— У меня возникает ощущение, что Вы просто не хотите слышать мои доводы, — возмущённо заявляет Кочурова.
— Я Вас прекрасно услышала, — заверяет её Серябкина. — Я уже полтора месяца только и делаю в свободное от работы время, что слушаю Вас. Мы всем составом обсудим этот вопрос в понедельник, хорошо? Я сама подниму тему, не переживайте.
Ольга выходит из учительской, направляясь в кабинет директора, где приобнимает секретаря, набирающую себе воду из кулера.
— У себя?
— Ага, — кивает Польских. — Кофе?
— Нет, — направляется к двери Серябкина, — никого не пускай, — и заходит без стука.
— Доброе утро, — оторвавшись от монитора, говорит Фадеев.
— Да уж доброе, конечно, — закатывает глаза Ольга, подходит ближе и садится на стол.
— Что случилось? — интересуется он, поглаживая девушку по ноге.
— У меня эта Марьяна вот уже где, — подносит руку к горлу Серябкина, — со своей инициативностью.
— Скоро успокоится, — обещает ей мужчина.
— Вообще, так устала, — вздыхает Ольга.
— Ещё немного подождать, две недели и улетим.
— Кстати, об этом. Я не могу. Оставлять сейчас Полину — будто отключить от аппарата, понимаешь?
— Бери с собой.
— Да как-то… не очень.
— Ой, — морщится Фадеев, — она уже не маленькая девочка, всё понимает.
Словесно Серябкина по привычке соглашается с ним, но, направляясь к своему кабинету, думает, что и она сама уже давно не маленькая, вот только до сих пор ничего толком не понимает. Вся жизнь кажется поставленным шоу, в котором сценария нет только у неё, от чего она переходит из одной локации в другую, постоянно мешаясь знающим под ногами. Изображать из себя персонажа, которому изначально была прописана радикальная трансформация в течение десяти лет, Ольга бы никогда не согласилась, вот только незаметно для себя перешла точку невозврата и теперь обречена участвовать в бесконечном спектакле. Поэтому Кочурова, бегающая со своей идеей, раздражает настолько, что хочется проломить ей череп чем-то тяжёлым, крикнув, что она уже и так в гуще театральных перипетий.
— Катя, зайди, — видит она Кищук, указывая подбородком на ненавистный той номер. Серябкина прикрывает за ними дверь и замечает: — Что-то ты не при параде. Я и то больше подготовилась.
— К чему? — напрягается Катя.
— Мне недавно стало интересно, кто ты по знаку зодиака, и — о, чудо!
— Мы оказались несовместимы?
— Оказалось, — игнорирует её усмешку Ольга, — что у тебя сегодня день рождения. Более того, тебе исполнилось восемнадцать.
— И у вас сегодня фуршет, но лень сбегать за лишней бутылкой вина? — предполагает Кищук дальнейшее развитие событий. — Простите, но сегодня мне ещё не продадут.
— На следующей неделе я приложу к своему основному подарку ещё кляп для тебя, — достаёт коробку из шкафа Серябкина. Катя по её просьбе развязывает ленточку голубого цвета и, открыв, видит перед собой огромный кремовый торт с числом 18 по середине и большим количеством персиковых роз по контуру.
— Спасибо, — говорит она, — но я такое не ем.
— Знаешь, — смотрит на неё Ольга, — несколько лет назад у меня в классе была ученица, Даша. Ты, кстати, на лицо очень походишь на неё. Так вот, её постоянно мучила мысль, что она находится не в той форме, в которой нужно, которой от неё ждёт парень, окружающие. Она периодически садилась на безумные диеты, после чего, естественно, срывалась, усугубляя якобы и так своё печальное состояние. И я никогда этого не понимала, потому что смотрела на неё и видела перед собой красивую здоровую девушку. Мы случайно встретились после её выпуска, и передо мной стоял скелет, обтянутый кожей, но при этом Даша так гордилась и была довольна. Вот только смотреть на неё мне больше не хотелось, я оставила в своей памяти её совершенно другой. Сегодня желаю тебе, чтобы, когда мы так же внезапно пересеклись через пару лет, я видела перед собой ту же Катю, что вижу сейчас.
