Танец Хаоса. Одинокие тропы

В маленьком камине потрескивал огонь, наполняя комнату уютом, смолистым запахом бревен, тихим треском коры, которую жадно облизывали рыжие языки пламени. Большой роскошью было это – позволить себе жечь дрова посреди бесплодной степи, где не росло ни единого куста или веточки. Едва ли не единственной роскошью, которую мог позволить себе разве что королевский дом Бреготта да немногие из высших сановников. И сейчас, глядя на это пламя, Гаярвион впервые в жизни понимала, почему это так. Остальные помещения дворца топились каменным углем, которого в Хмурых Землях было навалом. История с кровью, так глубоко пропитавшей землю Пограничья, что она стала бесплодной, была, несомненно, самой яркой метафорой произошедших в древности событий, но всего лишь метафорой. На самом деле летописи сообщали, что на этом месте впервые был применен Огонь Глубин – вещество, изобретенное кем-то из прихлебателей Врага, неимоверно горючее и практически неуязвимое. После Последней Битвы, в которой Крон был повержен Ирантиром, Эльфийские Сады, что раньше росли на этом месте, горели еще десять долгих лет. И когда пламя все-таки отступило, вместо него осталось лишь пепелище, которое со временем восточные ветра засыпали пылью с Островерхих гор. А все то, что сгорело здесь, образовало слой угля, который спустя долгие годы обнаружили Копатели рва и начали использовать для отопления своих жилищ. Жизнь всегда брала верх над смертью, неунывающая, неутомимая труженица, отказывающаяся опускать руки и всегда изыскивающая способ для того, чтобы дать рост любому стремлению. Сейчас Гаярвион ощущала это особенно остро. А себя она ощущала легкой и совершенно пустой, будто все ее кости вдруг стали полыми, а мясо высохло на них, обратившись прахом. И ничего не осталось от прошлого, от былой Гаярвион, какой она покидала эту крепость девять дней тому назад. Будто поминки по самой себе, мелькнула в голове странная мысль. Она ведь и впрямь вернулась оттуда, откуда возврата не было, и страх сгорел там, на последнем рубеже, в тот самый миг, когда она окончательно и бесповоротно сдалась, согласившись покончить с собой. И спасение тоже пришло в тот миг. Напитанные влагой волосы были удивительно шелковистыми сейчас, тяжелыми, спадающими волной на плечи, завернутые в теплый махровый халат. И тело под ним чувствовалось таким чистым, таким хрустким и дышащим, будто и не грязь она с себя смыла, а верхний слой кожи сняла. Странное это было чувство: оттирать собственную спину щеткой, сидя в раскалено горячей воде после девяти дней в грязи и пыли. Такое простое и совершенно незатейливое удовольствие, какого она и не замечала никогда до этого. А теперь вот ощутила и прожила совершенно иначе. Все казалось мелким сейчас. А еще – чрезвычайно важным. Как важны капли весеннего дождя, смывающие зимнюю пыль и усталость с оконного стекла. Как важно тихое перешептывание ночного леса над головой и пряный запах степей в полдень, когда истомленная солнцем земля изнемогает в опьянении собственной зрелости. Гаярвион молчала, переполненная тишиной, впервые в жизни переживая все эти крохотные мелочи целиком и полностью, без остатка, выпивая их, жадно, горстями, будто ледяную ключевую воду. И совершенно не хотела думать о том, что произойдет завтра, когда этот самый бесконечно длящийся миг закончится. Она сидела в кресле возле камина, обернутая поверх халата еще и в теплый плед, грея в руках чашу с подогретым вином и пряностями, наблюдая за тем, как приглушенный свет свечей ложится россыпью золотой пыли на все вокруг. На ее рабочий стол перед окном, за которым лежала черная, будто смоль, ночь. На застекленные шкафы, хранящие в своем нутре карты Хмурых Земель, свернутые в тугие рулоны. На катану праматери Навайин, висящую на стене и хищно поблескивающую острым краем закалки на фоне почти черной полосы самого клинка. Катана была обращена лезвием вверх и покоилась на двух штырях на уровне пояса, чтобы схватить, как только возникнет нужда, пусть это меч был больше украшением, чем оружием. Но в землях войны и борьбы оружие принято было вешать на уровне пояса, и здесь она висела также. Гаярвион поняла, что смотрит на нее, не отрываясь, не в силах отвести взгляда. Девять дней назад она молила здесь о помощи, полируя клинок и обращая все свои мысли к праматери. Молила о том, чтобы Милану убрали из ее жизни, о том, чтобы отец начал уважать ее и прислушиваться к ее решениям, о том, чтобы в Бреготте настал мир. И все это время злилась, кипя от негодования и изо всех сил делая вид, что она спокойна и совершенно уравновешена. А ведь знала, что нельзя дотрагиваться до катаны праматери, будучи в состоянии гнева, что не принесет это добра. Закон шатара, которому подчинялся мир, требовал равноценности, потому в Бреготте прекрасно знали: нельзя полировать клинок в порыве ярости, обречешь себя и свой род на беды. И королевского рода это касалось в той же степени, что и всех остальных, шатара не делала исключений. Праматерь Магавин в порыве ярости отправила своего младшего сына Брегана в Хмурые Земли, не