Танец Хаоса. Одинокие тропы

Когда ему хотелось побыть одному, Мирван всегда приходил сюда – на высокий холм с лысой каменистой вершиной, что всегда казался ему похожим на голову старого пса. Тут даже впадинка была в самом центре, точно такая же, как у Байно, беспородной добродушной дворняги, в обществе которой Мирван провел свое детство. У Байно были отвислые уши и глаза, свалявшаяся комковатая шерсть неопределенного из-за грязи цвета и торчащий вверх хвост, которым он без конца вилял, стоило только Мирвану оказаться рядом. Байно ел все, лез везде и никогда не говорил Мирвану, что ему не стоит шляться по болотам или лазать в узкие, покрытые илом пещеры, загаженные летучими мышами и наполненные густой тишиной и темнотой, что хранили в себе самые загадочные и оттого будоражащие душу тайны. А еще Байно обладал потрясающим нюхом и с легкостью отыскивал среди трухлявых, поросших мхом бревен на краю болот те самые грибы, которые требовались Мирвану для его исследований. И его компания была куда предпочтительнее безмозглых сверстников Мирвана, которым нравилось протыкать острыми кольями лягушек или запускать девчонкам за шиворот ужей. Мирван так и назвал этот холм, когда впервые отыскал его – Макушкой Байно. Ничем не примечательная и довольно низенькая по сравнению с окружающими ее пиками вершина пряталась за первой грядой Драконьих гор к северу от Дома Ночей. С нее открывался превосходный вид на горы и бесконечное северное небо, на густые черные ельники, дремучие и угрожающие, нехоженые и совсем дикие, на поросшие разнотравьем длинные пологие холмы, на которых паслись стада оленей. Именно здесь он когда-то видел в небе Дракона, медленно летящего над миром почему-то на зеленых крыльях, и дело тут было совершенно не в грибах, что росли на Макушке Байно густо и привольно, будто старый друг и здесь помогал Мирвану отыскать истину. Дело было в самом этом месте, глухом и чаровном, от которого все волоски на теле Мирвана приподнимались, стоило лишь приблизиться к лысой вершине. Что-то древнее и прекрасное жило здесь, точнее, глубоко под холмом, и совсем недавно Мирван догадался, что это было. Он приходил сюда дышать и думать, а нашел в итоге первотень, с которой все и началось. Ту самую, что в конце концов сделала Эву Фаишалем. Вот только в мире по ту сторону сна контакт с первотенями вряд ли был хорошей идеей. Здесь вертикальные и горизонтальные потоки, образующие весь мир, не были сгущенными тугими струнами, как в мире яви и плоти, слишком вещественном, выдавливающем их из себя, скручивающим в пронизывающие и поддерживающие мироздание канаты. Здесь эти потоки были самой тканью реальности – вуалью, что медленно колыхалась, единая и прекрасная, неразделенная на верх и низ. А вот сам Мирван здесь был лишь Тенью самого себя, пусть и бессмертной, всесильной, сознательной Тенью. И получалось, что здесь у первотени власти над ним было куда больше, чем в мире плоти. Почему же тогда этот закон не работал для Гротан Кравор? Мирван не оборачивался, сидя спиной к Дому Ночей, скрытому от него высокой горной грядой, но даже так он чувствовал тонкую-тонкую, острую, будто изморозь на поверхности схватившейся морозцем воды, сеть, растянутую одним из них над городом. В мире плоти эта сеть уничтожила все, что они с таким трудом создавали. А в мире сна даже ни на миг не задержала его, когда он вошел вместе с Эвари в ее пределы. Почему так произошло? Ведь хасатры несомненно были первотенями – это Мирван понял почти сразу же, как только начал изучать обитателей тонких миров. Быть может, потому что один из них, Тщеславие, завладел когда-то телом? Пространство вокруг Мирвана изменилось, наполнившись тонкими-тонкими острыми и холодными иглами, и он оборвал свои размышления, очистив разум. Не стоило думать о Тщеславии здесь, где сама мысль превращалась в зов. Они едва избежали погони и опасности, чтобы вновь навлекать на себя вражий взгляд. Этого Мирвану хотелось сейчас меньше всего. Он уже знал, как его обыграли, понял это, да только слишком поздно. У Эвилид было куда больше власти в мирах тонких, чем Мирвану казалось до того. Он-то, дурак, посвятивший изучению этого всю свою жизнь, считал, что хорошо знает их законы и обитателей, но реальность оказалась совсем не такой простой. Настоящими хозяевами здесь были именно Эвилид и твари, что встали на их сторону. А они с Эвой, наблюдающие за тонкими мирами через замочную скважину, в глупости своей решили, что могут тягаться с силами куда более великими, чем они сами, силами, что сотворили эту реальность и держали ее в подчинении с самого момента ее развертывания. Дети, играющие в куче песка, вот кем они были по сравнению с Эвилид. И Мирван почти видел, как потешался Прахаб, когда они вдвоем пытались изменить крохотный кусочек тонкого мира вокруг