Вкус яблока

Долгое озеро, 15 лет назад       Любил ли кто-нибудь Озеро так, как любила его я когда-то? Вдыхал ли кто-нибудь с таким же благоговением прохладный влажный воздух, с каким я вдыхала, стоя у раскрытого окна по утрам? Глядел ли кто-нибудь на серую рябь воды, следя за бликами солнца, с таким же восторгом, с каким я глядела, прохаживаясь по длинным улицам и крутым мостам? Слушал ли кто-нибудь с таким же упоением шум воды, бьющейся о весла и борта городских лодок, с каким я слушала, с закрытыми глазами прислонясь к стене старого рыбацкого домика?       Долгое озеро было моим миром. Оно окружало меня всю жизнь и заполняло собою все вокруг, оставляя место лишь туманной громаде Эребора и тонкой кайме берега, который казался таким же далеким и недосягаемым, как звезды на небе. Мне, никогда не покидавшей город, казалось, что высокие леса, луга с сотнями видов душистых трав, подземные холодные пещеры и могущественные каменные города — это всего лишь плод воображения охочих до выдумок рыбаков.       Когда отец, отправляясь на берег по необходимости службы, в первый и единственный раз решил взять меня с собой, я оказалась вне себя от волнения. Мне никогда не приходилось ощущать под ногами настоящую, твердую землю вместо деревянных мостков Эсгарота, и, едва я ступила на нее, сойдя с лодки, мною овладело желание взять в руки горсть влажного песка, пройтись по нему босиком до каймы леса, оставляя следы, и там почувствовать подошвами вместо песчинок и камней ковер из мягкой травы, листьев и мха.       Отец с доброй улыбкой наблюдал за мной, пока за нами несколько человек разгружали лодку с необходимым для работ инвентарем. Я же не обращала на них никакого внимания, полностью поглощенная своими новыми ощущениями, теряя голову от запаха леса. Запах этот был мне знаком, хоть я и не была здесь ни разу в жизни. Так пахли корзинки с ягодами, которые отец привозил нам с берега. От аромата ягод отделялся слабый, но отчетливый запах свежей листвы и хвои, который теперь еще больше окутывал меня и смешивался с другими, доселе мне незнакомыми запахами.       Раздавались трели утренних лесных птиц, которых никогда не было слышно в городе. Выделялись и отрывистые, ритмичные, высокие звуки, и непрерывный дрожащий гул, и глубокое пение, в котором, казалось, можно даже определить куплеты и припевы. Все смешивалось в единую музыку леса.       Города не было хорошо видно. На фоне восходящего солнца различались лишь очертания домов и башен, лучи проходили сквозь них и падали на деревья. В глубине леса еще было темно, но проторенные тропки уже достаточно хорошо освещались, и мы отправились в путь.       Чем дальше в лес мы проходили, тем сильнее были мои впечатления. Под ногами хрустел хворост, иногда приходилось пробираться под ветками разросшихся кустарников, вытянутыми, словно лапы страшного зверя. Растения поменьше просто цеплялись за одежду, оставляя на ней свои седы в виде семян, пыльцы или лепестков.       Я взяла с собой несколько листков бумаги и, пока мы шли по лесным тропам, старалась внимательно оглядываться вокруг, собирая самые интересные на мой взгляд листья кустарников или деревьев, цветки, стебли трав, и вкладывая собранное между листками. Мне хотелось собрать для Альфрида больше материала для изучения. Я представляла, как он может обрадоваться, ведь он тоже не бывал на берегу.       Мне было неспокойно и жаль, что я не смогла взять Альфрида с собой. Он все еще плохо себя чувствовал после травмы, и выходить из приюта ему не позволяли. Мне удавалось иногда навещать его, хоть после события с окровавленной юбкой мама вообще не хотела меня выпускать. К счастью, благодаря тетушке Иви я все-таки имела возможность сбегать ненадолго. Я даже отнесла Альфриду немного папиных ягод, стараясь развеять его тоску, но он не захотел их принять. Только после моих уговоров, он позволил мне оставить чашку с земляникой на столе у кровати.       