Вкус яблока

      По поводу «вопиющего неуважения к власти» главой города незамедлительно был созван Городской совет. Впервые за последние два месяца. Бургомистру потребовались зрители для его пьесы «О негодовании», а сценой надлежало стать залу собраний городской ратуши.       Я стоял перед закрытой дверью зала и прислушивался к тому, что происходило внутри, время от времени поглядывая на секретаря, то и дело норовившего засунуть свой длинный нос в то, что его не касается. Хитрая сорока ехидничала больше всех. Мне удалось увидеть, как он собрал вокруг себя работников ратуши, прочих секретарей и переписчиков, держа в руках проклятый листок с карикатурой и отпуская шуточки, по своему наполнению достойные выгребной ямы, а вовсе не органа городского управления. Я напомнил ему об этом, пригрозив увольнением и вырвав листок из рук. Товарищи тут же бросили шутника, разбежавшись, как тараканы, едва заметив меня. Сам же секретарь ничего мне не ответил и отошел, молча склонив голову. Теперь он сидел за столом неподалеку и косился в мою сторону, думая, что я не замечаю дурацкой ухмылки на его птичьем лице. «Хочет занять мое место. Тощая сволочь», - подумалось мне.       - Это выше моего терпения! Я не позволю черни надругаться над тем, что должно быть священно для каждого в этом городе! Городской совет должен принять меры и я, как бургомистр Эсгарота, требую скорейшего решения вопроса! Мы не должны позволять вольнодумцам чувствовать себя здесь хозяевами!       Даже не глядя на главу города, я живо себе представлял, как покраснело его и без того не в меру красочное лицо. Ему нравилось маскировать свою врожденную бурую рябь на коже белилами, но, когда он был зол, никакие средства не могли скрыть ненавистных пятен.       Вынеся на повестку дня вопрос об ужесточении законодательства, в том числе о категорическом запрете всякого рода критики действующей власти, бургомистр еще долго вопил, брызгал слюной и стучал по столу. Десятка ратманов Городского совета состояла теперь из пустых болванов, половина из которых и вовсе предпочитала не посещать собрания. Они привыкли к жалованию, которое щедро сыпалось им в руки прямо из казны, как и к тому, что в ратуше большая часть управленческих вопросов уже давно решалась без них. Мысль о том, что должность ратмана подразумевает еще и голосование в совете, приводила их в состояние неподвижной тупости.       Вторая же половина членов совета ставшие редкими собрания посещала. Были среди них и те, кто при этом не спал, а пытался понять происходящее и даже чем-то возражать. Впрочем, для всех этот фарс служил скорее развлечением, чем должностной обязанностью. Когда бургомистр закончил свою речь, кто-то даже захлопал в ладоши.       - Я полагаю, не стоит так бурно реагировать на шалость какого-нибудь недоросля.       По голосу я узнал Губерта Старшего, одного из самых смышленых из сохранивших свою активность ратманов. Жеманный, медлительный в движениях, он выглядел как ель: такой же треугольный, с маленькой головой и жирным задом, и такой же вечнозеленый в своем неизменном кафтане цвета осенней хвои с оторочкой из черного, колючего меха. Я настолько хорошо знал их всех, что мне можно было не заходить в зал, чтобы увидеть, как он медленно качает правой рукой, словно еловой лапой, в такт своей медленной речи. Я даже знал, что он скажет дальше.       - Славный город Эсгарот отличается от прочих тем, что это вольный город. Давайте же не будем душить эту волю лишними законами и показными казнями. Если мы начнем топить в озере каждого, кто недоволен Городским советом, у нас не останется горожан.       Слова Губерта Старшего вызвали смех всех присутствующих в зале. Всех, кроме бургомистра.       - Да, и к тому же… Недовольство было выражено… с позволения сказать… только вами, а не советом, - сквозь смех произнес Кроул Сапожник, еще один «осмелевший», как называл таких ратманов бургомистр.       - Вами и вашим помощником, - согласился Губерт Старший.       