Хайтари’Кан, одну единственную малюсенькую точечку проявления в огромной бескрайности мировой толщи. Он играл с Мирваном, будто забавляющийся кот с полузадушенной мышью, позволив ему почти завершить рисунок, что должен был разбить сферу над Матерью Ночей. И в последний момент просто толкнул под локоть, совсем легонько толкнул, из-за чего Мирван оступился, даже и не поняв, что произошло, и из-за этого крохотного толчка все и пошло прахом. Пожалуй, легкость, с которой Эвилид все это проделал, и была самой унизительной из всего, что когда-либо случалось с ними с Эвой. На ментальном уровне миров по ту сторону сна не было эмоций, и сейчас Мирван не ощущал горечи, разве что ее бледную-бледную тень, не то, что в мире яви. Но был в этом и плюс – он мог решить, что делать дальше. Холодно, без эмоций, оценить все свои действия, понять ошибки, придумать, как действовать. Они попытались вмешаться в великую игру мировых сил и потерпели поражение, будто муравьи, сметенные прочь равнодушным порывом ураганного ветра, что даже и не заметил их существования. Но это еще не означало, что нужно было прекратить попытки. В отличие от муравья, Мирван мог учиться и расти, и Судьба не просто так привела его к Йори’Кану, не просто так позволила узнать свои силы, свои возможности, понять, насколько он слаб по сравнению с одним из хасатр. Все в мире было закономерным, и дорога, что ложилась под ноги, никогда не ложилась под них просто так. Значит, Мирван мог пройти ее, коли они как-то встретились. В лоб не получилось, и Дом Ночей они потеряли. Да, это было поражением, и да, опасность, конечно же, только возросла, но и Мирван поумнел, за что стоило поблагодарить эту самую опасность. И раз так, нужно было понять, что делать дальше. Наверное, за тем он и пришел сюда, на Макушку старого доброго Байно, где всегда хорошо думалось. И где у него действительно была сила хоть что-то сделать, какой совсем не осталось в мире яви. Небо медленно плыло над ним, белое, полное рассеянного света незаходящего солнца, но солнца он здесь не видел. Горы тоже плыли, то скрываясь в дымке, то выныривая из нее. И леса вокруг менялись, то наливаясь багрянцем в черном венце из промоченных осенними дождями ельников, то вспыхивая свежей зеленью в нежном касании весны, то скрываясь в густых снежных туманах метелей. Ничто в мире по ту сторону сна не было постоянным, все текло и менялось, и это вселяло в Мирвана надежду. Ничто не было окончательно потеряно до тех пор, пока ты сам не опускал руки. И он все еще был волен выбирать сражение, даже когда никакого иного выбора уже не оставалось. Мирван мысленно утвердился в самом себе и своей вещественности здесь – это было очень важно, только так можно было начинать конструировать реальность. В мире плоти это принимало форму работы, труда, приложения силы к вещам, что меняли свою суть, когда человек касался их – дикие животные становились домашними, дикие растения начинали цвести, руда обращалась железом, а глина обретала форму. В мирах тонких достаточно было воли, способной изменить саму ткань реальности. Все вокруг размазалось, и Мирван больше не был на вершине лысой горы. Мир вертелся вокруг него, двигался, расплывался. Сам он стал основанием этого вращения, осью, благодаря которой оно происходило. Он искал конкретный сон конкретного человека, как искал уже не единожды, но каждый раз что-то мешало поиску, и схватить заветную нить сна все никак не получалось. Со временем он понял, почему так. Та же сеть, что накрывала Дом Ночей, только на этот раз гораздо более мелкая и объемная, будто паутинка из тысяч крохотных капелек, заслоняла от него наставника. В отличие от сети Тщеславия она была куда более пористой и слабой, едва видимой, но раскинутой над гораздо большим расстоянием, и каждый раз Мирван натыкался на нее и отступал прочь, не до конца уверенный в том, сможет ли ее пройти. Скорее всего, в этом-то и была его беда – в неуверенности в том, что он справится. В мирах по ту сторону яви именно это и определяло силу – собственная вера в нее, этого и впрямь оказывалось достаточно. И сейчас, когда никакого иного выхода у них уже не осталось, пришло время эту уверенность обрести. Неприятное липкое касание заставило Мирвана отдернуться в первый момент. Сеть Тщеславия была острой и холодной, как бритва, а эта сеть – липкой и почти въедающейся внутрь него, проникающей сквозь поры под кожу. Только здесь у него не было кожи, а там, снаружи, не осталось ни сил, ни страха, потому что нечего больше было терять. Еда у них закончилась, пути они не знали, Йори’Кан замкнулся в себе и перестал с ними контактировать, а Эва почти сдалась, усталая и сломленная ощущением вины. Мирван старался не думать о том, чтобы собственная боль не утянула его следом за ними в нижние витальные миры, в которых он совершенно