Альфрид никогда не был разговорчивым, а теперь говорил еще меньше. Он просто молча лежал на кровати или сидел, держа в руках какую-нибудь книгу, мало внимания обращая на меня. Альфрид стал бледнее обычного, глаза его будто потухли. Я сидела около него и, пока позволяло время, рассказывала о каком-то вздоре, приходившем в голову, понимая, что выгляжу глупо, и сожалея, что не могу ничем больше ему помочь. Поездка на берег была бы полезной для Альфрида, и даже отец согласился со мной, но тот, кто отвечал за больных в приюте, так не считал, и разрешения не дали.       Отец все-таки узнал о нашей с Альфридом проблеме в лице Альва. Когда я пришла домой с пятнами крови на юбке, мать была в ярости. Она не кричала и не махала руками, как это делают многие матери, если их чада вдруг отличаются ненадлежащим поведением. Ярость моей матери пробирает до костей и без криков, и ее молчаливый укор всегда был для меня хуже всякого наказания. А когда домой вернулся отец, то мне оставалось только с досадой отвечать на его вопросы под холодным взглядом мамы.       — Тебе следует принять меры, Ойвинд. Девушке ее возраста не пристало носится по городу с мальчишками. Тем более этого круга. Он подвергает ее опасности, и кто знает, во что это выльется в будущем.       Говоря «этот круг», мать имела ввиду невысокое происхождение Альфрида, а связь с такими людьми, по ее мнению, недопустима для членов одного из старейших и благороднейших родов Эсгарота. В последнее время мама часто обсуждала со мной мое будущее. Она была убеждена, что мне следует готовить себя для благородной цели служения городу. Разумеется, речь шла о том, чтобы выйти замуж за представителя другого старейшего и благороднейшего рода, стать ему опорой и верным другом. Мне было стыдно слушать ее речи. В двенадцать лет я не думала о таких вещах, и мне было не вполне понятно, почему мать хочет оградить меня от общения с Альфридом и причем здесь его происхождение.       Было известно, что Альфрида, совсем еще юного, нашли на берегу работники моего отца и приняли решение отвезти в город, дабы не оставить ребенка умирать от голода в одиночестве. Сам Альфрид мало что помнил об этом, но однажды он рассказал мне о своем единственном воспоминании, в котором женщина бежала по лесной дороге, держа его на руках, а затем был крик и боль от удара.       Мне удалось подслушать разговор отца и тетушки Иви об этом случае. Оказалось, что недалеко от места, где нашли Альфрида, была обнаружена опрокинутая повозка. Судя по всему, имело место нападение разбойников: лошадей не было, сундуки раскрыты, вещи раскиданы по округе, а рядом с повозкой — труп мужчины с перерезанным горлом. В лесу на тропе, ведущей к одному из источников, лежала женщина в бедном, изодранном платье, с пробитой головой.       Погибших похоронили там же, в лесу. Повозка, как выяснилось позже, оказалась принадлежащей одному из торговцев специями, направлявшемуся с товаром в Эсгарот, и, очевидно, решившем подвезти несчастную женщину.       Я рассказала об этом Альфриду, но он промолчал, и только лицо его стало еще более серьезным. Больше на эту тему мы не говорили.       Моя мать поначалу относилась к нашей дружбе снисходительно, но чем старше я становилась, тем строже оказывался ее надзор за мной. Отец же был куда проще. Он говорил об Альфриде как об «умном мальчике» и лишь улыбался и качал головой, когда мать убеждала его поговорить со мной о «надлежащем поведении».       Однако теперь, когда из-за Альва проблема стала куда более серьезной, отец уже не мог обойтись снисходительным наклоном головы. Разумеется, он пошел в дом Альва. О чем он там говорил с его матерью или дядей, было мне неизвестно, но я могла лишь догадываться, насколько те тогда стали недовольны и злы.       Прошла неделя, а Альва не было видно. Я с опаской ходила по улицам, хотя понимала, что того просто не выпускают из дома. Отцу тем временем снова пришло сообщение о необходимости его внимания на источниках. Прочитав скомканную бумагу, исписанную мелким почерком, он нахмурился и о чем-то долго и тихо говорил с матерью. Мне о содержании письма не сообщали, но я видела, как огорчен отец и как обеспокоена мать.       