Ищущий пути да обрящет

…восславим, Господи, Скрытый в ночи. Да не убоимся тьмы, ибо в ней пребываешь Ты. Взываем к Тебе, Всеблагой, ороши землю нашу да исцели грешные души наши. Да будет так. Когда Ламберт был младше, он знал свое место: в доме, в семье, за столом. Он был не из тех детей, которым нужно напоминать по сто раз. Ламберт был обычным ребенком — сбитые коленки, драки с другими мальчишками, езда на лошади, послушание. Смех, когда можно. Молчание. Отец им гордился. Когда Ламберт стал отроком, его отправили на службу к господину. Он возвращался к семье на праздники; иногда они приезжали к нему. Отец — шрам на скуле и лысая голова — обнимал его до хруста костей. Они пили вино и смеялись. Мама с улыбкой смотрела из угла и держала тонкие руки на круглом животе. Через год, когда родится Филипп, отец запретит ей покидать поместье. — Я не думал, что вы придете. — Не мог не принять ваше приглашение. Бедро Густава впритык на скамье — горячее. Старый сэр Грегори справа оглушающе кашлянул, поперхнувшись вином. Гомон в тронном зале то нарастал, то убывал, позволяя услышать обрывки фраз. «Ты бы знал, сколько мне это стоило…» «…дурак!» «А потом — хвать! — и полруки уже нет!» «Шавку свою убери!» Густав, будто назло епископу Петеру, сидел в стороне от клира, среди рыцарей короля. Это грозило перерасти в скандал, но никто не обращал внимания. Пир беззаботно продолжался, словно Густав был призраком, которого видел лишь Ламберт. — Надеюсь, вы настоящий. Священник тихо засмеялся. — Здесь все настоящие, сэр Ламберт. Даже мертвые. Ламберт не видел никаких мертвых, но поверил каждому слову. Он оглядел зал: лорды и леди пили и смеялись, сливаясь в неразрывные узы родства и традиций. Они заключали союзы, договаривались о женитьбе детей, сплетничали всласть. Совсем недавно Ламберт хохотал бы вместе с ними, но теперь, когда подле него сидел отец Густав, ему не хотелось слышать других голосов. Он представил, что за его спиной ходят призраки: люди, когда-то жившие в этих стенах, старые и молодые. Шелестят на загробном языке, стенают о своей участи. — Сколько их здесь? — тихо спросил Ламберт. — Больше двадцати. Когда-нибудь я покажу вам. — Покажете?.. — У меня есть предположение, как это можно сделать. Но об этом позже. Густав был спокоен, будто не говорил вещей, за которые его могли лишить сана. Его изувеченные ладони покоились на коленях. Он не пил и почти не ел. Ламберт прижался к нему ближе и прошептал: — Выпейте со мной в честь начала поста. Из груди рвалось наружу безумство; оно полыхнуло огнем, когда отец Густав согласился. Они остались вдвоем посреди толпы: звуки, запахи, чужие лица — все это стало неважным. — Я намерен вас хорошенько напоить, — предупредил Ламберт, потянувшись через стол за кувшином с вином. Мальчишка-виночерпий был в другом конце зала, и его совсем не хотелось ждать. По колену проскользнул хвост чьего-то пса, пробирающегося под стол за косточками. Густав тихо рассмеялся. — Боюсь, это будет сложно. Я медленно пьянею. — Я просто хочу, чтобы вы немного расслабились. Печально видеть, как вы чахнете над книгами в темноте. — Благодарю за заботу, сэр Ламберт. Он говорил искренне, а вот Ламберт не был уверен, что проявлял заботу о бедном священнике: за его словами пряталась корысть. Ему хотелось разговорить отца Густава, пошатнуть его самообладание. Что-то страшное разрывало грудь Ламберта изнутри. Сам Дьявол спустился с луны в ночь Серебряницы, чтобы поселить в сердцах людей зло. Или разбудить тьму, что слишком долго спала в глубине души. Отец Густав улыбался и пил вино, не подозревая о нависшей над ним опасности. — У вас есть друзья в Майнбурге? — спросил Ламберт. — Кроме вас? — усмехнулся священник. Это польстило. Ламберт даже и мысли допустить не мог, что Густав считает их друзьями. — Нет. Только Хьюберт, он… Он диакон