***
Девочка лежала на спине в душной комнате. Несколько дней лежала, пытаясь набраться сил. Воздух, наполненный тяжёлым запахом болезни, вина и крови, медленно, вдох за вдохом вторгался в лёгкие. Девочка бы могла подняться. Девочка бы сумела. Если бы не помнила, с какой отчаянной жаждой жить сжимала разверстую рану — только бы внутренности не вывалились на снег, если бы не понимала: у всякой силы, у всякой смелости и всякого безрассудства должен быть осмысленный, здравый предел, за которым — безумная одержимость, влекущая только к смерти. Девочка лежала на спине и почти не двигалась. Повернув на высокой подушке голову, боком и снизу вверх смотрела на светловолосую женщину-рыцаря, стоящую подле её постели в готовности исполнить любой приказ. Любой, кроме того, который она, раненная девочка, озвучила только что. — Миледи, я поклялась защищать дочерей Кейтилин Старк. Но не его. Прошу вас, не заставляйте меня делать это, не отправляйте меня туда. — Вы поплывёте в Браавос вместе с ним, — повторила девочка тихим, спокойным голосом. — Нет, — было столь же тихим ответом твёрдое слово ей. — Ты поклялась защищать дочерей Кейтилин. Я бы сделала это, — поверь мне, — сделала. Но это опасный путь. Я ранена. Я не смогу доплыть. Мне нужно много времени, чтобы набраться сил. Он не может ждать так долго. Если он потеряет рассудок, уже никто ничего не сможет исправить. Кому, кроме тебя, Бриенна, я бы могла это доверить? — Воительница пожала в ответ плечами, и девочка продолжила, стараясь не повышать голос, чтобы не потревожить мучительно ноющей раны неосторожным вдохом. — Ему понадобится защита. Он слаб и почти безумен. Ему понадобится контроль — он всё ещё изворотлив и всё ещё любит жизнь. Кроме тебя с этим никто не справится. — Не доверяйте мне это, миледи. — Рыцарь почти взмолилась, и девочка впервые отчётливо заметила, как покраснели её глаза. — Я уже подвела вас обеих. И саму себя я подвела тоже. Я ничего не смогу. Я ничем не смогу помочь. — Это ты привезла её к Джону в Ночной дозор. Это тебе хватило сил одолеть Пса, Бриенна. Когда маска спадёт, Санса не вспомнит ничего. Она будет растеряна и разбита. Кто, если не ты, вернёт её домой? Кто, если не ты, расскажет ей всё, что было? — Я ненавижу его… — пролепетала бледными сухими губами воительница. Будто на последнее оружие, надеясь на эту фразу. — Значит ты заставишь его освободить тело моей сестры, — отрезала девочка, ставя точку. И в этот момент распахнулась дверь… — Помогите, — дрожала на пороге темноволосая служанка в заснеженной серой шали. — Пожалуйста, помогите. Это началось снова.Часть 12
6 ноября 2019 г. в 01:21
Элен нашла его, сидящим у очага в отрешении безмолвного созерцания. Обняв колени, Петир пронзительно долго всматривался в багровые всполохи жара тёмных закопчённых глубин, в искры, то и дело проскакивающие над обречённо тлеющими углями, словно был красным жрецом и пламя давало ему ответы. Тихой тенью скользнув к нему, она опустилась рядом, сложила руки на коленях ладонями вверх, вздохнула. Лишь этот звук по-настоящему вырвал Петира из недр самого себя.
— Я приказывал тебе не возвращаться, — произнёс он вполголоса, медленно меняя позу и чувствуя, как затекли ноги от неподвижности.
— А я принесла вам ужин. — Отвечая, Элен зачем-то по очереди сгибала пальцы, рассматривая свои короткие, обломанные от тяжёлой работы ногти. Не ухоженные. Не женские.
— Я не голоден, — отмахнулся безразлично. Есть ему и впрямь не хотелось вовсе. Тем более, в этом доме. Прислушался к себе, замер, тщательно анализируя каждую эмоцию и мысль. Он почему-то сейчас не ощущал ничего от Сансы или, что много хуже, утратил грань, окончательно слившись с нею. Мог ли считать себя разумным? Мог ли адекватным себя считать?
