и если выбор пал на тебя, тебе придется это делать. - Я знаю, - горько усмехнулась Лэйк, рассеяно целуя костяшки ее пальцев и чувствуя глубокую красоту рока, поднимающуюся внутри. Такую знакомую, такую долгожданную после стольких-то лет. Никогда она не говорила о том никому, потому что таким вещам не стоило быть озвученными вслух. Но Саира знала. И Найрин тоже. И еще многие, очень многие сестры, те, кто выстоял в те темные дни, те, кто выдюжил и вынес на своих плечах ту победу. Те, кто ждал все эти долгие годы. Невозможно было жить обычной жизнью и обычными радостями, мирно копать землю, сеять зерно, радоваться детям и солнцу, пасти стада и дышать полными сладкого аромата садами после того, что они пережили. Этого было НЕДОСТАТОЧНО. Сколько угодно можно было делать вид, что такое простое и тихое счастье без боли, без страха, без отчаянья было лучшим выбором, который мог сделать человек для своей жизни. Но это было не так. Потому что по-настоящему живой она чувствовала себя в другие моменты. В моменты, когда уродливая гримаса смерти смотрела прямо в ее глаза, когда от боли разрывалось сердце, когда тело стонало от немыслимой усталости. Когда была лишь цель, одна единственная рвущая жилы цель, толкающая в спину, не дающая ни на миг остановиться, гонящая вперед без компромиссов, без возможности обернуться назад и усомниться хотя бы на одно мгновение. Невозможно было жить в мире, в котором не было войны. И сколько бы Лэйк ни пыталась это делать все эти долгие-долгие годы, но только вся ее собственная природа восставала против этого. - Я в Ее руках, - хрипло пробормотала она, чувствуя поразительную нежность грозного рока, ощущая благодарность и облегчение оттого, что он наконец-то вновь на нее обрушился. – И я сделаю все, что Она прикажет мне, потому что предана лишь Ей. - Я знаю, - мягко опустила ресницы Саира. - Но я не хочу, чтобы Эрис… уходила. Ей очень хотелось сказать слово «умирала», оно так и просилось на язык, но Лэйк остановила себя. Весь мир мог верить в то, что они с Тиеной убивали себя, и ровно до тех пор, пока он верил, так и было. Но если хотя бы один человек считал, что это не так, у них могло получиться. И для этого не было нужды строить башни до неба, ворочать горы, осушать моря. Нужно были лишь совсем немного веры одного единственного живого сердца. И как оказалось, получить это было гораздо тяжелее, чем проделать все остальное. Что-то внутри нее отчаянно дрожало и билось ослепительной и прекрасной жизнью, так знакомо, так дорого, вновь и заново. И Лэйк задыхалась, чувствуя, как слезы перехватывают ее горло. Отчего так получалось? Каждый раз, когда она думала о том, что замыслила сестра, на какую немыслимую битву она вышла, все это обрушивалось на Лэйк разом: ослепительная гордость, пронзительная нежность, парализующее предвкушение величия, отчаянная надежда, страх и ожидание чуда, как в детстве, когда закрываешь глаза и загадываешь самое заветное и ждешь, ждешь, прислушиваясь к едва слышному лукавому шепоту тайны. И слезы сами лились из глаз, потому что было слишком много чувств, слишком много слепящей искренности, слишком много чистоты, такой легкой по сравнению с тем сумрачным, угрюмым и страшным миром, в котором все они обитали. Кажется, за всю свою жизнь она не плакала столько, сколько за последние месяцы. - Я не хочу отпускать ее, Саира! – покачала головой Лэйк, закрывая глаз и чувствуя, как горячие дорожки слез текут и текут по ее щеке. Пальцы жены крепче сжали ее руку, и от этого все буквально хлынуло из ее груди наружу. – Я так хочу помочь ей, Роксана! Если бы я только могла встать возле нее и грудью закрыть ее от мира всего, закрыть от всей боли и страха, от всего сопротивления и зла, которые обрушиваются на нее! Если бы я только могла защитить ее от всего этого! Но она сама идет этому навстречу, понимаешь? Ей не нужна защита, на этот раз она сама выходит на бой, сама вступает в битву, потому что иначе нельзя! И я верю, что она победит, я верю в это так сильно, как только могу