Ищущий пути да обрящет

…будут горести мои. — Эйда, — жалобно произнес Ламберт. — Я сделал кое-что плохое. Под его головой было мягкое женское бедро. От Эйды пахло хвойной мазью и соболиным мехом; ее руки перебирали волосы Ламберта, ласкали кожу головы. — Да неужели? — усмехнулась она. — Я серьезно. Только не говори, что сегодня ты опять потащишь меня на церковную службу. Я не переживу. Эйда фыркнула, встряхнув копной рыжих волос. — Да я и не собиралась. Что случилось? Что случилось? Всего одно мгновение, и его жизнь обернулась заигравшейся шуткой. Вкус крови на губах. Густав не ответил, но и не оттолкнул его. А когда Ламберт отстранился, взгляд напротив был полон разочарования. — Я сделал то, чего не должен был делать. — Ага. Что на этот раз? — Эйда! — возмутился Ламберт. Она громко рассмеялась. Ламберт привстал на локтях и прижался щекой к ее груди, заглядывая в глаза. — Утешь меня, — взмолился он. — Ну уж нет. Наутешались уже, — беззлобно пробурчала Эйда и мягко подтолкнула Ламберта в плечо, чтобы тот слез с нее. Он лениво откатился в сторону и уставился в потолок. В груди болезненно ворочалась тревога, и мысли были только об одном. В древнем склепе пахло сыростью. Искусанные губы Густава не были мягкими: корочки царапали кожу. Он ничего не сказал и не двинулся с места, пока над их головами не зазвонил церковный колокол, объявляющий рассвет. Но Ламберт знал: если бы его вернули назад, он поступил бы так же. Густав оказался прав во всем. Ему и нужно было только, чтобы кто-нибудь разделил его боль. Эйда накинула на себя верхнее платье, подвязала зеленым поясом с маленькими белыми цветами. Рыжие волосы змеились по плечам пламенем. Ламберт взглянул на ее спину с постели и расстроенно поджал губы. Он не должен испытывать сожалений от того, что провел с ней ночь. Она этого не заслужила. — Эйда, — позвал Ламберт. Она обернулась, подняв одну бровь. — Чего? — Скажи Хьори затопить баню. — Так мы уже топили на этой неделе! — Пожалуйста, — жалобно протянул Ламберт. — Только не плачь. Она вышла из спальни, осторожно притворив сосновую дверь. Ламберт тоскливо посмотрел ей вслед и выбрался из нагретой постели, страдальчески кряхтя. Вечера становились все холоднее, а протопить дома — сложнее. Но Эйда была богатой женщиной, и дров в ее хозяйстве всегда хватало с лихвой. Ее дом находился в самом центре купеческого квартала. Огороженный невысоким забором, он все равно был проходным двором для всего торгового люда. Захаживали за советом и за обедом, а иногда и за баней, стоявшей в небольшом отдалении от дома. Баня была небольшой, из еловых бревен, но добротной. Топить нужно было три часа, а зимой и того все четыре, но ожидание стоило всех неудобств. В Нортене, на родине Ламберта, были бани, но совсем другие. Строились они по эйдосскому образцу из камня. Было там скорее влажно, чем горячо. А вот в банях в Грофстайне — это да. Топили так, что стоит только зайти, как лишаешься дыхания. Но это хорошо! После морозного дня в сырых сапогах никто не придумал занятия лучше, чем попариться всласть. Когда Ламберт вышел на улицу, не накинув сверху плаща, слуга Эйды, Хьори, только начал таскать дрова в баню. Ламберт поежился, обхватывая себя за плечи, и оглянулся вокруг. Из-за частокола, которым был огорожен двор Эйды, слышался гомон просыпающейся улицы. По всем правилам приличия, Ламберту здесь не было места. Но знай благородная дворня, что он отцеубийца, то ему бы закрыли все двери в Грофстайне. Поэтому Ламберт решил для себя: он пригож везде, где пожелается. Спеси ему было не занимать, вот только горечь на корне языка портила вкус любой залихватской усмешки. Когда он делил ложе с женщиной или мужчиной, эта тревога ослабевала, как и во время битвы. Но стоило оказаться при дворе — и дух самозванчества сжимал ледяные пальцы на его горле. Он не обратил внимания, что калитка во двор Эйды открылась, впуская гостя, и оторвался от созерцания своих сапог лишь тогда, когда его позвали по имени. — Сэр Ламберт, я вас искал. Сердце ухнуло вниз, как будто в пылу сражения его сбили с лошади. Это был Густав. Запыхавшийся, он стоял посреди двора и восстанавливал дыхание. Несмотря на то, что он торопился, он не выглядел взволнованным или раздраженным. — Зачем? — с опаской спросил Ламберт, не поздоровавшись. Он даже не сделал шага с крыльца