Ищущий пути да обрящет

Ламберту было семнадцать, когда он убил своего отца. Он мог вызвать его на суд, но не стал: ярость застилала глаза, и меч не остудил горящих рук — он был выкован для того, чтобы пролить чужую кровь. И тогда Ламберту пришлось предстать перед господином вместо отца. Герцог Лавальский, коренастый и высокий, непохожий на нортенца, хмурился, глядя на него. Жанна безмолвно стояла позади, и даже Филипп больше не плакал. У Ламберта тоже не было сил ни рыдать, ни храбриться. — Это правда, что ваша мать уже была мертва, когда Ламберт спустился вниз? — Да, господин, — закивала Жанна. Вместе с ней откликнулись Филипп и управитель поместья, старик Жоффруа, ставший свидетелем обоих убийств. — И потом он побежал за оружием? — Не совсем, — влез Ламберт. — Я не успел спуститься до конца… — Но он увидел, что матушка мертва, — уверенно сказала сестра. — Да. Я не подходил близко. Поняв, что случилось, я побежал за мечом. — Зачем? — уточнил герцог. — Чтобы вызвать его на суд. Я боялся, что в ярости он не согласится пойти со мной. — И поэтому вы зарубили его таким жестоким способом? Жоффруа еле слышно вздохнул. Ламберт смотрел господину прямо в глаза и солгал, не дрогнув ни единым мускулом: — Он не захотел идти под суд и пытался убить меня тоже. Ламберт не спрашивал его ни о каком суде. Все верно. Он зарезал отца как свинью. — Убить вас? Наследника? — У него есть Филипп. Отец никогда не видел меня наследником. Несмотря на то, что он отправил меня служить к вам оруженосцем. Отец часто говорил, что я был позором для семьи. — И поэтому вы решили его убить? — Вовсе нет. Я не мог поверить, что он поступил так с матушкой. Я был в ярости. Да. Он был так зол, как не был никогда ни до, ни после. Пламя в жилах выжгло все мысли, кроме одной: как он посмел? Как он посмел совершить такое? Лицо отца расплывалось перед глазами, превратившись в уродливый лик Дьявола. Его глаза налились кровью, когда он закричал на Ламберта: «Щенок, и что ты сделаешь?! Ты только и можешь, что прятаться под юбками всяких шлюх!» — Значит, вы совершили самосуд. — Это так, господин. — Брат защитил и себя, и нас, — вступилась Жанна. — Отец был не в себе. Он и раньше бил и матушку, и меня, и Филиппа. Кто знает, чем бы это обернулось в один день. Ламберт оглянулся на сестру. В этот миг она не походила ни на их мягкую мать, ни на гневного отца. В ее голубых глазах сверкала сталь, сжатые челюсти заострили скулы, растерявшие детскую округлость. Совсем скоро Жанну должны были выдать замуж, а теперь она сестра отцеубийцы. Никто не возьмет ее такую, прокаженную. — Я не могу это так оставить, — покачал головой Лаваль. — Вам придется объясниться перед дворянским собранием. Через неделю мы соберем суд, и вы будете держать перед ним ответ. До этого момента вы можете вернуться в поместье, но, если вы покинете его до суда, я не дам вам послаблений. — Мы понимаем, — с честью ответила Жанна. Ламберт не нашел, что сказать. Все время, что длился суд, они плели ложь, не путаясь ни в едином слове. Отец никогда не трогал ни Жанну, ни Филиппа. Ламберт просто убил его. В этом была правда. *** После затмения родился страх. Его было так много, что он выплеснулся на улицы: люди выходили с крестами и молились солнцу. На церковные службы в Гросбурге собирался весь город. Прихожане слушали проповеди, не смея нарушить их ни единым вздохом. Ламберт знал, что никакие крестные ходы и службы не спасут его от загробных мук. Темные душные церкви не подарят его душе покой. И все же он продолжал искать Бога в каждой частице созданной Им земли. Он учился созиданию. В Тальфе было жарко и солнечно. Белые скалы омывались южным морем и глядели на путников темными расщелинами, в которых птицы устраивали гнезда. Паломники приходили сюда, чтобы найти божественное присутствие. Когда святой Александр встретил здесь неопалимого посланника, они оставили следы, которые за сотни лет так и не исчезли. Их не тревожили ни вода, ни ветер. Но Ламберту и Густаву более не нужны были никакие знаки, чтобы найти дорогу. Проводники — два загорелых эйдосца — остались у подножия скал, пообещав, что никто их не потревожит. Поднявшись по каменистой тропинке, они оглянулись на водные просторы, поблескивающие далеко внизу. — Ты видел когда-нибудь Северное море? — спросил вдруг Ламберт. — Однажды, когда гостил у Анбергов. — И какое оно? Густав