After all these changes we have seen through the years После всех этих изменений, что мы видели спустя столько лет Ain't it time they settled down? Не пора бы им успокоиться? *
Изуку, вспомнив вчерашний вечер, грустно опустил взгляд и крепче обнял себя за плечи, ощущая ползущий по всему телу неприятный холодок. — Голова не болит? — осторожно поинтересовался Мидория. — Всё-таки, ты выпил вчера… Он замолчал, когда Бакуго посмотрел на него. Пронзительно и с некоторым опасением. — Я постоянно пытаюсь понять, что происходит у тебя в голове, но всякий раз мои попытки терпят крах, — Катсуки отложил телефон и приблизился к месту, где сидел Изуку. Мидория испугался твёрдо звучащего голоса, скрывающего тревожно дрогнувшие нотки. — О чём ты вообще думаешь, скажи мне. Всё время, говоря одно, ты делаешь совершенно другое. Твоя голова. Она просчитывает столько грёбаных кодов, которые я не могу отгадать, как бы ни старался. И всё время ты заставляешь меня чувствовать то, что я не должен. Что я должен понять? Я, блин, запутался. Так скажи мне, что мне нужно делать, чтобы я тебя понял? — Не знаю, — прошептал Изуку, мотая головой. — Я правда не знаю. Катсуки медленно высвободил весь воздух из лёгких и, облокотившись о кухонную стойку, спрятал лицо ладонями, замерев так на некоторое время. Мидория все эти продолжающиеся секунды не смел дышать, чувствуя разрастающуюся панику за состояние парня. Изуку понимал, что блондин снова продолжал сдерживать себя рядом с ним, пытался не кричать и не возрождать закопанную злобу. От такого зеленоволосый прикусил губу и впился ногтями в плечи. Бакуго пытался всеми силами не навредить ему снова и снова, но Изуку только всё портил, своими поступками заставляя его накалять нервы. Катсуки открыл уставшее лицо и достал из кармана вчерашний пакет наркотиков, призывая Мидорию взглянуть на него. — Где ещё? — прошипел блондин, сминая пакет в руке. — Где ещё ты спрятал дурь? — Нигде, — надрывно произнёс Изуку, сминая футболку. — Больше нигде, это была последняя… — Последняя? — свирепо прищурился Бакуго. — То есть, этой хрени у тебя было несколько? — Нет, я не это имел в виду. Я хотел сказать, что это единственное… — Ты сказал, что завязал давно, — прошептав дрогнувшим голосом, Бакуго выпрямился и сжал короткие светлые волосы. — Твердил мне, что давно чист! Так какого хрена это здесь? Ты продолжаешь врать направо-налево? — Прости, я должен был, — дрожащими губами пискнул Изуку, часто моргая, избавляясь от начинающихся слёз. — Я должен был перестать, но я… — Должен, должен, как же надоело, — блондин поднял голову, жмурясь. — Постоянно заливаешь мне чушь в уши, а я тебе верю, как чёртов идиот. Может, ты всё это время, постоянно, просто мне врал. Скажи, нахер ты тогда связался со мной? Что ты от меня хочешь, мать твою?! — не сумев больше стерпеть, воскликнул Катсуки, потерянно глядя на Изуку. — Я пытаюсь спасать твою задницу, но ты всё равно делаешь по-своему и лезешь на рожон. Ты сдохнуть быстрее хочешь? А обо мне, придурок, ты не подумал? Забрался в мою голову и даже вылезать оттуда не собираешься. Да, ты мне небезразличен, но это не означает, что ты можешь этим нагло пользоваться! Почему ты такой сложный? Он закрыл глаза предплечьем, прислоняясь к кухонному гарнитуру. Изуку от эмоций поднялся с места, пытаясь унять дрожь по всему телу от молчаливого плача. Ему было больно вовсе не за себя. Он чувствовал себя непомерно плохо из-за того, что страдал отнюдь не он. Оказывается, боль за других ощущается в сотни раз сильнее, она, словно впившиеся острые колья, вонзалась в нервы, забрасывая внутрь отравляющий яд. Яд горькой вины и стыдливого страха. Песня настойчиво взывала к себе. Изуку не стало легче.All we need is each other, babe, to get us through these tears Все, что нам нужно, — это только мы с тобой, детка, чтобы мы прошли через эти слёзы With all of our love, I know we could rise above С помощью всей нашей любви, и я знаю, что мы могли бы подняться намного выше
Изуку подошёл к Катсуки, преодолевая горящее желание убрать его руку от глаз. Вместо этого он уткнулся лбом ему в грудь, хватаясь за спасительную майку. Различил бешено колотящееся сердце, стук которого Мидория ощущал щекой, хотя и его сердцебиение отнюдь не было спокойным. — Прости, — с трудом выговорил веснушчатый, прижимаясь к груди Бакуго настолько сильно, насколько он мог. — «Прости, прости», других слов не знаешь? — услышал Изуку хриплый баритон над своей головой. Ощутил, как его спину обхватили чужие руки, сцепляя пальцы в замок около поясницы. — Просто помолчи уже, идиот. — Ты постоянно называешь меня идиотом, я могу своё имя позабыть, — через всхлип раздался нервный смешок. — Меня Изуку зовут. — Нет. Тебя зовут идиот. Изуку-идиот. Или Изудиот. Красиво звучит. — Изуку. Я не Изудиот, Катсудурок. Катсуки-придурок. — За словами следи, — тихо засмеялся Бакуго, посмев ущипнуть Мидорию за бок. — Потом расплачиваться будешь. У меня в голове зародилась одна идея. — Идея? — заинтересовался Мидория, поднимая голову. — Какая идея? — Я знаю одно крутое место, и нам нужно туда поехать, — озвучил свою мысль Бакуго, стирая большими пальцами мокрые дорожки на веснушчатом лице. — Сейчас. Имеешь что-то против? — Разумеется, нет, — улыбнулся Мидория. — Ну тогда шевели своей задницей, Изуку. Поправляя смятую футболку, он мягко прикрыл глаза, вздыхая полной грудью.With brighter tomorrows ending this sorrow С помощью более светлого завтрашнего дня покончим с этой печалью Yeah, it's gonna be alright О да, всё будет хорошо
