Глава 13
26 мая 2013 г. в 08:37
У всех пятерых детей Белинды отцы были разные. Стезя кабацкой проститутки не предполагала ни разборчивости, ни отказов, а контрацепция была дрянной, но если старшая Нэнси была результатом насилия сутенёра, то прочих она зачала добровольно, Дэвида и Чарли - от полюбившихся постоянных клиентов, плативших ей в обход кассы, а младшую Камиллу - на излёте корыстных шашней с заезжим торговцем довоенной роскошью. Дочь по имени Лилиан, родившаяся четвёртой, знала лишь то, что её отец был индейцем, служил в городском ополчении и погиб в перестрелке с бандой.
В первые годы войны Мадеру, как и всю планету, захлестнула эпидемия кровавого беззакония, и мирному народу приходилось защищаться не только от машин, чьи атаки по сравнению с гангстерскими рейдами казались акциями милосердия. Они просто убивали, причём быстро, тогда как криминальное отребье порой творило зверства в духе опричников и инквизиторов. Прославился этим и Хадсон, но ему давало жёсткий отпор добровольное объединение вооружённых горожан – бывших охотников и полицейских. Вражда шла не на жизнь, а на смерть, обе стороны вымотались, но, помня об общем враге, нехотя пришли к шаткому компромиссу. Мадера была разделена по руслу реки на юг, перешедший в юрисдикцию Хадсона, и север, оставшийся во владении ополченцев, и если на севере жизнь текла по-прежнему, то на юге всё перевернулось с ног на голову. Первым делом было покончено с правом собственности и свободой передвижения. Утлый бизнес, почти заглохший из-за всеобщего страха перед Скайнетом, Хадсон под видом защиты полностью узурпировал. Обложенные непосильной данью, южане стали фактически крепостными и не могли перебраться на север, так как все, включая грудных детей, были поимённо переписаны, а условия перемирия обязывали северян возвращать беглецов обратно на южный берег. Это была цена за то, что в случае нападения терминаторов оборонять город должны были в равной степени и ополчение, и бандиты… однако быт Белинды, а также её сестёр и дочерей, не поменялся ни на йоту.
Бараки, сикось-накось возведённые на месте рухнувших пряничных домиков, принадлежали её отцу и зятьям, державшим женщин в чёрном теле. Традиционный патриархальный уклад был присущ их семье всегда, даже в век информационного общества и прав человека. Война ничуть не ослабила эти порядки, неукоснительное их соблюдение было негласно объявлено залогом выживания. После того, как мужчины пали в бою, их жилплощадь заняли люди Хадсона. Согласия вдов никто не спрашивал, но роль прислуги была им не в новинку. Напротив, они были рады, что у них снова появились хозяева. Денно и нощно их обслуживая, удовлетворяя все их потребности, от кулинарных до сексуальных, и не смея перечить, они приучали к этому дочерей – сыновья же, которых воспитывала улица, росли вольно, как сорная трава. Рэкетиры взяли над ними шефство и, готовя себе замену, учили драться и стрелять.
Как и большинство мальчиков, Дэвид и Чарли были предоставлены самим себе, гуляя дни напролёт, а к дочерям Белинда, в сорок два года непередаваемо обрюзгшая, была максимально строга. Азбукой их жизни была однообразная грязная работа дома и в огороде, восемнадцать, а то и двадцать часов в сутки. За возражения и провинности она избивала их, морила голодом и делала выговоры перед другими детьми, позволяя каждому из собравшихся ударить или обхаркать виновницу. Племянницы, которых насчитывалось шесть, жили точно так же, но Белинды боялись больше, чем своих матерей, тоже свыкшихся с её гнётом. Притерпевшись к рабству, дочери считали её величайшим авторитетом и всячески ей угождали, чтобы удостоиться скупой похвалы – но лишь две, старшая и младшая. Средняя, в противовес сёстрам и другим девочкам, дрессировке не поддавалась.