точно не мог уже ничего сделать. И раз так, дорога у него была лишь одна – вперед. Липкие капельки обхватили все его тело, но Мирван приказал себе не реагировать на это и нажал, собирая все свое существо в один луч. Нужно было просто пройти сквозь это препятствие, как прошли они с Эвой сквозь сеть Тщеславия. Он не боялся тогда по глупости, но сейчас не боялся потому, что иного выхода уже не было. И это помогло. Неприятное липкое ощущение откатилось назад, и Мирван ощутил, что прошел сквозь него, будто сквозь невидимую пленку. Бледный свет медленно разгорелся перед его глазами, открыв взору бесконечное травяное море на ровной как доска земле. Весь мир разделился ровно на две части: бесконечное небо над головой, бесконечные травы вокруг, и сколько бы Мирван ни крутил головой, ничто не менялось. Ощущение тоже стало иным: спокойным, твердым, размеренным. Мирван очень хорошо знал это ощущение, и радость взметнулась внутри него первым усиком дыма над занявшимися дровами. И лишь усилилась, стоило ему разглядеть впереди знакомую фигуру. Рольх’Кан лежал в густой траве навзничь, раскинув руки и глядя в небо над собственной головой. Травы покачивались над ним, густые и полные сладкого дурманящего аромата. Чем ближе Мирван подходил к нему, тем ярче становился свет, и вскоре алые закатные лучи солнца легли на степь, окрасив ее в переливающееся на ветру золото. Так всегда было в чужих снах – они конструировались по воле того, кто их видел, и попавший в них Сноловец, пытаясь подчинить их собственной воле, мог с легкостью разрушить хрупкий мир сновидения и вынудить спящего проснуться. Именно этого Мирвану сейчас и не надо было: он хотел донести до наставника информацию, а не будить его. - Наставник! – позвал он, переходя на бег и чувствуя всем телом, как хлещут голые коленки тугие плети трав, как прижимаются их основания под стопой, как ветер треплет его непослушные волосы. Он отстраненно оглядел себя и даже не удивился, узнав себя таким, каким был долгие годы назад, когда они только познакомились с Рольхом’Кан – худющим угловатым подростком с чрезмерно длинными ногами и руками, одетым в ободранные до колена штаны и чересчур большую для него рубаху. Таким видел его наставник до сих пор, и в этом тоже было что-то славное. Рольх’Кан сел в траве, обернувшись навстречу Мирвану, и он тоже сейчас выглядел совсем другим. Молодым, свежим, будто зеленая трава вокруг него, пареньком едва ли старше самого Мирвана. Из густых черных волос, заплетенных в косу, во все стороны торчали стебельки трав, лицо было узким и по-мальчишески мягким, еще не обретя той твердости черт, что отличала наставника сейчас. Он был одет в кожаную куртку, распахнутую на груди, и из-под края белой нательной рубахи виднелись черные полосы татуировок на его груди. - Мирван? – брови Рольха’Кан удивленно взлетели, и он поднялся с земли навстречу ученику. - Наставник! – Мирван притормозил в нескольких метрах от него, а затем склонился в поклоне, складывая ладони перед грудью. Ему до смерти хотелось обнять Рольха’Кан, но в чужих снах это было очень опасно. Физический контакт вызывал сильную эмоциональную реакцию, и она также могла пробудить спящего ото сна. Потому он выпрямился, сосредоточился, вкладывая в свои слова всю возможную волю, чтобы не разбудить, но донести свою мысль, и заговорил очень громко и четко: - Вы запомните то, что я вам сейчас скажу, и когда проснетесь, повторите это Истель’Кан. Дом Ночей захвачен Прахабом, Мать и Отец Ночей мертвы, все Анкана во власти Тщеславия. Мы с Эвой еще на свободе, с нами Йордани’Кан, но я не знаю, сколько это еще продлится. Нас могут захватить в любой момент. - Захватить? – удивленно вскинул брови Рольх’Кан, и небо над его головой потемнело, а солнце затмили тучи, стремительно пожирая весь золотой закатный свет. – Почему? - Мы создали Фаишаль, наставник! – с гордостью выдохнул Мирван, ощущая, что почти что лучится от восторга. – У нас получилось! Мы выполнили ваше задание! Вот только вместо того, чтобы вновь разгореться, солнце на небе погасло совсем, и черные мрачные сумерки обрушились на степь, а следом за ними завыли ветра, поднимая бурю из-за края степи. Что-то шло не так, образ Рольха’Кан затуманился перед глазами Мирвана, и тот изо всех сил сосредоточился, пытаясь нейтрализовать своим спокойствием разыгравшуюся эмоциональную бурю наставника. - Вы должны уничтожить Фаишаль, Мирван! – почти что крикнул ему Рольх’Кан, и все вокруг обратилось хаосом. Небеса разверзлись, и из них хлынул ливень, травы хлестали по земле, будто бешеные под порывами ураганного ветра, а потом вдруг обратились в волны, и Мирван ощутил, как холодная вода начинает подниматься, сметая его, унося его прочь в реве морского шторма. Изо всех сил он сосредоточился, удерживая наставника во сне, но все