— Спасибо, — повторяет Кищук, — но я, действительно, такое не ем.
Серябкина не может стереть с лица улыбку, хотя, была бы её воля, лицо девушки давно оказалось перемазанным в торте. Катя, впрочем, отзеркаливая её мимику, представляет в голове то же самое, но уже в сторону Ольги. Серябкина упаковывает подарок обратно с целью, чтобы Кищук в таком случае угостила своих друзей.
— Угощайтесь, — пододвигает коробку к ней Катя и выходит из кабинета.
Ольга, присев, заливается хохотом, высоко оценив поведение девушки. Заприметив их схожесть с Шашиной впервые, она проверила всё, что только возможно, на наличие родственных связей, но жизни девушек никаким образом не пересекались. Появление Кати сейчас казалось долгожданным концом истории, начавшейся с приходом Даши в жизни Темниковой и Серябкиной. И хоть та, по сути, не была решающим звеном развернувшихся впоследствии событий, всё же упорно закрепилась в памяти Ольги как их символ. Каким образом Кищук могла повлиять на бушующий до сих пор хаос и тем более привести ситуацию в неизвестный даже для Серябкиной порядок, девушка не знала, но всегда держала Катю на расстоянии вытянутой руки, будучи готовой по первому зову неминуемого рока упасть в омут.
Кищук, спускаясь по лестнице и задевая пальцами поручень, прятала улыбку, смотря в пол. Завязавшаяся между ними игра вопреки ожиданиям будоражила сознание, из-за чего девушка всё более углублялась в происходящее, перестав думать о вероятных итогах. Наслушавшись информации о персоне Серябкиной, её образ лишь размывался, превращая набросок в кляксу, а не ровно очерченные линии. Катя не понимала, кто стоит перед ней, что можно ожидать от Ольги и чем она руководствуется в своих поступках. Найти Темникову оказалось совсем несложно. Тяжелее было вывести её на разговор, темы которого не касались неизвестной для Елены девушки. Кищук не нашла ничего умнее, чем позвонить и соврать, что в преддверии юбилея лицея ребята собирают воспоминания выпускников и бывших преподавателей. Темникова опешила, после чего рассмеялась:
— Знаете, моя память добавит в вашу картину серые оттенки.
— Именно такие и требуются, — заверила её девушка, после чего они назначили встречу.
Ожидая её за столиком в кафе, Катя теребила в руках салфетку и почти намеревалась встать и сбежать, но Елена пришла вовремя и, заметив девушку, улыбнулась. Кищук рассматривала её чёрный пиджак и белую рубашку, пока Темникова заказывала кофе, и чувствовала, будто сейчас будет сдавать экзамен, к которому не готова, который даже не обязана была сдавать.
— Никакого юбилея нет, не правда ли? — спросила Елена, как только они остались вдвоём. Катя намеревалась отрицать её справедливое замечание, но вместо этого кивнула. Девушка подумала, что Темникова сейчас отчитает её, но потом смекнула: она изначально знала, что Кищук обманывает её. — Ваш звонок был совершенно неожиданным. Обычно со мной связывались только мои ученики, которых я оставила на то время. Не по своей воле, конечно. Точнее, заявление об увольнении я написала самостоятельно, без какого-либо давления, но сама причина — кроилась совсем не в моём желании. Извините, отвлекалась. В общем, прошло много лет, чтобы учащиеся сейчас помнили меня. Как я понимаю, Вы меня не знаете.
— Не знаю, — согласилась Кищук, — но…
— Но слышали? — улыбнулась Темникова. — Неужели в тех стенах до сих пор не происходит ничего более интересного, чем минувшие события? На самом деле, я понимаю, почему так выходит. Люди очень любят копаться в чужом белье.
— Я сейчас понимаю, что это был глупый поступок с моей стороны… искать вас, назначать встречу, — начала часто моргать Катя, волнуясь. — Просто… не знаю, если честно, чем я думала.
