This is how we rise up

О том, что их нашли, Майтимо узнал практически сразу же, когда напуганный и взмыленный Гилдин ворвался в комнату и закричал о том, что госпожа Рассель убила волколака практически голыми руками. Он много чего говорил еще потом — и о бесстрашии Асоки, и о том, как легко она уничтожила искаженного волка, и о ягодах малины — но Майтимо мог думать лишь об одном: «Нас нашли. Нас нашли. Эру Всевеликий, что же нам делать?» И впервые за несколько дней его охватил страх. О себе думал в последнюю очередь, хотя все-таки думал — возвращаться в подземелье он не желал, и не собирался. Приди бы сейчас по его душу орки, он бы просто бросился бы на них в расчете на то, что они озвереют, забудут о приказе и убьют его. В таком состоянии он ничего не сможет ни как Король, ни как брат, ни как тот, кто дал Клятву. Но джедаи — эти отважные, достойные существа — не должны были страдать из-за него. А дети — Асока, которая все равно казалась ему девочкой, и совсем юный Гилдин — тем более. Это было логично, говорил он себе. Это должно было случиться. Его исчезновение вряд ли бы стали замалчивать перед рядовыми орками. Рыжий был слишком важным пленником, слишком ценным заложником — ведь его присутствие в крепости было одной из тех вещей, что удерживали Макалаурэ от немедленной атаки на Ангамандо. А сейчас заложника нет и Моринготто сейчас должен был быть в бешенстве. Майтимо знал это. Знал, но, увы, ничего не мог сделать. Конечно, через несколько секунд Гилдина выставили, чтобы юный синда охладился, и оставшуюся часть истории ему досказывала Вокара. Нолдо впервые видел целительницу в таком состоянии — ее глаза были сощурены, губы — прикушены, и не по разу. Наверное, такой же она была в дни войны, в залах таинственного Храма… — И теперь что? — спросил Майтимо, как только тви’лечка закончила свой рассказ. — А что? — безразлично тряхнула синей головой Вокара и потянулась за свежей перевязкой. — Не бросать же тебя. Ты еще не в том состоянии, чтобы куда-то идти самостоятельно. Джедаи не должны были его спасать. Не должны были рисковать своими жизнями ради Проклятого, не должны были подвергать себя опасности, только избегнув смерти. Горьче всего Майтимо было думать о том, что они не уйдут, если в синдарское городище придут орки. Не уйдут и погибнут, если он не сможет встать на ноги раньше. Своих джедаи вытаскивали до последнего, даже тех воинов, что впоследствии предали их. — Но… А раненого они не бросят тем более. — Никаких но. — строго ответила целительница, резко хватая его за руку. — Даже не заикайся о том, чтобы уйти из этого места, пока не выздоровеешь полностью. Он не спорил и покорно позволил Вокаре дальше лечить его. В данной ситуации Майтимо был совершенно и абсолютно беспомощен, и прекрасно знал это. Каким еще он может быть после нескольких лет бесконечных пыток? Он даже на поганое место не может пройти, не опираясь на другого. Целительские Песни джедаев были сильны, но его тело, ломаемое и истязаемое в течении такого долгого времени, не могло вылечиться быстро. Когда Вокара закончила перевязки и вышла из комнаты, Майтимо перевернулся на другой бок. Раны на груди и шее уже зажили, а нога срослась до такой степени, чтобы можно было вставать, но он все равно был слишком слаб для длительного перехода. И это — лично для него — затмевало все. Собственная беспомощность задевала еще сильнее, чем в Ангамандо, и сейчас ему больше всего хотелось расплакаться — от глупого чувства обиды на весь мир и на свое тело. Худо-бедно, но это глупое желание удалось подавить, напомнив себе, что его тело выздоравливает быстрее чем могло бы. Даже фири (1) лечатся быстрее, чем обычно, когда рядом находится джедай-целитель, способный придти на помощь. Вчера Асока разбила себе лоб, догоняя излишне активного Гилдина (который потом долго извинялся), но Фэй вылечила ее за секунду (хотя сама девушка активно отнекивалась, утверждая что все пройдет и так). Майтимо помнил, как Финьо, только вступая в пору взросления, точно так же разбил лоб, а потом еще три дня гулял с повязкой на голове. А он не был отнюдь не фири. Но лучше в целом от этого не становилось.