было тщетно. Буря вокруг померкла, словно размытая картинка, бледнея с каждым мгновением. - Уничтожь Фаишаль! – донеслось в последний раз из бледной дали, а затем в одно мгновение все исчезло. Мирван открыл глаза и увидел вокруг себя кольцо далеких синих гор, по склонам которых упорно карабкались вверх черные ельники. Под ним была теплая земля, над ним – молочно-золотое небо без солнца. Он вернулся туда же, откуда и начал, на Макушку Байно, и окружившая его со всех сторон тишина казалась кристально чистой и прозрачной по сравнению с густым и полным ощущением от сна наставника. Но что он сказал? Уничтожить Фаишаль? Зачем? Ведь они столько лет потратили на его создание! Ведь Фаишалем была Эва! Удивление Мирвана было таким густым, что пробилось сквозь ментальный покой, начало прорастать изнутри него наружу, упрямое, как стебель одуванчика, пробивающийся сквозь камень. И мир вокруг тоже начал распускаться, набираться силы, мощи, жизни. Он ощутил спутанные стебли трав под ладонями, свежий ветер с гор, звенящую силу этого места, наполняющую пространство тонкого мира вокруг него. И деревья тоже как будто стали выше, а горы теперь казались куда вещественнее. От собственного удивления Мирван провалился в нижние витальные уровни того же самого мира по ту сторону сна, и тревога вцепилась в него, мешая подняться выше, туда, где имело место лишь размышление и покой. Он вскочил на ноги, переполненный тревогой и непониманием, забегал по Макушке Байно из стороны в сторону, а эмоции затопили его с головой, куда более сильные, чем в мире яви. Рольх’Кан очень испугался, когда Мирван сообщил ему о Фаишале, значит, обстоятельства изменились? Значит, теперь была какая-то опасность для Эвы? Страх накрыл Мирвана, сотряс его с головы до ног, и он провалился еще ниже, начав ощущать собственное тело, лежащее на земле, укрытое тонким одеялом, замерзшее, разбитое усталостью и голодом… Нет! Так не должно было быть! Изо всех сил Мирван сосредоточился на собственном ощущении, на собственном осознании себя внутри сна, вцепился в него всем самим намертво, железной волей возвращая себя обратно. Белое небо утвердилось над его головой, замерли тихие далекие горы. Пустота наполнила мир, а ощущения тела исчезли вместе с эмоциями, и осталась лишь бледная тень тревоги, что беспокоила его, уязвимость, тянущая обратно, вниз. Ему потребовалось некоторое время пробыть в этом осознании, пока сам он вновь не осознал себя сидящим на Макушке Байно в тишине ментальных миров. Тревога все еще присутствовала, потягивая, будто бечева, обвязанная вокруг сердца и уводящая куда-то прочь, туда, где остался наставник. Она нервировала Мирвана, не желая исчезать, но ему требовалось сейчас все обдумать и понять, что делать дальше. На мгновение он засомневался в том, где оказался ранее. Могло ли так произойти, что он ошибся сном? Что контактировал не с Рольхом’Кан, а с какой-то сущностью, что подменила его? Очень осторожно, не теряя контакта с ментальными мирами, Мирван вернулся в свои ощущения во время чужого сна и проанализировал их. Здесь все было возможным, потому что время и пространство одновременно и существовали, и не существовали, еще не успев развернуться во всей полноте. Ментальный уровень располагался над витальным, и время его было вечностью, а значит, Мирван мог сверху смотреть на развертывание своего прошлого и будущего без опаски быть затянутым туда, пока сохранял осознанность. Нет, это совершенно точно был сон наставника, слишком уж он был наполнен ощущением Рольха’Кан, им самим, его силой. Рольх’Кан куда хуже Истель’Кан контролировал свои эмоции, и буря в его сне послужила Мирвану доказательством его правоты. Весть о создании Фаишаля так сильно обеспокоила его, что он проснулся, выпал из своего собственного сна обратно в тело, а значит, в этом и впрямь таилась опасность. Опасность для Эвы, и коли Мирван оказался здесь, ему нужно было понять, как эту опасность предотвратить. Искать сон Рольха’Кан во второй раз он уже не стал. Не факт, что взволнованный наставник теперь вообще заснет, а если и заснет все же, вряд ли, учитывая разыгравшуюся бурю, Мирван сможет с ним что-то обсудить. Но Йори’Кан не единожды повторял, что все вещи получали свою причину именно здесь, на ментальном уровне снов, и раз так, Мирван мог самостоятельно отыскать ответ на свой собственный вопрос, уже без помощи наставника. Да, это было опасно, и на миг он заколебался, не до конца уверенный в том, стоит это делать сейчас или нет. Возможно, стоило бы сначала вернуться в тело и рассказать все Эве? Предупредить ее о странной реакции наставника перед тем, как соваться дальше. Существовал способ отыскать ответ на свои вопросы, но для этого нужно было сосредоточиться на вопросе и позвать того, кто сможет дать на него ответ, а уж кто придет, чтобы