Лилиан ненавидела своё имя. Во-первых, ей не нравилось сокращённое «Лили», а во-вторых, оно претило всему, что составляло ядро её характера. С самых малых лет у неё были свои ценности и идеалы, с которыми никоим образом не вязалось это обтекаемое, легкомысленное цветочное имечко. Она мечтала стать путешественницей и познавать мир, нигде не задерживаясь. Ещё в четыре года ей расхотелось общаться с сёстрами и соседками, чьи увлечения сводились к игре в дочки-матери и бесконечному укачиванию тряпичных пупсов. Узость их кругозора тяготила её, а фанатичная мечта выйти замуж и нарожать детей – пугала. Не рассчитывая на понимание, она не делилась с ними своими мыслями, но они тонко чувствовали, что она среди них чужая. Сделав её козлом отпущения, они портили её вещи, изощрялись в обзывательствах, забирали еду и били всей ватагой. Взрослые не делали ничего, чтобы их осадить, и до Лилиан дошло, что они отнюдь не на её стороне. Несмотря на то, что за самозащиту её наказывали, на все тычки она отвечала симметрично и её оставили в покое. Нэнси преподнесла это как отлучение и постыдное изгнание из рая, но она была несказанно рада этой перемене: пристрастившись к книгам, она нуждалась в тишине.
Читать и писать её научила бывшая школьная учительница, согбенная старуха, доживавшая свой век на свалке. Пожалуй, это был единственный человек, относившийся к ней с настоящей добротой. В благодарность за разную мелкую помощь она передала девочке свой непопулярный, но бесценный опыт и коробку с затрёпанными книжками. Это были учебники и документальная литература вроде военной истории и географических очерков – реликты из упразднённой Хадсоном школы. Если бы Лилиан могла, она бы тоже поселилась на помойке, но, увы, это было невозможно. Когда старуха умерла, её не было рядом, и она долго мучилась совестью за то, в чём была не виновата.
Те книги, что были в бараках, пошли на растопку вместе со шкафом. Лилиан тайком спасла толстый кусок кинговских «Лангольеров» и спрятала под кроватью, но рывшийся в её пожитках Чарли нашёл его и швырнул в печь. Она поставила ему под глазом фингал, за что Дэвид и дворовые друзья подняли его на смех, но потерю это не восполнило, и впредь она зареклась хранить дома что-либо дорогое и значимое. Дома, где об неё вытирали ноги, где всегда могли наорать и двинуть по зубам, где никогда не удавалось даже толком выспаться, было опаснее, чем на улице.
Пока Лилиан была слишком мала для работ тяжелее чистки курятника, ей уделяли мало внимания, и она пользовалась этим, чтобы слинять подальше от вечно собачившихся взрослых. Её тянуло в заросли полыни и пустующие развалины, куда она отнесла своё ветхое книжное богатство. Там было хорошо и спокойно, никто не ругал, не одёргивал и не мешал читать, но уже тогда она понимала, что такое война. Когда город, размеренно копошащийся при свете дня или чутко спящий под луной, оглашал вой пожарной сирены, она укрывалась, где могла, и ждала, когда стихнут стрельба и взрывы. Обычно машин было немного и с наземными их видами быстро справлялись оборонные отряды, но «охотники-убийцы» успевали расстрелять множество людей до того, как их сбивали из ракетниц. Однажды тревога застала Лилиан за выездом, где она рвала дикую ягоду, и, забившись в бесхозный погреб, она просидела там целые сутки, хотя бой не продлился и часа… но когда мать, обыскавшаяся её по всей округе, нашла её, она пожалела, что не погибла. Избив её до кровавых гематом, взбешённая Белинда заперла её в чулане на две недели. Судилище свершилось на глазах у всей общины, и это был тот день, когда Лилиан перестала называть её мамой.
Тот, кто бьёт и издевается, называется врагом. Тот, кто поощряет травлю, науськивая толпу на одиночку, называется врагом. Тот, кто хочет поработить, называется врагом и никак иначе. Оправившись от ран, Лилиан уяснила, что детство кончилось. Началась её личная война, на фоне которой та, что грохочет во внешнем мире, не страшнее грозы или урагана.