в соборе. Впрочем, нас больше объединяет недовольство церковной иерархией, чем дружеская привязанность. А что же его объединяло с Ламбертом? Странные разговоры в темноте и охрана кладбища от мародеров? Или жалость друг к другу? — Ох уж эти ваши бунтарские замашки, — покачал головой рыцарь, широко улыбаясь. — Именно поэтому я не смог стать монахом. Смирение — это не про меня. — Я заметил. Отец Густав выглядел разморенным вином: он вытянул ноги под столом и опустил напряженные плечи. В отличие от него, Ламберт ощущал, что с каждым выпитым кубком он падает все глубже в пропасть. Совсем скоро должно было начаться представление, которое леди Агнес подготовила для послов из Хенланда. В конце зала стояли мостки, сооруженные из бревен и досок. Над ними на палках была натянута желтая ткань, за которой мелькали тени шутов — маленькие, карликов, и огромная, Барона. Кажется, они собирались разыгрывать историю о жене-прелюбодейке и Дьяволе. Хороший выбор для встречи послов от жениха. — А попросите вашего братца поскорее найти мне жену, — брякнул Ламберт, не зная, на кой черт. Густав приподнял брови. — Разве не ваш отец должен этим заниматься? Ламберт фыркнул. — А нет его, поэтому теперь государь мне как батюшка. Никого у меня за плечами не осталось. Матушка и отец давно покинули этот мир, а остальная родня, что в Нортене, от меня отказалась. — Почему? — улыбка пропала с лица священника, в глазах появилась тревога. Ламберта затошнило. Вино и хорошенький жареный кабанчик попросились обратно. Люди перед ним сливались в смазанные цветные пятна. Сквозь мутный взор он заметил, что леди Агнес озадаченно взглянула в его сторону — впервые за весь вечер, что она провела за обхаживанием братьев своего жениха. — От предателей всегда отворачиваются, — пробормотал он, сдерживая головокружение. — Прошу прощения, отец, что-то мне нехорошо. Выйду подышать свежим воздухом. — Я могу вам помочь? — взволнованно спросил Густав, приподнимаясь со скамьи вслед за ним. Ламберт жестом остановил его. — Нет, нет… Наслаждайтесь вечером, я скоро вернусь. На улице было холодно. Полная луна освещала притоптанный снег. Слишком много туфель и копыт прошло здесь, и серебристый покров превратился в темное месиво. Со стороны деревянных домишек прислуги раздавались смех и песни. В грудных мощных голосах, затянувших древнюю северную мелодию, особенно ясно слышалось пение старой кухарки Мэв. Должно быть, там был и Вилли, притащенный за стол своим дружком Бруником. Тот, поди, наобещал, что после они отправятся любить девчонок, и наивный оруженосец с радостью согласился. Ламберт сомневался, что Бруник знал хотя бы одну женщину. Он сделал шаг в сторону веселых голосов, но тут же остановился. Что ему даст знание, что Вилли действительно там? Пусть мальчишка празднует так, как он хочет. А Ламберту с простыми людьми не место. Отчего же он тогда сбежал от тех, с кем ему положено быть? Во дворе никого: только выгнанная на улицу кучерявая псина ела объедки со стола, брошенные на крыльцо кухни. Ламберт запахнул плащ поплотнее и сел рядом с ней на перевернутое корыто. Собака подняла голову и взглянула на него, оценивая, придется ли драться за еду, а затем снова принялась хрустеть костями. Доев, она убежала за кухню, высоко задрав лохматый хвост. Ламберт остался один, но ненадолго: вскоре из донжона вышел отец Густав. Он ведь не мог не выйти, как же иначе? Ламберт и не надеялся сбежать от него. Лишь немного проветрить голову. Священник подошел к нему, держа в одной руке медный кувшин с вином, а другой придерживая рясу, чтобы длинные полы не собирали грязь. — Вы пропустили представление, — сказал он, улыбаясь. — Из Барона вышел действительно чудовищный Дьявол. Он даже как-то подговорил мертвых, чтобы те почудили с факелами на стенах. Кажется, несколько дам и один оруженосец упали в