ответить, - от Сноловца не зависело совсем. Это мог быть и его покровитель, какая-то светлая сущность, что не причинит ему вреда, и случайный обитатель тонких миров, знающий интересующие Сноловца ответа, и даже один из Молодых Богов - коли зов его был силен. Но ровно с той же, если не с большей вероятностью, зов могли услышать силы, недружелюбно настроенные к тем, кто вторгся в их владения, или просто голодные, стремящиеся любой ценой утолить свой голод. И тогда любопытный горемыка запросто мог сделаться чьим-то обедом, так и не вернувшись больше в свое тело. Мирван уже приготовился к тому, чтобы выйти в тело, но воспоминание об арико остановило его. Она и так винила во всем себя и тяжко терзалась тем, что поддалась Тщеславию в Доме Ночей. В последние дни она была совсем на себя не похожа, замкнута и молчалива, и весть о том, что сказал Рольх’Кан, запросто могла окончательно сломать ее. Эва была сильной, и Мирван гордился своей арико едва ли не с первого дня их знакомства. Но в то же время она была еще и очень хрупкой, очень ранимой и уязвимой, пусть и прятала это глубоко внутри себя. Он не мог добивать ее, заявив ей без объяснений, что теперь она опасна. Он должен был знать. Глубоко вздохнув, Мирван приготовился и начал собирать свое существо в единый луч. Будь что будет, но я должен знать. Ощущение опасности сгустилось вокруг него, став острым, будто рубище из терновых веток, но Мирван не позволил себе ни мгновения страха. Он должен был получить ответ на вопрос. Должен был понять, что происходит. Он изо всех сил зажмурился, концентрируясь на своем страхе, на своей нужде, на необходимости найти ответ на свою тревогу. И пространство вокруг него изменилось. Это была белая тишина, мягкая, как лебяжий пух, нежная, как прикосновение котенка к обнаженной коже. Тихая-тихая, будто убежище от всех бед. Ощущение опасности пропало, пропала тревога и осталась удовлетворенность от достигнутой цели, в которой Мирван распахнул глаза. И увидел белую комнату, посреди которой на полу сидел какой-то человек. Его черты Мирван видел очень плохо, как и всегда на ментальных уровнях миров по ту сторону сна. Образ тела расплывался, единственным конкретным оставался лишь взгляд, и вот его Мирван видел очень четко. Человек поднял на него темные внимательные глаза, но гораздо ярче сиял другой глаз, открывшийся в его лбу прямо между бровей, огромное золотое око, глядящее откуда-то из немыслимой дали и объемлющее этим взглядом весь мир. Мирван видел его водопадом солнечного света, падающим из бескрайней выси над облаками, пронзающим все мироздание с самого верха и до самого низа насквозь. В тишине он сел на пол напротив человека, греясь в лучах тотальности его взгляда и ощущая себя бестрепетным и тихим, совсем крохотным, будто песчинка на прогретом солнцем берегу, уводящем вдоль кромки воды в самое небо. Перед ним было нечто большее, нечто, с чем Мирван никогда ранее не встречался. Что-то, по сравнению с которым даже первотени казались всего лишь капризными детьми, играющими в нелепые игры и не осознающими, что всего лишь разыгрывают роли в спектакле куда более сложном и совершенном, чем возможно представить. Спрашивай. Это был не голос, даже не мысль, это было повеление. Мирван ощутил его поворот в собственном существе, будто и он сам тоже был всего лишь актером в этой огромной всеобъемлющей драме бытия, и сейчас пришло его время играть свою роль в контакте с ее Создателем. Он знал, что спросит, знал, зачем это спросит, знал, что должен был спросить. И все же – ждал ответа. - Что мне делать? Сейчас не требовалось уточнять, объяснять, разворачивать собственную мысль. Сидящее перед ним существо и так прекрасно знало, что он хотел спросить, что имел в виду, знало, что двигало им, и что случится с ним, ведь само было тому причиной. Но оно тем не менее ответило. Мирван увидел черную зимнюю ночь, и снег, что медленно падал с неба на полуразрушенный дворец. Сквозь громадную дыру в стеклянном кубе вместо потолка просыпался он серебристыми звездами вниз, в пустой зал, тонущий в черных тенях, опускался мимо золотых окон с выбитыми витражами, мимо золоченых светильников в стенах, которые сейчас венчали белые шапочки сугробов, ложился мягко и холодно на белоснежный мраморный пол, на котором на коленях сидела маленькая, сломленная горем и болью фигурка, низко опустив венчанную медными кудрями голову. А над ней на возвышении трона с золочеными львиными лапами восседала первородная тьма, всесильная в торжестве одержанной победы. Зал отдалился, и Мирван взмыл вверх, безмолвно наблюдая за тем, как уменьшается и без того крохотная фигурка на белоснежном мраморном полу, которую медленно заметал серебристый снег. Он увидел белые от снежных шапок крепостные стены, по которым текли алой рекой огоньки, пустынные