верить! Но я ничего не могу сделать! Лэйк поняла, что рыдает, содрогаясь в объятиях жены, и руки Саиры гладят ее волосы, прижимая голову к своей груди. Она даже не заметила, как жена встала, обошла стол и остановилась перед ней, обнимая ее. Пальцы вцепились в ее рукава и сжимали ткань до треска, но Лэйк не могла сейчас разжать их, не могла успокоиться, хрипя, кашляя, с кровью выдирая из своего сердца всю скопившуюся там боль. - Я ничем не могу ей помочь!.. – прорыдала она, и Саира, подождав несколько мгновений, тихо заговорила: - Ты помогаешь ей, Лэйк, ты помогаешь ей, как никто. Неужели ты не видишь того? Ты даешь ей биться самой, хоть все остальные и висят у нее на ногах, не отпуская ее в эту битву. И ей приходится сражаться не только со смертью, но и с теми, кто из самых лучших побуждений не хочет позволить ей этого. А ты преданно и молча несешь ее волю, день за днем, год за годом, не задавая вопросов, не сомневаясь, не сопротивляясь, идешь туда, куда она говорит. Неужели ты думаешь, что этого мало? Если бы все, кто окружает ее, делали также, то все уже было бы закончено, ее битва была бы уже выиграна. – Саира вдруг рассмеялась, и Лэйк щекой ощутила, как родился в ее груди этот смех. – Одному я научилась у вас, проклятых огненных бхар: если одна из вас решила сражаться, нельзя вставать у нее на пути. И если ты действительно хочешь ей помочь, то не мешай ей. Доверься ей. Позволь ей вести ее бой и отойди. Это лучшее из всего, что ты сейчас можешь сделать. - Я знаю, - прошептала Лэйк, позволяя ее рукам успокоить себя, позволяя их теплу наполнить свою опустошенную и измученную душу. - Вот и хорошо, мое пламя, вот и славно. Несколько минут еще они провели вот так: Лэйк прислонилась к ее груди, вдыхая ее запах, чувствуя ее тепло, слушая стук сердца самой желанной и любимой женщины во всем мире, Саира прижимала к себе ее голову и успокаивающе перебирала пряди, целовала теплыми сухими губами в темя, и это было правильно, это было хорошо. А потом Лэйк, всхлипнув в последний раз, отстранилась и поцеловала ее ладони еще раз, благодаря за ласку. - Я возвращаюсь к войску, - тихо проговорила она, глядя жене в глаза. – Но я прошу тебя: пожалуйста, держи меня в курсе всего, что здесь происходит. Если что-то случится, что угодно, сразу же пошли ко мне кого-нибудь, хорошо? Дочерей Мани нельзя оставлять без присмотра. Нужен кто-то, кто приструнит их. - Поверь, я сделаю это с особым удовольствием, - расплылась в ничего хорошего не предвещающей улыбке Саира, вновь становясь самой собой – колючкой между лопаток, занозой в подошве, самой любимой и родной занозой на свете. Взгляд ее изменился, в нем промелькнула угроза: - И кстати, насчет «держать в курсе». Тебе, моя милая, тоже неплохо было бы научиться это делать, пока еще не поздно. Например, сообщать мне о том, что моя дочь женится, до того, как это произошло. В этом весь смысл фразы «держать в курсе», понимаешь? Лэйк не сдержала улыбки, чувствуя, как рассеивается грозовая тяжесть, нависшая над ее сердцем. - Я же уже попросила прощения за это, горлинка. Да и обстоятельства были особые. - Я не знаю, какие могут быть особые обстоятельства, которые не позволяют уведомить родную мани о свадьбе ее дочери, Лэйк дель Каэрос, - вкрадчиво проговорила Саира. – И тебе будет лучше, если в следующий раз никаких особых обстоятельств у вас не возникнет. Ты меня поняла, моя милая? - Милана, насколько я знаю, жениться не собирается, - ухмыльнулась в ответ Лэйк. - Ты, моя хорошая, хоть и умная, как все бесы бездны мхира, но в каких-то вопросах наивнее юной Способной Слышать, которую держали в изоляции двадцать лет и которая понятия не имеет, откуда берутся дети. Уж не обижайся, - ее рука сползла на хвостик на затылке Лэйк и цепко его схватила, заставив Лэйк вздернуть вверх лицо. Саира улыбалась, и во тьме ее клыки и впрямь казались острыми, как у сальвага. – Так что повторюсь, в следующий раз будь добра послать мне весточку. Иначе будут жертвы. - Я все поняла, любовь моя, - улыбнулась