обморок. — С ума сойти, — натянуто отозвался Ламберт. Густав наверняка выдумал весь этот бред, чтобы заставить его пожалеть об уходе с пира. — Вам стало лучше? — Да, немного. Ламберт криво улыбнулся, чтобы доказать свои слова. — Тогда держите, — Густав протянул ему кувшин и сел рядом на корыто. Ламберт чуть подвинулся, освобождая ему место, а затем отпил вина прямо из носика. Вино у северян было кислое, крепкое. Они никогда его не разбавляли. Это была еще одна вещь, с которой Ламберту было тяжело смириться. Будь его воля, весь Грофстайн потонул бы в жалобах. Но нужно было держать лицо. Улыбаться. — Прошу прощения, что завел разговор о вашей семье, — вдруг сказал Густав. — Вас, видно, расстроило именно это. — Все в порядке, не нужно извиняться. У меня был очень долгий путь ко двору короля, и, быть может, когда-нибудь я расскажу вам о нем. — Если сочтете нужным. Я был бы рад. Впервые за долгое время отец Густав выглядел по-настоящему умиротворенным. Он слабо улыбался, чуть запрокинув голову и разглядывая далекую луну. В ночь, когда она родилась, ее свет легче всего находил путь к людским сердцам. Ламберт поднял руку и невесомо обвел пальцами черную спираль на бритом виске. Пламя, что рвалось из груди весь вечер, внезапно утихло, и Ламберт прошептал почти робко: — Я хочу вас поцеловать. Щека Густава дернулась. Он посмотрел на Ламберта — без осуждения или неприязни. В его взгляде был смех. — Вы выпили не так много, чтобы предлагать подобное. В горле пересохло. Ламберт вновь приложился к кувшину с вином и стал пить залпом, проливая на одежду. — А теперь? — спросил он, вытирая подбородок рукавом. Густав покачал головой, улыбаясь. Но ничего не сказал. — Раньше вы злились на меня, а теперь не злитесь, — глупо произнес Ламберт. — Помните, тогда, в паломничестве, вы вечно ругали меня за блуд. — Мы с вами похожи, вот почему я злился, — пожал плечами священник. — Вы могли позволить себе то, чего не мог я. — А теперь можете? — усмехнулся Ламберт. — Нет. Просто теперь я в этом не нуждаюсь. Ненадолго стихнувшие песни вновь разнеслись по двору. На смену тягучим старинным напевам пришли веселые стишки и счастливые женские возгласы. Ламберт посмотрел в сторону горящих окон, откуда доносился шум, и сглотнул. Ему вновь стало холодно. Тошнота давно прошла, и ее место заняла глухая пустота, которая поглощала любые мысли, стоило им только возникнуть. Отец Густав прикоснулся к его светлым волосам, медленно погладил по голове. Ламберт закрыл глаза, чувствуя себя слабым как никогда. — Как мало вам было нужно, — сказал священник с тихим благоговением. Он будто бы открыл для себя истину, к которой давно стремился. — Всего лишь, чтобы кто-нибудь разделил вашу боль. «Это не так», — хотелось возразить Ламберту, но у него не нашлось сил. Он никогда не стремился показать другим свои страхи. Ему не нужна была жалость, и утешать других он не привык тоже. Все заканчивалось на том миге, когда ему приходилось проникнуться чужой печалью. Она разъедала изнутри, словно сильный яд, и заставляла вспомнить то, что он давно хотел забыть. Но с Густавом все было иначе. Он знал пути и мог по ним провести. Боль делала его только сильнее, и Ламберт чувствовал, что готов открыть ему душу. Обветренные губы прикоснулись к его лбу в мягком поцелуе, и Ламберт не осмелился открыть глаза. Густав обнял его обеими руками, и тогда он понял, как сильно на самом деле замерз. Он уткнулся ледяным носом в теплую шею и тяжело задышал. Священническая ряса пропахла вкусной едой с пира и напомнила о доме. Когда Ламберт обнимал мать, она тоже пахла пирогами, которые сама пекла по праздникам. — Кажется, теперь я точно пьян, — пробормотал он. Густав больше не смеялся. Его губы прижимались к виску Ламберта, согревая теплым дыханием. — Нам пора возвращаться, друг мой. Нас наверняка обыскались.