— Я не могу поинтересоваться, куда мы едем, верно? — тихо произнёс Изуку, устремляя взгляд на боковое стекло. Утренняя атмосфера свежести и осеннего холода проникала через приоткрытую форточку. Мидория вздохнул воздуха, признаваясь, что самый лучший воздух бывает лишь в раннее время и в закатное; насыщенный и чистый воздух, окутывающий полные лёгкие приятной негой. Особенно он был хорош на пригородной трассе, прилегающей к Лос Анджелесу, по которой они сейчас и ехали. Бакуго усмехнулся, не отрывая глаз от лобового стекла. Заданный вопрос остался без надлежащего ответа, но Изуку не был особо удручён таким умалчиванием подробностей. Его голова в данный момент была свободна от грызущих его двадцать четыре на семь взволнованных мыслей. И поэтому он был благодарен за столь неожиданную поездку ранним утром, не представляя, на какое странное место Бакуго решил его привезти. Изуку позволил себе легкомысленно улыбнуться, поддавая отросшие волосы морозному ветру, бьющему в полуоткрытое боковое стекло. Лёгкие лучи ещё не проснувшегося до конца солнца бродили по закрытым глазам, на щеках маячили юркие солнечные зайчики, стремительно исчезая под напором быстро несущейся машины. Майка раздувалась около плеч, оголяя покрытую мурашками кожу с тонкими, еле видневшимися нитями шрамов и мелких царапин. Изуку словно наслаждался всем этим. И если кто-то сказал бы, что следить за дорогой ему нужно больше, чем разглядывать до мельчайших деталей умиротворённую фигуру Мидории, Бакуго бы врезал этому наглецу без всяких сомнений. Изуку очнулся от своего чарующего полудрёма, когда почувствовал прикосновение к своим волосам. И растянул губы в лёгкой улыбке. — Не боишься слететь с трассы? Бакуго расценил это как неприкрытый вызов его отчаянному самомнению. И проигрывать в этой одиночной игре он не собирался. — Веришь, что я обязательно слечу с неё? — низко монотонным баритоном произнёс Катсуки, в любимой манере высокомерно выгибая бровь. Для пущего эффекта он резко крутанул руль туда-сюда, заставляя машину вильнуть по сторонам, но сдержать равновесие. Всё это время парень не сводил пристального взгляда с ярких изумрудов, заинтересованно и даже тепло обводящих его невозмутимое лицо. — Я верю лишь тебе, — в отместку ответил Изуку, прищурившись от бросившегося в глаза солнечного луча. — Ты же не допустишь непрофессионализма в езде на автомобиле, верно? Или я могу честно сказать, что ты не такой ас в своём деле? Странным образом, от колкостей и пассивных насмешек Бакуго не хотел по-обыкновенному заорать, выплеснуть свою обиду и негодование, даже не горел желанием избить его за столь явную наглость. Внутри возникало лишь не приукрашенное ничем восхищение или даже тихое, молчаливое благоговение. Странно. Всё, что связывало его с Мидорией Изуку, являлось изначально чем-то непонятным, необъяснимым и противоестественным, отличным от его настоящей натуры. При разговоре или даже простом его разглядывании изнутри словно одна за другой открывалась запертая дверь, раз за разом приближающая к месту под названием сердце, если Бакуго ещё верил, что этот орган существовал внутри него. Но оно ещё бьётся. И Бакуго не мог не признаться хотя бы самому себе, что при виде человека под именем Мидория Изуку эта часть его тела начинала колотиться в несколько раз сильнее. Он продолжал молчаливо впиваться в зелёные глаза, продолжал чувствовать на своих ладонях мягкие и растрёпанные от ветра волосы, и продолжал игнорировать вид на дорогу, будто играя с судьбой, находясь на тонкой нити между двумя небоскрёбами, как в чёртовом фильме под дружелюбным названием «Прогулка», хотя такое сравнение было несколько гиперболизированным. Они не находились высоко над землёй, готовые упасть из-за простой неудачи, не было столь рьяного адреналина от нахождения на тросе между высокими зданиями; была лишь пустая трасса, широкая, чтобы беспрепятственно ехать посередине, наплевав на яркую разметку двойной сплошной. Но они так же играли с жизнью в игру. И Бакуго не позволит ей удержать над ним верх. И этот зеленоволосый уродец, в большой степени знающий, какого это — играть с жизнью на жизнь, — не отрываясь смотрел на него, будто не боясь ничего. Будто он действительно настолько доверял Катсуки, что вверял ему свою безопасность. Чёртов Мидория. Как же он надоел своим непостоянством и ежесекундной многозначительностью. От такого голова Бакуго буквально трещала по швам. И не сказать, что его это ущемляло. Было просто… приятно? Он хотел, чтобы Изуку никогда не сводил с него такого взгляда, иначе, ей богу, Бакуго снова сорвётся. А этого он не желал всей душой. Изуку первый оторвался от их соперничества и громче включил радио с доселе неизвестной ему частотой, поддаваясь искушению послушать бодрящую музыку.Now I'm running and I can't stop anywhere I go И теперь я бегу и не могу остановиться, куда бы я не направлялся I think about it everyday and night Я думаю об этом каждый день и каждую ночь**