Однажды за обедом отец сказал мне, сложив руки на столе:       — Поплывешь со мной на берег?       Он смотрел на меня, улыбаясь. У глаз его появились морщинки, характерные для веселых людей, которые часто смеются.       Я не поверила своим ушам. На берег? Вот так вдруг…       — Ты хочешь взять ее с собой сейчас? Когда получил это письмо?       — Перестань, жена. Они еще сами ничего не знают наверняка. Пит любит разводить панику на ровном месте, за ним это часто водится. Кларе уже давно пора бы побывать на берегу, посмотреть, чем отец занимается.       — Но те водоносы…       — Они могли просто объесться ядовитых грибов, как в прошлом году, или еще какой-нибудь дряни. Забыла? Эти болваны тогда напились и устроили себе праздник. А мне потом пришлось их перед бургомистром оправдывать. И себя заодно.       Отец усмехнулся и принялся за похлебку, которую мать поставила перед ним, предварительно откусив кусок хлеба.       — Это меня и беспокоит. Ты отвечаешь за них. А если тревога не ложная?       — Жена… — отец укоряюще посмотрел на мать, не прекращая жевать хлеб. — Не надо. Это хорошо, что ты беспокоишься, но не надо вот этого вот, — он изобразил руками какой-то неопределенный жест, заставив маму обидчиво поджать нижнюю губу и отвести глаза. — Там нет ничего серьезного, я уверен. Пусть ребенок развлечется, хоть на траву посмотрит. Ты бы тоже могла с нами, к слову сказать.       — Нет, благодарю. Я хозяйство не оставлю, — мать отвернулась от нас, что-то мешая в кастрюле.       — Ну так что, дочь? Поплывешь с папкой на берег? Или ты такая же трусиха, как мать? — отец махнул в ее сторону рукой с куском хлеба, уронив несколько крошек на пол. Увидев это, мать снова поджала губу, но ничего не сказала.       Я лишь кивнула головой, широко улыбаясь, а отец подмигнул мне, возвращаясь к похлебке, нахваливая ее, к удовольствию матери.       И вот теперь, я действительно во все глаза смотрела на траву, на деревья, на ручейки и на камни, собирала растения, вдыхала лесной воздух и внимала своим восторженным чувствам. Доро́гой отец говорил о чем-то со своими спутниками, время от времени окрикивая меня, чтобы я не уходила далеко.       Не спеша, мы добрались до цели путешествия. Нашему взору открылся каменистый склон, у основания которого был разбит лагерь с деревянными лачужками, столами на улице, множеством бочек и повозок. Кругом ходили стражники в доспехах и мужики в светлых рубахах с кожаными поясами.       — Ну вот и наше скромное поселение. Это новый источник, пока только обживаем, — сказал отец мне и прошел вперед, скинув сумку с плеча и бросив ее поблизости на траву. — Здравствуйте, братцы! Ну и зачем вам опять понадобилось отрывать меня от домашнего очага? Сами уже и шага ступить не можете?       Отец подошел к ближайшей группе мужчин, разведя руки в стороны. Те поприветствовали его, затем один, с черной бородой и засученными рукавами рубахи, обнажавшими загорелые руки, заговорил серьезно:       — Как же, сэр Ойвинд, вас не вызывать, когда такое происходит? Вчера еще один слег, и все то же: за живот хватается, пятна какие-то на коже. Пит этот ваш смурнее тучи кругом ходит, только руки свои пожимает, а сказать ничего не может толком. Заявил нынче, что пока начальство не приедет, никаких мер принимать не станет.       — Погоди, погоди, — отец остановил говорившего, взяв меня за руку. — Сейчас я дочь определю с занятием, и тогда уже пойдем к Питу.       Отец отвел меня к одной из лачужек, оказавшейся подобием кухни. Несколько женщин были заняты готовкой и что-то шумно обсуждали. Прежде, чем пройти туда, отец шепнул мне: «Ничего не ешь и не пей, хорошо?» Я кивнула, и мы отправились к веселой компании.       — Леди, я вам тут подопечную привел. Знакомьтесь с Кларой. Как и обещал, привез вам свою дочурку и оставляю ее в ваших заботливых руках.       