Ищущий пути да обрящет

Пономарь Николас — тонкий, хрупкий, с копной мягких русых волос — становится его погибелью. Густав не может на него злиться, что бы он ни делал. Он может лишь улыбаться. — Нет, постойте! — восклицает Николас, опираясь на черенок лопаты. Они как раз вскапывали землю, чтобы посадить яблони у церкви. — Чего вы смеетесь? Я серьезно говорю: зачем герцогу эти списки? Подати люди платят с земли, а не с душ, так на кой ему, сколько умерло, а сколько родилось? Густав качает головой, смеясь. — Почем мне знать? Может, для ополчения. Густаву двадцать, когда ему поручают приход в Эйзендорфе — маленьком поселении под Гросбургом, окруженном еще десятком деревушек. Люди здесь отличаются от Густава во всем: говором, происхождением, пониманием веры. Он похож на чужестранца среди громких, веселых крестьян. — Так дело не пойдет, отец Густав. Вам надо быть ближе к людям, — наставляет его Николас. Будучи младшим сыном местного старосты, он плоть от плоти этой земли: ладони в мозолях, мешочек полыни на поясе — колдовской оберег. — Ближе? — рассеянно откликается Густав. — Что может быть ближе молитвы? — Э, нет, — качает головой Николас. — Вам надо узнавать их чаяния и беды. Говорить с ними, как добрый сосед. Иначе они так и будут пропускать службы, притворяясь, что захворали. Николас его ровесник, но знает о жизни больше. Он ведет Густава по пути, вместе с ним перешагивает через стыд и страх. Густав чаще приходит в гости к прихожанам. Подолгу говорит с ними, слушая разные истории: об украденных коровах, изменах мужей и дележе земли. Он запоминает их имена. Имена их детей и дальних родственников. Он знает, кто болен и чем; он встречает новую жизнь и провожает мертвых. Николас поливает яблони и радуется, как ребенок, когда они впервые зацветают. Густав отворачивается, боясь смотреть на его улыбку. Чтобы прихожане не считали его юнцом, Густав пытается отращивать бороду. Николас хохочет над ним при свете, а после служб шепчет: «В темноте все равно не будет видно, отец Густав, чего стараетесь?» Щетина чешется, но Густав не сдается. Это хорошее время. Ему не на что жаловаться. Но под ребрами жжется так сильно, что он готов содрать с себя кожу. Деревенские матроны отпаивают его молоком и обращаются, словно с потерянным сыном. Николас обнимает его за плечи и заливается смехом. Он никогда не грустит, и дни его проходят в службе и уходе за садом. Они кусают первые кислые яблоки. Николас кривится, но улыбается. — Замочим, будет хорошо! Густав теряет Бога. Книги, украденные из Терского монастыря, не дают ему ответов. Николас напивается на Серебряницу и тычется ему в щеку влажными губами, будто щенок. Густав укладывает его спать и сидит всю ночь перед алтарем. Пальцы царапают кожу на запястьях; он не находит слов, чтобы признаться Господу в своей боли. — Если еще раз увижу, что ты пьешь, я лишу тебя сана, — строго говорит он наутро. Николас выглядит так, словно ему дали пощечину. Густаву почти жаль. Но так нужно. Николас все больше времени проводит в саду. Ночью они спят спина к спине в тесной пристройке к церкви. Зимой там так холодно, что прихожане приносят им несколько овечьих шкур. Густав мало спит. Он слушает чужое тихое дыхание и прижимается ближе, чтобы Николас не дрожал. Днем они греют ладони над алтарными свечами. Густав вспоминает теплую монастырскую кухню. Как келарь приводил туда женщин, думая, что они с Мартином не заметят. Густава тошнит. Прихожане спрашивают у него совета. Как лучше помолиться за хороший урожай? Что делать, если сын уродился дураком? Как быть, если снятся черти? Густав улыбается им. Он терпелив и добр и отвечает на каждый вопрос. Ночью живот сводит в тревоге: что за чушь он наговорил днем. Какое он имеет право. В нем нет ничего, кроме гордыни и дурных мыслей; любой деревенский умнее его в разы, потому что знает свое место и дело. Николас исповедуется и просит прощения. Густаву не за что его прощать. Они одинаковы, но в Эйзендорфе Густаву никто не даст совет. Одним осенним днем он едет в Гросбург, чтобы рассказать о своих грехах. Он кается, будто последний раз в жизни. Старый иерей говорит вещи, которые Густав сказал себе уже сотню раз. Очисти мысли и делом докажи, что следуешь праведным путям. Он со всем соглашается, кивает. Шея