Видимо, веснушчатому понравилась попсовая музыка, играющая рано утром. Может, потому что никто в здравом уме не станет слушать её за завтраком, или застряв в пробке, или просто на пробежке по оживлённому парку. Её поставили рано утром, потому что никто не захочет её слушать. Или потому что она была предназначена для таких, как они. Отчаянных, которым не до сна. — Так скажешь мне, куда мы едем? Или продолжишь молчать? Бакуго усмехнулся, потому что он победил. Победил в странной игре на усидчивость и терпение. Было видно, что Мидория не мог сдерживать свой бушующий интерес, но тем самым разгорячил интерес блондина в нём самом. Изуку делал это, сам того не думая, и каждый раз Бакуго ловился на такую простую ловушку. Потому что мог позволить себе это. Мог позволить себе быть управляемым этой несносной голове. Мимолетные слабости начинали с каждым разом разрастаться всё больше, и Бакуго уже не мог правдиво сказать, когда позволял действовать, руководствуясь лишь своими желаниями. Но этот момент можно было записать как самостоятельное решение. Притянув Изуку к себе за шею, он прижался к полуоткрытым губам, интуитивно нажимая на педаль газа. Двигатель набирал обороты, последняя передача несла машину со скоростью около семидесяти миль в час, но это было меньшее, что заботило блондина в данный момент. Он даже позволил себе открыть глаза, с ужасом замечая, что всё это время Мидория смотрел на него. Разве не этого Бакуго так хотел? Тогда почему он так боится? Может, потому что этот взгляд заставлял его тело дрожать, тем самым в открытую демонстрируя свою собственную слабость? Но он понял, что всё это время Изуку знал. Знал о неприкрытой ревности, о постоянном волнении, переносящимся в обыденную грубость. Знал о том, что его взгляды делали жёсткого и озлобленного блондина слабым. Возможно, это именно то, что Бакуго и хотел ощущать в такой момент. — Мы едем туда, где тебе определённо понравится, — сказал он, нехотя отрываясь от желанных губ. В кои-то веки он позволил себе взглянуть на лобовое стекло, совершая поворот на неизвестную каменистую дорогу. — И что же это? — продолжал тянуть из него ответы Мидория, с интересом рассматривая песчаную местность, состоящую из пустой трассы, обедневшего пейзажа из камней, песка и пыли. Хотя нет. Он прищурился, с улыбкой осознавая, что они подъезжали к небольшому озеру, находящемуся в отдалённости от пролегающего Брайтон Бич и тянущегося шлейфа океана. Это место словно казалось покинутым, брошенным людьми. — Ты хочешь, чтобы мы поплавали? — На улице стоит ноябрь, идиот, — прыснул Катсуки, осторожно проезжая мимо угрожающе крупных камней. — Ты можешь простудиться. Я не собираюсь быть тебе нянькой и точно не собираюсь день и ночь проводить рядом с больным тобой. — Ты так не хочешь заботиться обо мне? — Я в том смысле, что наша кровать предназначена вовсе для другого. Спустя пару минут они оказались на каменистой местности, ведущей вниз к небольшому пляжу. Заглушив двигатель, он не стал выключать радио, ведь эта песня особенно приглянулась зеленоволосому. Он определённо не понимал его вкусов в музыке. Выйдя из машины, Изуку медленно и с тихим восхищением выдохнул, вбирая в себя полную грудь холодного водного воздуха, и вытянул над собой руки, потягиваясь. Бакуго, достав что-то из багажника, спускался вниз и, оказавшись прямо перед озером, бросил нетерпеливый взгляд на Мидорию. — Что стоим? — спросил он, недовольно протягивая ему руку. — Пошли уже. Изуку хмыкнул, но принял его помощь, быстро спускаясь с небольшого холмика. Бакуго понимал, что парень мог обойтись без его помощи, но лишнее прикосновение к объекту его потаённой симпатии всё-таки приносило свои должные плоды. Ему определённо было приятно держать Мидорию за руку, хоть он и пытался скрыть это за напускным равнодушием и непривычным спокойствием на лице. — Тут очень красиво, — проговорил Изуку, впечатывая в память яркие блики колышущейся на ветру водной глади. Хотелось выпрыгнуть из кроссовок, голыми ступнями соприкасаясь с ледяной водой, позволяя ей окутывать его открытые голени, но он понимал, что в середине ноября вода была отнюдь не такой тёплой. Хоть они и жили в Неваде, это не значило, что им было позволено плавать или же просто прогуливаться рядом с водой почти в самом начале зимы. Но как будто Изуку заботили правила. Сбросив с себя кроссы, он потянул за собой Бакуго в сторону воды. Очутившись прямо перед мирным и спокойным озером, Изуку пальцами ног прикоснулся к воде, тут же отходя подальше. Холод, прошедшийся по нервным окончанием ступни, лишь раззадорил его. Крепко держась за руку Бакуго, Мидория быстро привык к ледяной воде, неторопливо шагая вдоль озера босиком. Катсуки хотел было снова предупредить его о своём нежелании в дальнейшем быть сиделкой, но он по странным обстоятельствам молчал. Зачарованная улыбка Мидории говорила сама за себя. Парень на миг даже позволил себе приподнять уголки губ в ответ, но его внезапное действие он постарался спрятать как можно скорее, чтобы снова не ощущать бесящую стыдливость перед пронзительным взглядом, который будто знал о нём всё. Тогда для Мидории это не послужит таким трудом хотя бы представить, что Бакуго улыбнулся. Это уже не его прерогатива. — Я заметил одну вещь, — хрипло сообщил Бакуго. Изуку оторвался от мечтаний и удивлённо посмотрел на блондина, крутящего в