улыбнулся, щурясь на солнце. Кожа его не привыкла к жаркому солнцу и поэтому покрылась розовыми пятнами. — Другое. Если Срединное море насытилось солнцем и светлым небом, то Северное питалось оружием павших воинов. Оно сурово и породило таких же несгибаемых людей. — А сколько великих? — Я думаю, не меньше. Но это в прошлом. Ламберт больше не знал ни одного великого человека: ни на Севере, ни на Юге. Время святых и героев ушло безвозвратно. — Не похоже на место, куда отправляются умирать, — сказал Ламберт, оглядев светлую пещеру. Желтые стены из песчаника безмолвно приняли его возмущения. Густав хмыкнул и присел на небольшой выступ, многие годы служивший монахам местом для сна. — Ты думаешь, святому Александру было из чего выбирать? — Мог забраться куда подальше. Здесь от Тальфы — полчаса езды. — Это сейчас. Тогда город был меньше. Да и как далеко может уйти больной человек? Ламберт пожал плечами и вгляделся в стену напротив. Десятки рук вырезали здесь послания к Господу. Песчаник осыпался, стирал линии, оставляя место воображению. Господи, благослови сына Твоего, Георгия из Висты. Вверяю себя в руки Твои, Господи. Пусть дни мои будут светлы. Ламберт прочитал все, что смог, и потянулся к ножу на поясе. — Хочешь оставить память о себе? — насмешливо поинтересовался Густав, поняв, что он собирается сделать. — О нас. Ламберт выбрал пустое место повыше и нацарапал первую букву. Камень поддался легко, будто и был создан для надписей. — Про… Проведи… — начал читать Густав. — Это надолго, — предупредил Ламберт. — Я все еще плохо пишу на эйдосском. — Это не так. В твоих письмах почти нет ошибок. — Пытался недавно научить Агату. Она расплакалась, что ничего не получается. Нож сорвался на очередной «п». Ламберт выругался, а затем вспомнил, где находится, и извинился перед Господом. — Она еще совсем малышка, такое бывает, — успокоил его Густав, сделав вид, что ничего не произошло. — Кажется, это из меня плохой учитель. — Приведи ее ко мне. — У тебя и так дел навалом. — Не страшно. Попросим каноника, если у меня не будет времени. Ламберт сдул пыль с первых трех слов и продолжил царапать камень. — Как там архиепископ? — поинтересовался он. — Болеет. Ему недолго осталось. В следующем году будет созван Собор. — Ты поэтому согласился на паломничество? Надеешься привезти какую-нибудь реликвию из Эйдоса, чтобы впечатлить остальных? Густав не ответил. Ламберт обернулся и увидел, что он все еще сидит на камне, сложив руки на коленях. Когда их взгляды встретились, Густав тихо сказал: — Конечно, нет. Я согласился из-за тебя. Годы сделали его мягче и спокойнее. Несмотря на все битвы, прошедшие и грядущие, Густав пребывал в мире с самим собой. Ламберт видел это, потому что был рядом; даже когда их пути расходились, он всегда посылал весточки. Густав не был святым, а Ламберт не был героем, и поэтому они могли совершать ошибки. Злиться и горевать, ненавидеть и страдать от любви. Они могли быть свободными. Закончив надпись, Ламберт присел на пол пещеры и прислонился виском к коленям Густава. — Ты хочешь помолиться? — Чуть позже. Теплый ветерок проник внутрь, огладил голые лодыжки. Ламберт прикрыл глаза и вслушался в далекий шум моря. Когда-то давно святой Александр так же внимал ему в ожидании смерти. — Так вот, почему он выбрал это место, — понял Ламберт. — Почему? — Густав погладил его по волосам тяжелой сухой ладонью. Ожоги на ней давно зажили и превратились в шрамы. — Он пришел сюда не за страданием, а за покоем. Море подарило мир его душе. Густав задумчиво взглянул в сторону входа в пещеру. Там, за небольшой площадкой, окруженной покосившимся деревянным заборчиком для неуклюжих паломников, виднелся кусочек водной глади. — Думаю, так и есть. Почему Господь отвечает людям лишь во тьме? Потому что при свете дня они не поверят Его явлению. Свет позволяет людям видеть всю красоту этого мира, но Господь знает, что нет ничего прекраснее добродетельной души. Нет нужды в глазах, чтобы найти ее. Слепец поймет добро, если услышит ласковые слова. Глухой узнает благое дело, если ощутит прикосновение заботливой руки. Любовь есть величайшее творение. Возделывать ее — значит, приближаться к Богу. Искать прощения — значит, найти его. Закатное солнце заглянуло в пещеру, окрасив надписи на стене в золото. Проведи по путям Твоим, Господи, Густава Ротберга и Ламберта Нортенского Да будет так.