Ищущий пути да обрящет

В детстве Ламберт не знал горя. Обласканный родительской любовью, он проводил дни в праздности. Когда он убил отца и потерял мать, то похоронил горе под мимолетным гневом и вечным бессилием. В его душе не осталось места для печали и тоски. Мир не стал бы ждать, пока он оправится. Потеряв все, что имел, Ламберт научился ценить каждую мелочь, которую дарила ему жизнь. Хочет ли Густав, чтобы он принял этот грех на себя? Что, если он убил единожды, сможет сделать это снова? Ламберт размышлял об этом всю дорогу до Майнбурга, но спросить не решился. Он не собирался никого убивать и нарушать приказ короля; Густав может вершить свои дела как ему вздумается. Даже ради него Ламберт не преступит данной клятвы. Ему захотелось рассмеяться, когда они приблизились к столице. На дороге их ждали посланники епископа: рыцари, которых Ламберт знал лично, и ребята из городской стражи. Приглядевшись к цветам на сюрко всадников, Ламберт понял, что это были люди Ланнгенов. Тех самых Ланнгенов, что несколько дней назад клялись королю на майских полях, что будут с честью сражаться за него на войне. При всем желании Ламберт уже не смог бы никого предать. — Да чтоб тебя, — только и смог выругаться он. Вилли, ехавший немного позади него, залепетал: — И что же мы будем делать? Вместе с Густавом их было пятеро — Ламберт на всякий случай взял с собой старого друга, сэра Рихарда, с оруженосцем, — а епископ прислал целый отряд из десяти воинов. Погода стояла отличная, солнце и тишь; теплый ветер проникал под кольчужный капюшон, но не мог поправить скверное положение, в которое они угодили. — Их слишком много, — вздохнул Ламберт. — Послушаем, что скажут. — Ясно, что скажут, — холодно заговорил Густав, крепко сжимая поводья. — Что мы теперь заложники. — Мы еще можем убежать? — неуверенно предложил Вилли. — Смеешься? — возмутился Ламберт. — Они нас догонят да еще и окружат. Какого черта они вообще здесь делают? Откуда им знать, что мы вернемся в Майнбург? Густав усмехнулся. — Значит, кто-то послал гонца, который успел раньше. — Поди, кто-то из Ланнгенов. Глянь, рыжий — это сэр Хенрик, тот еще скупердяй. — А белобрысый — сэр Харри, — добавил Вилли. — Он мне как-то нос сломал. Никто из них еще не знал, что через пять минут сэр Харри сломает Ламберту руку. — А нечего было воровать у него куриц. — Да он бы все равно столько не съел!.. Съел бы. Сэр Харри мог съесть очень много, Ламберт это прекрасно знал. Знал он и то, что Харри был свирепым ублюдком — и вот такие люди нынче служат епископам? Идея была провальной с самого начала. Их и правда окружили и сообщили о том, что короля собираются подвергнуть анафеме на соборе, который состоится через две недели. «Через две недели! — сокрушенно воскликнул Густав. — Разве собор должен был начаться не в середине лета?!» Но какое дело рыцарям до собора? Они грубо высказали Густаву свое безразличие и стали стаскивать его с лошади. А Ламберт влез в драку, оказался на земле и получил увесистым сапогом Харри прямо по предплечью. И дело не в том, что рука сломалась, а в том, что Густав был прав: они стали заложниками. Их посадили по клеткам на площади перед собором: Ламберта с Вилли — в одну, а Густава — в другую, в пару к какому-то седому юродивому в красных лохмотьях. А Рихарду с оруженосцем клеток не хватило, поэтому их повели в амбар. Ламберт решил так, потому что было ясно как день — их с Густавом хотят выставить на посмешище. — А вы чего тут сидите? — в первый же день спросил их мальчуган, грязный и наглый, вылитый