черные улицы с холмиками тел, припорошенных снегом, алое зарево отдаленных пожаров и уродливые, больше похожие на передвигающихся на двух ногах обезьян силуэты, что скользили в отблесках факелов по глухим стенам высоких домов. А еще он увидел тропинку, протоптанную в глубоких сугробах, ведущую сквозь усыпанный снегом сад от теплого гостеприимного света дворцовых покоев в ледяную стылую ночь по ту сторону крепостной стены, и дальше, через поля, через заснеженные леса и вековечный мрак. Ты выведешь меня оттуда. В час, когда тьма одержит верх. Мирван смотрел в глаза человека, что сидел напротив него в белой комнате, а на него смотрела вся бесконечная громада вселенной, и глаз ее был треугольником золота в бескрайней вышине неба. Знание утвердилось в нем, раскрылось, вплавилось внутрь его существа, хоть он и не мог сказать, знание чего. Но он получил свой первый ответ. Спрашивай. Он знал, что ему делать теперь, но не знал как. Он смотрел на существо перед ним, лишенный всего, что было им когда-то, крохотный и совершенно беспомощный. Но обретший путь. Истина сияла золотом из глаз существа перед ним, истина его собственного существа пела в ответ этому золоту, пульсировала мощью ответного ритма, того же самого ритма, что и породил его песнь. - Как? Мирван показал ему все, развернув собственную грудь, будто книгу. И вместе с ним смотрел сверху на крохотное каменное ущелье между высоких гор, по дну которого тянулся ледяной ручеек, обрамленный в обточенные ветром, временем и водой голыши, на каменный уступ подле этого ручейка, на котором, сгорбившись под ударами ветра, сгрудились три крохотные фигурки. Одной из них был сам Мирван, растянувшийся на земле с закрытыми глазами, другой – обхватившая колени своими бирюзовыми руками и спрятавшая лицо Эва, третьей – безумный старик, глядящий перед собой пустыми глазами. Не терпящая возражений сила повлекла его вверх, и теперь он видел с высоты птичьего полета, на которой ущелье стало лишь крохотной точкой посреди бескрайних, укутанных в лед и холод пиков, тянущихся до самого горизонта. А затем и они ушли вниз, и теперь он видел весь материк, похожий с такой высоты на живое тело, с синими ниточками рек-вен, с распахнутыми глазами голубых озер, с бескрайней грудью земли, покрытой лесами, полями, песками жарко дышащих пустынь… Он двинулся над этим телом к югу, сквозь безбрежные разливы бирюзовых волн к скалистым берегам на горизонте, к запертой в кольцо гор зеленой земле. Прямо на его глазах эта земля заполыхала по краям, по окоему гор, будто нарисованная на бумаге, которую подожгли сразу же со всех сторон, и пламя черным пузырем прорвалось из самого ее центра вверх, стремительно расползаясь в стороны, стремясь соединиться с тлеющим окоемом, в самом центре которого сидела на коленях крохотная сломленная фигурка, и снег падал на ее медные кудри серебристыми звездами. Мирван задохнулся, переполненный нестерпимым сиянием изнутри, будто готовый взорваться в следующий миг. Темные глаза взглянули на него, смотрел раскаленный и потрескивающий от жара солнечный глаз. Третий вопрос ты задашь, когда придет время. А теперь иди. Повинуясь неведомой силе, Мирван повернул голову и увидел… существо. Оно стояло в стороне, на грани белой комнаты, высокое, крупнее лошади, сотканное из самой глубины небес в середине лета. У него была широкая грудь и большая голова с приплюснутой мордой и двумя круглыми, такими же небесно-голубыми глазами, мощное тело, смахивающее на львиное, с двумя огромными, сейчас сложенными за спиной крыльями. Существо поглядело на Мирвана, мигнув голубыми глазами, а затем двинулось в сторону, и он пошел следом, будто привязанный, не в силах оторваться от двигающейся перед ним спины с двумя сильными крыльями. Существо двигалось прямо к сияющему треугольнику солнечного глаза, и вскоре свет стал таким ярким, что Мирван зажмурился, заслоняя рукой глаза… А потом распахнул их, чувствуя, как солнечный луч жжет роговицу. Ему было холодно, зуб на зуб не попадал, и тело чувствовалось совсем чужим. Он вяло махнул руками, пытаясь вспомнить, как обращаться с ними, попытался что-то сказать, но язык так онемел, что из горла вырвался лишь сдавленный нечленораздельный стон. Рядом вяло пошевелилась задремавшая Эва, устало вздохнув во сне, но не проснувшись. Мирван еще несколько мгновений дергался, будто пришпиленная к листу бумаги бабочка, а потом все-таки умудрился упереться руками в камень под собой и сесть. И уставился на медведя, стоящего напротив него на задних лапах прямо посреди ручья. Мирван еще не мог, а может и уже не мог соображать, онемевший и холодный будто ледышка, а внутри него нестерпимо ревело пламя в малхейне, едва не сжигая все его тело, как давеча сжигал черный огонь глубин Мелонию в его странных видениях. Медведь тоже застыл, будто