В шесть лет она приобщилась к воровству. Попадать в «дурную компанию» для этого не обязательно, достаточно жить впроголодь и бояться приходить домой. Лилиан убегала оттуда всякий раз, когда её оставляли одну, и отсутствовала по два-три дня. Чем сильнее её тиранили, тем упорнее она противилась, и иногда специально добивалась заключения в чулане, потому что из него можно было незаметно улизнуть. Изучив базары и склады южной Мадеры, она промышляла карманничеством и кражами с прилавков. Маленький рост и худоба давали ей преимущество, и она могла утянуть деньги или товар, не навлекая подозрений. Ей нравилось воровать, это стало её спортом, и помимо уверенности в завтрашнем дне у неё появилась уверенность в себе.
Но возникли и проблемы. К десяти годам она поднаторела в воровском ремесле так, что невольно перешла дорогу шайке гопников. Они угрожали ей, чуть не зарезали, и она предпочла уйти подобру-поздорову. Все рынки юга уже поделили между собой другие воры, выбора у неё не было и пришлось идти на северный берег.
Север был запретной зоной для всех южан, кроме агентов Хадсона, как и юг для всех северян, кроме ополчения. Вдоль Фресно бдела охрана, мосты были перекрыты, а пересечь реку вплавь можно было только ночью. Запасшись терпением и осторожностью, в одну из туманных осенних ночей Лилиан вымазалась жидкой грязью, чтобы не унюхали собаки, и переплыла реку между двумя пограничными постами. Весь следующий день она чесалась, как шелудивая, но цели достигла. Ополченцы тщательно следили за порядком в людных местах, и население думало, что на севере воров нет, а воры для своего же блага эту иллюзию не рушили. Добыв провизию на шестом часу опасного похода, Лилиан чуть не попалась, и всё же была довольна. Ей открылось много нового. Более чем у половины северян было оружие, и – о чудо! – не только у мужчин. Девочка поняла, что имела в виду старуха-учительница, сказав, что на севере ещё жива Америка. Также её привлекли странные приезжие, зазывавшие в свои ряды всех, кто хотел бы воевать с машинами. Их речи звучали убедительно, но Лилиан считала налёты железяк чем-то вроде грозного стихийного бедствия и была куда как далека от лютой ненависти к ним, так что её симпатию Сопротивление завоевало не риторикой, а горячим супом для бездомных…
Визиты за реку стали её манией. Рыская по фермерским угодьям, она мечтала выбраться из клоаки, но её имя было внесено в перепись, и пропасть без вести она бы не смогла. Белинда хватится, оповестит Хадсона, и власти севера, во избежание конфликта, рано или поздно вернут несчастное потерявшееся дитя в лоно семьи. Был и другой путь покинуть ад – вступить в Сопротивление, но Лилиан думала, что по малолетству ей откажут. Она боялась, что вербовщики просто похвалят её за смелость и скажут идти домой, «а то мама волноваться будет». Эти люди походили на армию, и у неё не хватало духу пожаловаться им на жизнь, но, так или иначе, ни на них, ни даже на вкусной кормёжке свет клином не сошёлся. В северную Мадеру её влекло кое-что другое.
Муниципальный аэропорт, а точнее, незастроенный участок между ним и магистральным шоссе, окружала недобрая слава. Там никто не жил. Лилиан спрашивала, что с этим местом не так, и ей отвечали, что «там в воздухе разлито зло», но она не верила в эти нелепые страшилки и приходила туда, чтобы отдохнуть.
Ощущения, которые она там испытывала, не с чем было сравнить, но, во всяком случае, «зла» она не обнаружила. Наоборот, там было приятно находиться. Легче дышалось, лучше думалось, краски мира были ярче, пространство тоньше, как если бы сквозь него лился некий невидимый, но мощный поток без начала и конца. Сосредоточиваясь на нём, она нередко жалела, что её разум не может отделиться от тела и слиться с этим течением воедино. Всё, что её беспокоило, уходило прочь, она растворялась в своих фантазиях, не опасаясь, что её уединение нарушат. По ночам, лёжа на траве и глядя в ясную звёздную даль, она всем своим существом чувствовала, что за ней будто бы кто-то наблюдает. Человек или животное не вызвали бы таких мистических переживаний, это было что-то таинственное, внеземное, бестелесное… и ей совершенно не хотелось убегать и скрываться. Она забывала о неприятностях и врагах, ей казалось, что на Земле она одна и все пути мироздания видны ей, как узор из созвездий.
