Вкус яблока

Долгое озеро, 15 лет назад       — Альфрид, пойдем отсюда, а?       Мы сидели уже добрых два часа за старой лодкой, очевидно, ожидающей починки и потому вытащенной из воды. Перевернутая, она надежно скрывала наши тощие фигуры с одной стороны, тогда как с другой над нами высились в два ряда выставленные бочки и ящики с рыбачьим инвентарем. Место для наблюдения оказалось чрезвычайно удачным, но сидеть на голых досках было неудобно и холодно, а кроме того, мне не давала покоя мысль о том, что дома меня наверняка потеряли, и, когда я вернусь, мать навсегда запрет меня в комнате. Сарай, за которым мы следили находился на окраине города, почти у самой границы с открытым озером, и чтобы добраться отсюда домой, мне придется потратить немало времени. Вероятно, будет уже глубокая ночь, поскольку сейчас солнце предательски быстро опускалось за горизонт, заставляя меня с величайшей досадой за этим наблюдать.       — Иди, раз струсила. Я тебя за собой не тащил.       Альфрид, к моему негодованию, был совершенно непреклонен в своем желании расквитаться с Альвом. Он глядел неподвижно на двери сарая и, казалось, совершенно не ощущал неудобств, от которых страдала я.       — Никуда я не пойду, ты же знаешь. Наделаешь глупостей, как в прошлый раз, а я виновата буду, что недоглядела.       — Ты мне не нянька.       — Нет, конечно. Но что ты хочешь здесь увидеть, Альфрид? Скажи мне, чего мы ждем?       Я действительно не хотела оставлять Альфрида одного, зная, что ничем хорошим это кончиться не может.       — Мы ждем, когда этот рыжий урод оттуда выйдет. Я хочу знать, чем он занимается в то время, когда не портит мне жизнь. Нутром чую, здесь что-то есть.       — Он может выйти оттуда не раньше полуночи. Или завтра. А может он вообще уже вышел, а ты не заметил?       Альфрид покачал головой.       — Не может быть. Я не сводил глаз с этой двери с тех пор, как мы пришли.       — И долго ты еще намерен сидеть вот так?       — Сколько потребуется.       По тому, как Альфрид глянул на меня в этот момент, я поняла, что больше он не позволит себя разубеждать, и мне лучше замолчать, если я не хочу ссоры. Оставалось только вздохнуть, постараться устроиться поудобнее, завернувшись в шаль, и отвернуться как от проклятого сарая, так и от солнца. Закат на озере красив, и в другое время я бы наблюдала с благоговением за тем, в какие необычные, яркие цвета окрашивается небо и вода, какими таинственными становятся волны и далекий лес. Но теперь, когда меня охватывала тревога за то, что меня ждет, я не могла сосредоточиться на красоте окружения. Меня хватило лишь на несколько минут молчания.       — Ну что, скажи мне, что мы можем там увидеть? Пару украденных сетей? Или ящик с тухлыми яйцами. Не удивлюсь, что это так. Мне до сих пор тот случай припоминают, ты знаешь?       Тут Альфрид шикнул на меня, и махнул рукой, чтобы я приблизилась к нему. Посмотрев на сарай, я увидела Альва, который был занят тем, что запирал двери, навешивая на засов чудной металлический замок. Хитроумное устройство никак не хотело поддаваться, как бы ни старался мальчишка с ним сладить. Было видно, что Альв злится и даже ругается, но спустя какое-то время он просто смачно плюнул себе под ноги и приладил замок к двери так, чтобы тот не падал с петель, очевидно полагая, что так создаст видимость запертой двери.       — Недоумок. Такие замки запираются без ключа, нужно только пружину взвести. До чего же ты жалок, ублюдок.       В последнее время Альфрид стал часто ругаться, порой выдавая такие слова, каких я и не слышала никогда. И каждый раз я чувствовала, как по телу пробегала дрожь, было неприятно, хотелось сделать замечание, но ответом мне служили лишь глаза, возведенные небу, что могло означать лишь одно: Альфриду мое неудобство совершенно безразлично. Сейчас меня так же передернуло от его слов, но я не успела ничего сказать. Альв сунул ключ в карман, напялил шапку и вразвалочку поплелся в сторону площади, откуда и пришел сюда два часа назад. Как только он скрылся из виду, Альфрид потащил меня за руку из нашего укрытия, сказав оживленно:       — Наконец-то! Идем, посмотрим, что там.       