болит, сколько ни разминай. В тот день он встречает на пороге церкви Фридриха. Брат не сразу узнает его, но Густав — да. Они разговаривают, присев на лавочку у входа. Фридрих выглядит смущенным: он мнет пальцами сюрко в цветах Ротбергов, желтом и зеленом, и не поднимает взгляда. А затем приглашает его на обед. Говорит: — Думаю, дядя не будет против. Герцог Ротберг — кузен их матери. Фридрих служил его оруженосцем уже шесть лет и стал почти что сыном. Густав соглашается, сам не зная, почему. Он жил в этом замке, пока их с матерью не забрал король. Одиннадцать лет детства забылись, будто их не было никогда. Дядя Конрад встречает его сухим приветствием, его жена, леди Ядвига, с интересом слушает истории из Эйзендорфа. Он не нужен здесь. Он не нужен больше нигде. Какой совет он может дать собственному брату? Как он поможет прихожанам, если не в силах помочь себе? Он соглашается остаться в замке и ворочается всю ночь, думая о Николасе. О том, как тот мерзнет даже под овечьей шкурой. Как поджимает пальцы на ногах и сворачивается в клубок. Густав идет пешком до Эйзендорфа, не боясь тьмы и зла. Перед самым рассветом он забирается в кровать к Николасу и целует его в щеки. — Ты такой холодный, — бормочет он. — Где ты был? — В Гросбурге. Спи. Но Николас больше не уснет. Он гладит Густава по небритой щеке и мягко говорит: — Колется. Ужас ширится в его груди, поглощает мысли. Он не видит пути, он не спасется, не найдет выход, сколько бы ни пытался. Почему келарь приводил в монастырь женщин? Что послушник Леонард делал в гарнизоне по ночам? Что Густав должен сделать, чтобы унять свое сердце? — Епископ Хендрик отправляется в паломничество в Эйдос вместе с епископом Петером. — Правда? Когда? — Этой весной. Попрошу дядю, чтобы нашел мне место. Николас смурнеет. — А я, что, один останусь? — Не думаю. Кого-нибудь пришлют на мое место. Может, отца Юргена. Другого выхода нет. Если паломничество не направит его по пути, он не выберется сам. Густав сбривает бороду. Не берет с собой ничего, кроме Комментариев. На сердце тяжело. Он думает о Николасе. Как он там один. Не обижает ли его старик Юрген. В пути к нему прибивается послушник из Терского монастыря. Разговорчивый и улыбчивый, он напоминает Николаса, и потому Густав тоскует лишь сильнее. Стефан задает ему вопросы обо всем на свете — только затем, чтобы в итоге спросить, как он сумел украсть ашмерские книги из библиотеки. У Густава больше нет сил улыбаться. Он даже радуется, когда видит, что послушник теперь вертится рядом с одним из молодых рыцарей Ротбергов. А затем приглядывается ближе. О сэре Ламберте в Гросбурге знает каждый третий: несколько лет назад он прибыл из теплого Нортена и поступил на службу к Ротбергам. С тех пор мужья боятся оставлять своих жен одних, но никто не может доказать, что Ламберт в чем-то повинен. Словно хитрый лис, он проникает в любой курятник и хватает столько птиц, сколько может унести. Густав смотрит и смотрит, и пытается унять тревогу, сдавившую виски. Сэр Ламберт красивый мужчина, и Густав может понять и женщин, и Стефана. От этого ему хочется поджечь себе пятки. Он думает о Николасе. Будет лучше. Он поймет. Ему будет лучше. Всем, и прихожанам тоже. Будет лучше без него. Эта мысль укореняется в Густаве так сильно, что он не может спать. Когда сэр Ламберт не спит тоже, они подолгу говорят, обмениваясь колючками. Иногда они говорят о Боге. Иногда они говорят о любви. — Любовь — не владение, и мы в ней не сюзерены, — рассуждает сэр Ламберт, лежа на траве у костра. — Если относиться к любимой как к собственности, то теряется весь смысл любви. Разве она не должна тосковать по тебе, когда ты уходишь в поход? Если не давать ей любви, для нее будет облегчение, что ты ее покинул. — И вы этим пользуетесь, — качает головой Густав. — Вовсе нет, — смеется Ламберт. — Без приглашения я ни к кому не прихожу. Любовь Ламберта, словно искра, вспыхивает, чтобы вскоре угаснуть. Любовь Густава — тлеющий огонь. На несколько ночных часов он забывает, что такое страх. Тепло костра греет уставшие ноги. Тепло разговора греет уставшее сердце. Сэр Ламберт его не любит, но никогда не убегает от разговора. Он из тех, кто потерян, как и Густав. И потому ищет пути. — Будь осторожнее, Стефан, — говорит