приняв его помолвку с Танайей из дома Лэйн, и он пал в битве с предводителем гвиров Джаогом Кровавые Руки в бесплодной попытке заслужить ее прощение. Ее внучка Бранвион, узнавшая об измене мужа, задумала отравить свою соперницу, что привело к затяжной Войне Домов, когда Дом Эрахир оказался на самой грани краха и сохранил свою власть только благодаря безоговорочной поддержке Дома Суон. А Келения Эрахир, бабка самой Гаярвион, по преданию полировала меч перед битвой у Красного Брода, когда отчаявшийся и потерявший разум в желании отбить Остол Минтиль король Бернард, восемнадцатый своего имени, бросил все силы против десятикратно превосходящей силы противника и потерпел сокрушительное поражение, стоившее ему жизни. Его сын и отец Гаярвион заразился от отца огнем и упорством в желании вернуть ранее принадлежавшие людям форпосты, но начал с другой стороны, отбив Вернон Валитэ. Но Остол Минтиль ему, как и отцу, так и не дался. Что ж, возможно в этом была вина Гаярвион, в ярости молившейся о величии и милости для своего народа. И не вернись она с той стороны смерти, сейчас бы натерла волосы пеплом и приняла обеты публичного покаяния и чистоты до тех пор, пока угроза границам ее родного края не будет снята. Но она вернулась, и внутри нее в этот самый миг царила лишь блаженная пустота, напряженная, будто готовая сорваться с тетивы стрела. Пустота, которой было слишком много для нее одной, и в которой она была не одна. Потому что там же, рядом с ее собственным сердцем, рядом с ее собственными чувствами, теперь был и кто-то еще. И Гаярвион не требовалось смотреть на этого кого-то, чтобы знать, о чем он думает сейчас. Она. Она устала, вымотанная до предела исцелением, которое провела сама себе, позволив зверю срастить разорванные мышцы и снять воспаление. Но при этом ее неплохо взбодрила горячая ванна и крепкое бренди, которого она выпила больше необходимого, но которое совершенно не брало ее сейчас, будто ключевая вода. Она старалась выглядеть невозмутимой и насмешливой с окружающими и становилась по-настоящему нежной и заботливой, когда речь заходила о Спутнице Хэлле и том, что она сделала для того, чтобы спасти им жизни. Но когда она смотрела на Гаярвион, все ее существо сжималось в одну раскаленную, болезненно наслаждающуюся стальную иглу, такую острую, что смотреть в ответ было больно. А еще она так и не объяснила, почему Гаярвион теперь чувствовала ее внутри самой себя. Ты сама прекрасно это знаешь, хоть и не понимаешь, как так получилось. Мать Мегара, она же женщина! Что же я делаю? Голова у Гаярвион кружилась, но на этот раз не от вина. Что ж, она была из рода степных орлов Эрахир, наследницей великого Бреготта и третьей в истории, кто возвратился из-за Черной Стены. И раз уж так, разве стоило бояться смотреть в глаза одной единственной женщине? Разве стоило бояться того, что прямо сейчас эта женщина билась у нее в груди рядом с ее собственным сердцем, зная о ней теперь без преувеличения все? Эта мысль показалась настолько смешной, что Гаярвион негромко хмыкнула, качнув головой, и наместник Гельден прервался на полуслове. - Ваше высочество? Он смотрел на нее глазами, полными благоговейного трепета, и это было выражение, которого Гаярвион и представить себе не могла на лице человека, подобного наместнику. Лорда Гельдена Одана она знала с детства. Он был старым воякой, большую часть жизни провел во рве или седле вместе со своими солдатами и повидал такого, что волосы его окрасились в пепел, когда дети еще недостаточно повзрослели, чтобы взяться за меч. Верой лорда Гельдена было лезвие меча, молитвой – предсмертные хрипы врага. Он был предан ее отцу, будто старый пес, не признававший никакого другого хозяина, а к ней самой относился с почтительным уважением, в детстве – насмешливым, позже – заслуженным. Но сейчас он смотрел на нее, как на живое божество, сошедшее в грешный людской мир, чтобы нести справедливость. И отчего-то Гаярвион не испытывала по этому поводу ровным счетом никаких чувств. - Продолжайте, пожалуйста, милорд, - попросила она, перекатывая чашу между пальцами и разглядывая его в упор. Странно, она и не замечала, как сильно он постарел. Морщины избороздили все лицо, будто пашню по весне, седые волосы поредели, оголив розовую кожу головы под ними, узловатые пальцы напоминали ветви старого кряжистого дуба. Но когда он смотрел на нее, его спина распрямлялась, и в глазах вспыхивало пламя, какого она отродясь не видывала, даже когда он смотрел на ее отца. Под ее взглядом лорд Гельден смешался и торопливо кивнул, опуская глаза к листкам в своих руках, которые беспрерывно мял и теребил от волнения. И поволноваться там действительно было от чего, если бы Гаярвион еще помнила, как это делать. - По последним донесениям на призыв милорда Антира откликнулись Дома Суон, Эвион, Айягел, Матавир и их клятвенники. От Дома Кавелат не слышно ни слова, они выжидают, ваше высочество. Дома Гведар, Лэйн и Найдал продолжают поддерживать Дом Эрахир. - Это хорошо, мой друг, - кивнула Гаярвион, постаравшись улыбнуться ему со всей возможной теплотой. На