Я встала, с облегчением почувствовав, как кровь при движении начинает согревать мои затекшие ноги. Подойдя к сараю, Альфрид глянул на замок как-то свысока.       — Такие вещи слишком дороги, чтобы их вешать на старые сараи, ты не находишь?       Он протянул руку к замку и одним пальцем зацепился за его корпус. Единственного резкого движения хватило, чтобы освободить петли от тяжелого механизма, который, падая, ударился о деревянные доски с характерным глухим стуком. Альфрид приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Минуту спустя мы оба уже стояли внутри сарая, оглядываясь.       В небольшом темном помещении, куда свет попадал только из узких незастекленных окон, расположенных под самой крышей, жутко пахло сыростью и плесенью. Казалось, что здесь, в сарае, было еще холоднее, чем снаружи. Откуда-то дул сильный сквозняк, заставляя меня снова завернуться в шаль, надежно завязав ее за спиной, и спрятать руки в карманы шерстяной юбки.       Большую часть пространства занимали ряды бочек и ящиков. Об их содержимом можно было судить по надписям, сделанным белой краской.       — «Жир свиной высшего сорта», — читал Альфрид, подходя то к одним бочкам, то к другим и касаясь рукой надписей. — «Вяленая говядина в харадских специях». Экая роскошь. Судя по всему, здесь его дядюшка незаконный склад устроил. У их семьи есть скотобойня на берегу, ты знала?       — Нет, — ответила я, бредя за Альфридом и оглядывая бочки издалека. — Но как нам это поможет? Что Альву-то здесь делать столько времени, в толк не возьму…       — А ты сюда подойди и узнаешь.       Альфрид уже стоял у дальней стены сарая и смотрел в угол с выражением какого-то странного чувства на лице. Чувство это было похоже одновременно и на отвращение, и на злость. Я собралась с духом и подошла к Альфриду. Проследив за его взглядом, я увидела картину ужасную, заставившую меня отвернуться, закрыв лицо руками.       — Я ожидал чего-то подобного. Он ведь живодер. У него вся семейка такая.       В углу, огороженном со стороны прохода рядом ящиков, лежало несколько трупов собак. По их внешнему виду было ясно, что при жизни они много страдали. Открытые, обнажающие зубы пасти испачканы в крови, из них на деревянный пол еще вытекала розовая пенная жидкость. На теле не хватало отдельных кусков шерсти, а оголенная в этих местах кожа была странного коричнево-серого цвета и будто поднималась волдырями. Несчастные животные лежали тесно, порой друг на друге, и позы их, положения лап и голов, были неестественно искаженны мучением. Открытые глаза у всех были страшно закатившимися, оставляя видимыми лишь серовато-желтые белки, испещренные густой сетью тонких кровеносных сосудов.       — Они сдохли недавно, судя по всему.       — Альфрид, давай уйдем. Пожалуйста, я не могу на это смотреть.       Мне было очень плохо. Подступила тошнота, и я боялась даже открыть глаза, думая, что, увидев снова эту картину, не смогу удержать порыв своего слабого желудка. Кроме физического страдания, я испытывала теперь и бесконечную жалость к собакам, закончившим свою жизнь так мучительно, да злобу на того, кто оказался на это способен.       — Да, конечно. Теперь мне многое ясно, — ответил Альфрид задумчиво.       К моему удивлению, он вовсе не был так же поражен, как я. В его голосе звучал интерес и толика отвращения, но больше ничего. Ни страха, ни жалости, ни даже беспокойства.       — Но ты только посмотри, как они выглядят.       — Не хочу больше. Альфрид, пойдем…       — Погоди. Он их кормил чем-то… отравленным? Точно, они ведь были отравлены! Вот и бутылки рядом. Похоже, это все вода…       Размышления Альфрида прервала я, потянув его за руку.       — Ты слышишь? Сюда кто-то идет!       У входа раздались звуки шагов и голоса. О чем говорили было не разобрать, но, один из голосов явно принадлежал Альву. Мы спрятались в другом углу, за бочками. Мне было так страшно, что я дрожала. Руками мне пришлось закрыть свой рот настолько крепко, что стало больно, поскольку я понимала, что запросто могла нас выдать невольным писком. Альфрид тоже был напряжен, но ему будто было привычно прятаться, и он чувствовал себя куда лучше, чем я.       