14
18 августа 2019 г. в 15:12
В человеческом сознании не так уж много чётких, грамматически оформленных мыслей. Люди не мыслят предложениями в первую очередь; сформулированные мысли одиноки и дрейфуют на поверхности образов, ощущений и призраков, ограниченные заглавной буквой и точкой. Оноре Дебальз сидела на корточках перед кроватью, балансируя на замёрзших пальцах, и в её сознании дрейфовала одна оформленная мысль: всё это плохо кончится.
Не то чтобы мысль была новой.
Оноре покосилась на кожаные туфли, которые она поставила возле спинки кровати. Совсем новые, они пахли так, как и должна пахнуть хорошая выделанная кожа. Оноре знала толк в коже. Металл кокетливо поблёскивал на каблуке. Острые линии пересекались в треугольники, изгибались и обхватывали пятку, точно кто-то согнул и приварил острую снежинку. Трогать их было приятно. Оноре зажала одну руку между бёдер, чтобы оставить туфли в покое.
Да, туфли были что надо.
Пока Оноре смотрела на них, мысль терялась. Это было хорошее состояние. Тупая пустота. Жаль, длилось недолго.
Платье, распакованное и разглаженное, лежало на покрывале. Шёлковый подол сползал на пол чёрной змеёй. Бретельки тянулись накрест через всю спину и сходились у ободка под самой шеей, и ободок переходил в лиф. Лиф закрывал грудь, как щит. Если бы не этот лиф, если бы там было декольте, Оноре приняла бы это платье за очень длинную ночную сорочку.
Разумеется, с изнанки была качественная подкладка. Но такая же невесомая, как сам шёлк.
Оноре легко представляла, как эта чернота скользила бы по коленям.
Новые вещи не спешили становиться частью её дома. Свет из комнаты лениво выливался в пустой коридор и рассеивался в безлюдном пространстве. В стопках, горках и на полках лежали привычные книги и одежда, пылились незаменимые безделушки. Квартира Оноре часто напоминала ей самой завесу — это было тихое, надёжное и полностью известное место. Это была как сухая гора осенних листьев, закопавшись в которую, Дебальз могла бы проспать века. Послание Вассы ворвалось в квартиру точно грохот танка на поле. Оноре мерещилось, что она слышала этот грохот.
Должно быть, стук крови в ушах.
Пакеты, коробки и обёрточная бумага лежали в углу спальни, как ненужная шелуха. На краю кровати осталась одна небольшая коробка, вскрытая и криво захлопнутая. Оноре только приподняла крышку, примерно угадала содержимое и решила, что с неё хватило.
Этой ночью ей предстояло всё это надеть. Как вариант, можно было отказаться, запихать всё по пакетам и выйти в окно.
Оноре успокаивало то, что она всегда могла выбрать смерть. К жизни и всем её подставам вообще легче относиться, когда у тебя больше одного варианта.
Опустив голову, Оноре привычно оттягивала прядь волос у виска. Она то тянула, то дёргала, играя с ощущением. Платье на ощупь было как лепесток — эта мягкость ещё долго мерещилась на пальцах. Оно было слишком лёгким. Оноре не понимала, как можно было такое надевать вне дома.
Ей было страшно.
Она думала, это был страх.
То волнение, трепет, спазм между рёбер, когда внутренности сжимались, и крик рождался и умирал в глотке. Оноре ведь бросила её. Бросила, потому что думала, что Васса любила её недостаточно сильно. Такие, как Васса, убивают за это.
— Всё. Это. Плохо. Кончится.
Метания и волнения Оноре раздражали. Она не могла успокоиться, но видела себя со стороны, нервненькую и жалкую, и тихо ненавидела. Страдалица. Жертва обстоятельств. Маленькая испуганная девочка. Жалеет себя, бедняжка… Оноре фыркнула, сдула волосы с лица и взялась за ту последнюю коробочку. В конце концов, надо доводить начатое до конца.
«Сомкнём же зубы. На горле у обстоятельств».
На бархатной подушке, без лишних деталей или этикетки, лежали полу-прозрачные чёрные трусики.
Оноре закусила губу, прикрыла глаза и застонала — от отчаяния и чего-то ещё, подобного, но трудно выразимого. Смирение? Левая её рука, зажатая меж крепко сведённых бёдер, проскользнула ещё ниже по пульсирующей коже, и пальцы упёрлись в пол. Ткнувшись лбом в угол койки, Оноре обречённо вжалась промежностью в собственное предплечье.