самом деле ситуация была катастрофической, но сейчас ей не было до того дела. Все эти дрязги казались такими незначительными по сравнению с тем, что она пережила за последнюю неделю. По сравнению с тем, что только ждало их всех в грядущие дни. – Разошлите им весть о моем возвращении. Но не с птицами, которые двигаются чересчур медленно. Мне нужны ведуны, способные построить переход через пространство. Пусть сегодня же разнесут весть о моем возращении по всем первым Домам. Остальных уведомьте птицами. - Конечно, ваше высочество, - склонил голову наместник. Он и впрямь находился под сильным впечатлением, раз не стал спорить. Обычно лорд Гельден воротил нос от ведунов и плевался при одном только упоминании об их силе. Гаярвион отхлебнула из своей чаши глоток пряного обжигающего вина, пряча глаза за приспущенными ресницами. Она чувствовала, как дышит Милана совсем рядом с ней, чувствовала это внутри самой себя. Как она развалилась в кресле, приложив ладонь к лицу, потирая кончиками пальцев подбородок и внимательно наблюдая за ней своими разноцветными глазами, прислушиваясь к тому, о чем они говорят. Рядом с ней ерзала на стуле Ниити Бахтум, глава отряда Копателей, что нашли их с Миланой, не зная от смущения, куда девать руки и глаза. Стоял здесь же и Первый Жрец Вернон Валитэ Дарел, могучий мужчина в черном балахоне, больше похожий на кузнеца или коновала, чем на отца церкви. И начальник стражи самой Гаярвион, Магдан Амавин, как всегда гладко выбритый, подтянутый и стройный, совершенно невозмутимый человек, которого не могло вывести из себя ничто, но возвращение Гаярвион из Черной Страны потрясло до слез. Все они были здесь, и все они смотрели на нее во все глаза, но Гаярвион казалось, что кроме них с Миланой здесь не осталось больше ни одного человека. - Что со рвом? Какова обстановка? – уточнила она, отнимая чашу от губ и поднимая взгляд на лорда Гельдена. - В Новом Рукаве они продвинулись до семнадцатого участка, но там остановились, и все это – стараниями отряда лорда Гведара. Солдаты поначалу не понимали, почему наступление замедлилось само собой. Сами знаете, ваше высочество, в Новом Рукаве народу меньше, чем в Старом, патрулируют его реже за ненадобностью. Они потому так быстро и прошли, сметая все заставы. – Лорд Гельден поморщился, ему не слишком-то нравилось докладывать о собственных ошибках. – Я выслал навстречу отряд, но он не успел бы подойти, коли дермаков не задержали бы люди лорда Гведара. Он трепал им тылы до тех пор, пока не выманил в угольные шахты в Новом Рукаве. В конце концов, его взяли, конечно, но если бы он не дал нам время, все было бы гораздо хуже. Сейчас обстановка в Новом Рукаве стабилизировалась, мы зачищаем шахты. Думаю, за пару дней управимся. - А что сам лорд Гренел? – Гаярвион взглянула на Черного Жреца Дарела. – Как его самочувствие? - Мои люди исцелили его, но он очень слаб, ваше высочество, - голос у Дарела был под стать внешности: глубокий и низкий, раскатистый, густой, как его аккуратно подстриженная соломенная борода. Его серые, всегда спокойные глаза сейчас светились от благоговения, когда он смотрел на Гаярвион, будто он не мог поверить в то, что видит. – Его сын сейчас с ним. Лорд Гренел рвался увидеть вас, но мы не позволили ему подняться на ноги. Рана была слишком тяжелой, успела загноиться, пока его тащили бардуги. Он чудом справился. - Громовержец не оставил нас, - склонила голову Гаярвион. – Передайте лорду Гренелу мое глубокое почтение и благодарность за все, что он сделал ради защиты Бреготта. Корона не забудет его верности и стойкости. - Как прикажете, ваше высочество, - Дарел поклонился ей куда ниже, чем было положено ему по сану. - Как и ваше, госпожа Бахтум, - Гаярвион перевела взгляд на беловолосую гномиху, и та вздрогнула, резко выпрямляя спину и застывая с широко распахнутыми глазами. Кажется, отсутствие рва мигом лишило ее уверенности, потому что там, во тьме Хмурых Земель, гномиха не слишком церемонилась с ней и молодым Айреном Гведаром, называя их чуть ли не по имени и обращаясь весьма панибратски. А как только оказалась в стенах Вернон Валитэ, будто воды в рот набрала, намертво схлопнув челюсти и выпучив свои красные глаза то ли от испуга, то ли от удивления – этого Гаярвион сказать бы не смогла. Только одну женщину она чувствовала и могла прочитать, только одну знала. И от этого голова кружилась, будто безумная. Сфокусировав взгляд на гномихе, Гаярвион продолжила: - Корона обязана вам, я лично обязана вам жизнью, и я не забуду этого, можете быть уверены. - Да ну что вы, ваше высочество. Это мой долг, долг нас всех… - вяло забормотала гномиха что-то в ответ, опуская глаза и сгорбливая плечи. Щеки у нее покраснели, руки сжались в замок на коленях. - Я успела заметить кое-что, когда вы сражались с захватившими меня бардугами и стахами, - продолжила Гаярвион, ощущая абсолютный покой и при этом – предельную обостренную концентрацию во всем теле. И не только в ее собственном. - Что-то хлопало и вспыхивало в ваших руках. Что это было? - Ох, это… - гномиха еще сильнее сконфузилась, а