— Вас нужно уговаривать? — Сверкнула глазами Элен. Так делала только старая нянька в том доме, который маленький Петир уже позабыл почти, доме, что был до того, как с его, Петира, жизнью случилась Кет. Безразличие треснуло по швам от до краёв заполнившей его неправильной, непрошенной теплоты.
— Ты можешь попробовать, — поднялся наконец Петир и принялся незамысловатыми движениями разминать спину.
— Хорошо. — Ладони, взметнувшись, хлопнули по коленям, словно помогая служанке резво подняться на ноги. Прошуршав-пробежав к столу, на который прежде совсем беззвучно опустила принесённый ею поднос со снедью, нарочито размашистым, почти театральным жестом сорвала крышку. Покои почти мгновенно заполнились пряным, густым ароматом супа. Взяв ложку так, словно она вдруг превратилась в меч, Элен прошагала к Петиру, чеканя шаг. — Возьмите и приступайте, — подмигнула. — А я буду следить.
Покорно стиснув гладкое, тёплое дерево в своих пальцах, Петир медленно утопил ложку в густом, наваристом, источающем дивный аромат супе. Медленно поводил по кругу, чувствуя, как внутренности скручиваются тугим комком внезапно навалившегося голода. Зачерпнул. Стоя неподалёку, Элен смотрела — и заморгала недоуменно, когда полная ложка оказалась возле её губ с неумолимым приказом:
— Пробуй.
Закончились шутки. Закончилась теплота. Сталью жёсткого взгляда пронзая лицо служанки, Петир протягивал ей ложку и был невероятно серьёзен, почти что безумно зол. Элен не понимала. Не понимала его и не могла понять, потому головой отрицательно покачала, но Петир повторил уже жёще:
— Пробуй.
Дрогнувшими пальцами слишком резко выхватив ложку и едва не выплеснув её содержимое на себя, Элен проглотила суп, а потом наполнила ложку ещё два раза. Глядя в её разом ожесточившееся, обиженное лицо, Петир думал лишь о том, что никому не верит. Что уже никому не верит.
Когда Бейлиш наконец осмелился его съесть, суп оказался почти холодным.
Сидя в кресле напротив с прямой спиной и гордо вздёрнутым подбородком, теперь Элен казалась тюремным смотрителем, от пронзительного взгляда которого хотелось куда-то деться. Собирая последние капли с донышка, Петир понимал, что её обидел. Но объясняться не собирался. Так же, как и не собирался просить прощения.
Они так долго связаны были одним на двоих молчанием, что, лишь пожелав его всё-таки разорвать, Петир заметил: Элен уснула, бесшумно уронив голову на мерно вздымающуюся грудь. Медленно и тихо поднявшись из-за стола, Бейлиш с едва различимым шорохом сдёрнул с крюка свой плащ. Отворяясь, скрипнула тихо дверь. Петир пока ещё не знал, куда и зачем идёт, был лишь уверен в том, что однозначно хочет покинуть сейчас покои.
Быть может, он бы снова спустился в большой чертог, а, может быть, даже в крипту, может тихой тенью отправился бы на стены — созерцать глубокую, как сама пустота, бесконечно снежную круговерть. Но на первом же повороте, растрёпанная со сна, его нагнала Элен. Окликнула звонко:
— Милорд, куда вы?
И Петир наконец взорвался. Взорвался памятью — такой недавней, такой далёкой и вместе с тем близкой одновременно.
— Зачем ты ходишь за мной, — шептал-говорил Петир, стискивая с силой девичьи плечи. «Зачем вы ходите за мной?» — смотрела свысока Санса. — Что тебе нужно, Элен? «Лорд Бейлиш, чего вы хотите?» — прошлое слилось с настоящим. Он смотрел на Элен сейчас — и чужими глазами видел себя «когда-то». И слышал Сансу, и видел её повзрослевшее, быть может, даже ожесточившееся лицо. — Я прошу тебя: не нужно за мной ходить. «Не нужно за мной ходить», — вторило эхом в мыслях.
— Буду, пока не пойму, что с вами было и что происходит. — Дёрнувшись с силой пленённой кошки, Элен отскочила, Петир глубоко вдохнул, силясь собрать себя воедино в этом полутёмном, холодном коридоре, в «здесь» и «сейчас». Не в том недалёком прошлом.
— Ты делаешь только хуже. Все вы делаете только хуже!
— Потому, что я не знаю, что делаю. Но я хочу помочь.