руках его фотоаппарат, непонятно откуда взявшийся здесь. Катсуки с серьёзным прищуром впился в его лицо, одновременно настраивая фотоаппарат, на котором он знал только кнопку включения и кнопку для создания фотографии, однако он знал, что большее ему и не потребуется. — В твоей охрененно огромной фотогалерее нет самого себя, — продолжил Бакуго, настраивая фокус камеры и направляя его на непонимающее веснушчатое лицо. — Ты столько фоток наделал всех нас, но сам даже не пытался быть объектом фотосъёмки. Так что я подумал, что ты должен ощутить это на своей шкуре. — Или ты просто завуалировал своё желание сфотографировать меня, я прав? — Заткнись. Мне надоело, что ты постоянно фоткаешь меня. Так что терпи молча. — Я фотографировал тебя, потому что не мог найти никого красивее. — Да заткнись уже ты, — раздражённо буркнул Кастуки, надув розоватые щёки. Изуку от такого негромко засмеялся, как раз в тот момент, когда Бакуго сделал пару быстрых снимков. — Ты уродливый, — констатировал свою практику блондин, рассматривая снимки. — Озеро даже получилось лучше, чем ты. — То есть, ты хочешь сказать, что это я уродливый? — насмешливо произнёс Изуку, заглядывая через его плечо, но Бакуго настойчиво продолжать держать в тайне сделанные фотографии. Это только разыграло интерес Мидории посмотреть на себя. — Ну дай посмотреть! Я не могу быть таким страшным. — Но ты тот, кто ты есть, — усмехнулся Кастуки, поражённо отдавая парню фотоаппарат. — Тот же назойливый задрот. — Для новичка вполне себе неплохо, — пробормотал под нос Изуку. И да. Бакуго хотел услышать такую похвалу, хоть в ней и пробегали нотки колючего сарказма. — Но я всё равно делаю гораздо лучше. — Не нравится — не смотри. Он потянулся за фотоаппаратом, но Изуку не собирался отдавать своё сокровище в руки варвару, не ценящему столь дорогой для него предмет. Прижав к своей груди предмет, он повернулся к блондину спиной, якобы выражая… обиду? Или показушную усмешку над недо-талантом Кастуки? Так или иначе, он не собирался оставлять всё как есть. И, конечно, Бакуго был в разы наглее. Он простым и незамысловатым образом поднял тело зеленоволосого и посадил на своё плечо. Изуку от неожиданности сильно вцепился за его руки, и по этой причине фотоаппарат упал на песок. — Кто из нас ещё жалок? — победно ухмыльнулся блондин, крепче обхватывая бока Мидории. Пробежавший испуг на его лице быстро сменился на прежний полу-насмешливый и мягкий. — Мы оба те ещё жалкие создания, согласись. Теперь Бакуго не смог сдержать улыбку. Чёрт возьми, Мидория будто наверняка знает, на какие точки следует нажимать, чтобы выуживать из него определённые чувства, требуемые в конкретный момент. За это он был благодарен и одновременно обижен на Мидорию. Тогда когда он мог с уверенностью заявить, что его чувства вызваны собственной необходимостью? Или просто он стал слишком глубоко копаться в себе. Осторожно опуская Изуку обратно на землю, он заключил его в крепкие объятия, удобно устраивая свой подбородок на его макушке. От такого зеленоволосый тихо рассмеялся, щекоча дыханием его ключицы. — С чего такая нежность с твоей стороны? Кастуки прикрыл глаза, стараясь не обращать внимание на бросающиеся в глаза лучи ослепительного солнца. поднимающегося из-за горизонта. — Эта песня чертовски начинает меня бесить. И в противовес своим вырвавшимся словам он невольно начал подпевать вслед за Мидорией, мирно покачиваясь из стороны в сторону.There was something I can tell yeah Было кое-что, что я хотел сказать Любить тебя, как кататься на американских горках You are such a rollercoaster
***Dancing through the night Танцы всю ночь, A vodka and a sprite Водка и спрайт, A glimpse of the silhouettes Мелькание силуэтов — A night that they never forget Ночь, которую они никогда не забудут.***
— Вот, отдаю ключи от твоей тачки. — Вы оставили нас вчера одних, без предупреждения стащили ключи от моей машины, и почему ты вообще сел пьяный за руль… — Во-первых, что тебе ещё не нравится? Мы оставили вас наедине, пошушукались бы там, все дела. Во-вторых, мне пиздец как была нужна твоя машина, поэтому сорян. Слышишь? Со-рян. Всё, ты прощён. — Я? Прощён? — у Киришимы резко закончился словарный запас от вселенского возмущения к тому, кто самым безумным способом стащил его машину, и он вообще мог разбиться, находясь в таком состоянии. Но пофигизму в глазах Бакуго можно было позавидовать. Пока Киришима долго приходил в себя, Бакуго, шумно выдохнув, торжественно всучил ему в руку ключи и, засунув руки в карманы широкой олимпийки, молчаливо удалился, не борясь особо с желанием обернуться и увидеть, как Эйджиро закатил глаза. Хотя, Киришима уже должен был привыкнуть и не так сильно удивляться дерзости блондина. Просто она иногда бывает таких огромных размеров, что в голову не приходят мысли, как описать такой ужас. Сидя за рулём по дороге домой, Киришима крутил снова и снова события прошлой ночи. Невольно, но он пришёл в дрожь, понимая, что вчера смог признаться Каминари в своих чувствах и, сказать начистоту, он был невообразимо счастливым и глубоко отчаявшимся провести адекватную прямую между мечтами и реальностью. Большие от удивления и красные от плача глаза вместе с сиплым, тихим голосом, — картинка резко пробежала перед парнем, отчего он чуть