воришка. — Украли у епископа одну грамотку, — пошутил Ламберт. Густав, сидевший в соседней клетке, закатил глаза, но ничего не сказал. Он стойко держался, но Ламберт видел, что с каждым часом он все больше уходит в себя. — А чего, золотая была грамотка, что ль? — почесал нос мальчишка. — Из кожи грешников. — Брешешь! Вечером первого дня к ним пришла Эйда. Весь город гудел от вести, что епископ держал под замком королевского рыцаря и священника из купеческого квартала. Эйда не могла остаться в стороне и принесла им теплый пирог с рыбой. Вилли вцепился в него, будто не ел несколько дней, а вот Густав заупрямился. — Не дури, — пригрозил Ламберт. Густав тяжело вздохнул и взял кусок пирога. Есть он не стал и предложил своему соседу — тот яростно взглянул в ответ и что-то прошипел. Густав нахмурился, но ничего не сказал. — Господи, Ламберт, что они с тобой сделали! — воскликнула Эйда, заметив сломанную руку, которую он баюкал в наспех сооруженной повязке из рубахи. — Это все Харри, ты его знаешь. — Опять он!.. Вилли, а ты как? — В этот раз цел! — повеселел Вилли. — А вы, отец Густав? Как же так!.. В городе — свора негодяев! Спустя время Эйда вернулась с палкой и чистой тканью. Вилли помог Ламберту замотать руку покрепче и даже ни разу не пожаловался. А затем Эйду прогнала стража. Ночью Ламберт спал плохо — от любого движения руку сводила тупая боль. Густав не спал тоже и тихо молился до самого утра. На следующий день ничего не изменилось. Юродивый иногда вытягивал костлявые руки, чтобы ухватиться за прутья и приглядеться к проходящим мимо людям, но чаще забивался в угол и смотрел злыми светлыми глазами из вороха тряпья, в которое было замотано его лицо. К еде он не прикасался и бросался в стражников злыми словами на эйдосском. И только на второй день Ламберт заметил, что земля вокруг его клетки была перекопана: ни соломинки, ни травинки. С утра один из стражников поливал ее грязной водой с кухни. На четвертый день Ламберт не выдержал и спросил: — А вы зачем это делаете? Хотите, чтобы клетка просела на влажной земле, и эти двое угодили в царство к червям? Стражник угрюмо взглянул на него, но ничего не сказал. А на пятый день Ламберт увидел, в чем дело. Стоило какому-то городскому дурачку просунуть в клетку ветку, чтобы ткнуть ею свернувшегося в клубок юродивого, как тот проворно схватился за сучок и свирепо уставился парню в глаза. Дурачок потянул палку на себя, а та ни с того ни с сего затрещала и вспыхнула ярким пламенем. Он еле успел отдернуть руку: горящая ветка упала на влажную землю и вскоре обратилась в пепел. Ламберт не мог поверить глазам и глупо прижимался лицом к прутьям клетки. Вилли испуганно заорал, помянув и Господа, и Дьявола одновременно. — Что ты только что сделал? — хрипло спросил Густав, крепко сжав ладони в молитвенном жесте. — Показал, что ему тут не место, — впервые заговорил юродивый. На чистом северном, как говорил каждый в Майнбурге. *** — Густав, — тихо позвал Ламберт следующей ночью. Он знал, что тот не спал. — Да? Вилли протяжно храпел: Ламберт перекатил его со спины на бок и повернулся обратно. — Ты хотел, чтобы это я убил его? — устало спросил он. — Нет. Я бы не стал просить о таком. — Раз я отцеубийца, может показаться, что это легко… — Вовсе нет. Я бы не хотел, чтобы ты винил себя еще и за это. — И что же ты собирался делать? Густав не ответил. Прохладный ночной ветер забрался под рубаху, и Ламберт подтянул колени ближе к груди, чтобы согреться. Почти полная луна ярко освещала площадь, позволяя увидеть все, что