потом полезла в пристегнутый к поясу чехол. Она все еще была одета в коричневую заляпанную форму Копателей, хоть свой кожаный плащ все-таки сняла. На глазах у Гаярвион из чехла, больше всего смахивающего на держатель для топора, гномиха извлекла какое-то странное изогнутое приспособление и продемонстрировала его всем присутствующим, покрутив им в воздухе. Гаярвион успела разглядеть металлическую трубку, к которой была приделана рукоять, грубо вырезанная из дерева. – Это – пугач. Мое изобретение, - с гордостью улыбнулась она, сверкнув дыркой на месте правого верхнего клыка. – Его по-всякому можно использовать. Можно разноцветный дым из него пускать, чтобы на большом расстоянии сигнал подать, можно еще зарядить мелкими камнями или кусочками металла и на близком расстоянии пулять из него по дермакам. Штука действенная, бьет наповал. Только заряжается он долго, и я еще не придумала, как сделать, чтобы побыстрее было. – Ее белоснежные брови сошлись к переносице, и гномиха озабоченно поглядела на приспособление в своих руках. - Этот пугач – что-то вроде арбалета? – Магдан Амавин с интересом подался вперед, разглядывая конструкцию в руках гномихи. Он всегда был слегка помешан на оружии, оно было единственной вещью, что заставляла его по-настоящему увлекаться. Не раз и не два Гаярвион слышала, как он распалялся, споря с другими стражниками по поводу преимуществ короткого составного лука над длинным или мечей разной формы, и его голос становился достаточно громким, чтобы проникать через толстое дерево дверей в ее покоях. - Да, принцип тот же, только стреляет не стрелой, а всем, что под рукой есть, - с охоткой отозвалась гномиха, передавая пугач ему в руки. – Вот сюда надо засыпать горючки, а сюда вот – то, чем заряжаешь его. И потом нажать на крючок вот тут. - Там пружина? – прищурился Амавин, поднося приспособление почти что к самым глазам. Гномиха восхищенно посмотрела на него и подтвердила. - Ага. Пружина. А у вас голова хорошо варит, милорд, если мне позволено сказать. Любите взрывы? До нее от Миланы докатился тщательно сдерживаемый золотой смех, и Гаярвион с трудом сдержала улыбку, одновременно с этим в который раз уже переживая удивление. Как это могло быть? Почему это вообще происходило? И почему Милана так и не объяснила ей, что это такое? Хоть и прекрасно это знала. Гаярвион кашлянула, привлекая к себе внимание, и лицо гномихи опять вытянулось, а глаза округлились и теперь опасливо поблескивали, не мигая глядя на нее. Будто у совенка, выглядывающего из дупла, подумалось ей. - Этот пугач – полезная вещь, госпожа Бахтум. Я видела его в действии и могу подтвердить это. К тому же, как я вижу, он весьма заинтересовал начальника моей стражи. - Да, ваше высочество, весьма занятная вещь, - пробормотал Амавин, поднося пугач к глазу и вглядываясь в пустую трубку с одной его стороны. - Это изобретение должно служить для победы над Врагом, для чего и было создано. Потому я назначаю вас, госпожа Бахтум, первым изобретателем Бреготта. – Глаза гномихи вылезли из орбит еще дальше, хоть казалось, что такого быть просто не могло. Гаярвион сразу все решила для себя, как только пришла в себя на руках Миланы и увидела развороченные тела стахов на земле. Гномы слыли лучшими кузнецами и настоящими колдунами по части механизмов, но очень неохотно и редко делились своими тайнами с обитателями наземного мира, а если и делали это, то за баснословные суммы. И если эта женщина по каким-то своим причинам служила в сообществе Копателей Бреготта, то не прибрать ее и ее изобретение к рукам было бы верхом глупости. Потому Гаярвион продолжила, подмечая, как от изумления вытягиваются лица окружающих. – Вы получите собственное здание здесь, в Вернон Валитэ, в котором сможете производить пугачи в большом количестве и заниматься дальнейшими исследованиями. Я отряжу для вас смекалистых помощников, дам доступ к ресурсам и назначу большую плату за ваши услуги. Как скоро вы сможете изготовить первую сотню пугачей? Гномиха напротив нее шумно сглотнула, остановившимся взглядом красных глаз вперившись в Гаярвион, а затем вдруг заерзала и забормотала очень-очень быстро чересчур высоким голосом на одной ноте: - Ваше высочество, это очень щедрое предложение, и мне очень хочется его принять и сделать все это для вас, я вообще об этом мечтала всю жизнь, только этого и хотела, чтобы сделать что-то хорошее для других людей, вот просто так, а уж если еще и взрывать надо, то вдвойне… - она на мгновение прервалась, чтобы сделать громкий вдох, а затем выпалила: … но вы же знаете законы моего рода, я не могу служить никакой стране, кроме Рудного Стяга, не могу изобретать ни для кого, кроме гномов, то есть если я наемница, то на меня уже косо смотрят, потому что я не дома тружусь, а уж если я где-то стану для других людей что-то делать, то мне вообще конец, стоит только домой сунуться! Она вновь шумно вдохнула, набирая полную грудь воздуха, чтобы продолжить, и Гаярвион воспользовалась этой паузой, чтобы проговорить: - Я слышала об этом законе и уважаю волю правителей Рудного Стяга. Бреготт