не проехал на запрещающий сигнал светофора. Руки продолжали трястись непонятно от чего, однако причина лежала на поверхности. Киришима подумал: странно отвергать простое, пытаясь отыскать закономерности и причины в сложном. Или он действительно влюблён в своего друга детства. Как смехотворно и страшно. Убавляя громко орущую музыку в салоне, Киришима заметил, что отец дома. Со всеми этими чувствами, интригами, тайнами он совсем перестал видеться с отцом, словно они сожительствуют друг с другом аки соседи по комнате в общежитии. Внезапно закралось неприятное ощущение. Ощутил себя дерьмовым сыном. Хотя его отец отнюдь не проявляет глубокую родительскую любовь и иногда, нет, очень часто выставляет на свет свой ужасный характер, он продолжает быть отцом Киришимы. У некоторых вообще нет никого. В этот момент, буквально на секунду, Эйджиро позволил себе пожалеть Мидорию, который прожил в детском доме почти всю жизнь. — Па, я дома, — произнёс Киришима, производя автоматические действия. Кинул ключи на полку, сбросил рюкзак, о котором он и не вспомнит до следующего дня, повесил ветровку. Как-никак, нагрянула уже середина ноября, а в Неваде не так кичатся о зимних вещах, да и как выглядит снег он уже позабыл. Принялся снимать кроссовки и так и застыл в сгорбленном состоянии, с поднятой ногой и удивлённой рожей. Он не припоминал, когда успел себе купить оранжевые найки с нарисованными перманентным маркером молниями по бокам. Либо его отец слетел с катушек, раз купил себе такую обувь, либо к ним без предупреждения заявился кто-то, кого Киришима очень хорошо знал. — К нам пришёл Каминари, — озвучил его мысли отец, выходя из гостиной. Одетый в служебную форму, он закреплял на ремне полицейский значок и приглаживал темную рубашку. Как ни крути, неряшливый дома, он весьма педантично относится к своей рабочей одежде. Отец перестал разглядывать себя в зеркале и повернулся к сыну, продолжавшему стоять в нелепом положении. Отец скривил лицо, делая пометку в голове, что нужно было заниматься воспитанием сына с детства. Но по обыкновению он рыкнул на него. — Встань нормально! Что ещё за идиотские стойки? Киришима не обиделся на отцовский укор, медленно возвращая себе прежнее положение. Внезапно, словно его ударили по голове чем-то тяжёлым и холодным, Эйджиро быстро снял обувь и резко заглянул в гостиную, но здесь, кроме кипы бумажек, банок пива и дешёвой заказной еды из китайского ресторана, никого не оказалось. — Он у тебя в комнате, рубится в эту, — отец дёрнул плечами. — Штуку. Приставку. Пришёл, поздоровался и ушёл в комнату, даже слова лишнего не сказал. Я на дежурство, — напоследок произнёс он, бросая на покрасневшего и странно задумавшегося Киришиму строгий взгляд. — Чтобы убрался в доме. И свари что-нибудь, надоело есть всякую хрень из ресторанов. Понял меня, Эйджей? — Да, да, — вяло кивнул он, тут же забывая, о чём его просит отец. Эйджиро кинулся дальше по коридору в сторону своей комнаты. — Пока, пап! Остановившись прямо перед дверью, Киришима пытался перебороть сумасшедшее сердцебиение, не сразу хватаясь за ручку. Медленно приоткрывая дверь, благо, что её старые петли не начали предательски скрипеть, он заглянул внутрь. На улице вовсю господствовал дождь с тёмными густыми тучами, поэтому день по обыкновению окрашивался в серый и сырой цвет. В комнате не был включен свет, и, поскольку комната Киришимы не находилась в восточной стороне, было довольно темно. Приглушённо. Сосредоточенное лицо Каминари светилось холодным голубым от близко находящегося монитора. Он не сводил неморгающие глаза с быстро летящей гоночной машины, машинально нажимая на кнопки джойстика. Киришима продолжал бы молча глядеть на него, на его сгорбленную спину и скрещенные ноги, если бы игра не разразилась громким звуком, означающим проигрыш. На репите показали, как машина Каминари летела по прямой и просто вылетела из гоночной трассы, будто парень и не хотел продолжать гонку. Он положил джойстик и обернулся к двери, вздрагивая. — Ой, Эйджи, привет, — улыбнулся Каминари, неуклюже вставая с пола. — Давно так стоишь и смотришь? — Привет, — тихо поздоровался Киришима и залился краской. Не спасал его красное лицо даже пробивающийся свет из коридора. Он закрыл дверь, прислоняясь к ней спиной. — Я только пришёл. Почему ты не сказал мне, что будешь здесь? Каминари плюхнулся на кровать, взяв в руки фигурку супергероя, которого Киришима обожал с детства. Не имея понятия, откуда он её достал и зачем, Денки вертел её в руках, не собираясь давать ему быстрый ответ. Возможно, он сам не до конца понимал причину такого неожиданного поступка. — Я… эм, пришёл сыграть в приставку, — неуверенно сказал Каминари, указывая на Денди. Киришима не смог сдержать смешка. — Ты не умеешь врать, — произнёс Эйджиро. Каминари тоже заразился слабым смехом, избавляя их от тягучей неопределённости. — Да, это не мой конёк. Просто… — блондин замялся, отводя взгляд. Аккуратно поставив фигурку на прикроватную тумбочку, он ответил таким тоном, будто не понимал сказанных им слов. — Насчёт вчерашнего. Я вроде всё помню, но думаю, что это было как во сне. Помню, как перепил какого-то крепкого пива, от которого перед глазами сразу поплыло. Помню, как мы играли в игру, а потом я захотел в туалет. Потом ты… — Денки