должно было притаиться во тьме. Под такой же луной далекой зимой они с Густавом стояли на замерзшем Майне и венчали разлученных возлюбленных. С тех пор жизнь безвозвратно изменилась. — Я не знаю, Ламберт, — разочарованно ответил Густав. — Я был в отчаянии и не видел иного выхода. Фридриха пытались отравить, и я… — Отравить короля? Когда? — изумился Ламберт. — В последний день майских полей. Мы поймали мальчишку, церковного служку из Мюльдорфа… Это один из приходов Петера. Он во всем сознался. — И почему мне никто не сказал? — Ты был слишком пьян. Ламберт подавил вспыхнувшую злость. Что же получается, ему нельзя доверить никаких важных дел? Быть в неведении — вот его удел? — Я бы понял! — Прости. — Сдались мне твои извинения! Ламберт уткнулся лбом в колени и вздохнул. Будь Густав рядом с ним, они бы обнялись, да и дело с концом. А так — не дотянуться, не прикоснуться, только собачиться. Тело всегда искреннее слов. — Когда закончится война, я хочу отправиться с тобой в паломничество, — признался Ламберт. Чтобы все исправить. Чтобы понять друг друга. Понять, почему они встретились восемь лет назад. Это будет счастьем: только они и путь к Богу. — Куда? — мягко спросил Густав. — В Тальфу. В место, где епископу Александру явился Господь. Когда святой, чей дух обитает в крипте, был совсем юн, он заболел и удалился в прибрежные пещеры, чтобы не доставлять проблем семье. Он молился и читал Писание, и в один день ему явился божий посланник, покрытый огнем. Неопалимый. Он излечил хворь с помощью ласкового пламени и поведал о том, что вскоре Эйдосский храм падет. Именно после этого Александр отправился проповедовать на Север. Ламберт прочитал об этом в Комментариях. Густав гордился бы им, если бы знал. — Почему туда? — Хочу понять, что ты нашел в этом древнем старике из склепа, — усмехнулся Ламберт. — Когда я постарею, ты будешь смотреть на меня с таким же восторгом? — Конечно, — совсем тихо ответил Густав. — И я не против Тальфы. Путь туда не зря называется «Путем терпеливых»: он долог, но обещает покой в сердце. — Вы ничего там не найдете, — вдруг заговорил юродивый. В ночной тишине его хриплый голос разнесся по пустынной площади, словно гром. — С чего ты взял? — возмутился Ламберт. Подслушивал, так еще и влезает! — Я там был. — Это оттуда у тебя клейма еретика? — серьезно спросил Густав. Ламберт заинтересованно пригляделся к юродивому, но света луны не хватало, чтобы увидеть знаки. Он ничего не ответил. Вот нахал. Когда Ламберт увидел, как под его рукой загорелась ветка, он испугался. Но зачем бояться всяких гордецов? Юродивый в таком же положении, как и они, а ведет себя словно надзиратель. — Густав, не общайся с ним. Не доверяю я ему. *** Ламберту не снились сны, зато Вилли по ночам кричал от души. Ламберт обнимал его свободной рукой, и малец успокаивался. Так и сидели, прижавшись друг к другу, чтобы согреться. Северное лето было беспощадно к пленникам. Ламберт спал чутко, поэтому сразу проснулся от тихих голосов. Густав и юродивый переговаривались на эйдосском, и он мог разобрать только некоторые слова: зло… грех… страх… Луна, скрытая за облаками, почти не давала света. Со стороны купеческого квартала лаяла, надрываясь, собака. Где ее хозяева, неужели некому прикрикнуть? Ламберт прижался лбом к прохладным прутьям клетки и бездумно всмотрелся в сумрак, обратившись в слух. В церкви затянули полуночную службу: нескладный хор пел о Тринадцатом дне. В овощных очистках, сваленных на площади, копошились крысы. Тьма озарилась светом: маленький огонек