в ответ Лэйк, ощущая робкое счастье, проклюнувшееся зеленой весной в ее душе. – И сделаю так, как ты хочешь. - Вот и молодец, - примиряющее промурлыкала Саира, отпустила ее хвостик, коснулась невесомым поцелуем ее губ и вернулась на свое место по другую сторону стола от Лэйк. Потрясающе, кажется с годами ее бедра стали только соблазнительнее, хотя как оно вообще могло так быть? *** Держать равновесие было несложно после стольких-то лет лазания по горным склонам да карабканья по кручам, но она все равно тренировалась. Некоторые вещи никогда не отпускали, прорастая из прошлого неумолимым требованием, непреложным приказом, которому невозможно было сопротивляться, даже если ты сам ненавидел их всей душой. Сухая и безжизненная наставница Гутур, выжженная изнутри огнем своей веры, переплавившим ее в слепое орудие в руках первых, без жалости и снисхождения заставляла их заниматься этим изо дня в день, когда они были еще детьми: балансировать на пальцах одной ноги едва ли не часами, вырабатывая равновесие, узнавая возможности собственного тела, развивая их до предела. Другие Младшие Сестры терпеть ее не могли и только и делали, что стонали от ее методов обучения, но Эней молчала, сжав зубы. С нее спрос всегда был выше и во всем, и Гутур была лицом этого спроса. Сколько раз она поднимала на Эней свои блеклые безжалостные глаза и смотрела, смотрела, подмечая, как работают даже те ее мышцы, о которых сама Эней и не подозревала. И скрипучим голосом каждый раз повторяла: «Ты делаешь неправильно. Ты должна делать лучше». Что ж, она была права. Эней ненавидела все это, ненавидела всей душой, но не могла не признать правоты окружающих, когда они требовали невозможного. Если луна намеревалась стать ярче солнца, ей стоило приложить усилия. Если Эней хотела вырваться из тени своих родителей, она должна была пахать в дважды, в трижды больше других. Даже если она и не хотела превзойти их, а хотела лишь, чтобы все забыли о том, кто она. Ну что уж об этом мечтать после стольких-то лет? Пошла двадцатая минута балансирования на пальцах левой ноги, и тело начинало медленно протестующе ныть, переполняясь не выходящим наружу напряжением. Руки ее были подняты над головой и сжимали направленный острием вперед и вниз меч обратным хватом, правая нога согнута в колене и поднята как можно выше, чтобы максимально напрячь все мышцы в теле. Эней могла бы стоять так часами, застывшая и сосредоточенная, будто скала. В любом случае это было лучше, чем слоняться без делу по становищу Рощи, пытаясь найти для себя место, которого здесь не было. Да и пока она тренировалась, никто ее не трогал, уважая право на уединение. - Эней дель анай. Никто, кроме одной женщины. Этот скрипучий высокий голос невозможно было спутать ни с каким другим, и Эней до сих пор не знала, что чувствует при его звуке. Ей претил фанатизм Дочерей Мани, но она одобряла идеи, которые они продвигали. Возвращение к старым порядкам. Границы между кастами. Сакральность традиции, которая каждому определяла его место, упорядочивая мир и делая его простым и понятным. Традиции, при которой Эней была бы счастлива и уместна, а не торчала бы на виду, как вбитый в землю весенний шест. Аккуратно опустившись на стопу, она плавно завершила движение, опустила меч и неторопливо убрала его в ножны на поясе. А затем развернулась навстречу Нэруб дель Раэрн. Эта женщина утверждала, что лишена имени, и ярилась, когда кто-то произносил его, но забыть его, однажды услышав, было уже невозможно. Потому что в отличие от других Дочерей Мани, Нэруб была пламенем, собранным под тонкий хрусткий пергамент кожи, неистовым пламенем ярости, и называть ее просто Дочерью Мани или даже первой их было слишком… мелко. Глубокие морщины иссекли ее лицо, худое и костистое, с острыми чертами. Белая повязка с намалеванным на ней черным оком перетягивала ее лоб и скрывалась под плотно надвинутым белым капюшоном. А из-под побитых сединой бровей неистово горели два изумруда глаз, острые, будто ножи для мяса. Она была