повернулся к Киришиме. Бросившийся ему потерянный взгляд заставил Эйджиро оттолкнуться от двери и присесть рядом. — Это всё действительно было правдой? — отчаянным голосом спросил Денки. В его голосе скользнули нотки страха. Страха от того, что это был обыкновенный сон. Внутри у Киришимы прошелся электрический ток, заставляющий органы похолодеть. — Нет, это была правда, абсолютная правда, — быстро проговаривал Эйджиро, машинально хватая друга за руку и сжимая её. — Я по-настоящему признался тебе, и ты мне тоже. Это было… реально, — голос Киришимы становился всё тише и тише, пока он не начал шептать. — Я понимаю, ты пытаешься всё отрицать, считать это простым сном, но я… — Нет, я не отрицаю, — перебил его Каминари. Его смущённое лицо опустилось на их сплетённые руки, и, Киришима мог поклясться, уголки губ блондина приподнялись. — Просто это немного… непривычно. В детстве мы то и дело представляли себя крутыми парнями, как Ли или Шварцнеггер, и придумывали таких же крутых девчонок, с которыми мы все вместе спасаем мир, а сейчас всё так резко изменилось… Что нам делать теперь? Со всем этим? — Мина, ты… ты расстался с ней? — с надеждой спросил Киришима, не сводя с Денки настороженного взгляда. Но его молчание Эйджиро счёл как логичный ответ. — Я хотел, — объяснился Каминари, замечая грусть в глазах друга. — Я правда хотел, но она не брала трубку. Вчера, когда они с Бакуго внезапно умчали на твоей машине, я пытался дозвониться до неё. Я всё ей расскажу. Позже. — Хорошо, — медленно выдохнул Эйджиро. Он почувствовал себя таким спокойным, словно никогда не знал, что творится там, за пределами этой комнаты. Почувствовал тепло, такое приятное, как именно воспоминание костра, а не нахождение рядом с горящим пламенем. Тепло, греющее память, как построждественское раннее утро, когда все ещё спят, а ты сидишь перед затухающим камином, закутавшись в махровый плед, и смотришь в окно, как день только начинается, как заливает светом улицы и освещает белую тонкую простыню снега, что натуральными стразами блестит под холодными лучами солнца, но такими мягкими. Эйджиро стало так тепло, потому что искренняя улыбка Денки была направлена только на него. У Киришимы защемило сердце. — Ками, я… — он слегка свёл брови и присел ближе, соприкасаясь плечами. От такого по телу пробежали щекотливые мурашки. Киришима сглотнул, набираясь храбрости произнести вслух то, что казалось для него слишком смущающим. — Можно… можно тебя поцеловать? Каминари раскрыл глаза и успокоился, кивая. Кончик его носа покраснел. Киришима тихо хмыкнул и мягко прижался к его губам. Эффект оказался крышесноснее, когда он находился в трезвом состоянии. Ощущение удушающего окрыления усилилось, когда Денки решил взять инициативу на себя, неторопливо отвечая и оттягивая голову Эйджиро на себя. Открыв от удивления глаза, он встретился с другими, такими же ошеломлёнными и по-детски округлившимися. Да. Может, к его возрасту он был слишком неопытен в плане отношений или же секса, но Эйджиро был в некоторой степени расслаблен, что Каминари не ушёл от него слишком далеко. Вспоминая все уроки пикапа, услышанные от своих знакомых, выуживая из мозга примеры такой ситуации из различных фильмов или же классического порно, Эйджиро решил стать настойчивее. Последующий поцелуй хоть и продолжал казаться неумелым, он стал увереннее. Придерживая спину Каминари рукой, Эйджиро попробовал наклонить голову и углубил поцелуй. Приглушенное мычание послужило для него рычагом постепенного выноса мозга, приближающегося к последующей метке невменяемости. Вторгаясь языком в приоткрытый рот Денки, он опустил его мало сопротивляющееся тело на кровать, чувствуя, как кровеносные сосуды готовы были взорваться, а лёгкие горели будто от десяти километрового кросса. Так не хотелось отрываться. Хотелось целовать его снова и снова, сминать мягкие и теплые губы, устраивать ленивый танец языками, сплетать их вместе, продолжать слышать тяжёлое мычание, от которого, ей богу, кружило голову пострашнее ревущей центрифуги. Но нехватка воздуха заставила отпрянуть от чужих губ. — Вот это ты даёшь, — еле пролепетал Денки. Быстро вздымающаяся грудь, заплывшее и раскрасневшееся лицо, растрёпанные светлые волосы и расфокусированный взгляд, — Киришима не мог отвести заворожённых глаз, краем державшимся в реальности сознанием представляя, что он выглядел схожим образом. — Прости, если я… — Эйджиро, переводя дух, смахнул лезущие в глаза волосы. Каминари непонятно почему засмеялся. — У тебя голова такая же красная, как чилийский перец, — сипло произнёс он, обхватывая горячее лицо друга руками. Киришима фыркнул. — Эй, Эйджи… — Что? — он поднял на него глаза и напрягся от того, с каким серьёзным и одновременно неуверенным лицом Каминари накручивал красные пряди на пальцы. — Мы же… сделаем это? — Я… — Киришима так и застыл с приоткрытым ртом, переваривая данную ошеломляющую информацию. Машинальный рефлекс заставил его сглотнуть образовавшийся ком в горле. Глаза цвета спелого граната неловко и взволнованно перемещались с припухших губ к такому же неуверенному взгляду светлой бронзы. Киришима перестал придавливать тело Каминари своим и выпрямился на кровати, смахивая волосы с лица. Пытаясь совладать с колотящимся сердцем, а также привести в порядок