Так продолжалось почти три года. С переменным успехом воюя с роднёй, воруя, рыбача и охотясь, Лилиан периодически ходила в аэропорт и наслаждалась атмосферой, но счастье было недолгим. Учащались набеги терминаторов, накалялась обстановка. Северяне уходили, а южан Хадсон удерживал в городе против их воли, в связи с чем ухудшились его отношения с ополченцами. Глава севера указал ему, что он поступает не по-американски, и разблокировал центральный мост, по которому повалили десятки людей, рвавшихся уехать. Была среди них и Лилиан. Она увязалась за беженцами, но к тому времени, как те пробились к мосту, его опять перекрыли – Хадсон подсуетился, отправив туда своих элитных палачей, и они подавили бунт, открыв шквальный огонь по безоружным. Конечно, они были не всемогущи, и в тот день Мадеру покинуло около пятисот человек, но ещё двести, под шумок удиравшие через окраины, бесславно полегли под пулями вертухаев. Когда беспорядки утихли, Хадсон озверел, вдвое повысил налоги и ввёл комендантский час, не говоря уже о том, что огнестрельное оружие было изъято у всех, кто не состоял в группировке. Велев карательным отрядам согнать запуганных жителей в район к востоку от шоссе, он стянул туда все посты и патрули. Вопреки ожидаемому, сторонников у этой инициативы оказалось больше, чем противников, и они мотивировали это тем, что большая протяжённость охраняемого периметра несовместима с безопасностью. Связи с севером были разорваны, и южная Мадера превратилась в тюремный лагерь.
Лилиан ранили в ногу, и она целый месяц не могла ходить без костыля. Её положили в лазарет, где лечили медикаментами из неприкосновенного запаса, досыта кормили и выпускали дышать свежим воздухом – к её великому удивлению, по настоянию Белинды. Это посеяло в её голове хаос. Почему мать хочет, чтобы её выходили? Она позор семьи, лентяйка и саботажница, зачем тратить ресурсы на такое неблагодарное говно? Почему бы не удавить подушкой, пока никто не видит? На все эти вопросы ответ был один…
Хадсон заметил, что Белинда, чьи родственницы вовсю раболепствовали перед его подчинёнными, яро поддерживает его политику, и предложил ей своё покровительство. Подурневшая и седая, она не годилась в жёны или любовницы, но они нашли общий язык. У него было два сына, старший Брендон и младший Харви, которому на момент изоляции юга был двадцать один год. В их сообществе царило древнее право сильного, но прочные христианские традиции по инерции сохраняли формальность женитьб, и когда Брендон положил глаз на Нэнси, та с радостью ухватилась за статус невестки босса. Породнившись, их родители решили поспособствовать и второму «династическому браку».
Идею подал Хадсон, как бы между делом обмолвившись, что Харви уже давно присматривается к Лилиан, но это было не совсем правдой. Семь лет назад младший сын просто похвастался, что стал мужиком, изнасиловав доверчивую пятилетнюю нищенку, и хотел бы из принципа сделать это со средней дочерью Белинды. Она бесила Харви поведением, по его воззрениям неподобающим женскому полу, и тот не скрывал, что жаждет поставить её на место самым низменным способом. Побеседовав с сыном, отец согласился по сути, но заверил, что обычному насилию есть прагматичная альтернатива, для реализации которой придётся подождать.
Даже те, кто терпеть не мог Лилиан, считали, что она хорошенькая. Индейская кровь заставила её организм созреть уже к тринадцати годам, и хрупкое телосложение не могло замаскировать раннего развития, но этим всё и ограничилось. Её не интересовал секс, она не желала становиться женой и матерью, и дело было не в возрасте, а в мировоззрении: в данной стороне жизни она не видела ничего привлекательного… что же до любви, то в это понятие она вкладывала другой смысл. Для неё это слово означало нежную дружбу, не зависящую от пола, но тех, кто мыслил бы схожим образом, в её окружении не было, и, чтобы не впадать в уныние, она старалась об этом не думать.