дома. — Мне нужна ваша помощь, — спокойно ответил священник и спрятал замерзшие ладони в рукава рясы. Сердце билось у самого горла. Ламберт сглотнул вязкую слюну и прохрипел: — Я не думаю, что нам стоит видеться. Правда в том, что одного взгляда на Густава хватило, чтобы Ламберта охватил жар посреди мороза. Но он не был дураком. Нельзя было прикасаться к Густаву без согласия. Нельзя. Не потому, что тот был священником — а потому что просил этого не делать. Взволнованный, посреди церковной кухни, он взял с него слово. И Ламберт нарушил его не менее чем через час. Густав недовольно фыркнул в ответ. — Прекратите винить себя во всех грехах, — устало сказал он. — Вы думаете, меня прежде никто не целовал? Видимо, выражение лица Ламберта было настолько глупым, что Густав не сдержал смеха. На румяных от мороза щеках появились ямочки. — Боже, — отсмеявшись, вздохнул он. — Не могу поверить. Вы же не ребенок. Почему я должен объяснять вам такие простые вещи? — Простите меня, — пробормотал Ламберт, потупив взгляд. Густав подошел ближе, собирая снег полами темных одежд. Остановился у крыльца. Ему пришлось поднять голову, чтобы посмотреть Ламберту, стоящему на две ступеньки выше, в глаза. — Было бы проще, если бы я разрешил вам поцеловать меня в ночь Серебряницы? — тихо спросил он. Ламберта будто окатило ледяной водой. Как Густав мог говорить такие вещи? — Вы бы не разрешили. — Верно. Но не потому, что не хотел. Господи. Ламберту впервые в жизни захотелось помолиться. Что за жестокость выходила из этого рта? В каком мире эти слова могли быть правдой? Точно не в мире, где Густав калечил себя, чтобы стать чище. Где каждый его шаг был направлен на благочестие. — Правда в том, что вы ничего обо мне не знаете, — произнес он строго, но без злости. — Вы придумали меня и теперь рассчитываете, что я должен винить вас. Что я должен отругать вас и назначить наказание, но дело в том, что не мне наказывать и прощать вас, а Господу Нашему. Что-то неприятное провернулось в груди Ламберта. Заворочалась, поднимая голову, застарелая злость. — Вам удобно прикрываться Богом, — прохрипел он. — Но как человек чести я задолжал вам извинения за нарушенное обещание. Густав посмотрел в его глаза несколько долгих, мучительных мгновений, а затем спокойно ответил: — Извинения приняты. Вы пойдете со мной? И злость тут же схлынула, как воды далекого южного моря. — Куда? — смиренно спросил Ламберт. — Мы с диаконом Хьюбертом кое-что обнаружили. Нам нужно обсудить это с вами в месте, где не будет лишних ушей. — Почему бы вам тогда не собраться здесь? У Эйды сейчас нет других гостей, кроме меня. Я прикажу слуге разогреть нам обед. И Густав мягко улыбнулся. — Хорошо. *** Леди Розамунда была старше Ламберта на пять лет. Когда Ламберту было двадцать, они стали любовниками — милое, ни к чему не обязывающее приключение. С тех пор леди Розамунда покровительствовала ему: присылала гостинцы и поздравления с праздниками, а однажды даже подарила коня. Леди Розамунда была женой графа Эрсберга и, как часто это водится, оказалась умнее своего мужа во всем, что касается жизни. Она не сожалела о своем положении и, подарив графу наследника, отдалилась от него достаточно, чтобы больше никогда не посещать его покои. В их замке в Эрсберге всегда радовались гостям и не скупились на дары; благо, графство их было достаточно богатым, чтобы удовлетворить чаяния благородной четы. Ламберту нравилось бывать у них, но он никогда не напрашивался. Леди Розамунда, высокая, с родинкой за ухом, оказалась слишком зоркой, чтобы поддаться на лесть и пустые ухаживания. Ей нравился Ламберт; но и много других мужчин тоже. Она была одной такой на весь Север. Женщиной, которая не боялась злых языков. Поэтому, когда в дом Эйды прибежал взмыленный Вилли с письмом от нее, Ламберту даже стало неловко. Он глянул на отца Густава, сидящего рядом за столом, и обратился к оруженосцу: — С чего ты взял, что это от леди Розамунды? Ты же не умеешь читать! Вилли вспыхнул, как соломенная крыша. — Мне Бруник прочитал! — Он тоже не умеет. — Ладно! — с досадой воскликнул малец. — Ладно! Это был Барон! Густав фыркнул в ладонь, сдерживая смех. — Помнится, ты его боялся, — хмуро ответил Ламберт. Вилли разволновался еще больше: — Ну, больше не к кому было!.. Ты, Ламберт, лучше читай и скажи, едем мы