сбившееся дыхание, он наблюдал за присевшим напротив Денки, слишком сильно скрестившим свои ноги. Киришима быстро отвёл взгляд и попробовал усесться так, чтобы возбуждённый член не так сильно оттягивал бельё и не выпирал довольно открытым образом, вгоняя и так красного парня в новую порцию тупого смущения. Он усмехнулся про себя: насколько долго он сдерживал своё либидо, что после одного поцелуя был уже заведён? — Ты… правда хочешь этого? — сипло поинтересовался Эйджиро, признавая, что его ситуацию не спасут какие-то разговоры. Он не был настроен в данный момент на диалог. Каминари нервно повёл плечом и странно хмыкнул в скрещенные руки. Киришиме казалось, что Денки сам сомневался в том, что смог заикнуться на эту тему. — Не знаю, — произнёс неуверенный голос Каминари с тихой хрипотцой. Он поднял на него сконфуженный взгляд и, ей богу, Киришима отчётливо заметил, как блондин скосился на его приоткрытый пах. — Возможно? А ты? Ты хочешь этого? — Я… — нахмурился Эйджиро, непроизвольно облизнув губы. На него вдруг напал невидимый груз, падающий на плечи; тяжёлые тиски, оседающие на горле, не позволяющие произнести и части того, что неконтролируемым хаосом вертелось у него в голове и на языке. — Да. Я хочу этого. Возможно, доля удивления и пробежала на лице Каминари, но скорее это было выражение того лица, которое ожидало таких слов. Но, так или иначе, если Киришиму обманывают его собственные глаза и неуверенное чтение чужих эмоций, на него напало непреодолимое желание хоть как-то объясниться. Оправдать себя за то, что действительно чувствовал. — Просто, если ты не согласен, то я ни в коем случае… — замотал руками парень, на всякий случай отсиживаясь от Каминари подальше, хотя подсознательно просто горел от желания оказаться как можно ближе к нему. — Я приму твой ответ как должное, и не буду… Киришима замолчал. Замолчал не из-за неимения слов для описания своих странных и импульсивных объяснений. Замолчал, потому что Каминари потянулся за своим рюкзаком, валяющимся в метре от них, и начал в нём тщательно копошиться. Эйджиро стало не по себе. Но это ощущение вдвое усилилось, когда Денки закончил с нервным копанием и достал запечатанную пачку презервативов, стараясь не смотреть на ошеломлённого друга. — Возможно, я тоже… — тихо пролепетал он, протягивая пачку замершему Киришиме. — Тоже этого хочу. Эйджиро медленно взял в руку презервативы, индифферентно уставившись на полуобнажённую девушку на пачке. Он резко почувствовал себя невообразимо тупым, словно не понимал назначения данных контрацептивов от слова совсем. Его больше удивила не вся эта ситуация, внезапно набравшая крутых оборотов, а осознание того, что, возможно, Каминари тоже этого хочет. Он ведь прав? Денки ответил это без прикрас, прямо и по делу. Так почему Киришима никак не мог поверить в это? — Так, значит, — протянул Денки, с некоторой надежной и потаённым сомнением в голосе. Всё так сложно. И всё так внезапно закрутилось, Эйджиро полностью понимал, какого сейчас Каминари. Было страшно вовсе не от того, что они наконец смогли признаться друг другу. Им обоим было страшно, что за этим последует. Что они будут делать дальше? — Мы продолжим? — закончил за него реплику Киришима, возвращая твёрдость голосу. Кровь набатом стучала по вискам, призывая обратить внимание на то, что пульсирующий член сдавил джинсы до предела. От такого Эйджиро сжал губы, стараясь не подавать виду, насколько он готов. Но Каминари всегда мог прочитать эмоции на лице друга. Ему это постоянно удавалось, и Киришима просто понятия не имел, как с такой ярой проницательностью Денки слепо мог не замечать того, что он к нему чувствовал. Возможно, они просто самые тупые придурки во всей чёртовой Америке. Киришима, страдая от внутренних побуждений и многочисленных мыслей, что заполонили и вскружили ему голову, наклонился к нему, увлекая в вязкий, тянущийся невидимой воздушной змеёй поцелуй. Его пальцы блуждали по рваным джинсам, прикасались к открытой коже колена, спускаясь ниже, поддевая каждую нелепую тканевую дырочку, находящуюся в поле его досягаемости. Когда рука потянулась к кислотно-жёлтой футболке, сминая её края, чтобы вторгнуться под одежду, Каминари тихо охнул, не ожидавший прикосновения горячих пальцев к своему животу. Не смея разрывать манящий поцелуй, он прижался ближе к Эйджиро и потянулся своими руками за его шею, ощупывая подушечками выпирающие позвонки. Глухо выдохнув, ему пришлось оторваться, чтобы наскоро отбросить верх и прильнуть к Денки снова. К тому, кто без неловкого отвода глаз, без лишнего смущения бродил помутневшей медью по его мускулам, очерчивал рельеф пресса и крепких атлетических плеч. Эйджиро сидел напротив молча, позволяя Каминари расчертить легкими прикосновениями нити от ключиц до торса, ощупать бока, почувствовать разгоряченную кожу, пульсирующие вены на руках и колотящееся сердцебиение. Будто являясь выгравированной фигурой, стоящей в музее, позволял смотреть на себя, трогать, анализировать. И ему это чертовски нравилось. Нравилось до потемнения в глазах, которые он закрыл, поддаваясь чарующему моменту. Тем временем Каминари неуклюже снял свою футболку, представая перед крепким мускулистым телом не с такими многообещающими формами. Тонкие, но имеющие рельеф, руки, подчёркнутое