Отец с серьезным видом еще что-то сказал одной из женщин, и, когда та согласно закивала, отправился восвояси, бросив мне напоследок:       — Я пойду посмотрю, что здесь происходит, а ты пока побудь здесь. Скучать тебе не дадут.       Скучать мне действительно не дали. Меня тут же со всех сторон обступили, принялись задавать вопросы, говорить какая я худенькая и молчаливая. Предлагали и еду, но я, помня наказ отца к ней не притронулась, а женщина, с которой говорил отец, перед тем, как уйти, под укоряющими взглядами товарок забрала поставленную передо мной тарелку, слегка мне улыбнувшись.       До возвращения отца прошла пара часов. Я увидела, как он идет к нам, а за ним семенит маленький худой человек в длинной коричневой мантии, увешанный какими-то чудными металлическими символами на длинных цепочках.       — Говорю вам, сэр Ойвинд. Сомнений быть не может. Мы должны оставить этот источник.       — Я тебя услышал, Пит. Жаль, но похоже, и правда придется искать другое место. Проклятье…       Я видела, как изменилось лицо отца. Пит еще говорил ему что-то, активно махая руками и звеня своими подвесками, а тот стоял молча, глядя в даль и скрестив руки на груди.       Позже отец подошел ко мне и спросил строго:       — Ты ничего не ела?       — Нет.       — Хорошо. Мы возвращаемся домой. Не надо было тебя приводить.       Пока я собиралась, отец еще ходил какое-то время по лагерю, давая распоряжения.       — Эту партию бочек в город не отправлять. Уничтожьте все и сами больше эту воду не пейте, ясно? Отправляйтесь к ближайшему источнику на север и там ждите дальнейших указаний.       Настроение в лагере изменилось из настороженно-веселого в болезненно напряженное. Люди засуетились и забегали, стали вдруг много переговариваться каким-то тревожным шепотом, передавать друг другу вещи, перекатывать бочки, таскать ящики.       Мы с отцом пошли обратно к лодке прежней дорогой в сопровождении нескольких людей. Мы очень спешили, и у меня уже не было времени смотреть по сторонам, к тому же мне передалось то тревожное настроение, которое вдруг охватило всех. Отец по дороге много разговаривал с нашими спутниками. Из этих разговоров я поняла, что вода из нового источника не пригодна для питья, и похоже, что она отравлена, поскольку, когда Пит, алхимик, изучал образцы воды прежде, никаких тревожных признаков он не обнаружил. Теперь же, стали заболевать люди, причем один из пострадавших, оказалось, находится при смерти.       Когда мы сели в лодку, все замолчали. Ничто не нарушало тишины, кроме плеска волн за бортом. Я не решалась заговорить с отцом, видя, как он расстроен.       — Твоя мать оказалась права. Все куда серьезней, чем я думал, — сказал отец очень тихо, скорее только себе, глубоко вздохнув.       Морщинок возле глаз отца уже не было видно. Он сидел, сложив руки на груди, и задумчиво смотрел на озеро.       Было еще светло, когда мы вернулись домой. Я отправилась в свою комнату и принялась рассматривать лесные находки в виде листьев, цветков и шишек, а отец тем временем о чем-то долго говорил с матерью, но уже не было слышно ни смеха, ни веселых возгласов.       На следующий день в наш дом пришел гость. Мне не приходилось видеть этого человека раньше. Фигура его была крупна, длинные рыжие волосы он, очевидно, завивал, и они правильными симметричными волнами падали с плеч. Одет гость был необычайно богато, и все в нем выдавало либо преуспевающего торговца, либо ратмана: кафтан искусно вышит золотой нитью и украшен мехом, несмотря на теплую погоду; платок на шее щегольски завязан в хитроумный узел, скрепленный золотой булавкой со сверкающим на солнце ограненным белым камнем; на каждом пальце красовалось по массивному перстню, разумеется, золотому.       