***

— Ты прекрасно выглядишь сегодня, Феанарион. — промурлыкал Гортхаур, прохаживаясь мимо пыточного стола, к которому был пристегнут Рыжий. Майтимо все-таки нашел в себе силы фыркнуть: — Если это такое признание в любви, то могу тебе сказать, Гортхаур — ты совершенно не в моем вкусе. За этим последовал резкий звук удара. Щеку обожгло болью, но не такой сильной, чтобы она ощутилась вообще. Что и неудивительно, учитывая, сколько раз… Повторный удар. Даже мысль закончить не получается. Белое лицо искривилось в непонятной (называть это улыбкой — просто кощунство какое-то), в желтых глазах загорелся огнем бешенства. Может, когда-то этот предатель был прекрасным майа Аулэ, но сейчас он слишком похож на вставший из могилы труп. Как бы он не прихорашивался. Майтимо знал — орки за дверью часто обсуждали, как часто командующий принимает ванны, при этом сравнивая Гортхаура с женщиной (мягко говоря). — Я не в твоем вкусе. А кто интересно же? — сьязвил майа и резко ухмыльнулся. Впрочем, так же резко его ухмылка сменилась тоскливым выражением лица, а рука опустилась на почему-то не травмированную ладонь Майтимо. Впервые за все время, проведенное в Ангамандо, Рыжему захотелось сжаться. И не беспричинно. Пальцы темного майа резко сжали его собственные. Погладили. — Неужели ты не устал от боли, Майтимо? — грустно улыбнулся Гортхаур. Его ладонь выпустила почти все пальцы, оставив в ней только большой. — Разве не проще отказаться от нее? Нет, хотелось рассмеяться Рыжему, ни рауко не проще. Потому что под такой простой формулировкой скрывалась более честная: присягнуть Морготу. Предать свой народ. Отказаться от завещанной отцом войны. Сдаться и обесценить все, что он пережил до этого. Если он сделает этого, то никогда не сможет простить себя в первую очередь! — Нет. — выдохнул Майтимо. — Ты же знаешь. Гортхаур не прекращал так же фальшиво улыбаться. — Жаль. — сказал он. — Ужасно жаль. Он обхватил палец Рыжего и потянул на себя. Послышался хруст рвущихся связок и жил. Майтимо прикусил щеку изнутри. Нет, он не станет кричать. Не от боли, не от осознания того, что за резец ему больше не взяться, ровно как и гончарный круг и кисть. Разве что только за меч… Когда все пальцы оказались сломаны, его рука горела. Но Гортхаур не остановился и на этом. Его рука дотронулась до сломанных пальцев, и так же резко обхватила их. Резкая боль прошила ладонь и Майтимо не выдержал и закричал, ощущая себя предателем себя же… Да, он мог молчать, когда его били плетьми, когда лили разъедающую жидкость и на тело и бросали в каменный мешок, но сейчас он сорвался. Сил терпеть больше не было и вряд ли бы он нашел их сейчас. «Возьми-себя-в-руки-возьми-себя-в-руки-возьми-себя-в…» — повтопял эльф про себя, но это отнюдь не помогало… Со стыдом он почувствовал, как начинают плыть очертания камеры и слезиться глаза. Эру всевеликий, когда это кончится… И резко, внезапно, зазвучал чужой голос. Поначалу Майтимо подумал, что это явилась Тхурингветиль, почуявшая свежую кровь, но тут же одернул себя. Голос мерзкой летучей мыши звучал резко и противно, словно ввинчиваясь в уши. Новый голос был звонким и глубоким. Незаканчивающийся кошмар разорвал громкий крик: — Успокойся! Кто это? — Прошу тебя, успокойся! Зачем Гортхауру говорить ему это? Лицо с нездорово горящими глазами никуда не делось, но сами очертания помещения поплыли…  — Это просто сон! Сон? Скорее то, что до него кто-то докрикивается — сон. Хотя голос знакомый… очень знакомый… — Проснись, пожалуйста! Асока! Мир перед глазами расплылся, и из красного-серого, стал сине-коричневым. Кто-то дотронулся до него — мягко, бережно, стараясь не задеть раны, но он все равно боялся поверить. Что здесь правда, а что здесь ложь? Лишь только, когда его обхватили сильные, несмотря на их худобу, руки, Майтимо начал потихоньку взвращаться к реальности. Он был не в Ангамандо, а в деревянном доме в городище, в старой приграничной крепости. Его рука была на месте. Он был жив, и почти не ранен. Он мог двигаться, почти самостоятельно, и от осознания этого из его глаз потекли слезы. — Оно…оно было здесь. Оно стояло прямо здесь, я… клянусь, я видел это. — тихо шептал он, вздрагивая всем телом и от холода, и от страха, цепляясь за единственного, кто был с ним сейчас, сосредотачиваясь на не-совсем-чужом разуме, потихоньку успокаиваясь.  — Мне жаль, я…я не хотел кричать. — А с кровати прыгать хотел? — голос Асоки сейчас звучал слишком резко, но одновременно шутливо. — Ты чуть не навернулся с нее! Упал — наверняка сломал бы что-нибудь. — на недоуменный взгляд она пояснила. — У больных в таком сочтоянии очень хрупкие кости. Тебе нельзя падать. Пока еще нельзя. От этого «пока еще нельзя» его снова словно скрутило. «Ты слаб. » — противно заговорил внутренний голос. — «Да, ты слаб. Первый Меч Валинора, да? Вот именно, что первый меч Валинора, сказочной страны детства. Ты даже меч сейчас вряд ли поднимешь. А еще смеешь называть себя воином, королем! Тварь ты, Майтимо Нельяфинвэ Руссандол Феанарион, мерзость, которая только милостью и силами этих джедаев и жива.» Расцепив руки, он медленно опустился на кровать. Затылок уперся в колючие одеяла, свернутые в валик вместо подушки. Часть из них лежала под головой, часть была подолжена под спину. Асока пододвинула табурет к кровати и молча присела рядом. Теперь им не оставалось ничего, кроме как поговорить, и поэтому нолдо решил начать первым. — Я не заслуживаю всего этого. — заговорил он. — Сейчас я для вас представляю только обузу и… — Майтимо осекся. — Вас могут найти из-за меня. Я не заслуживаю жалости и… — Ты дурак? — хмуро поинтересовалась тогрута. — Прости? — непроизвольно выдал Рыжий. Лицо Асоки было словно каменным, а в синих глазах застыл шок вперемешку со злостью. — Нет, ты дурак. — ровным голосом начала девушка, и от этого тихого тона по спине Рыжего поползли мурашки. — Дурак дураком. Даже без скидок на то, что тебе за две тысячи. Ты думаешь, что ты нам отвратителен? Ты считаешь, что нам надо тебя бросить? Тогда на кой-хатт мы, по-твоему, тебя спасали! Чтобы бросить недолеченного? Мы, что, в твоих глазах не лучше уруков? — под конец она уже кричала и Майтимо едва удержал себя от того, чтобы сжаться. — Нет. — А раз нет, то и суда нет. Прекрати нести эту чушь, и считать, что мы тебя спасаем лишь из жалости! — Но… — Не но! Я же говорила тебе, что так как страдал ты, не должно было страдать не одно живое существо! Я вытащила тебя именно поэтому! Мне плевать, что ты там навыдумывал про то, что недостоин спасения, Майтимо. — ее голос постепенно затихал. Из него пропадали агрессивные нотки, и он становился мягким и звонким. — Ты достоин. Ты не заслужил того, что там с тобой сотворили. — Ты не знаешь, что сотворил я. — Мне и не нужно знать. Я знаю, каков ты сейчас — и мне этого достаточно. Любой может совершить ошибки, и ты не исключение. «Любой мог совершить ошибки.» — насмешливо отозвался голос в голове. А когда совершил ошибки он? И можно ли простить эти ошибки вообще? — Асока. — тихо выдохнул он. — Я убивал своих. Я тебе этого не показывал, но… как ты думаешь, почему мы так легко получили те корабли в Альквалонде? Это можно назвать ошибкой? А те, кто пошел со мной тогда, когда я попал в плен? Они погибли из-за меня. Я мог взять меньше и не подводить их всех под чужие мечи, но я… — он зашелся кашлем, а глаза заслезились — от непривычки к зажегшемуся светильнику, как же… Он скривился от презрения к самому себе — мало того, что опять расклеился, так еще и на глазах у девы. И как его еще терпели — вот в чем вопрос? Он ожидал чего угодно. Он ожидал, что Асока отшатнется. Ему казалось, что в воздухе вот-вот прозвучит «Беру свои слова обратно», а на худом лице отразится насмешка и брезгливость. Он ожидал пощечины, грубых слов, вопросов… Но в ответ она всего лишь взяла его за руку. Худые, тонкие женские руки начали осторожно гладить травмированную ладонь и острые костяшки пальцев, когда Асока сказала: — В любом конфликте всегда виноваты двое. Не бывает однозначно правых и однозначно виноватых в той или иной ситуации. Вас можно обвинить в том, что вы не попытались поговорить с телери, не попытались найти вариант, который устроил бы всех. Их же — эгоизме и нежелании уступать. Как же знакомо это звучало. Как тогда, в лагере, когда Карнистир уговаривал его взять дополнительный отряд воинов, и Майтимо, дурак, согласился. Надеялся на победу, надеялся даже на возвращение одного из Камней… А получил только плен, кошмары и бесконечное чувство вины за все, что случилось из-за него. Асока еще долго говорила, но Майтимо словно не слышал ее. Его мысли были далеко. Очень далеко. Все-таки странные эти джедаи, что те, кто похожи на атани, что те, кто не схож с ними ни в чем. Сам Майтимо еще после атаки на Альквалондэ и сожжения кораблей еще долго не мог спокойно спать. Он пытался придумать какой-то способ оправдать себя за убийство своих — но не один из выбранных не был достаточно убедительным. Он говорил себе, что они попросили отдать корабли добровольно и получили отказ. Отказ был несправедлив и не имел под собой никакого практического обоснования. Он породил ответную несправедливость, вот и все. Но то, что он не воспротивился приказу отца в Лосгаре иначе чем на словах и как подвел своих воинов под вражеские мечи на тех переговорах? Там тоже была ответная несправедливость? Ведь Моринготто — князь Лжи и обмануть его вряд ли было бы грехом, а на берегу… Амбарто едва не сгорел по их вине. Тогда почему он не мог в это не поверить? Последние слова он не заметил, как произнес вслух. — Слишком заумно, да? — спросила тогрута. — Нет. — помотал головой Майтимо — слишком просто и поэтому страшно. Ты практически под любое свое действие способна привести обоснование, и это меня пугает. — Я не собираюсь оправдывать себя или тебя в данной ситуации. Меня волнует лишь твое бесконечное чувство вины за все, что произошло. — То есть это плохо? — В том-то и дело, что нет. Я даже рада, что ты настолько критично относишься к своим действиям. Но не стоит винить себя каждую секунду. Об этом надо помнить, но не гнобить себя постоянно. — Но… — Не но. — мягко произнесла Асока. — Так или иначе, но убийства своих, как бы мерзко это не звучало, тоже часть нашей жизни. Просто нам надо стараться их избегать. — Это легче сказать, чем сделать. — А я и не отрицаю. Но это небходимо. На секунду они оба замолчали. — И все же, Асока, зачем? — Зачем что? — Зачем вы спасли меня? Ведь ты и Роан… вы были в опасности, вам надо было бежать из Ангамандо и… — он снова зашелся кашлем. — Мне повторить? — беззлобно спросила Асока, убирая руку с его головы. — Ты не заслужил того, что там с тобой вытворяли. Ты заслуживал лучшего. — Нет. — Не спорь. Ты не в том состоянии. Он медленно замер. Прикрыл глаза, ожидая возвращения кошмара, но… его не было. Зато была песня. Это было… странно. Он впервые слушал песню на другом языке, не понимая ни слова, но… почему-то успокивающую. Возможно, дело было в мелодии, создаваемой тихим, чуть тягучим голосом (невозможно поверить, что обычно в этом голосе слышны легкие смешки), или же в… том, кто пел? Он не знал о том, что Асока просидела рядом с ним его постелью еще несколько часов. Что тогрута продолжала перебирать его короткие волосы даже тогда, когда поняла, что Майтимо заснул. Не знал, что продолжал сжимать ее руку в своей. Но не один кошмар не нашел его сегодня. Сегодня ему снились лес, звезды и небо. И чьи-то голубые глаза — синие и светлые, как и их обладатель.