ниже Эней, но каждый раз под ее взглядом Эней чувствовала себя муравьем у подножия горы. - Светлого дня, старшая, - вежливо поздоровалась она, склоняя голову. С этой женщиной невозможно было держать себя непочтительно. Сухой жар ее потрескивающего взгляда сгибал перед ней любые шеи и заставлял расступаться в стороны даже самые храбрые сердца. - И тебе светлого дня, дитя. Нэруб замолчала, прожигая пламенем глаз лицо Эней. Вынуждая ее заговорить первой, и хоть это было не слишком приятно, Эней все-таки спросила: - Я могу тебе чем-то помочь, старшая? - Можешь, дитя. Проводи меня до водопада, я хочу помолиться Милосердной, а идти далеко. Не дожидаясь реакции, Нэруб медленно пошла вперед. Она даже несла себя особенно: ровно, будто стальной прут проглотила, размеренно и при этом почти что стелясь по земле. Будто плыла по воздуху, а не шагала обычными человеческими ногами. Эней пристроилась рядом с ней, стараясь смерить свои длинные шаги, чтобы не обгонять женщину, и изучающее поглядывая на нее. Не просто же так именно к ней Нэруб обратилась с просьбой. Наверное, это был предлог для того, чтобы начать разговор, который Эней совершенно не хотела начинать. Очередная попытка выяснить у нее, что намерена делать Держащая Щит теперь, когда Великая Царица отправилась к Трону Огненной, такая же бессмысленная, как просить у Богинь помощи. Потому что Эней и сама не знала об этом ничего. Осеннее солнце освещало косыми лучами укромную долину меж гор, укутанную свежестью криптомерий и беспрерывной песней свергающегося с круч водопада. Листва отяжелела на немногих лиственных деревьях, первые холодные ветра уже успели потрепать ее беспокойными ночами, когда горы безраздельно принадлежали лишь им. Золотая осеняя дымка солнца баюкала подпирающие небо верхушки криптомерий, и воздух был обманчиво теплым в лучах Роксаниного щита. Но все менялось, стоило лишь шагнуть в холодную тень, отбрасываемую скальными вершинами. Туда они и направились – по узкой тропинке прочь от становища, усыпанной мелкой гладкой галькой, что вела к водопаду и Источнику Рождения. Чаще всего ей пользовались паломники Аленны да беременные сестры становища, но в этот час народу вокруг не было ни души. Роща еще не до конца оправилась от ухода Великой Царицы, жизнь с трудом возвращалась в нее, неохотно, упираясь на каждом шагу. А может, это было всего лишь подобие жизни, обманутое, как и Эней, пустыми речами Держащей Щит. Нэруб молчала, и ее обутые в белые мягкие сапожки ноги ступали по гальке почти беззвучно, не тревожа ни единого камешка. Взгляд ее тоже был пустым и бесстрастным, не мигающим, направленным только вперед. Эней искоса поглядывала на нее, не зная, стоит ли ей первой начинать разговор или достаточно будет просто молчать, ожидая слова. Напряженная тишина призывала к молчанию, но с каждой минутой оно становилось все более неприятным. - Это место сильно изменилось, - неожиданно заговорила Дочь Мани, и Эней едва не вздрогнула от звука ее голоса, а затем настороженно взглянула на нее, ожидая продолжения. – Эта перемена так и стоит в воздухе, и если у тебя чистое сердце, ее можно ощутить, даже не будучи зрячей. – Несколько мгновений она молчала, что-то обдумывая и мелкими шажками шагая вперед, затем поглядела на Эней: - Ты чувствуешь ее, Эней дель анай? - Я не совсем понимаю, что именно ты имеешь ввиду, старшая. Траур по Великой Царице? Вместо ответа Нэруб несколько секунд смотрела на нее, а затем отвела взгляд и вновь заговорила: - Я попала сюда впервые триста шестьдесят три года назад, когда пришла получать крылья, зеленой девчонкой с переполненным восторгом сердцем. И я до сих пор помню запах, которым встретила меня Роща: чистота, древняя и густая, плотная, как мед. Здесь было тихо, здесь было чисто, само время обходило это место стороной. Здесь жила правда, по которой жили анай, закон и истина древних, неизменная на протяжении тысячелетий. Потому что таков мир вокруг нас, таково солнце над нашими головами, такова природа мира. Я поднимаю голову