Дверь открылась, и Альв вошел внутрь, оставив своего спутника снаружи. Он прошелся в свободном пространстве между бочками и ящиками своей характерной надменной походкой, и когда совсем приблизился к нашему укрытию, я буквально почувствовала, как сердце мое ударилось несколько раз с такой силой, будто хотело разорваться. Дрожащей рукой я вдруг снова схватила руку Альфрида и сжала ее. К счастью, оглядевшись вокруг, не обойдя вниманием и результаты своих «трудов», Альв вскоре вышел, лишь скользнув взглядом по ряду бочек, за которыми мы прятались, и заговорил с тем, кто остался стоять у двери:       — Здесь никого нет. А этих завтра уберу, запаха не будет.       Спутник Альва что-то ему ответил кратко и строго, после чего дверь закрылась, и мы с Альфридом услышали звук запирающегося замка. Во мне этот звук вызвал панику, но Альфрид лишь разозлился.       — Ну вот, теперь точно закрыл, — сказал он.       — Что же теперь делать? — произнесла я дрогнувшим голосом.       Мысль о том, что придется находиться неопределенное количество времени в запертом помещении, рядом с окровавленными трупами собак привела меня в отчаяние. Я даже начала жалеть, что не ушла, когда Альфрид гнал меня от себя. Из моих глаз потекли слезы.       — Ты чего разнылась? В окно полезем. Только я одну из бутылок с собой возьму. Пригодится. Руку-то отпусти. Больно.       Я не без труда расцепила пальцы, освобождая руку Альфрида. Он спокойно прошел мимо собак к стене, взял бутылку, и, предварительно проверив, плотно ли та закупорена, положил ее в свою сумку.       — Как же мы полезем? Окна высоко.       Я уже совсем расплакалась, плечи мои подпрыгивали, а нос хлюпал. Альфрид, расправившись с бутылкой и посмотрев на меня, снова закатил глаза. Меня это обидело.       — Раз ты умный такой, возьми и придумай, как добраться до окон, а не глаза закатывай.       — Слушай, ты зачем со мной пошла? Вы девчонки такие дуры иногда бываете. А когда сырость разводите, то вовсе мозги пропадают. Вытекают, наверное, со слезами вместе.       Он положил свою сумку на пол у бочек с соленым мясом и подошел к стоящим неподалеку ящикам. Схватив один из них, он попытался его поднять, но получалось плохо: ящик оказался слишком тяжел.       — Вдвоем справимся, — сказал Альфрид, взглядом приглашая меня помочь.       Двух ящиков, поставленных друг на друга, оказалось достаточно, чтобы мы смогли добраться до окна. Прыгать с обратной стороны было страшно и, как оказалось, больно. У Альфрида это получилось более ловко, но я, запутавшись в своей юбке еще в начале прыжка, приземлилась неудачно, подвернув ногу, а если бы не Альфрид, вовремя меня поддержавший, то и вовсе могла бы упасть.       — Ой-ой. Больно как…       Я облокотилась боком на стену сарая, стоя на одной ноге, вторую поддерживая свободной рукой.       — Ты идти-то сможешь? Я тебя на руках не дотащу до дома, — произнес Альфрид.       Пришлось попытаться встать на поврежденную ногу, чтобы проверить способность ходить.       — Кажется, да, — сказала я, когда убедилась в том, что травма не опасна. — Больше испугалась.       Мы отправились в путь. Альфрид все-таки поддерживал меня за локоть, поскольку я хромала и, боясь ступать на левую ногу, производила, должно быть, жалкое впечатление.       — Ты бы не ходила со мной больше, — говорил мне Альфрид, пока мы шли. — Все-то у тебя не так. То платье испортишь, то ногу вот… Сидела бы дома.       — Не говори глупостей, — сказала я строго. — Не будь меня, как бы ты выбрался?       — Это правда, силенок бы не хватило у одного, — он ответил мне, усмехнувшись, но как-то грустно. — То, что мы там увидели… Не рассказывай пока никому, поняла?       Я вздрогнула при воспоминании о мертвых собаках. В свете всех пережитых волнений до меня едва ли могла дойти мысль о возможной серьезности происходящего. Все, что было у меня перед глазами — куча изуродованных трупов животных. Говорить о таком с кем-то, вновь вызывая в памяти эту жуткую картину, мне не хотелось, а потому я молча, но уверенно кивнула в ответ Альфриду.       