Всем своим блеском гость, казалось, хотел подражать солнцу, но выходило это пошло. Человек он был грузный, высокий, и, войдя к нам, заполнил собой столько пространства, что все внимание приковывалось к его сияющей золотом фигуре. Шаги его были тяжелы и отзывались звоном, в котором узнавался звон монет. Гость смотрел вокруг своими маленькими глазами из-под отекших век, останавливая взгляд на отдельных предметах обстановки, будто прицениваясь к ним. И от того, во сколько он оценил вещь, зависело выражение его лица: гость либо презрительно дергал носом, чуть заметно поджимая верхнюю губу, либо улыбался левым уголком губ, заставляя один из своих длинных рыжих усов, чуть отклониться от вертикальной линии вверх.       Этот человек казался воплощением той пошлой роскоши, которая свойственна богатым людям с отсутствием чувства меры. Все в нем — и перстни, надетые невпопад, и булавка, не подходящая ни к платку, ни к кафтану, да и сам кафтан, не в меру расшитый, — все, буквально кричало о богатстве, а вернее о том, как важно для владельца всего этого великолепия показать то самое великолепие, при этом нисколько не заботясь о красоте.       Я невероятно оробела в присутствии гостя. Исходило от него что-то до того неприятное и тяжелое, что хотелось тут же скрыться и больше не вспоминать о встрече. Однако голос гостя оказался на удивление красивым и добрым. Он говорил, всегда улыбаясь, и когда он наклонился ко мне со словами: «А, это должно быть та самая Клара?» — я даже осмелилась поднять голову и посмотреть на него, но тут же пожалела об этом, поскольку взгляд проницательных, светлых глаз, казалось, заставил сердце упасть в какую-то холодную, вязкую жидкость, в которой оно совершенно не имело возможности биться.       Родители мои, однако, гостя встретили радушно, как это и было заведено в любом доме Эсгарота. Я молча стояла рядом, стараясь больше не попадать под этот тяжелый, мерзкий, оценивающий взгляд. Поначалу разговор шел о каких-то глупостях, вроде погоды, но затем гость вдруг спросил:       — Скажи мне, Ойвинд, как прошла твоя поездка на берег?       Отец помрачнел, но ответил:       — Ничего хорошего. Новый источник ни на что не годится, придется искать новый.       — Бургомистр будет недоволен, Ойвинд, — гость не моргая смотрел на моего отца, прищурив глаза. — Ты ведь знаешь, как городу сейчас нужны новые источники.       — Знаю, и получше многих. Бургомистру не следует беспокоиться, я еще никогда его не подводил. Со мной работают толковые ребята, — отец пригубил вино из стакана. — Справимся и на этот раз.       — Не сомневаюсь, Ойвинд. Кому как не нам печься о благополучии Эсгарота, и на кого, как не на нас полагаться бургомистру? — гость лукаво усмехнулся и тоже выпил предложенного ему вина, дернув носом опосля.       Разговор перешел в другое русло. Теперь речь шла о городских делах, торговле и снабжении. Я ничего в этом не понимала, становилось скучно, и потому я собралась было попросить у матери разрешения удалиться, как вдруг гость обратил внимание на меня и заговорил:       — А как себя чувствует этот парень… Как его там… — гость пощелкал пальцами в воздухе. — Альфрид? Да, как он, Клара?       Все посмотрели на меня, и я почувствовала, что проваливаюсь сквозь пол. Я должна была ему что-то ответить, а голос наотрез отказывался слушаться.       — Я… Он… Ему лучше, — наконец сказала я, выдохнув, после чего вообще забыла, как дышать, потому что гость вдруг встал с кресла и направился ко мне.       — Прекрасно! Я очень рад, — воскликнул он, подходя ближе, держа в руке стакан с вином. — Вот видишь, Ойвинд, ничего серьезного. Дети играют всего лишь. Альв у нас мальчик веселый, увлекающийся, — здесь он воздел глаза в потолок, улыбнувшись. — Весь в меня, хоть я и не отец ему. То ли было в наши годы, а, Ойвинд?       Гость захохотал и отправился на свое прежнее место к моему облегчению.       — Он бросил в мальчика камень, — отец говорил спокойно и глядел прямо на гостя. — Последствия могли оказаться серьезнее. И не только для Альфрида. И я настаиваю, чтобы ты поговорил с племянником об этом.       — Уже поговорил, — гость не переставал улыбаться. — Поверь мне, Ойвинд, этого больше не повторится. Альв наказан и никаких неприятностей не доставит.       