и вижу щит Огненной, что шагает по небу изо дня в день, из года в год, и неужели же ты думаешь, что он изменился за эти годы хоть как-то? Нет, мое дитя. Он неизменен, потому что истинен. Эней нечего было на это сказать, она лишь кивнула, соглашаясь со словами Нэруб. Для нее здесь тоже слишком многое менялось с каждым мгновением. Чересчур многое из того, что меняться не должно было. - Таков наш мир, - продолжала Дочь Мани. – И время доказывает нам это. Пусть даже в движении, повинуясь своим собственным циклам, но он остается неизменным. Солнце всегда встает на востоке и садится на западе. Весну всегда сменяет лето. Птицы улетают прочь, почувствовав холода, и возвращаются, когда пригревает солнце. Таков порядок вещей, при котором каждой вещи определено собственное место. И ты сама прекрасно видишь, какие беды приносит нарушение этого порядка. Не смертным решать, что и чем должно быть в этом мире, это давным-давно уже определено Небесными Сестрами. Когда они вмешиваются в этот закон, в мире становится темнее, и гнев Роксаны вполне заслуженно обрушивается на них. Эней вновь кивнула. Она рассуждала схожим образом, хоть никогда и не обсуждала это с другими. Слишком мало было тех, кто разделял ее мысли, слишком несвоевременным был подобный взгляд. Но разве же оттого он становился дурным? - И когда этот гнев достигает своего пика, в наш дом приходит беда. – Нэруб развела сухими руками, покрытыми старческими пятнами, но все еще цепкими и хранящими силу. – Тогда смертные одумываются и молят о снисхождении, и оно дается им, ведь Небесные Сестры милостивы. Огромное снисхождение заслужили своим подвигом на полях брани Великая Царица и Держащая Щит, заслонив своими сердцами свой народ, и им дано было право на то, чтобы восстановить все разрушенное. Но что же сейчас происходит, Эней дель анай? Скажи мне, потому что я не понимаю того. Старая обида засаднила в груди, и Эней мрачно поглядела вперед, на вновь отстроенные жилища, усыпавшие все склоны гор, раньше принадлежавших лишь тишине. - Безумие, - сухо бросила она, скрипя зубами и бросая косой взгляд на Нэруб. Эта женщина была Дочерью Мани, которые слепо следовали за Великой Царицей туда, куда та им указывала, и с ними нужно было держать ухо в остро. Но и совсем промолчать она тоже не могла. - О нет! – покачала головой Нэруб, и Эней поморщилась, ожидая долгой проповеди на тему неверия. Но зачем-то ведь она затеяла весь этот разговор, не просто же для того, чтобы обсудить, как Держащая Щит несет волю Небесных Сестер. – Не безумие, Эней дель анай. Нет, - уверенно покачала головой Нэруб. – Потому что безумие – это кара, которую насылает Небесная Мани, а покарать Саму Себя на этой грешной земле Она просто не может. Сейчас вершится закон, пусть даже мы и не понимаем сути происходящих явлений. Мир сам уравновешивает себя, чтобы вновь вернуться в состояние гармонии. И Держащая Щит лишь ускоряет его возвращение в гармоничное состояние. - Не знаю, старшая, - все-таки не сдержалась Эней, сердито покачав головой. – Я никакой гармонии не вижу. По-моему, она и впрямь сошла с ума и убивает себя. Ты уж прости, если смотрю на мир не так, как ты, но мне все видится иначе. - Потому я и хотела поговорить с тобой, дитя мое, - Нэруб вновь взглянула на нее своими острыми глазами, потянулась и тронула своей старческой рукой ее запястье. – Извиниться перед тобой. - Что? – заморгала сбитая с толку Эней, вздрагивая и невольно отшатываясь от Дочери Мани. Она очень не любила, когда ее касались, и ощущение ледяной старческой руки было неприятным. Не говоря уже о том, как поразили ее слова Нэруб. - Когда много лет вымаливаешь, тебе и открывается многое, - взгляд Нэруб на мгновение обратился внутрь себя, став далеким и тусклым. – Дочери говорят, мой голос имеет силу. И многое из того, что я говорю, люди повторяют за мной потом. Мне это не приносит ни счастья, ни радости, потому что я тоже могу ошибаться. И порой передаю эту ошибку другим. Ее слова заинтриговали Эней, и она молчала, с интересом