всегда был в союзе с подгорными королевствами, на протяжении тысяч лет мы торговали, сотрудничали и поддерживали друг друга в трудные минуты, благодаря чему сумели успешно противостоять Врагу. На самом деле все эти годы гномы всеми правдами и неправдами выжимали для себя самые низкие цены и выгодные условия, и очень много раз Бреготту приходилось позорно ужимать собственные интересы ради сохранения помощи со стороны гномов. Но в последние месяцы обстановка несколько поменялась. Гномы развязали войну за восточные предгорья Латайи, которую резко осудил Совет государств в Шардане. Эльфы с мелонской помощью открыто выступили с поддержкой ильтонцев, и согласие Бреготта на эту авантюру было куплено очень заманчивыми ценами на руду, которую Мелония согласилась торговать дешевле, чем предлагал Рудный Стяг. Вряд ли все это понравилось Фриззу Гранитному Кулаку. Человеческие государства не слишком охотно покупали руду по баснословным ценам, многие только и ждали иных предложений. А вот хлеб гномы покупали у ильтонцев и бернардинцев – больше брать было неоткуда. После начала войны - так и вовсе только у бернардинцев, потому что, как сообщали ее агенты, Латайя разорвала все торговые сделки. Так что Гаярвион могла поторговаться за одну единственную гномиху, что изобрела взрывающуюся трубку, а последние десять лет и так служила Бреготту, пусть и в составе наемнической бригады, ну и что с того? Да и с ней самой тоже поторговаться стоило, кажется, гномы только такой язык и понимали вообще. Так что Гаярвион улыбнулась застывшей с вытаращенными глазами гномихе и продолжила: - Вы видите, госпожа Бахтум, какие времена нынче настали. Сейчас как никогда нам нужно единство, чтобы противостоять общей угрозе, и я полагаю, что его величество Фризз прислушается к доводам рассудка. К тому же, в его краях достаточно смекалистых изобретателей и кузнецов, способных создать любую диковинку. А вот наш народ Громовержец наделил талантами, лежащими в других областях. Потому здесь ваше изобретение может стать единственным в своем роде, и я обещаю вам всецелую поддержку короны в ваших грядущих исследованиях, госпожа Бахтум. Степной Орел помнит все, так говорят о моем Доме, и это правда. И вновь ее омыло теплой сладостной волной гордости и нежности, что докатилась по связи со стороны Миланы. Чувство это было таким сильным, что Гаярвион чудом сдержала вздох. Чего уж точно не стоило говорить окружающим о ней, так вот этого. Да, Милана каким-то чудом проникла в самое ее сердце, но это не должно было стать достоянием гласности. Некоторые чудеса должны были принадлежать лишь двоим, иначе они переставали быть чудесами. Тем более, она сама еще не до конца разобралась с тем, что чувствует, и не решила еще, что делать с этим дальше. А гномиха услышала в ее словах ровно то, на что Гаярвион и рассчитывала. Гномы славились родовитостью – бесконечным восхвалением своей семьи и ее достижений и ревностно охраняли имя рода от любых посягательств извне. Гаярвион слышала о родах кузнецов, родах землекопов, рудознатцев, ювелиров, иногда – о школах, объединяющих целый сонм мастеров под одной крышей. Но она ни разу не слышала об отдельных представителях этих родов, которые бы совершали те или иные открытия или изобретения. Все, что создавалось гномами, принадлежало родам, общине, стране, а не отдельным гномам, претворившим это в жизнь. И в Рудном Стяге Ниити Бахтум была бы лишь еще одной представительницей неизмеримо талантливого и почитаемого рода, пользуясь всеми почестями и привилегиями, которые давала принадлежность к нему. Но всего лишь одной из. А в Бреготте она могла сделать себе имя, которое загремело бы повсюду, и она прекрасно знала это, наверное, потому и пошла в Копатели. Недаром глаза у нее засветились, недаром она подалась вперед, едва не опрокидываясь со своего стула и во все глаза глядя на Гаярвион. - Я не тороплю вас с решением, госпожа Бахтум, у вас есть время подумать. Но я очень прошу вас не медлить. Вы не понаслышке знаете, в каком положении все мы оказались в эти дни. Кьяр Гивир вот-вот падет, и любая помощь, которую мы можем оказать нашим войскам, бесценна. - Я подумаю, ваше высочество, - пробормотала гномиха заплетающимся языком, не сводя с Гаярвион восторженных глаз. Поразительно! Ее, в отличие от всех остальных, привело в восхищение вовсе не то, что наследница трона Бреготта умудрилась вернуться из-за той стороны смерти. Гномы оставались гномами, даже когда изо всех сил пытались ими не быть. И в этом крылась ирония, которую Гаярвион намеревалась придержать при себе. Она подняла голову, оглядывая окружающих, и взгляды всех обратились к ней. И даже правильно было, что сейчас она предстала перед ними не в золоте и шелках, а в обычном махровом халате с мокрыми после мытья волосами. Они должны были видеть чудо и знать, что это чудо – реально, что оно – среди них, а не где-то далеко, недостижимое и невозможное. Они должны были видеть торжество самого невообразимого сейчас и в ней, чтобы предаться ей, как своей королеве, и идти за ней, хоть в саму бездну мхира, коли она