Она никогда не вращалась в тех кругах, где была бы мишенью домогательств, и наивно полагала, что это её не коснётся. Сбегая из дома, она уходила в свой внутренний мир, но изоляция всё изменила. Одиночество стало дефицитом, и то, от чего она раньше дистанцировалась на другом конце города, сточными водами хлынуло ей в уши, хотя кроме нечистот в этом фонтане была и полезная информация – планы её злейшего врага. Белинда собиралась выдать её замуж, то есть, продать в рабство здоровенному и косолапому, известному своим садизмом Харви Хадсону.
Не теряя ни дня, Лилиан попыталась спастись во время утренней смены часовых на блокпостах, но не преуспела. Вертухаи связали её по рукам и ногам и доставили домой, к возмущённой матери, а Хадсон разозлился и решил не откладывать бракосочетание. В тот же вечер, пока она в полуобмороке валялась на каменном полу кладовки, они сыграли скромную свадьбу, которая выглядела как сделка на триста долларов. Белинда пожелала дочери счастливого медового месяца и вручила её сгорающему от похоти жениху.
Ей никто не помог. Её криков никто не слышал – подвал, куда Харви поместил свою новоиспечённую «жену», был слишком глубок и глух. Прыть, ловкость и знание болевых приёмов, не раз её выручавшие, только раззадоривали его, ведь она была всего лишь девочкой и у неё не было шансов отбиться от рослого массивного самца. Дорвавшись до лакомого кусочка, он с ней не церемонился и, упиваясь властью, приговаривал, что женщина не имеет права отвергать своё природное предназначение, тем более после ядерной катастрофы, когда необходимо любой ценой возрождать человечество. Вместе с девственностью у неё отняли право быть собой, и этот ужас лишил её способности двигаться. Харви понял, что перестарался, и ушёл, но на следующий день всё повторилось. Вокруг него всегда роились сверстницы, обожавшие его напор и свирепость, но своей любимой сучкой он называл тринадцатилетнюю Лилиан. Ему доставляло удовольствие именно то, что в его домашнем карцере сидит не какая-нибудь шлюшка, а ходячее недоразумение, которое он намеревался перевоспитать. Чтобы подорвать её бунтарскую натуру, он выжег ей на пояснице козье клеймо. Это сделало её не покладистее, а злее, однако ожог гноился, шелушился и зарубцевался очень криво…
В подвале был рваный диван и прикрытая доской отхожая яма, но не было окон, и её светом были отблески факелов за узкой решёткой. Звук ключа, поворачивающегося в замке, наводил на неё страх, даже если это был не Харви, а тётка, приносившая баланду. В наихудшем случае «муж» приводил четверых закадычных друзей, проявляя верх цинизма и выдавая им сохранившиеся с довоенных времён презервативы. Иногда мать, братья и сёстры приходили к ней позлорадствовать, самодовольно посмеивались и спрашивали, не ждут ли они с Харви пополнения в семье, а она молчала, забивалась в угол и затыкала уши. С трудом веря, что всё это творится с ней, она гнала от себя мысли о самом жутком, но в один отвратный день оно всё-таки дало о себе знать.
Новость всех воодушевила. Харви, и так имевший потомство от трёх разных женщин, лопался от гордости и самозабвенно хвалился, что укротил недотрогу-пацанку и теперь она родит ему сына. Нэнси, беременная вторым ребёнком, и десятилетняя, но мечтавшая о том же Камилла зубоскалили и обещали «помочь с маленьким». Братья ржали и подтрунивали на тему того, что ей, костлявой задохлице, тяжело будет таскать живот. Белинда же, пребывая в экстазе, с деланным умилением поздравляла Лилиан с началом новой, «правильной» жизни… Разумеется, все они знали, что такая жизнь для неё намного хуже любой смерти.