Гость сделал очередной глоток вина, улыбаясь и косясь на меня. Я перевела взгляд на маму. Она чуть заметно кивала головой, нахмурившись. На этот раз мне все же удалось уйти, и я поспешила к Альфриду, надеясь, что моего отсутствия не заметят.       Я застала его стоящим у стола и что-то чиркающего своим угольным карандашом.       — Альфрид, это я! Как ты себя чувствуешь?       Альфрид глянул на меня недовольно.       — Умеешь ты вовремя приходить, конечно, — тут он все-таки оставил свою работу и пошел ко мне. — Сносно чувствую, но все равно не выпускают. Даже вставать с кровати, говорят, нельзя.       — А зачем встаешь тогда? Меня папа на берег возил, представляешь? Я тебе привезла оттуда кое-что.       Я достала собранную мной папку и отдала ее Альфриду. Тот охотно ее принял и начал разглядывать находки, а я завела рассказ о своих впечатлениях. Альфрид с интересом меня слушал, задавал вопросы, даже слегка ругал за то, что так мало собрала, но было видно, что он рад.       — Да… Там есть, на что посмотреть, не то что в этой луже, — заключил Альфрид, вертя в руке один из крупных зеленых листьев.       — Зачем ты так, на Озере тоже много интересного есть, — сказала я обиженно.       — Ничего тут нет. Одна рыба да жуки. Уеду я отсюда.       — Куда?       — А вот гляди…       Альфрид подошел к столу, за которым писал и принес мне оттуда книгу. Раскрыв ее на нужной странице, он указал пальцем на одну из строчек.       — Дор-ви-ни-он, видишь?       — Это откуда вино привозят?       — Ну вот и ты туда же. Кому ни скажешь — все «вино» да «вино». Ты хоть представляешь, сколько там растений да животных? Мы тут с тобой за всю жизнь столько не увидим. А вот еще, гляди, — Альфрид перелистнул несколько страниц и снова показал мне нужную строчку. — Вот отсюда читай.       Я взяла книгу и принялась читать, положив ее к себе на колени. На этой странице говорилось о какой-то Школе, где учили разным наукам и которую основали несколько сотен лет назад.       — Прочитала? Вот бы туда попасть, а? И заняться есть чем, и теплее, чем здесь, — Альфрид взял с кровати одеяло и закутался в него. — Скоро опять зима наступит, опять ноги морозить…       — Альфрид, а можно я с тобой поеду, а? Возьмешь меня с собой?       — Вот еще, на что ты мне там? — он забрал у меня книгу. — Я учиться буду, книги писать.       — А я тоже буду учиться! И тебе помогать.       — Еще чего, ты же девчонка. Вас замуж выдают, больше ни на что не годитесь, — Альфрид сказал это весело, даже заулыбался.       — Ну да. Моя мама так и думает. Уже даже говорила со мной об этом.       — А ты что? — спросил Альфрид, перестав улыбаться.       — А я не хочу. Я бы лучше с тобой в эту Школу уехала. Меня учителя хвалят, говорят, я способная…       — Способная… — Альфрид отнес книгу на место. — Ну езжай, раз способная. Только нам деньги будут нужны. Туда просто так, за способности не берут. Тебе-то папаша денег даст, а вот мне копить придется.       — Накопим, обязательно накопим. Альфрид, а можно у тебя эту книжку взять? Я бы дома прочитала и принесла тебе обратно.       — Она не моя, я ее у учителя стащил. Вернуть надо, а то заметит.       Я огорченно вздохнула, но настаивать не стала. Мы еще немного поговорили, в том числе и о странном госте, дяде Альва. Альфрид лишь нахмурился, но ничего не сказал.       Пора была возвращаться домой, и я уже поднялась, чтобы попрощаться, но мой собеседник остановил меня.       — Ты… Это… Спасибо.       Он указал на собранные мной листья, и я улыбнулась в ответ. Мне было радостно, что Альфриду будет чем заняться, пока он болен.       — Ай, что с тобой делать, — Альфрид махнул на меня рукой и отправился обратно к столу. — На вот, просвещайся. А то, может, и передумаешь еще.       Он протянул мне книгу, и я с радостью ее приняла, завернув в шаль. Бережно неся ее домой, я еще не знала наверняка, но уже ясно чувствовала, что эта вещь многое переменит в моей жизни.