позовет. И они смотрели на нее так, переполненные восторгом и удивлением, пребывающие в смятении оттого, что неосуществимое осуществилось. Это и называлось – хаянэ, неостановимая сила Марн, что горела в чьем-то сердце, разрушая все возможные и невозможные преграды. Таким был отец Гаярвион, и она горько-горько плакала внутри самой себя по нему и той потере, что понес Бреготт с его гибелью. Но ровно также она готова была заменить собой его для всех этих людей, если это могло вселить в их сердца веру и позволить им выстоять. И, кажется, у нее получилось. … Крепостной двор освещали алые точки факелов, и в воздухе вместе с вездесущим сухим запахом бурой пыли с востока разливалась тревога. Не слышно было ни людского смеха из караулок, ни голосов переговаривающихся часовых, ни отдаленного пения и музыки откуда-то со стороны жилых секторов крепости, где в казармы солдаты нет-нет да и протаскивали с собой что-нибудь из музыкальных инструментов. Давящая тишина стояла над крепостью, и ветер завывал в щелях древних стен, трепля знамена и неся с собой еще одну мрачную ночь перед лицом неминуемого вторжения. Гаярвион первой вышла из перехода на слабых, дрожащих ногах, опустошенная и одновременно с этим переполненная всем произошедшим до предела, вышла и остановилась на таких знакомых камнях, оборачиваясь вокруг и не веря, что вновь оказалась в этих стенах. Глядя на них, как впервые. Следом за ней из прохода вышли молодой лорд Айрен и Копатель по имени Ньяван Шифу, которые тащили под руки бездыханного лорда Гренела Гведара. Им в спину едва не ткнулась носом беловолосая гномиха и ее мрачноватый соплеменник с грязными черными патлами, не сводящий потрясенного взгляда с Гаярвион и без конца бормочущий едва слышные проклятия. Последней выступила Милана, вынося на руках крохотную, почти детскую фигурку Спутницы Хэллы Натиф, женщины, что все силы свои отдала, чтобы вытащить их из западни. Стоило Милане ступить на плиты мощения, как проход за ее спиной захлопнулся, а голова ведьмы запрокинулась. Она потеряла сознание, но она вывела их всех из Хмурых Земель, и Гаярвион намеревалась вознаградить ее за это. - Кто там? – прозвучал оклик часового со стены, что заметил движение на плацу, и в его голосе Гаярвион услышала страх. – Отзовись! Или буду стрелять! - И убьешь свою надежду! – крикнул в ответ лорд Айрен, взглянув из темноты на Гаярвион. В его глазах тоже плескалось почтение и почти суеверный ужас, когда он смотрел на нее. Даже несмотря на то, что он тоже был среди тех, кто спас ее от неминуемой гибели. Возвысив голос, он крикнул громче, так, что звук породил эхо и отправился гулять по глухим и мрачным закоулкам крепости Вернон Валитэ. – Возрадуйся, Бреготт! Наследница вернулась из-за Черной Стены! Вернулась живой! - Что? - Но этого не может быть! - Проклятье, кто это там? Послышался торопливый топот сапог по камням, и какой-то солдат выскочил к ним из темноты, едва не врезавшись в Гаярвион. Увидев ее, он вдруг охнул, оступился и упал на колени, врезавшись прямо в твердые каменные плиты. Только, кажется, даже и не заметил того. Глаза его были широко распахнуты, и в них плескалось что-то неназываемое, что-то такое огромное и чистое, чему, наверное, не было имени в человеческом языке. Кроме одного. - Хаянэ, - едва слышно прошептал солдат, а потом крикнул во всю глотку срывающимся голосом, и слезы заискрились в его глазах: - Хаянэ! Она вернулась! Она вернулась! Тихо потрескивали дрова в камине – роскошь, которой теперь Гаярвион знала цену. И твердо решила для себя прекратить подвоз дров для нужд короны. Люди вокруг нее обходились углем, могла им обойтись и она. А повозки сгодились бы и для более важных вещей. Смотрели на нее с восхищением все собравшиеся, смотрели, как на невиданное чудо, как на невозможность, внезапно представшую перед ними во плоти. Что ж, Гаярвион прекрасно понимала их. Сама она тоже переживала сейчас кое-что невозможное, кое-что совершенно неописуемое, но тем не менее, вполне реально развертывающееся прямо сейчас прямо в ее груди. Сердцебиение усилилось, она волновалась и знала это. И Милана тоже об этом знала, теперь Гаярвион ничего не могла укрыть от нее. Быть может, таковым было свойство присяги Аватарам? Не глупи, ты ведь им не присягала! И они тут совершенно не при чем. А я должна знать. Мысли слишком теснились в ее голове, слишком сбивались. Хотя бы за это стоило благодарить Мать Мегару – ее мысли все еще принадлежали только ей одной, и никто кроме нее не мог их слышать. Вскинув голову, она проговорила, чувствуя, как волнение подкатывает к горлу, но продолжая контролировать свое лицо и тело так, чтобы никому постороннему это не было видно: - Лорд Гельден, к утру я хотела бы получить от вас подробный отчет о происходящем во рве и на восточной границе у Кьяр Гивира. К тому моменту все Дома первой величины должны быть поставлены в известность о том, что я жива, цела и намерена отбить удар, направленный врагом на наши земли. Эльгару Антиру к вышеперечисленному добавьте также благодарность за проявленное мужество в час беды от имени