Мой спутник довел меня до ратуши, где мы расстались, как обычно. Мне пришлось добираться домой без поддержки, но, чем дальше я шла, тем больше ощущала, что ничего серьезного с моей ногой не произошло. Она еще болела, но я уже могла сделать вид, что не хромаю, когда медленно вошла в дом. Моей задачей было добраться до лестницы в комнату незамеченной, что без труда удалось, поскольку в комнатах царила абсолютная тишина и мне никто не встретился. Только проходя мимо гостиной, я заметила, как тетушка Иви сидит в своем кресле с вязаньем в руках. Она почувствовала мой взгляд и повернулась ко мне, улыбнувшись.       — Ну наконец-то. Где же ты пропадала, я уже волноваться начала.       — Прости, тетушка, меня кое-что задержало.       — Сейчас, должно быть, весь город на ушах. Слыхала, что произошло?       — Бургомистр умер, — ответила я, сев рядом с тетушкой на второе кресло. — Я была на площади, когда об этом говорили с балкона. Там и отца видела.       — Твоя мать отправилась в лавку за белой тканью. Твое счастье, что ее тоже что-то задержало, — она говорила, не отрываясь от работы. — Теперь многое изменится в городе.       — Папа станет бургомистром?       — Если выберут, то может и станет.       — Мы тогда его вообще не увидим. Пусть лучше все остается, как есть.       — Твоя мама думает иначе.       Тетушка посмотрела на меня поверх вязанья. Она настолько искусна была в рукоделии, что могла продолжать работу, даже не глядя на нее. Спицы двигались очень быстро, стуча друг о друга, завораживая и успокаивая.       — Мне страшно, тетушка. Мама все больше злится… Почему? Почему отец такой странный? Я знаю, что это из-за воды…       Из-за воды. Да, именно из-за воды. В моей голове воедино вдруг соединились обрывки разговоров отца с его работниками, услышанное на площади из уст горожан, то, что мы увидели с Альфридом… «Точно, ведь он тоже говорил что-то про отравленную воду. Нужно выяснить, в чем там дело», — думала я, в то время, как тетушка грустно смотрела на меня. Ей нечего было мне сказать, она могла лишь поддерживать меня своим сочувствием. Я взяла ее за руку и постаралась улыбнуться, чтобы вернуть ей хотя бы частицу тепла, подаренного мне в эти долгие, холодные дни.       — Мы с тобой, дочка, ничем не можем ему помочь. Только своим усердием он может выйти из беды, а нам остается лишь ждать и надеяться, что у него все получится. Есть вещи, которые не зависят от нашего желания, даже если это благое желание помочь ближнему.       — Но нельзя же просто сидеть и ждать, тетушка. Это неправильно…       Я вдруг поняла, что должна и, главное, могу помочь отцу. Следовало радоваться, что предчувствие Альфрида его не обмануло. Найденное нами в сарае должно было сыграть во всем происходящем весомую роль.       Тетушка лишь сжала крепче мою руку.       — Правильно будет не огорчать своего отца еще больше, Клара. А ты опять где-то запачкала свое платье. Что произошло?       Я оглядела себя и действительно увидела, что оно грязно от пыли и на шерстяной ткани болтаются прилипшие к ней мелкие щепки. Должно быть, я подцепила их, когда вылезала из окна сарая.       — Упала, тетушка. Ты знаешь, там такая давка была…       — Ну да… И капли мои там же потеряла. В давке.       Я в ужасе, поняв, что капель вовсе не покупала, закрыла глаза и отвернулась от тетушки. Было очень стыдно.       — Тебе стоит послушать свою мать, Клара. Мне жаль говорить это, но не проси меня больше тебя покрывать. Следует быть осторожнее, а тем более сейчас, когда у твоего отца могут появиться враги. Да, не смотри так на меня. Все это очень серьезно. Ты понимаешь? Никаких прогулок больше.       — Но тетушка, это нечестно. Я как в тюрьме, неужели нельзя выходить, хоть ненадолго? Здесь ведь невозможно находиться, ты и сама видишь.       Мне стало невыносимо горько, я снова заплакала, хотя глаза еще болели от первого приступа рыданий там, в сарае. Я убежала в свою комнату и уткнулась лицом в подушку, надеясь, что никому не придет в голову ко мне заходить, и тетушка не поднимется, чтобы меня утешать. Лишившись ее поддержки, я едва ли смогу помочь отцу, Альфриду или даже себе.       Перед глазами еще возникали образы мертвых собак с обнаженными в предсмертном вопле острыми зубами, и заснуть в ту ночь я так и не смогла…