Неприятие беременности было частью её убеждений задолго до того, как она столкнулась с этим кошмаром лицом к лицу. Не разделяя общепринятых восторгов по поводу материнства, она не желала быть низведённой до сосуда и корма для существа, которое ведёт себя как типичный паразит, высасывая силы и уродуя тело, чтобы впоследствии подвергнуть её мучительной пытке и, вероятно, убить. Принуждённая играть эту роль, окружённая трогательной вражеской заботой, она чувствовала себя предельно гадко даже без учёта рвоты, головокружения, опухания и прочих физиологических прелестей. Жить она больше не хотела и грёзила о суициде, видя сны о том, как вешается или вонзает себе в глаз вилку. В её темнице не было подходящих орудий и, просыпаясь, она подолгу рыдала в углу, где её не было видно сквозь решётку. Харви забрал у неё простынь и одеяло, дабы не смастерила верёвку, а прознав, что в расчёте умереть от голода она выливает баланду в сортир, принял экстренные меры, и две толстые бабищи стали утром и вечером заливать еду ей в глотку через шланг. На этом попытки покончить с собой сошли на нет, Лилиан забросила эту тупиковую тактику и в её уме загорелась другая идея. Яркая, как тысяча солнц, сжигающая дотла все непродуктивные эмоции, неугасимая идея-фикс – вернуть свою свободу. Ликвидировать продукт насилия и вернуть себе себя.
Ей не понадобился артистизм, чтобы притвориться больной. Это стоило определённых усилий, но душевные и физические страдания дополняли друг друга, и она заболела по-настоящему. Её рвало и трясло, она посинела. Увидев её в таком состоянии, Харви не мог не испугаться за двухмесячный сгусток клеток в её матке, и она очутилась в лазарете. Медперсонал был обо всём осведомлён, некоторые догадывались о причине и жалели её, но под надзором людей Хадсона держали рты на замке и у самой девочки ничего не спрашивали.
Лазарет располагался в полусотне метров от границы огороженной зоны, там, где высокий забор с колючей проволокой соприкасался с рекой. Хадсон порывался перенести его в центр, но медикам был нужен доступ к воде и у главаря не нашлось аргументов против, ведь кроме батраков там лечились и раненые члены банды. Медсёстры часто ходили за водой, в сопровождении конвоя им разрешалось открывать калитку и спускаться по берегу. Когда Фресно разливалась, вода почти подступала к порогу, но тот год выдался на редкость засушливым и, к тому же, был октябрь. Для Лилиан, которая в этом заведении уже бывала, всё складывалось очень благоприятно. По прихоти Харви её положили в одиночную палату, к двери приставили амбала с винтовкой, а сидеть с ней по ночам поручили медсестре-азиатке, чей английский был никудышным. Насильник надеялся, что таким образом его «возлюбленная» останется с носом, если попросит сиделку устроить ей побег, но ей на руку сыграл другой важный фактор. Медсестра, худощавая и низкорослая, была мусульманкой и носила цветастый платок, целиком обмотанный вокруг головы...
Ночью она пришла, чтобы вколоть пациентке снотворное, и та воткнула шприц в неё саму, не дав закричать. Привязав её, уснувшую, к кушетке и надев её одежду, Лилиан как ни в чём не бывало покинула палату. Амбал не заметил подмены. Он видел, как «медсестра» в хиджабе взяла ключ от хранилища медикаментов и ушла, а опомнился лишь тогда, когда за калиткой раздался выстрел. Все встали на уши – и подневольные врачи, и семья Белинды, и Хадсоны, особенно Харви. На берегу валялись два пустых ведра и застреленный из своего же ствола вертухай, а чуть позже выяснилось, что в одном из контейнеров недостаёт мешочка с травами.
Запас средств, вынесенных со склада окружной больницы после первых бомбёжек, был израсходован за считанные недели. На протяжении всех двадцати лет медикам приходилось платить за услуги фармацевтов-самоучек и из-за безденежья многие снадобья были дефицитными. Хадсон, наложив строжайший запрет на аборты, распорядился уничтожить все препараты с абортивным эффектом, но прислушался к мнению врачей, и травяные сборы, которые использовались для родовспоможения, эта судьба миновала. В первый раз, с ранением в ногу, Лилиан долго томилась в лазарете и видела, как медсёстры поят отварами размещённых там же рожениц, скрупулёзно отмеряя дозы...