короны. – О, с какой радостью она надавала бы этому наглому мальчишке затрещин, а его матери – отборных плетей за то, на что она едва не обрекла страну. Его матери – особенно, потому что это была ее идея, Гаярвион знала это совершенно точно. Ее ожгло изнутри при мысли о том, что Милана находится прямо здесь, в ее комнате, в ее груди. Милана, которая с Дэлайей… Гаярвион силой заставила себя перестать думать об этом. – Госпожа Бахтум, жду вашего решения как можно скорее. Остальных я награжу завтра, как только смогу увидеться с ними. На сегодня все, господа, благодарю вас за помощь и разрешаю удалиться. - Да, ваше высочество, - забубнили все они на разные голоса, кланяясь и начиная пятиться к двери. Гномиха рванулась к ней почти что бегом, бешеными глазами оглядываясь через плечо, будто за ней кто-то гнался. Поднялась и Милана, и до Гаярвион по связи между ними донеслось ее разочарование. И вновь сердце спрыгнуло, будто бешеная лошадь, колотя ее изнутри по ребрам. - Спутница Милана, задержитесь, пожалуйста, - официальным тоном приказала Гаярвион. – Я хотела бы с вами поговорить. Она не сделала шага в сторону двери, не опустилась обратно в кресло. Она просто сложила на груди свои руки и уставилась на Гаярвион сверху вниз, невозмутимая, спокойная, слегка насмешливая, как и всегда. Но Гаярвион чувствовала, как горит, как пылает у нее внутри раскаленное, переполненное любовью сердце. Милана ждала, целиком обратившись в ожидание, и ее обреченная решимость, перевитая золотыми нитями нежности, пугала Гаярвион. Она не волновалась и не тревожилась, она все приняла молча и ровно и теперь просто жила с этим. И это было несправедливо, прежде всего потому, что Гаярвион так сделать еще не смогла. Дверь за последним из посетителей закрылась с негромким щелчком, и Гаярвион отхлебнула из кубка, покупая себе у жадного времени еще мгновение на то, чтобы собраться с духом. А затем подняла глаза на Милану. Огонь подсвечивал ее разноцветные глаза, затенял шрам, пересекающий все лицо. Ее волосы казались черными, будто смоль, жесткими, как у зверя. Она была высокой, того же роста, что и Торвин, но уже его в плечах и как-то… изящнее, что ли? Ну, конечно, изящнее, она же женщина! – в сердцах выпалила самой себе Гаярвион. Почему ты вообще сравниваешь ее с Торвином? Это так глупо! Ее шрам больше не казался Гаярвион уродливым и портящим ее лицо. Как не казалась и ее твердость чрезмерно мужественной и отталкивающей. Милана не выставлялась, как ей казалось ранее, а просто была такой – прямой и сильной, осознающей, что она сильна, умеющей с этим жить. А почему она не должна этого уметь? Ну и дура же ты, наследница! Молчание затягивалось, и Гаярвион стоически боролась с собственным внутренним голосом, что только еще сильнее волновал и раззадоривал ее. Ей просто нужно было узнать какие-то вещи, вот и все. Ей просто нужно было знать, потому что теперь она становилась королевой Бреготта, и вся страна теперь зависела от нее. Она не могла при этом принадлежать кому-то другому, кому-то постороннему, кем бы он ни был. Она принадлежала лишь своей стране и лишь ей становилась верна, и никто не смог бы попросить ее о чем-то другом. Даже Торвин. Прекрати думать о нем! - О чем ты хотела со мной поговорить? – спросила Милана наконец, первой прервав молчание. Вот ведь зараза, ее совсем не трясло, ни чуточки она не волновалась, наполненная этой тихой решимостью и принятием, почти равнодушием, если бы не золотая нежность, от которой у Гаярвион ноги подкашивались. - О том, что произошло. Что происходит сейчас. – Гаярвион отхлебнула из своей чаши уже поостывшего вина, тщетно пытаясь побороть трепещущее птицей сердце, и все-таки вскинула глаза на Милану. – О том, почему я чувствую твои эмоции. - А что тут говорить? – пожала плечами Милана, ухмыльнувшись уголком рта и глядя на нее. Странно она смотрела, слишком внимательно, смирившаяся и тихая, твердая, будто сталь. Только смотрела, больше ничего не сказав, будто вынуждая Гаярвион задавать вопросы и самой вести этот диалог, который она не должна была вести! Прежде всего, как королева, ведь королевы не выпрашивали у кого-то ответов, они их требовали. И во-вторых, как женщина, потому что женщина вообще не обязана была первой хоть что-либо делать. С другой стороны Милана тоже была женщиной, и это ставило в тупик. Взгляд Гаярвион пробежался по ее сильному телу, затянутому в белую чистую форму Спутницы, на котором ни следа не осталось от побоев. По ее шее, изящной и при этом сильной, к лицу, к открытому взгляду, который прямо смотрел на Гаярвион, не прячась и не отступая, не уходя от диалога, но и не начиная его. Женщины себя так не вели. Они юлили до самого конца, они прятались, они… - Ты так и не ответила на мой вопрос, - Гаярвион подняла голову, удерживая лицо бесстрастным и холодным. Пусть Милана читала все ее ощущения, ну и что? Гаярвион прекрасно умела держать лицо и не собиралась терять этого преимущества перед ней. Она могла контролировать свои чувства, умела ими управлять. Она не сопливая девчонка, впервые влюбившаяся и потерявшая голову