зажегся в соседней клетке. Он осветил и Густава, и юродивого, держащего пламя прямо на ладони, без всякой лучины или свечи. — Колдун… — выдохнул Ламберт почти неслышно. Вилли под его боком завозился, но не проснулся. Густав схватил юродивого за запястье и приблизил огонь к глазам, чтобы лучше рассмотреть. — Как у тебя это получилось? — громко спросил он на северном. — Густав, не говори с ним, — заволновался Ламберт и схватился руками за прутья. — Это Дьявол! Густав мимолетно взглянул на него, а затем вернулся к колдуну и спросил: — Ты от Дьявола? — Какие вы глупые, — насмешливо ответил он. — Эй! — возмутился Ламберт. — И в чем же наша глупость? — уточнил Густав таким тоном, будто вел богословский диспут, а не столкнулся с чертовщиной. Даже через ткань на лице юродивого Ламберт понял, что тот улыбается. — Разве Дьявол способен сотворить пламя? — Я видел, как духи мертвых могли, — спокойно сказал Густав и повернулся к Ламберту, чтобы пояснить: — На Серебряницу, во время пьесы. Я рассказывал тебе, как Барон подговорил призраков потушить факелы и зажечь их снова. — Ты близок к правде, Божий человек. Ламберт передернулся: по всему телу пошли мурашки. Вилли сонно забормотал что-то о сбежавших курицах и вновь тихо засопел. — Я должен быть не здесь, — продолжил юродивый. — Как и мы, — фыркнул Ламберт. — Вы поможете мне выбраться отсюда, когда настанет время. А оно настанет совсем скоро. Густав молчал. — Да неужели? Чего это ты раздаешь приказы? — Вы поможете мне, а я помогу вам. — Как? — спросил Густав. — Слышал, вам нужно было кого-то убить. — Нет! — воскликнул Ламберт. — Густав, не смей соглашаться! Ты с бесами решил переговоры вести? — Я еще ни на что не согласился, Ламберт, — устало ответил Густав. Юродивый погасил пламя и произнес во тьму: — Я не давал вам выбора. Все случится именно так, как я сказал. *** Прошла неделя, другая. Ламберт устал считать дни. По ночам Густав и юродивый продолжали говорить о своем: о мертвых, о Боге, о пламени. Днем Эйда приносила еду и питье, а стража продолжала ее прогонять. Спустя бессчетное количество дней Ламберта вытащил из клетки сэр Хенрик. На негнущихся ногах его поволокли в церковь, где их ждал епископ. В полумраке он выглядел так строго, будто собирался озвучить ему смертный приговор: в простой темной рясе без украшений, но с торжественным видом. — Сэр Ламберт, — сказал он тихо. Без всякой злости и осуждения. — У меня есть просьба для вас. — Просьба? — разбито усмехнулся Ламберт. У пленников ничего не просят, им приказывают. — Мне жаль, что вы пострадали. Безумие. У Ламберта закружилась голова, и высоченный сэр Хенрик поддержал его под здоровую руку. — Вы должны понять, что у короля нет иного выхода. Его ложь зашла слишком далеко. — Ложь?.. Фридрих самый честный человек, которого Ламберт когда-либо знал. — Да. Он убил собственного брата, чтобы занять трон. Его власть незаконна. Ламберт чуть не задохнулся от возмущения. — Его даже не было в столице в тот день! — Вы же знаете, что ему необязательно было марать руки, чтобы добиться желаемого. Я говорю об этом не просто так. Мы нашли человека, который убил короля Вильгельма. Чушь. Фридрих никогда не хотел быть королем. Все его мысли были о горе по погибшему другу; в нем не было тщеславия и гнева. Ламберт знал, потому что видел это собственными глазами: после смерти Эдмунда Фридрих проводил все свои дни в церкви. Он молился и собирался уйти в монастырь. — Можете говорить, что угодно. Я не предатель. — Я и не прошу вас никого предавать, — спокойно ответил