пригвожденный к месту, глядя на него маленькими черными бусинками глаз. Он был огромный, настоящий гигант, грязный до такой степени, будто только что выбрался из болотной топи, и отчего-то поджимал передние лапы к груди, заламывая их, как заламывает руки нервничающий человек. Мирван сморгнул, сомневаясь, не сошел ли с ума. Сморгнул и медведь синхронно с ним, а затем вдруг отчаянно завизжал на высокой ноте, упал на четыре лапы и опрометью бросился прочь, куда-то вправо, разбрызгивая во все стороны ледяные неглубокие воды горного ручейка. От его вопля Мирван тоже заорал во всю глотку, и вот тут-то Эва наконец проснулась. Она резко вскинула голову и вскочила на ноги, едва не опрокинувшись, прижимаясь спиной к скале и затравленно глядя на то, как убегает прочь медведь. А Мирван, подброшенный с места неведомой силой, сам не понимая, почему это делает, бросился следом за удирающим медведем. - Стой! Куда?! – истошно завопила Эва за его спиной, но у него не было времени или мысли, чтобы обернуться к ней. Тело почти не повиновалось ему после выхода из длительного глубокого транса, руки и ноги стали негибкими, будто палки, на каких иногда выступали скоморохи в южных городах, высоко возвышаясь над толпой. Ледяная вода залилась сквозь дыры в ботинках, и через несколько мгновений Мирван уже был целиком мокрым, потому что голыши под ногами оказались донельзя скользкими. Он падал и вскакивал, бежал за медведем, снова падал. Мохнатая грязная спина зверя улепетывала впереди с поразительной прытью, и на то, чтобы просто не терять ее из вида, у Мирвана уходили все оставшиеся силы. Безумные разорванные мысли, будто вспугнутые птицы, метались в его голове. Откуда взялся здесь этот медведь? Ведь ущелье было глухим, выхода из него не было, они с Эвой по нескольку раз все обыскали. Да и вообще откуда ему взяться так глубоко в горах? Здесь не было никакой дичи, даже рыбы в ледяном ручейке не водилось. А потом Мирван резко притормозил, не понимая, что видят его собственные глаза. Потому что медведь бросился прямо к глухой стене, которой заканчивалось ущелье, и юркнул за большой валун у самой отвесной стены. Раздался глухой треск, какой-то хлопок, и на ущелье пала тишина. Мирван остановился, как вкопанный, моргая и во все глаза глядя на то место, все никак не понимая, куда делся зверь. Позади послышалось тяжелое дыхание, топот и плеск ног, а затем и громкий голос Эвы, выкрикнувшей: - Стой! Не ходи за ним! Ты вздурел?! Это же медведь! - Вот именно, - утвердительно кивнул Мирван, делая шаг вперед. - Стой же ты! Каменные руки из настоящей бирюзы, но при этом теплые, будто человечьи, обхватили его в кольцо и приподняли над землей. Мирван изо всех сил задергался, пытаясь вытечь из ее хватки, но Эва держала крепче крепкого, и голос ее стал угрожающим, когда она заговорила: - Остановись! Не смей вырываться! Ты ума лишился, Мирван? Умереть хочешь? - Пусти меня, Эва! – пропыхтел он, продолжая выкручиваться из ее хватки. Руки его она прижимала к его же собственным бокам, так что ими себе подсобить он не мог, но прекращать вертеться уже точно не намеревался. - Даже не подумаю! – твердо и очень уверенно проговорила Эва, и впервые за долгие дни Мирван услышал в ее голосе жизнь и решимость. И даже вися без сил к сопротивлению в ее руках, ощутил настоящее ликование. Наконец-то Эва вновь стала самой собой, а не этой сломленной горем и тоской тенью! Наконец-то он слышал ее рычание, яростное и полное силы, а не тот слабый шепот, что пугал его до полусмерти. – Эва, этот медведь – наше спасение! – с ликованием выкрикнул он, пытаясь вывернуть голову, чтобы посмотреть ей в лицо, но вместо этого случайно зарядил ей затылком по щеке, и Эва с шипением отшатнулась. Но рук не разжала. – Прости! – пискнул Мирван, перестав дергаться. - Ты же обещал мне, что бросил! – в сердцах выдохнула Эва, с присвистом шипя от боли. – Ты же клялся, что у тебя больше не осталось плесени! - Да я бросил, Эва, ничего у меня нет! – поморщился Мирван, а затем зачастил, стараясь объяснить ей все как можно быстрее и как можно понятнее. – Я только что встретил в тонких мирах Создателя, Эва! Или кого-то, кто является его прямым истечением. Мы с ним поговорили, и он объяснил мне, что делать. Мы должны отправиться в Мелонию и освободить его тело из плена. Кажется, его захватил Эвилид, и держит у себя в плену! Там еще была женщина, молодая женщина, в Латре, я думаю, только в Латре есть стеклянный куб над тронным залом! Эта женщина проиграет битву Эвилид, и когда это случится, мы выкрадем тело бога из дворца. Наверное, она собирается освободить его, но у нее ничего не получится, и вот тогда мы… - С меня хватит. - Эва? – еще успел спросить Мирван, а потом каменные руки перевернули его и почти что с той же самой неумолимостью, с какой это