Утром всё закончилось. Переплыв реку, она оказалась на севере впервые после полугода изоляции и была потрясена. Мадера вымирала. Все, кто мог, паковали вещи и уезжали, а обескровленное, угрюмое ополчение охраняло последних жильцов не столько от машин, сколько от Хадсона. По пути к аэропорту Лилиан не встретила ни души. Забравшись на чердак пустого здания и отыскав там котелок, она раскочегарила костёр, сварганила на дождевой воде отвар, напилась до передозировки и стала ждать. На рассвете она почувствовала боль внизу живота и из неё полилась кровь. Она знала, что может умереть от непредвиденных осложнений, но была к этому готова. Если для возврата свободы требуется смерть – значит, так тому и быть. Глядя на красно-оранжевое солнце, восходящее над окутанными дымкой лугами, сжимая в руке трофейный пистолет, она улыбалась, как победитель. Её клонило в сон и, засыпая, она видела, как в высоком утреннем небе кружит орёл… или это был не орёл, а «охотник-убийца»? Ну и ладно. Какая разница, если он всё равно её не тронул?
Разбудили её взрывы. Далёкие и приглушённые, они громыхали где-то на юге. Сирена не выла, так как её уже некому было включить, а канонада становилась всё громче и громче, пока на горизонте не завиднелся дым пожарищ. Как бы ни было грустно оставлять позади памятное заветное место, Лилиан взяла себя в руки и, превозмогая дёргающую остаточную боль, побежала на запад. Огонь войны сжигал и испепелял родной, но ненавистный город, и она призналась себе, что вместо «389» на дорожном щите гармоничнее смотрелся бы ноль. С глаз долой, из сердца вон, и всё, что для этого нужно – очистительная сила огня. Разжечь костёр, лечь в него, позволить пламени пожрать клеймо и перекатиться в росистую траву, умирая и рождаясь. Всё, что было пережито в Мадере, обратилось в плохой сон, и на новой картине, написанной поверх старой, она стала самой обычной бродяжкой. У неё не было друзей, домочадцы её не любили, она жила дичком, воровала, побиралась и однажды безвременно осиротела… но ни единого дня в своей жизни не была в омерзительном рабстве, а бесформенный ожог был подарком шестисотника. Они страшилища, но внушают уважение.
Спалив кровавое шмотьё, девочка уковыляла подальше, обессилела и упала. Сражённая жаром, она пролежала в соломенном море до самых сумерек, и если бы не опустившийся рядом вертолёт, с закатом догорела бы и её жизнь.
…-Эй, ты живая? – кто-то пощупал её запястье, проверяя пульс. - Ага, вроде живая…
Её накрыли чем-то влажным и прохладным, сноровисто перевязали поясницу, просовывая бинты под живот. Когда её аккуратно перевернули и усадили, она скривилась от резкого жжения, но выть и трепыхаться было невмоготу. Взгляд сфокусировался на спасителях. Это были незнакомцы, мужчина со шрамом на щеке и рыжеволосая женщина с сумкой, пропитанной больничным запахом. Тёмно-серая камуфляжная форма с эмблемами «Тех-ком» что-то смутно напоминала.
-Как тебя зовут?
Они молчали в ожидании ответа, и молчание затягивалось. У девочки не было имени, она не знала, что сказать, но прокашлялась и произнесла то, что первым пришло на ум:
-К-крыса… п-помойная.
-Крыса? – опешила женщина.
-Ну, Крыса так Крыса, - вздохнул мужчина. - Я Джон, а это Кейт, она доктор.
Крысу поглотил мрак. Стараясь не задевать ожог, Коннор подобрал её и понёс в вертолёт. Надо же, живая беженка из Мадеры! А он уже склонялся к мысли, что из этой мясорубки никто не ушёл.
-Как ты думаешь, она нам что-нибудь расскажет?
-Вряд ли… ждём доклада Лестера, я хочу верить, что он уцелел.
---------------------------------------------------------------------------
От автора:
Почему я не вынесла изнасилование в шапку? Во-первых, оно не описано графически, во-вторых, это ретроспектива, а в третьих, изнасилование - это не "пикантный момент" и не "изюминка сюжета". Это тяжкое преступление, за которое в идеале должна полагаться смертная казнь.