Меня передернуло.       - Думаю, это все гильдия торговцев. Они не могут простить вам повышения налога на прибыль, - послышался третий голос, хриплый, очевидно, от простуды, и я не смог его опознать. - А ведь я говорил, что торговлю нужно поддерживать. К нам и так теперь мало кто заглядывает, а с этим налогом…       - Одной рыбой торгуем, господа, - отозвался четвертый голос.       Последняя фраза породила бурное обсуждение вопроса торговли, что унесло речи ратманов далеко от цели созыва совета. Без сомнения, этот вопрос, как и многие другие, требовал большего внимания, но бургомистру было плевать. Я услышал, как он яростно стучал по столу, игнорируя стоящий рядом колокольчик, предназначенный специально для того, чтобы усмирять разговорившихся членов совета. Постепенно какофония голосов утихла. Представляя, что теперь бургомистр заведет очередной театральный монолог о том, как он недоволен всеми присутствующими и их бездействием, я решил вмешаться.       Войдя в зал собраний, я оглядел присутствующих. Они в свою очередь посмотрели на меня с нескрываемой насмешкой. Пришлось на мгновение стиснуть зубы, чтобы успокоиться и попытаться сказать, как можно внушительнее:       - Нарушитель пойман, сир. Его имя Берси Колсен. Он под стражей и ожидает решения совета.       Да, я сумел найти художника. Это оказалось ожидаемо легко. Стража привела мне его спустя несколько часов, как были расклеены злосчастные листки. Этот пьяница, исторгающий из себя редкую брань, с лицом, изрытым шрамами от перенесенной когда-то оспы, даже не позаботился о том, чтобы укрыться как следует. Его выдал Пит, владелец таверны. Когда-то карлик был опасен своими связями со смутьянами, но стоило мне припугнуть его тем, что я прикрою его «заведение», и он изменил своим взглядам, с великой охотой предоставляя информацию о том, кто, когда и чем занимается в его таверне. Не укрылся от меня и тот факт, что «художника искала какая-то беловолосая барышня».       - А! Он не родственник ли нашему Браге, главе стражи? – произнес простуженный голос.       Теперь я увидел, что он принадлежал Ивану Рябому, ответственному за городской транспорт ратману. Я слышал, что ему пришлось упасть в озеро во время смотра вновь построенных лодок. Должно быть это и послужило причиной его хрипоте. Он сидел, закутавшись в свой объемный кафтан и перемотав горло тусклым красным шарфом.       - Точно, родственник. Так это брат его, - сказал Губерт Старший.       - Вот тебе раз. Так что же нам теперь, и Брагу в озере утопить? – отозвался Кроул Сапожник.       - В бочке. В самый раз будет, - произнес Иван Рябой и засмеялся.       Остальные также принялись заливаться смехом, но не из-за плохого каламбура, а скорее из-за того, как пошутивший пытался смеяться в голос, не имея этого самого голоса.       - Господа, господа... – прозвучал почти рыдающий голос четвертого ратмана, до этого молчавшего.       Он поднялся со своего места и принялся успокаивать товарищей с вполне серьезным видом. Ответственный за культурную составляющую жизни города (за театры и менестрелей), Джон Рид своим поведением и внешностью до смешного сам был похож на музыканта. Даже больше, чем все музыканты Эсгарота, вместе взятые. Худой, высокий, с длинными и ухоженными волосами, которые блестящими кудрями падали с плеч, в своем одеянии из голубой, вышитой серебром парчи, со всеми своими ужимками и жестами тонких, женских рук с гибкими пальцами он производил впечатление персонажа приторно-сладкой пьески про какого-нибудь сказочного королевича, которые так любят местные недозрелые девчонки.       Должно быть теперь тонкая душевная организация ратмана-театрала не выдержала фальши в игре его товарищей, и он возжелал поскорее ее закончить.       - Ну что вы, господа, в самом деле… Всем известно, что уважаемый нами Брага Колсен давно со своим братом никакой связи не поддерживает. Так давайте не будем заострять внимание на факте родства, тем более, что…       - Да сослать его на берег, и дело с концом, - выкрикнул Кроул Сапожник. – Клймо поставить, - он ударил себя кулаком по лбу. – И сослать.       - Правильно. И показательно, и не жестоко.       - Правильно, правильно. Был у нас такой прецедент, а, Джон?       - Вот во времена, до дракона еще…       Снова начался гул. Было удивительно, как всего четыре человека могут создавать такой нестройный набор голосов, будто каждый из них категорически не желал слушать другого, а просто говорил то, что взбредет в голову.       Впрочем, в конечном итоге бургомистр остался доволен. Решение было принято, а собрание - распущено. Глава города лично посетил узника, чтобы плюнуть ему в лицо и озвучить наказание в виде принудительной ссылки на берег. Слишком мягкое на мой взгляд, но, как бы это ни было досадно, я должен был согласиться, хотя сам все еще хотел придушить художника или сжечь, как поступил с его картинками.       - Великодушное решение, сир. Народу следует помнить, что вы милосердны, - говорил я, идя за бургомистром в ратушу.       - И ценить это, - сказал он, улыбнувшись, мерзко шевеля усами.       Бургомистр теперь был в хорошем расположении духа. Мало что могло выманить его из покоев, но на этот раз интерес борова к тому, кто посмел посягнуть на его авторитет, оказался слишком силен. Грузно вышагивая по городу, окруженный целым отрядом стражников, он опасался еще какой-нибудь выходки со стороны граждан, а потому нервно оглядывался. Но даже это беспокойство не могло скрыть его совершенного довольства триумфом: виновный будет наказан, и наказан публично. Пусть ссылка на берег – не смерть, однако жизнь там в качестве изгнанного покажется горькой даже самому нищему городскому бедняку. К тому же, это позорно. Ни одна приличная семья не даст приюта человеку с клеймом изгнанника на лбу, даже когда срок наказания истечет. Никто не подаст ему руки, и никто не заговорит с ним на равных.

***

      С того дня, как я отправил Клару за решетку, едва ли мне пришлось пережить меньше, чем ей. Я знал, что тюрьмы Эсгарота вовсе не так страшны, как это видят местные преступники, не имеющие ни малейшего понятия о том, как обращались с такими, как они в их излюбленном Дейле, о котором сейчас не судачат только грудные дети. В тюрьмах Эсгарота не умирают. Смерть догоняет узников только на плахе, если на то была воля Городского совета, а потому я решил, что девчонке не помешает посидеть какое-то время под стражей, вдалеке от влияния Барда и его подельников. По крайней мере я был до времени спокоен за то, что она не попадется на глаза бургомистру и не натворит очередных глупостей.       Только вот законы города таковы, что спрятать человека в тюрьме куда легче, чем вытащить его оттуда. А потому мне пришлось уговорить бургомистра подтвердить свой статус милосердного градоправителя, вспомнив о старом законе, оставляющем возможность раз в год освобождать одного узника в честь праздника Начала зимы. Клару я представил, как воровку по имени Берта Сэил, но старому борову было все равно. Он лишь скривил рот и подписал бумаги, не глядя.       - Чего только не приходится делать ради авторитета. Они не заслужили и малой крупицы моих стараний.       - Смею вам напомнить, сир, что в честь праздника также нужно раздать подарки нуждающимся в приютах, сиротам и калекам, - произнес я, с облегчением забрав бумагу из рук бургомистра. - Как это ни прискорбно, но оборванцы всегда были самыми опасными из горожан. Будь мир идеален, их можно было бы всех изгнать из города. Но это взбудоражит других, а они сейчас и без того взволнованы.       - Я помню, Альфрид, - сказал глава города, схватившись за сердце. – Они разорят казну. В этом городе никто не желает платить налогов, но все чего-то требуют, требуют, требуют…       Он поднялся со своего места и направился к столу с выпивкой, одной рукой все еще театрально хватаясь за сердце, а свободной - жестикулируя так, будто отгонял от себя назойливых насекомых. Выпив стакан бренди, бургомистр вытер рукавом рот и снова заговорил:       - Почему Губерт не может взять на себя часть растрат? М? Помнится, именно этот сердобольный олух выступал за всякие новшества наподобие помощи голодающим. И именно в его ведении находятся все эти притоны, которые он называет приютами.       - Таков закон, сир. Бургомистр должен показать свою щедрость. Дайте им, что они хотят, и произошедшее на время забудется.       - Да, в этом ты прав, - произнес бургомистр, сморщившись. – Но за Губертом ты последи. Не нравится он мне в последнее время, уж не спелся ли со смутьянами? – он грузно сел на свое кресло, переместив руку с сердца на голову. – Проклятая головная боль. Не хватало еще в совете шпионов.       Глядя на то, как он изо всех сил старается показать свои страдания, не представляя себе, что такое настоящая боль, мне захотелось вылить ему на голову весь оставшийся бренди и разбить бутылку о его череп.       Тем не менее у меня оказалась бумага, которая позволила Кларе выйти из тюрьмы. Пара монет заставила стражника не обращать внимание на разницу в именах узниц, и оставалось только дождаться назначенного дня.       Я был вполне собой довольным и уверенным, что перенесенные Кларой впечатления вправят на место ее взбудораженные мозги. Вот только когда настал день праздника, и я увидел, какой она вышла на свободу, все положительное, что я чувствовал к своему поспешному, непродуманному решению, обратилось в пыль и разлетелось в стороны.       Она едва переставляла ноги, кутаясь в свою неизменную вот уже много лет шаль, и была настолько бледна, что обычная, благородная бледность теперь казалась здоровым румянцем. Мертвенно белое лицо, руки и волосы цвета снега превращали ее в призрак. Я не был даже уверен, что она живая. Казалось, что эта эфемерная, тонкая фигура готова упасть и разбиться на осколки, как ледяная статуя.       Клара постояла еще немного на пороге и попыталась сделать шаг вперед, но покачнулась и схватилась за перила. Никто не встречал ее, потому что никто не знал, что она здесь. Я не сомневался, что сердобольный Бард непременно оказался бы где-то рядом, а потому вовремя позаботился о том, чтобы этого не случилось, отправив лодочника с заданием подальше от города.       Я подошел к Кларе и схватил ее за руку, когда она сделала еще один шаг, пытаясь не упасть. Она посмотрела на меня, и в глазах ее, секунду назад безразличных и холодных, ставших ледяными от капель влаги в них, промелькнуло вдруг что-то похожее на испуг.       Рука оказалась неожиданно горячей. Слишком горячей.       - Что… - она попыталась заговорить, но кашель не дал ей закончить фразу.       Клара закрывала рот свободной рукой, содрогаясь. Было ясно, что она больна, и по характеру кашля я понял, что больна серьезно. Когда приступ закончился, я потянул ее в сторону, поддерживая.       Время было раннее, и улицы пустовали. Солнце еще не поднялось высоко, и вокруг царили сумерки, а на мостках кое-где образовалась утренняя наледь, отчего идти было не только темно, но и скользко. «Кому нужно, чтобы она упала в озеро и замерзла там насмерть?», - так думал я, ведя ее в приют, успокаивая себя лишь тем, что не придется вылавливать окоченевший труп и устраивать дознание.       Клара молчала, иногда поглядывая на меня, но не сопротивлялась. Она шла очень медленно, что заставляло ее подгонять. Нужно было спешить: скоро из своих домов вылезут горожане, начнется суматоха и шум, а я не хотел, чтобы нас увидели.       Когда мы добрались до приюта, я завел Клару во внутренний двор и отпустил, наконец, ее руку. Намереваясь уйти, я остановился, услышав возглас хозяйки приюта:       - О, Эру! Клара! Где ты была, дочка?       Маргарита подбежала к ней и, увидев, в каком та состоянии, продолжила причитать:       - Что случилось? Почему ты так бледна?       Тут она заметила меня, и я пожалел, что не ушел сразу.       - Что ты с ней сделал? Есть в тебе хоть что-нибудь человеческое?       Клара тем временем снова начала кашлять, схватилась за грудь и согнулась пополам. Это заставило Маргариту отойти от меня и заняться больной. Она взяла ее под локоть и повела к лестнице, все еще гневно оглядываясь в мою сторону и что-то говоря.       Я не мог ничего ответить. И уйти отчего-то тоже не мог. Что-то удерживало меня на месте и мешало двигаться. Только когда я услышал с верхнего этажа приюта больше голосов, пришлось заставить себя удалиться.       Вернувшись к себе, я сел на кровать, уронив голову на руки. Внутри было отчего-то исключительно мерзко: чувство, давно забытое, безымянное, но горькое и даже болезненное поселилось во мне. Что-то как будто царапало грудь изнутри. Теперь я был бы рад настоящей, привычной мне головной боли, которая отвлекла бы меня, заставила бы выпить лекарство и уснуть. Но боль не приходила. Сердце почему-то принялось стучать так, словно чувствовало страх или панику. Руки дрожали, и мне пришлось сильнее прижать их к голове.       Перед началом праздничных церемоний нужно было привести себя в порядок, а потому оставалось только использовать привычное мне средство. Я ненавидел холод, но только он отрезвлял и возвращал спокойствие. Оставив верхнюю одежду в комнате, я открыл дверь и вышел на балкон, увидев, как солнце поднялось, освещая город. Небо было чистым, и стало понятно, что снега сегодня не будет. К моей досаде, воздух неожиданно потеплел.       Я подошел к краю балкона и положил руки на его перила. Заглядевшись но то, как одинокая лодка медленно двигалась к мосту в сторону квартала Торговцев, я вдруг почувствовал, будто что-то упало рядом со мной на деревянный пол.       Взгляд мой наткнулся на какую-то черную, шевелящуюся массу, в которой секунду спустя я узнал кота. Одному ему известно, как он сюда попал и почему залез именно на мой балкон, но чувствовал зверь себя явно ничем не стесненным.       Кот по-хозяйски принюхивался, осторожно ступая мягкими лапами по доскам, не обращая на меня внимания. Я решил прогнать гостя, топнув ногой, но кот лишь слегка вздрогнул, покосился на меня и никуда не ушел. Он продолжал обнюхивать все вокруг, вытаращив вперед свои длинные белые усы и прищурив глаза. Теперь стало заметно, что животное было черно не полностью. Виднелось белое пузо и кончики лап. Нижняя часть морды также была белой.       Я снова топнул ногой, добавив к этому возглас «Проваливай», но пушистый гад игнорировал меня. Спустя какое-то время он подошел к двери внутрь комнаты, понюхал ее, посмотрел вверх и произнес требовательно и громко то, что обычно говорят коты. Его «мяу» было протяжным, с каким-то вопросительным оттенком.       Усы кота по-прежнему направлялись вперед, он будто целился ими в меня. Взгляд наглого животного был прямым и долгим. Мне захотелось взять его за шкирку и выкинуть с балкона, но тут кот опустил голову и подошел ко мне, принюхиваясь к сапогам, после чего направился туда, откуда явился, лишь зацепив меня кончиком хвоста. Кот ловко вспрыгнул на перила, а оттуда сиганул прямо на створки окна первого этажа, показывая исключительное чувство равновесия и бесстрашие.       Котов в городе было исключительно мало, а те, что были – ободранные и больные. Этот оказался другим. Красивый, выхоленный, довольный собой. Он будто жил в каком-то доме и решил выйти на прогулку.       Неожиданное посещение подействовало на меня странно. Я почувствовал себя лучше, и в голову стали приходить здравые мысли, руки больше не дрожали. Я зашел внутрь душной комнаты и подошел к столу, взяв одно из окровавленных перьев, которые все также стояли на видном месте. Я разглядывал его, когда с улицы вдруг стали доноситься чьи-то счастливые крики: горожане поздравляли друг друга. Праздник начался.       Внезапный порыв заставил меня сломать перо, сжав пальцы, и кинуть его на пол. Я оделся как следует и отправился вон из комнаты. Впереди меня ждал долгий день.