Под маской пересмешника

             Сопровождаемая топотом множества ног, звоном доспехов, шуршанием белых плащей и собственных каблучков, она быстро идёт по залитому солнечным золотом коридору, влекомая и подталкиваемая мускулистой, сильной рукой.       — Не плачь. Не плачь, Санса, — шепчет мягкий сейчас, красивый, самый родной и любимый голос. — Завтра уже не вспомнишь, — успокаивает отец. У него такие большие руки, что кажется: он способен поднять её на одной ладони. Но эти большие руки бережно промывают отчаянно саднящее, ноющее колено.       — Она подставила мне подножку. Пап, ты же знаешь. — Санса кривит губы, стараясь сдержать слёзы, готовые хлынуть с новой силой, и это почти удаётся потому, что отец улыбается. А, когда он улыбается, почти невозможно плакать.       — Ты же дразнила её. Или я не прав? — Рыжая прядка упала на кончик носа, но прежде, чем начала щекотать, отец наклонился и сдул её. Санса ощутила запах вина и мяса. Они только что завершили трапезу. А потом эта подлая, злобная Арья подставила ей подножку на лестнице. И Санса — такая красивая, такая опрятная Санса в новом, только что сшитом платье — покатилась вниз по ступенькам на глазах у всех.       — Теперь я опозорена навек. И больше никогда-никогда не покажусь никому на глаза, — вновь зарыдала Санса. — И непонимающе сморщила нос. — Почему ты смеёшься?       Сильная рука дёрнула за локоть, и Санса споткнулась, запнувшись о высокий порог. Если бы не гвардеец, вовремя поддержавший её за талию, Санса бы упала наверняка.       — Ты неуклюжая дура, — ударило хлёсткое, злое слово.       — Да, мой король. — Санса склонила голову. — Я неуклюжая дура. Простите, мой король. Простите меня, пожалуйста.       — Нет, я не правильно сказал. Ты ничтожная неуклюжая дура. — Внимательные, красивые глаза, которые когда-то почти полюбила Санса, насквозь прожгли её чёрной злобой. — Рядом с королём не место ничтожной дуре. Благодари меня за то, что я не приказал раздеть тебя и так провести по всему городу, а потом бросить на потеху моим солдатам. — Пальцы стиснули подбородок. — А, может быть, так и сделать?       — Может быть так и сделать? — большие, загрубевшие от холода и меча пальцы отца бережно собирали слёзы с её щеки. — Подойти и извиниться перед сестрой.       — Но это из-за неё я упала.       — Санса, — ласково произносит отец, но глядит с укором.       — Санса! — хлёстко, по щеке. — Не смей молчать, когда с тобой говорит твой король и будущий муж! Не смей закрывать глаза!       — Да, мой король. Простите, мой король. — Санса склоняется так низко, как только может. Чувствуя, как пламенем по щеке расплывается жгучая боль пополам с отчаяньем и обидой, Санса семенит вслед за Джоффри, но с каждым шагом ноги наливаются тяжестью. Санса не хочет идти, не хочет подниматься туда, где стервятники, смрад и мухи.       — Ладно. Я попробую, отец, — обещает наконец Санса потому, что очень хочет, чтобы папа сейчас улыбнулся ей. И он действительно улыбается, затмевая своей улыбкой все невзгоды, обиды и колено, которое вправду уже почти перестало тревожить Сансу. Будто и не заливало ещё так недавно кровью её подол.       — Вот и умница. — Руки отца покачиваются уютной, надёжной колыбелью, из которой Сансе совсем не хочется уходить. — А теперь поцелуй меня и иди, разыщи Арью, — склоняется отец. Запах мяса становится тухлым, забивается в горло душащим невыносимым смрадом, уютная колыбель сжимается тесками неумолимых рук.       — Целуй, — истеричным, садистским удовольствием.       — Поцелуй меня и иди, разыщи Арью, — повторяет отец ещё раз. Санса смотрит, как западают в тёмные провалы его тёплые, ласковые глаза, как отпадает челюсть, как ползают мухи по переносице, и блестящая, смрадная жидкость сочится из трупных пятен.       — Целуй её, — вскрикивает джофри. С ужасным звуком лицо Сансы впечатывается в другое лицо, до неузнаваемости искажённое разложением. — Целуй! — затмевает весь оставшийся Сансе мир, и внезапно горячие, властные, умелые губы закрывают ей рот, творят что-то невообразимое, пробуждают дрожь… — Целуй, — просит отец. — Целуй, восклицает Джоффри, а губы не отпускают, губы терзают, душат… Санса не может открыть глаза, Санса не может вырваться. Только «целуй! Целуй!». И запах гнилого мяса.