от этого, и она не позволит Милане считать себя такой. Несколько мгновений Милана смотрела в ответ, затем вновь хмыкнула, дернув плечом. - Ты сама прекрасно знаешь ответ на свой вопрос, королевна. И я не понимаю, зачем ты решила все это обсудить со мной. - Потому что я должна понимать, что будет дальше. – Ее наставники могли бы гордиться ею, Гаярвион точно знала. У нее ни одна мышца на лице не дрогнула, хоть внутри все ходуном ходило, как на море в шторм. Внутри ее груди бесновались волны, в которых она захлебывалась и тонула, но Гаярвион не была бы собой, если бы не попыталась удержаться на плаву как можно дольше. - Дальше не будет ничего, - боль докатилась до нее по связи с Миланой, горячая и жгущая, будто разорванное на две половины сердце. Волчица не так хорошо умела держать лицо, а может, ей и вовсе не было до того дела. Она криво усмехнулась, с обреченной нежностью глядя в глаза Гаярвион. – Я обещала твоему отцу уберечь тебя, пока ты не выйдешь замуж за Торвина и не родишь стране наследника. Сейчас самое время этим заняться, если я правильно поняла ваши законы. А я сдержу свое слово, а потом уйду. Вот и все. - Я не принадлежу никому, чтобы за меня решали мою судьбу! – вскинула подбородок Гаярвион, чувствуя, как внутри ко всему этому бушующему океану чувств добавляется еще и гнев. Поистине, эта женщина обладала настоящим талантом выводить ее из себя. - Ты принадлежишь своей стране, раз ты наследница трона, - ответила Милана, и глаза ее затвердели. – Потому позволь мне удалиться, королевна. Я устала и хотела бы отдохнуть. - Не позволяю, - вырвалось у Гаярвион, и внутри внезапно поднялся страх, сделавший ноги еще более слабыми. Как хорошо, что сейчас она сидела. А с той стороны от Миланы, все нарастая и нарастая, как волна-Убийца, начало накатывать желание, раскаленное, как все топки мира, голодное, как бездна. Несколько мгновений она пожирала глазами лицо Гаярвион, а потом развернулась и направилась к двери: - Тогда я сама уйду, не обессудь. - Подожди! Голос хлестнул, будто кнут, и Милана замерла на месте, будто к полу пригвожденная. Несколько мгновений она просто дышала, и волны горячего желания выжгли весь воздух между ними. Гаярвион слышала ее дыхание на противоположном конце комнаты, прикрыв глаза, впитывала этот звук всем телом. Наконец Милана обернулась к ней, разворачивая плечи, будто зверь, решивший подороже продать свою шкуру. Смотрела она исподлобья, и в ее черных зрачках играли отблески пламени. - Чего ты хочешь от меня? – это был почти стон, почти мольба, и Гаярвион понадобилось несколько раз вздохнуть прежде, чем ответить: - Я хочу, чтобы ты осталась со мной сегодня. - Зачем? – едва не крикнула Милана, горько смеясь и разводя руками. – Торвин – твой жених и мой друг. Ты королева, Гаярвион! - Я знаю, - внезапно охрипшим голосом ответила она. Милана еще колебалась несколько мгновений, глядя на нее дикими глазами избитого зверя, а затем вновь направилась к двери, махнув рукой: - Я ухожу. - Стой! Я приказываю тебе остановиться! – это звучало уже совсем плохо, но Гаярвион сейчас не до конца понимала, что она делает. Милана взялась за ручку двери и полуобернулась через плечо: - Ты же помнишь, я не подчиняюсь тебе. - Тогда я прошу тебя! – вырвалось из перехваченного огнем горла, и Гаярвион поняла, что задыхается от сладости, обжигающей все ее тело сверху донизу. Милана замерла возле двери, взявшись за ручку и не шевелясь. Даже не дыша, кажется. – Я прошу тебя, останься со мной сегодня. Пожалуйста. Что же я делаю, боже? – еще попытался внутренний голос, но Гаярвион уже не слышала его. Она отставила прочь чашу с вином и поднялась из своего кресла. Милана обернулась на звук, наблюдая за ней одним глазом, черным, будто ночная тьма. Ощущая себя лишенной кожи и обожженной ее взглядом, Гаярвион медленно развязала пояс халата и повела плечами, позволив ему соскользнуть на пол. Взгляд Миланы охватил ее целиком, сжал, будто ее руки, и Гаярвион почти забыла, как дышать. Потому что в груди теснило, и тело горело, и так невыносимо больно тянуло внутри, что ей выть хотелось от муки под взглядом этой женщины. И от сладости, от сладости, переполняющей ее изнутри. - Останься со мной, Милана, - повторила она, мягко перешагнув полу халата и направившись босиком к ней навстречу по тихо шуршащей теплой циновке. Взгляд Волчицы ласкал ее, жадный и горячий, отчаянный, и у Гаярвион голова кружилась от сладости этой муки, как не кружилась ни единого раза в ее жизни до того. Она подошла совсем вплотную к Волчице, глядя прямо ей в глаза, а затем подняла руку и медленно запустила пальцы в ее волосы на виске, наслаждаясь тем, как скользят они по гладким и удивительно мягким на ощупь прядям Миланы. Два глаза, затуманенные поволокой желания, поднялись на нее, и губы, что были так близко, хрипло прошептали, подрагивая: - Отпусти меня, королевна. - Не отпущу, - ответила она, глядя в разноцветные волчьи глаза, которые смотрели прямо в самое ее сердце. А потом Милана со стоном рванулась вперед и поцеловала ее, и вот тут-то ноги под Гаярвион и подкосились.