ожидая продолжения. Что ж, эта женщина и впрямь была очень необычной, очень сильно отличающейся от остальных. Так что ее особые способности в убеждении не стали для Эней чем-то новым. Как иначе она смогла бы всего за пару десятков лет собрать столько сторонников? Богини одаривали часть Своих дочерей подобным талантом. Куда уж далеко ходить, родители Эней тоже были в их числе. Это и сгубило их, в конце концов. - Я сказала тебе недобрую вещь в ту ночь, когда мы провожали Великую Царицу. Про первых первых. Про их жажду власти. И я каюсь за те слова, Эней дель анай. Мне жаль, если они запали тебе в душу, если ты приняла их близко к сердцу, если они растревожили и без того глубокие старые раны, что есть у тебя. И за то я прошу у тебя прощения. - Ну что ты, старшая!.. – Эней неловко повела плечами, ощущая себя совершенно не в своей тарелке. Только этого не хватало: чтобы одна из этих женщин извинялась перед ней. Да и вообще, у Эней была своя голова на плечах, и она всю свою жизнь не слишком-то прислушивалась к другим людям, предпочитая жить своим умом. Что и постаралась максимально корректно объяснить Нэруб. – Ты ни в чем не виновата передо мной, старшая! И это не твое влияние, а мои собственные мысли. Я не согласна с тем, что делают первые первых, пусть эти слова не понравятся тебе. Я считаю, что всеми этими переменами они не сделали добра. Считаю, что Танец Хаоса – не наша война и не наша беда, и не нам в него лезть. Мы достаточно уже нахлебались за эти годы дурного, и стоило бы поблагодарить за победу в Великой Войне и мир с кортами, да успокоиться на этом. Это мои мысли, и я думала так задолго до того, как мы поговорили с тобой. - И это правильные мысли, дитя мое, - тепло улыбнулась ей Нэруб, глядя на нее пронзительно и удивительно нежно. – Ты очень верно смотришь на вещи, что происходят здесь, очень правильно их чувствуешь. Одна из немногих, кто вообще продолжает думать, когда все остальные лишь слепо следуют, отказавшись от своей воли. Первые первых принесли перемены – и эти перемены нарушают гармоничный цикл этого мира. Я, было, подумала, что ты отрицаешь это из-за моих слов, сказанных не вовремя и не к месту, но видишь, ты оказалась куда более категорична, чем я. - Не знаю, - неуверенно дернула плечом Эней, ощущая смятение и тяжесть в груди. – Чем еще это можно назвать, как не безумием? - Благом, - улыбнулась Нэруб, и это заставило Эней вновь удивленно вскинуть на нее глаза. – Погляди на то, что делает Великая Мани через твоих родителей, дитя мое. Что делают они. После всех этих перемен в самый темный и страшный час они сами выбирают собственную смерть, чтобы освободить дорогу Великой Мани и Ее воле, дорогу Ее новому воплощению. И пусть со стороны это выглядит безумием, но я вижу в этом проведение. Эней сморщилась, не до конца понимая, как относиться к ее словам. А Дочь Мани взглянула вперед, и взгляд ее вновь потерял четкость, сделавшись туманным и расплывчатым, как отражение полыхающего вдали грозового неба. - Все в этом мире творится по великому замыслу, и все циклы рано или поздно подходят к своему завершению. Это завершение может быть страшным, отвратительным, пугающим. Оно может казаться жестоким и несправедливым, но на самом деле в нем заключена милость. Потому что как только тучи рассеиваются, наступает новый день, и в нем нет уже места старому кошмару. Когда-то давным-давно этот кошмар обрушился на головы анай, и первые первых остановили его, заняв место, для которого и были созданы. Но вскоре они сами стали причиной нового кошмара – всего этого бессмысленного похода на Танец Хаоса. И как и положено, этот кошмар пожрет своих создателей, а на его место придут те, кто вновь принесет равновесие и обновит мир. Не так ли делает Роксана каждый год, поднимая Свой щит в самый зенит неба, чтобы утвердить Свою власть и напитать мир живительным теплом? Эней не ответила, да Нэруб и не ждала ответа. Эта женщина была непостижимой, и оттого Эней каждый раз ощущала себя неловко подле нее. Они говорили