Густав однажды утром, потому что знает, что они больше не увидятся. — Не верь всему, что говорит сэр Ламберт, это часто для красивого словца. Стефан смущается. — Отец Густав, конечно, я все понимаю… Мы друзья, покуда нас объединяет паломничество, а затем наши пути разойдутся. Поэтому сэр Ламберт может наговорить мне, что угодно. Но он добрый человек. — Это правда. Он просто немного заблудился в своих желаниях. Густаву страшно так, как никогда в жизни. Он не боялся, когда ребенком уезжал из Гросбурга в столицу. Не боялся, когда Вильгельм избивал его до синяков. Не боялся мертвых и живых. Но он боится себя. Вода в горной реке ледяная: пара мгновений — и у него сведет ноги так, что не сможет выплыть. Поток снесет его к ближайшей деревушке. Нет, и что крестьяне увидят? Разбухшего священника? Господи, что же ему делать? Остаться неприкаянным на земле. Может, в этом и есть его путь. Он не достоин Золотых чертогов, не достоин видеть лик Господа. Его участь — скитаться по миру, размышляя о своем грехе. Густав садится под дерево и подтягивает колени к груди. Сквозь листья проникает полуденный свет. Он должен решиться. Если будет просто сидеть, ничего не произойдет. Он не ел уже четыре дня. Пояс на рясе жжется огнем. Что же он делает. Даже нет сил плакать. Густав засыпает. Ему снится сэр Ламберт, пробирающийся в Терский монастырь, чтобы подарить цветы — три алых розы. Густав шипит на него, ругается: а если кто увидит?! Ламберт смеется и целует его в уголок губ. Розы колят ладони и пахнут одуряюще сладко. Первая роза — на счастье. Вторая роза — для любви. И третья — для спокойствия души. По ночам в Нортене холодно. Густав просыпается, чтобы тут же погрузиться в сон, почувствовать запах цветов и тепло чужого тела. Ламберт под веками ускользает из рук, улыбается, обещая, что вернется следующей ночью. Стефан чуть не плачет, когда трясет его за плечи, чтобы разбудить. Густав дрожит и смотрит на него, не узнавая. Голос сэра Ламберта врывается в ночную тишину подобно грому. — Вы в порядке?! — кричит он, спешившись с коня. — Как вы здесь оказались? — Я-я… — жалко выдавливает Густав. — Я уснул. — Ох, ну посмотрите на себя, вы весь замерзли! — причитает Ламберт. Он помогает Густаву подняться и накрывает своим плащом, поддерживая за плечо. Густав приваливается к нему, еле переставляя онемевшие ноги. — Как можно было уснуть и проспать отъезд? Отец Густав! Я теперь буду всегда смотреть, чтобы вы не потерялись после привала! — Больше не потеряюсь. Пока они возвращаются в лагерь, в Густаве копятся слезы. Он крепко держится за сэра Ламберта и утыкается ему между лопаток, чтобы никто не увидел его безмолвных рыданий. Конь Ламберта крепкий, но с трудом выдерживает двух взрослых мужчин, поэтому они замедляются и отстают от Стефана. — Вы, наверное, испугались, — тихо говорит рыцарь. — Да. Мне жаль. — Не вам здесь извиняться! Почему никто из ваших людей не заметил сразу? Я на вашем месте с утра провел бы серьезный разговор с епископом Хендриком. А то он только обжирается, а за своими служителями не следит. — Пусть делает, что хочет, — устало отзывается Густав. — Не говорите так! Сами меня поучаете, а на епископа злиться не хотите? Густав не знает, что ответить. Ему хочется только плакать. Он не запоминает Эйдос. Почти не покидает комнату в монастыре и не посещает святых мест. Однажды утром он сбривает волосы и позволяет эйдосскому служителю нанести на свою кожу узоры. Он почти не чувствует боли; он думает о Николасе. О тех жестоких словах, что говорил ему. Почему келарь приводил женщин на кухню? Почему Густав решил, что он должен это знать? Что имеет право осуждать? Что послушник Леонард делал в казармах по ночам? Почему Густав ни разу не спросил его об этом, а лишь строил догадки? Почему он подрался с Мартином в тот день? Почему не мог иначе? Зачем он наговорил столько чуши сэру Ламберту? К нему не приходили и не просили совета; он решил, что имеет право. Это гордыня. И Густав должен разрушить себя, чтобы сбить спесь. Чтобы познать любовь и милосердие, он должен научиться прощать самого себя. Позволить быть слабым и сломленным. Николас встречает его, будто они не виделись вечность. Старик Юрген фыркает на их объятия, но Густаву плевать. Ему нечего стыдиться.