или нет! — Это так ты со своим рыцарем разговариваешь? — недовольно скривился Ламберт. Вилли хотел было возразить, но тут же умолк, потупив взгляд. — Ступай. Вечером поговорим. — Я наслышан о леди Розамунде, — улыбаясь, сказал Густав, когда Вилли ушел. Теперь настал черед Ламберта стыдиться. — Она моя родственница по линии матери, — добавил священник, не прекращая потешаться над глупостью Ламберта. — Не удивлен, — кисло отозвался он. Густав тихо хохотнул. С другого конца стола раздался кашель. Диакон Хьюберт, прерванный на полуслове вторжением Вилли, пытался обратить внимание на себя. Ламберт не увидел в нем ничего примечательного: уши лопухом и черные волосы торчком. Одет он был так же, как Густав, вот только рисунков на его теле не было видно. — Продолжай, Хьюберт, — мягко произнес Густав. Диакон просиял. Он смотрел на Густава, словно на языческое божество — со страхом и благоговением, — и Ламберту стало интересно, выглядит ли он так же глупо со стороны. Густав мягко толкнул его лодыжкой под столом, призывая послушать, что скажет Хьюберт. Ламберт взглянул на его ступню и увидел кожаный прохудившийся башмак. — Вчера я подслушал разговор епископа Петера и каноника Себастьяна, — заговорил тем временем диакон. Ламберт думал только о башмаке. — Я решил, что они говорят о завтрашней службе по случаю Тридцатого дня, но… Ламберт так и не вернул Густаву одолженные сапоги. Должно быть, это были его, и теперь он мерз в башмаках. Стыд стиснул виски так, что Ламберт прослушал половину рассказа Хьюберта. — … Они говорили об оруженосце, который пытался убить короля, это точно. Епископ назвал его бедным мальчиком. Не короля, оруженосца! — Понимаете? — обратился Густав к Ламберту. Ламберт моргнул несколько раз, приходя в себя. — Не очень, — признался он и, наклонившись к священнику, добавил шепотом: — Я верну вам сапоги сегодня, прошу прощения. Совсем запамятовал. — Ничего страшного, — улыбнулся Густав. — Давайте продолжим. То, что сказал Хьюберт, очень важно. — Почему? — уточнил Ламберт. — Потому что это наводит на подозрения. — Точно! — горячо согласился диакон. — Епископ сочувствует тем, кто организовал покушение. — Разве? — засомневался Ламберт. — Как по мне, он посочувствовал мальцу, которого использовал в своих целях господин. Вы знали, что это был рыцарь из Нижних земель? — Я догадывался, — задумчиво ответил Густав, опустив взгляд на свои ладони, лежащие на столе. — После того, как Вайсдорф и Эссен были захвачены моим отцом, они стали епархией Петера. — Многовато для одного епископа. — Это временная мера, которая, к сожалению, затянулась на три года. Хьюберт нетерпеливо постучал пальцами по столу. — О, сэр Ламберт! — воскликнул он, будто что-то поняв. — Разве не вы отличились в битве под Вайсдорфом? Отец Густав, вы поэтому попросили его помощи? — Нет, Хьюберт, не поэтому, — усмехнулся Густав. — Так, — возмутился Ламберт. — Вы что-то за меня уже решили, получается? Густав покачал головой и развернулся к нему на скамье полубоком, касаясь коленом бедра. — Мы хотим попросить вас узнать больше о покушении и о том рыцаре из Нижних земель. Так как при дворе вас знают лучше, у вас больше возможностей. Я слышал, что сэр Грегори проводит допрос. Пока рыцаря не казнили, нам нужно знать как можно больше. Особенно о том, замешан ли в этом епископ. Ламберт потер лоб и вздохнул. Старый сэр Грегори его не очень жаловал. Разве что, он мог спросить короля, но тот никогда не любил откровенничать. — Ладно, я поспрашиваю. Хьюберт поблагодарил его с таким пылом, будто Ламберт только что спас ему жизнь. Густав улыбнулся и вернулся к остывшей каше. Когда они закончили с обедом, Хьори сообщил, что баня готова. Ламберт предложил священнослужителям присоединиться к нему, но они отказались. — Бросьте, вы же замерзли, — прошептал он Густаву на выходе из дома. — Спасибо за заботу, Ламберт, — так же тихо отозвался он. — Но мне нужно идти на службу. Уже на крыльце Ламберт стянул с себя сапоги, чтобы вернуть их. Густав замешкался, но все равно переобулся. Ламберт придерживал его за локоть, чтобы было удобнее. Хьюберт ждал у ворот и вытягивал шею, разглядывая, чем они занимаются. — Приходите вечером в крипту, — сказал Густав, не поднимая взгляда. — Мы не закончили. Отпустить его руку оказалось сложнее, чем Ламберт мог себе представить.