худощавое тело, светлая кожа… Киришима подумал, что не видел никого красивее. Ему внезапно захотелось попробовать его кожу на вкус. Эйджиро нежно опустил Каминари на спину, прикасаясь губами к его шее. Как и ожидалось, кожа слегка солоновата на вкус, но именно в этот момент ему казалось это чем-то сногсшибательным, невероятно сладчайшим, как тёплый клубничный коктейль со сливками, который он обожал с детства. Денки удивлённо задрожал, когда язык Эйджиро провёл мокрую дорожку вниз, приближаясь к груди. — Чёрт, Эйджи, ты… — дальнейшие слова затерялись в тяжёлых выдохах и бессмысленном лепете под нос. Руки самостоятельно потянулись к красным волосам, сжимая их около затылка; спина резко выгнулась после того, как Киришима прикусил затвердевший сосок, а возглас быстро растворился в общей атмосфере бессознательного. И поэтому Киришима знал, что ему не нужно останавливаться. — Ах! О-охнереть можно… В последний раз облизнув набухший сосок, Киришима поднял полный желания и любви взгляд на лицо Каминари, прикрывающего рукой обкусанные губы и алеющие щёки. Тогда у Эйджиро крышу снесло окончательно. Он начал расстёгивать штаны и снимать их с несопротивляющегося ему тела, сбрасывая их в неопределённую сторону. Сглотнув, потянулся к резинке трусов, таких же ярких, как и прошлая майка, ярких, как неоновые вывески. Такие же яркие, как и их обладатель. Каминари что-то шептал ему, бормотал о чём-то непонятном. Рациональное восприятие мира он отбросил из-за ненадобности в данный момент. Киришима стянул трусы, окончательно оставляя блондина без единого предмета одежды. Возможно, это могло показаться смущающим, но парень видел перед собой возбудившийся стояк, который Денки пытался прикрыть ногами. Эйджиро аккуратно раздвинул его колени, оказываясь между ними. От одного прикосновения к стоящему члену Каминари испуганно икнул, впиваясь ладонями в подушку под головой. Киришима хотел запечатлеть его. Его дрожащий от рваного мычания рот, бегающие зрачки зажмуренных глаз, напряжённо сведённые брови… Киришиме почудилось, что его голову бьют тяжелой наковальней в темп тяжёлому сердцебиению. Вены на висках готовы были взорваться от стремительно несущейся крови. Он чувствовал, он знал, что своей рукой, водящей по члену, он приводит парня в бешеный экстаз. Он хотел насладиться именно этим. Наблюдать. Любить глазами. — Эйджи, я больше не… — Каминари промычал сквозь сжатые челюсти, конвульсивно вздрагивая от прошедшего электрошока по телу. Обмякнув на постели, Денки не ожидал, что скользкий палец вторгнется в него, и в немом вдохе раскрыл рот. — Эйджи, чёрт, это… Эйджиро попробовал войти в него вторым пальцем и услышал глухой стон с его кратким именем, резко вырвавшимся из уст Денки. Внутри него было так жарко, просто невероятно. Киришима не мог в полной мере подобрать более своеобразные лексические выражения для описания своих бомбезных ощущений, поэтому снова посмотрел на Каминари, ошеломлённо замечая слёзы в уголках его глаз. — Ками, блин, тебе больно? — тут же забеспокоился Киришима, останавливаясь. — Я сейчас прекращу, если тебе неприятно… — Нет, это, — всхлипнул Каминари, криво усмехнувшись. — Это очень приятно. Не… не останавливайся, Э-эйджи… По мысленному приказу Эйджиро продолжил растягивать его особенно чувствительное место. Но он понимал, что сам находился на острой грани. Он постарается сделать всё более безболезненно. — Ками, — Киришима со скоростью молнии снял свои джинсы и боксеры и, достав презерватив, натянул его на свой сочившийся стояк и приблизился лицом к лицу Денки. Пошире раздвинул легкие, как пушинка, ноги и медленно начал входить в него, осторожно, стараясь не потревожить стенки. — Ками… Киришима сильно сжал зубы, сплетая их руки вместе. Электрический ток прошёл по всей коже от тягучего стона около уха, когда он смог войти по всей длине. Внутри было так узко, отчего Эйджиро тоже не сдержал медленного мычания. — Ками, — неустанно повторял он в шею блондина, начиная постепенно двигаться. — Денки… — Чё-ёрт, — утробно протянул Каминари, хватаясь за широкую спину. — Почему ты не говорил мне, что у тебя такой большой… — Ты прекрасен, — в отместку громким стонам пролепетал Киришима, ускоряя свой темп, потому что чувствовал, что желанная разрядка скоро настигнет его. — Ты великолепен, Денки. Я так люблю тебя… Каминари уткнулся ему в плечо, расчерчивая ногтями длинные царапины на спине Эйджиро. Он вдохнул запах взмокших светлых волос, отправляющий его в тот край затуманенного сознания, выступающий за спрятанные откровения и максимально эмоциональную чувственность. Готов был поклясться, с каким оглушительным взрывом его сердце расколется на части, отрекошетит осколками, проникающими внутрь такого же разрывающегося от ошеломительных ощущений сердца. Он готов отдать всё, что он имел в себе, потому что хотел этого всей своей чёртовой душой. Хоть Киришима и страдал отсутствием метафоризма в своих высказываниях, но, если сказать банально, он не мог залить своей горящей любовью ни один земной океан. Он никогда не думал, что человек может держать столько чувств в себе. Он не боялся расколоться на части. Не боялся, поскольку знал, что ради него хотели сделать то же самое. В этом, и ни в чём другом больше, Киришима не был так категорически уверен.