Петер. — Лишь передать королю церковный эдикт. Его армия как раз подходит к Майнбургу. Так Ламберт и оказался на равнине за городом, в сопровождении Хенрика и Харри, несущих церковные знамена. Фридрих встретил их на рассвете: его лицо, измученное войной, было мрачным и бледным. — Милорд, — голос Ламберта сорвался. Фридрих заметил его перевязанную руку и нахмурился. — Простите, что приношу вам дурные вести. — Разве есть в наше время другие? — Фридрих слабо улыбнулся, несмотря на волнение. — Хотелось бы, чтобы были, но… — Ламберт прикрыл глаза, чтобы набраться смелости. — Вчера в столице прошел церковный собор. Я был отправлен сюда, чтобы сообщить вам о его решении. Король растерянно смотрел на него, крепко сжав поводья в руках. Ламберт не хотел, чтобы все заканчивалось вот так. — Говори, — не выдержал Фридрих. Разве это конец? Нет, это только начало. Начало битв и смертей, и несправедливости. Ламберт отцепил от своего пояса кожаный футляр, перевязанный веревкой с сургучной печатью. Когда епископ отдавал эдикт, его морщинистые руки со спиралями на ладонях не дрогнули ни на миг. — Собор постановил отлучить вас от церкви, милорд. Мне было сказано передать вам копию эдикта. — Ах, — Фридрих улыбнулся шире и что-то тихо сказал самому себе. Ламберт не знал, куда деться от тревоги. Рыцари позади него перекинулись парой грязных слов о короле. Фридрих взглянул на них троих и рассмеялся. — Ламберт, разве ты не понял? Епископ Петер подверг меня анафеме — теперь мои вассалы могут нарушить клятву с чистым сердцем! Не удивлюсь, если в скором времени мне нанесет удар в спину армия Ланнгенов. Их не остановят даже войска Вейбхена на границе. Как они оказались здесь, перед таким выбором? Неужели нельзя было остановить этот кошмар раньше? — Милорд, покайтесь в грехах, — беспомощно сказал Ламберт. — И тогда вас пощадят. — Поздно каяться, — зло улыбнулся Фридрих. — Если они хотят войны, они ее получат. За братоубийство. За колдовство. За мужеложество. За эти грехи Фридриха подвергли анафеме. Разве может отлученный от церкви король продолжать властвовать над истинно верующими? Его власть — символ греха. Ламберта оставили в лагере, заплатив Хенрику и Харри золотом. Ночь была беспокойной, бессонной. На темном небе быстро собрались тучи. Над безмолвным Майнбургом сверкнула молния, раздался первый гром. Ламберт стоял у королевского шатра и вдыхал воздух, предвещающий грозу. Еще одна молния затерялась средь деревянных домов. Ламберт вгляделся вдаль и с тревогой понял, что видит поднимающийся над городом дым. Стража в лагере заволновалась тоже: парни показывали пальцами и недоуменно шептались. А Ламберт вместо тревоги почувствовал злость. Дело не в молниях. Дело в том, что настало то самое время. Над Майнбургом протяжно зазвонил колокол. Он звонил, звонил и звонил, гораздо дольше, чем обычно собирали к службе. Один из стражников вбежал в королевский шатер, чуть не спотыкаясь. — Милорд! Проснитесь! — послышался его возглас. Хватит медлить, Ламберт. Если хочешь злиться — злись. — Этот полоумный!.. — зарычал он, врываясь в шатер следом. Внутри король не мог прийти в себя после сна: хмурился и отказывался просыпаться, кутаясь в одеяло. — Это Густав! — с досадой воскликнул Ламберт. Пошел на сделку с Дьяволом! — Милорд, скорее, вставайте! — взмолился стражник. Фридрих разлепил опухшие глаза и растерянно уставился на них. — Отец Густав… — почти задыхаясь, сказал Ламберт. — Пожар… — испуганно вторил ему стражник. Ламберт не выдержал и закричал: — Этот сукин сын поджег столицу!