об одних и тех же вещах, но смотрели на них с разных сторон. Для Нэруб это было проведение, это была Воля Богинь, для Эней – чистое безумие. И не сказать, что она не верила в Небесных Сестер, нет, верила, как и все остальные, больше полагаясь на собственные силы. Но речь шла о ее родителях, о людях, которые должны были все сделать иначе. Не так, как они сделали, совершенно наоборот. И не только для одной единственной судьбы одного человека, но для всего племени. Потому, наверное, и впрямь не имело значения, каким словом это следовало называть. Быть может, и была какая-то справедливость в том, что сейчас время первых заканчивалось, хоть Эней и страшилась думать о том много. В мире ведь должна была быть хоть какая-то справедливость, иначе зачем он существовал? Иначе зачем ему тогда вообще нужны были Небесные Сестры? - Совсем скоро настанет день, дитя мое, когда время вернется на круги своя, - твердо проговорила Нэруб дель Раэрн, и в голосе ее была уверенная сила, к которой невозможно было не прислушиваться. - Великая Мани убьет Сама Себя и вновь возродит для закона и чистоты, и тогда мы выберем новых Великую Царицу и Держащую Щит. И они вернут старые порядки и старые законы, как тому и должно было быть все эти годы. Не будет чужаков в сакральной Роще, не будет смертей на чужой земле. Будет будущее, принадлежащее Небесным Сестрам, и небо, принадлежащее анай. - Хотела бы я увидеть эти времена, - со вздохом призналась Эней, и Нэруб подняла на нее заинтересованный взгляд. - В твоем голосе мне слышится неуверенность, - заметила она. - Да, старшая, - кивнула Эней. Они говорили по душам, как не говорила Эней ни с кем уже очень много лет, и ей хотелось искренностью ответить на искренность Дочери Мани. В конце концов, та отнеслась к Эней куда лучше, чем родная мани, и была с ней честна. А это многого стоило. – Боюсь, тех, кто думает, как мы с тобой, сейчас очень мало среди анай. Все следуют безумному плану моей мани, все превозносят ее мудрость и сакральность. И если она скажет им бросаться в пропасть, они ведь бросятся, даже не раздумывая! – это было горько, и горечь прорвалась в ее голос. Эней всегда гордилась своим народом: его стойкостью, силой, уверенностью. Но ровно также она презирала и его раболепие. – Боюсь, после ее смерти голосов безумных будет гораздо больше, чем голосов разума. - О нет, дитя мое, не думаю, что тебе стоит бояться того! – со смехом отмахнулась от ее слов Нэруб и сделала это с такой легкостью, что это даже задело Эней. – Анай всегда пойдут за Великой Мани, куда бы Она их не повела. И если Она поведет их обратно, к правде и истине прошлого, то все перемены будут забыты в один миг, вот увидишь! - Для этого Великая Мани должна явить Себя, - проворчала Эней, все еще колеблясь. – А Она не сможет этого сделать. - Почему? – удивленно заморгала Нэруб. Эней ощутила раздражение и нежелание продолжать этот разговор: слишком он был выводящим из себя, слишком трудным для нее. А может, просто слишком много лет она ни с кем вот так не говорила и просто забыла, как правильно держать себя с людьми. Нэруб дель Раэрн даже нравилась ей, по крайней мере, Эней чувствовала благодарность за то, что та уделяет ей свое время. Но ей не хотелось, чтобы Дочь Мани навязывала ей свои фанатичные взгляды на мир. Этого она от родной мани за всю жизнь нахлебалась сполна. Но женщина смотрела на нее, и до водопада они еще не дошли, так что отвечать пришлось. Не скрывая раздражения в голосе, Эней неловко пожала плечами и проговорила: - Не пойми неверно, старшая. Я верю в то, что Великая Мани сходит в тело одной из цариц кланов, чтобы стать Первой среди них. – Это было отчасти правдой, и произносить это было очень тяжело. Неужели Великая Мани была настолько равнодушна к Своим дочерям, что позволила им страдать в одиночестве? Что бросала их и пеклась лишь о благе всего народа, всего мира, забывая про благо каждой в отдельности? Потому что Держащая Щит и Великая Царица так и делали, и все эти годы Эней была наглядной демонстрацией