— Единственное, чем ты мне можешь помочь — исчезнуть. И не навязывать свою помощь. Она мне не нужна.
Толкнув первую попавшуюся дверь, которая оказалась незапертой, Петир попытался отгородиться ею, но юркая, маленькая Элен протиснулась следом за ним в проём.
— Ладно. Я исчезну, — блеснули в полумраке её глаза. — Если буду знать, что с вами, милорд, всё будет хорошо.
— Хорошо? — он, не выдержав, рассмеялся. — Я уже умер. И это — всё. Это всё. — Повторил, отворачиваясь. Элен промолчала. Глядя в стену, Петир отчётливо слышал её шаги. Затем шуршание, тихий скрип.
— Здесь занимались музыкой. — Заговорила служанка уже откуда-то из угла. Петир это знал: отчётливо вспоминал сейчас, как при свете толстой, потрескивающей свечи до мучительной боли в пальцах неуклюже терзала сперва ненавидимый инструмент. Помнил переигранные руки и тёмно-красные бороздки на коже от впивавшихся в неё струн.
Арфа, накрытая запылившимся полотном, всё ещё стояла там, где её оставили. Там, где её оставила девочка-Санса в последний раз. Жутко, пожалуй, за это время уже расстроилась. Но с этими пытками, с этими казнями и войной было ли до неё кому-то? Было ли кому-нибудь до неё?
Посеревшая ткань взметнулась саваном с мертвеца. Потемневший, потускневший, покинутый инструмент вздохнул почти слышимо, почти осязаемо, и Петир сам не заметил, как рука потянулась к струнам. Благо, в одной из жизней он никакого отношения к музыке не имел. Струны откликнулись фальшью. Рука отдёрнулась. И потянулась снова.
Кто по кому больше истосковался — Санса ли по арфе или она — по Сансе? Струны словно бы подались навстречу тёплым, урчащим зверем, рассыпались переливами, чтобы больше никто не замечал: инструмент расстроен. Робкая музыка заструилась расплавленным серебром, разлилась-рассыпалась, но закончилась, почти не успев начаться. До хруста стиснув пальцы на тёмном дереве, Бейлиш смотрел на них с непониманием и укором. Ему так отчаянно хотелось слиться со старым мотивом снова и расколотить с тем одновременно эту проклятую арфу на сто частей.
— Вы знаете, где миледи. Скажите мне, — вдруг прозвучало из-за спины, словно мольба-приказ.
— Знаю. Она здесь, — медленно произнёс Петир всё ещё где-то на грани транса. И тотчас вскочил, оттолкнув злополучную арфу в сторону. Та обиженно, горестно заплакала-зарыдала всеми своими струнами. Словно предал её, словно бы вдруг, сперва приласкав, ударил. — Я мертвец. И я не на своём месте. Я не знаю, что хуже — жить вот так или умереть окончательно, остаться наконец в милосердном покое, где ничего не будет. Каждый новый день — моя затянувшаяся агония. Я хочу, чтобы она закончилась, и вместе с тем этого же боюсь. Я устал! Я устал! — Несвойственным жестом он изо всех сил пнул молчащую арфу, и, вторя его словам, она отозвалась назойливо тихим звоном. — Я не могу доверять своему разуму, я не могу доверять своим чувствам, я уже сам не знаю, чего хочу. Моя борьба — она происходит вот здесь, — стиснув запястье служанки, прижал к своему лбу, — и здесь, — опустил куда-то где, по ощущениям, всё ещё билось сердце. — Никто из вас этого не понимает. И не поймёт. Хватит за мной ходить. Хватит давить на меня и пытаться что-то у меня выведать. — Отступив на несколько шагов и опустив плечи в нахлынувшем внезапно успокоении, Петир почти прошептал вопрос: — я рассказал достаточно для того, чтобы ты исчезла?
Выплеснув единым яростным порывом всё, что разъедало изнутри мучительным ядом багряно-чёрных ростков безумия, Петир ощутил блаженную пустоту. Элен продолжала стоять напротив. С поднятой рукой и выражением лица, которого Бейлиш не мог понять.
— А знаете, — предложила как-то непонятно, как-то искренне невпопад, и у неё почему-то дрожали губы, — Там, во дворе, сейчас очень много снега. Может быть, мы бы могли подняться на стену вместе?
Примечания:
Глава переписывалась несколько раз.