***

             Он вырвался из кошмара, отчаянно пытаясь сделать глубокий вдох. Толком не очнувшись, не проснувшись, на коленях почти что к окну метнулся, подставил лицо рассвету, ворвавшемуся в открытые створки снежно колючим ветром.       Сладкий, удушливый запах смерти, казалось, заполнил его без остатка, всего заполнил, и Бейлиш не мог надышаться морозной свежестью. Он всё ещё чувствовал гниющую плоть на своём лице. Он всё ещё чувствовал собственный поцелуй. И бесконечный ужас. Чужая память чужими кошмарами билась внутри него, и, практически лёжа на подоконнике, он не мог позволить себе даже мысленно произнести её имя, звенящее колотым льдом в стакане.       — Всё хорошо, — произнёс-выдохнул облачком пара. — Всё хорошо. Мы дома. Этого не было. Ничего нет. Есть только снег. — Он зачерпнул его с карниза ладонями, сделав вид, что не заметил обжигающего холода. Зачерпнул — и поднёс к лицу. — Чтобы мост получился, нужны палочки. Облепи их снегом, — проговорил внутрь себя, казалось, нарочно воскрешая в памяти, как искрились драгоценными кристаллами снежинки в рыжих распущенных волосах, какими раскрасневшимися, счастливыми были они оба какие-то жалкие минуты, каким горячим, сладким на самом деле был тот первый, украденный, подстроенный поцелуй. Как головокружительно пахло тогда свободой и звенящей, приятно похрустывающей под пальцами чистотой.       Сопровождаемый безмолвными Безупречными, Бейлиш выбрался из холодных замковых коридоров в только лишь теплящийся, вязко сумрачный, неловко притаившийся где-то за крепостными стенами рассвет. Уверенно продвигаясь к цели, Петир делал вид, что своего конвоя не замечает, а, когда опустился на колени перед нетронутым, не истоптанным, девственно белым снегом, и вовсе позволил себе обо всём забыть.       Лишь, когда ему удалось построить несколько башен, стены и хрупкий, сверкающий снежный мост, его разыскала Арья. Поглядела непонимающе, свысока, фыркнула, как показалось Бейлишу, с осуждением и, протянув руку, бросила ему его же собственные перчатки, которые он так и не вынул из-за пояса несмотря на то, что давно покрасневших пальцев уже не чувствовал.       — Это что? — указала наконец носком сапога. Передёрнула плечами. — Вы сумасшедший?       Петир отмахнулся:       — Винтерфелл. — И, силясь согреть ладони, прибавил задумчиво: — может быть.       Предпочтя перевести тему, Арья сказала:       — Драконы снова улетели. Джон говорит, что это в последний раз. Они устали. Им нужен отдых. Но всё равно мы рады. Хотя бы кто-то окажется далеко от всего, что сюда идёт. — И снова посмотрела на башни. — А всё же, зачем это?       — Дурные сны, — пояснил Петир, хотя делать этого — был уверен — не собирался. — А это хорошо. Снежный Винтерфелл — хорошо.       Он не ожидал, что она кивнёт понимающе:       — Да. Это хорошо. Пока вы помните, Санса ещё жива. И, если вы можете помнить хорошее — всем нам немного спокойнее за неё. — Развернулась на каблуках, руки сцепив замком. — Здесь холодно, Лорд Бейлиш. Пойдёмте, поговорим в тепле.       Арья скользила рядом с опасной, бесшумной грацией. Петир шагал тяжело и размеренно, пряча дрожащие пальцы под плащом и ощущая неприятное покалывание. Медленно согреваясь. С тех пор, как ему дали немного свободы, воспоминания накрывали чаще, но, вместе с тем стало, казалось, легче. Абсолютно незнакомые места и люди вызывали порой в изнутри вполне осмысленный отклик — тепло, неприязнь, тоску, а порой всё его естество захватывали почти непреодолимые порывы. Петир научился анализировать всё это с присущей ему рациональностью, однако же к той же Арье относился теперь иначе — с едва теплящейся, не обоснованной его собственными желаниями приязнью.       — Вы дали нам ценные советы, лорд Бейлиш, — сухо произнесла Арья, но он знал, что в её случае это было самой искренней, жаркой благодарностью, на которую она только была способна.       — Я знаю, — кивнул Петир. — Стало быть, моя казнь была опрометчивым решением.       — Вы предали отца, предали Сансу. Вы строили козни против нашей семьи.       — Ой ли… — усмехнулся он.       — Ваша казнь была обоснованной и заслуженной, — проигнорировала Арья его ответ. — Вы живёте сейчас не потому, что прощены, а лишь потому, что заняли чужое тело.       В полутёмном коридоре между ними внезапно разлился холод.       — Я этого не просил, — почти процедил Петир сквозь стиснутые зубы, и вдруг ощутил, как лёгкая, но уже покрытая мозолями ладошка легко касается его запястья.       — Мы знаем. — произнесла Арья с едва уловимой толикой простого человеческого сочувствия и продолжила, снова сцепив руки и уйдя далеко вперёд: — Вы не останетесь здесь навсегда. Если мы выживем, я отвезу вас в Чёрно-белый дом. Там есть человек, который должен знать, что делать. А пока у вас есть время что-то исправить, лорд Бейлиш. Или что-то обдумать. Используйте его правильно.