подобного отношения. От этой мысли вновь стало горько, и Эней глубоко вздохнула, понимая, что не имеет никакого смысла подбирать слова. Потому что ей не перед кем оправдываться. Потому она вскинула голову и взглянула в глаза Нэруб дель Раэрн. – Но что перед нами за царицы сейчас? По-настоящему достойная среди них Руфь, но и она, не думая и не рассуждая, идет туда, куда приказывает ей Держащая Щит. Ее никто не выберет, за нее никто не будет голосовать. Лэйк и Магара сцепятся друг с другом за звание первой и будут рвать Аруэ из стороны в сторону, пока она не отдаст свой голос одной из них. И тогда все это продолжится – они желают войны, как желает войны и Держащая Щит. Потому не будет никакого чуда, не будет возврата к прошлому. Будет все та же глупость и то же безумие, то же тупое щелканье волка по носу с надеждой на то, что он не разорвет в ответ. Мне жаль, но это так. Несколько мгновений Нэруб смотрела на нее, а затем вдруг вновь улыбнулась, и на этот раз отчего-то Эней ощутила надежду, глядя на эту улыбку. - Ты слышала когда-нибудь, как стала Великой Царицей первая этого имени, Альтара дель анай? - Если я правильно помню, когда общность распалась на кланы, началась война. И спустя несколько десятков лет для ее прекращения царицами кланов было принято решение избрать промеж них первую, которая будет нести волю народа. Тут Эней могла собой гордиться: история кланов всегда нравилась ей. Да, многие считали ее весьма занудной и бессмысленной для изучения вещью, но она так не считала. Сбереженная память народа позволяла не повторять ошибок, делать выводы из собственных провалов, строить лучшее будущее с учетом самых неблагоприятных вариантов развития событий. Почему первые этого не делали, Эней понятия не имела. Ведь гораздо проще было воспользоваться уже готовым ответом на один и тот же вопрос, чем во второй раз искать его потом и кровью. - Хорошо, но не совсем верно, - покачала головой Нэруб дель Раэрн. – Альтару не избрали среди других цариц, потому что она и царицей не была на самом деле. Она была посланницей Небесных Сестер – Жрицей, голосом которой заговорила Великая Мани. Она явилась на поле брани, где сражались Багдара дель Лаэрт и Ритам дель Раэрн, она воссияла небесным светом, она обратилась к войскам, напомнив им об их великой судьбе и общем происхождении, и воины опустили оружие, отказавшись сражаться. А уж царицей ее записали позже, аккурат после ее смерти, когда нужно было избрать новую Великую Царицу, чтобы поддерживать стабильность и мир, и естественно, что царицы избрали ее промеж себя, чтобы подтвердить свое право на ее участь, – усмехнулась Нэруб. – Великая Мани являет Себя так, как Ей того хочется, дитя мое. И в этот раз Она тоже может прийти откровением неба, и тогда никакой закон людей не сможет Ей противиться. Ведь Она превыше законов. - Я не слышала такой версии, - нахмурила брови Эней. - Конечно, - кивнула та. – Потому что ты никогда не была в царских архивах, не так ли? В той части, которую хранят Способные Слышать и Жрицы, не открывая никому, кроме первых. - Не была, - признала Эней. Рощу Великой Мани вместе со всем, что в ней было, сожгли онды в конце Великой Войны. И архивы тоже погибли в пламени, к глубокому ее сожалению. - Моя дочь – Жрица Артрены, она открыла мне многое, когда свет Великой Мани снизошел на нее. – Нэруб взглянула в глаза Эней, и та вновь вздрогнула от интенсивности ее взгляда. - Все, что мы знаем о нашем мире, - неправда, Эней дель анай. И если захочешь, я расскажу тебе об этом. Она колебалась не дольше мгновения. Слишком притягательна была тайна, да и не было ей здесь никакого места и никакого иного дела до тех пор, пока Натар не уведет отряд рудознатцев обратно в горы. - Почту за честь, старшая, - склонила голову Эней, чувствуя странную благодарность этой неистовой женщине. Впервые за долгие годы сердце ее было спокойно, и за одно это стоило падать ей под ноги. - Вот и хорошо, дитя мое, - прикрывая глаза, мирно улыбнулась Дочь Мани. – Вот и хорошо.