проделывал с ним бог всего какие-то мгновения назад, засунули головой в ручей. Мирван попытался заорать, но холодная вода залилась в рот, и он сразу же захлопнул челюсти, давясь от кашля, плюясь, брыкаясь. Эва держала его головой в ручье, кажется, целую вечность, а затем вытащила оттуда, и Мирван сделал глоток воздуха, самый сладкий и нужный глоток в своей жизни. А потом дико закашлялся, хрипя и давясь холодными каплями. Каменные руки удивительно бережно опустили его на землю, и он на всякий случай отполз от Эвы на пару шагов, продолжая кашлять и давиться. А она встала рядом, мокрая, всклокоченная, сверкающая на него глазами и очень сердитая. Наконец-то сердитая после стольких дней унылой тоски! - Полегчало? – мрачно вздернула она бровь, складывая руки на груди. - Как же я рад тебя видеть!.. – прохрипел Мирван, и когда Эва угрожающе двинулась вперед, вскинул руку, останавливая ее: - Все нормально! Я в себе, правда! Я не сошел с ума! - А говоришь так, будто сошел, - угрожающе проговорила арико. - Эва, правда, все в порядке, - кашляя, заверил ее Мирван, а затем с трудом сел, на гальку, чувствуя себя взвинченным до предела, но совершенно свободным, будто листок, подхваченный ветром. Рассмеявшись, он поглядел на нее с широкой улыбкой на губах: - Я не вру тебе. Я сейчас видел такое, что мне даже и не снилось, Эва! Я был на самой вершине миров и смотрел сверху на все это, на свое прошлое, на будущее!.. – он вновь рассмеялся, разводя руками и не зная, как подобрать слова, чтобы объяснить ей все это. - Ты уверен, что это не плесень? – с сомнением спросила Эва, и Мирван затряс головой, отчего мокрые капельки полетели с волос во все стороны. - Никакая не плесень, Эва! Мне послали знак, и мы должны идти следом за этим знаком, точно тебе говорю! - Если ты называешь знаком медведя, то к бхаре такой знак, я никуда не пойду, - твердо заявила она, и Мирван подался вперед. - А откуда здесь взяться медведю, Эва? Мы же обшарили все проклятое ущелье и не увидели здесь никого! Мы здесь уже две недели, и уж наверное заметили бы его раньше, если бы он здесь жил, не считаешь так? На мгновение Эва задумалась, и ее широкие брови нахмурились. С сомнением она взглянула на тот камень, за которым скрылся медведь, и неуверенно проговорила: - Но не медведь же в самом деле! - Просто пойдем, посмотрим, что там. А потом вернемся за Йори’Каном, - Мирван поднялся с земли, все еще шатаясь, и Эва вновь поглядела на него с тревогой. – Просто поверь мне! – взмолился Мирван, глядя на нее. – Я знаю, о чем говорю. - Ладно, - неохотно буркнула она, но Мирвану того было достаточно. Кивнув, он почти бегом припустил к камню, не слишком прислушиваясь к словам Эвы, брошенным ему в спину: - Только осторожнее, хорошо? Знак или не знак, но это медведь, Мирван. Он запросто может убить тебя за какие-то мгновения. - Не убьет! – с затаенной радостью отозвался он, уже подбегая к камню. Что ж, смотрели они хорошо, да не очень. Потому что за небольшим валуном под самой каменной стеной обнаружились две деревянные дверцы какого-то люка, сейчас плотно закрытые. Мирван чуть не заскулил от счастья, хватаясь за проржавевшую железную ручку, и Эва за его спиной предупреждающе крикнула: - Погоди! Не лезь туда, мало ли… - Плевать! – отмахнулся Мирван и дернул створку на себя. А затем потянул и вторую. Скрипнули давно не смазанные петли, грохнули деревянные створки, и из темноты внизу пахнуло спертым воздухом, острым духом зверя, темнотой. Не слушая вновь начавшую бухтеть Эву, Мирван спрыгнул вниз, и каблуки его разбитых ботинок глухо стукнули о каменный пол. Его глазам открылась небольшая вырубленная прямо в скале пещера, залитая тусклым светом масляного фонаря, стоящего на колченогом столе у стены. К потолку пещеры был привешен пустой гамак, стены украшали обрывки парусов, какая-то странная картина с голой женщиной, вальяжно развалившейся на синих шелковых простынях, старый сапог, прибитый гвоздем прямо к камню. В дальнем конце пещеры виднелась куча сена, возле которой стоял на задних лапах медведь, перепугано прижимая лапы к груди и глядя на Мирвана вылупленными поблескивающими в темноте глазками. А из-за поворота внезапно выступил какой-то человек, одетый в дорогой алый бархатный камзол поверх белой рубашки с буфами, такой грязной, будто вылез из того же самого болота, что и медведь. Его черные волосы были зачесаны в хвост на затылке, коротко подстриженная борода напомажена. Поглядев на Мирвана с недоумением и странным опасением, мужчина неуверенно спросил: - Ты… друг Алеора? - Д-да, - брякнул, не задумываясь, Мирван. - Точно? – с подозрением уточнил он. - Да, - подтвердил Мирван, гадая, к чему это все его приведет. - А ну хорошо тогда! – обрадовано выдохнул мужчина, будто гора свалилась с его плеч, а потом улыбнулся: - Тогда заходи.