— Хотели узнать правду, — подсказала ей Елена. — В Вашем возрасте это обычное явление.
— Кажется, я больше хотела узнать, как Ваша жизнь сложилась после.
— Всё стало замечательно, — отведя взгляд и подумав несколько мгновений, ответила Темникова, после чего рассказала о новой работе, муже, дочери и спросила: — Учитесь у Ольги Юрьевны?
— Да, — с неким сожалением сказала Катя, чем вызвала улыбку собеседницы.
— Я обожаю свою сферу, обожаю детей, хотя вы, конечно, себя таковыми не считаете, но вы представить себе не можете, насколько вы сейчас хрупкие и как легко вас сломать. Поэтому я считаю и всегда буду считать, что преподаватель должен всегда оставаться преподавателем.
— О чём вы говорите? — нахмурилась Кищук.
— Преподаватель — ваш старший товарищ и ни в коем случае… не любовник. Мне всегда казалось, что друзьям, своим друзьям можно простить всё. Но я ошибалась, и в первую очередь я ошибалась в своём друге. Не уверяю, что кто-либо, — сделала она упор на последнее слово, понимая, о ком Катя подумала, — продолжает размывать границы между своей профессиональной деятельностью и личной жизнью, но человек, хоть раз имевший связь со своим учеником… или ученицей, не имеет никакого права продолжать находиться в учебном заведении. Но Максим Александрович так не считает. Я не говорю сейчас о нём, не подумайте ничего лишнего. Но он был обязан это прекратить. Каждый тогда сделал свой выбор, и наши пути разошлись. Вот и всё, что произошло и о чём продолжают говорить.
После их встречи Кищук внимательно наблюдала за Серябкиной, понимая, что своей позицией не располагает её к себе. Но спустя некоторое время обнаружила: Ольге нравится их борьба без каких-либо адекватных причин для её ведения, в принципе. Видимо, Серябкина продолжала размывать границы, и Катя была готова стать тем человеком, который может закончить это. Число «18» всё ещё стояло перед глазами, от чего Кищук, собственно, и продолжала улыбаться. Серябкина, посмотрев на дату, либо неправильно посчитала, либо, в принципе, не обратила внимания на год. Сегодня было тринадцатое декабря, и Кате исполнилось семнадцать лет.
***
Музыка гремит на всю квартиру, где в одиночестве Лиза ощущает себя в разы счастливее, чем вместе с отцом и его новой молоденькой пассией. Их отъезд на райские острова девушке идёт только на пользу, в отличие от успехов в учёбе, на которой она уже не появляется неделю. В купленной справке значится чёткий диагноз — «ангина», на практике — «вы все меня достали». Психотерапевт, наблюдая за ней, замечает, что лечение проходит успешно, вот только выписываемые антидепрессанты Корнилова не принимает уже около трёх месяцев, но, улыбаясь ему, ни за что не признается, что по ощущениям курит траву чаще, чем дышит. Но ведь это, впрочем, такие мелочи, которые всегда можно будет бросить в любой момент.
— Ты собираешься? — спрашивает Катя по телефону.
— Я всегда готова, — смеётся она, стоя посреди комнаты в нижнем белье.
— Подъедем, значит, через пять минут.
— Чёрт, тогда я пошла одеваться, — кладёт Корнилова трубку.
Взять и уехать в Тулу на выходные кажется безумным поступком, свойственным исключительно взрослым, от чего приобретает ещё большее значение. Папа бы сказал, что это полная ересь, но кто его спрашивал. Лиза считает, что приехать туда им двоим с Катей намного проще, чем ораве её друзей — в Москву. Девушка не боится огромного количества незнакомых лиц и уверенно поддерживает разговор. Лофт переполнен подростками и людьми постарше; музыка постоянно переключается; приглушённый свет создаёт особенную атмосферу. Корнилова, выпив первую стопку, жмурится, чем вызывает улыбку и заинтересованный взгляд сидящего напротив парня, который наливает ещё две, протягивая одну ей. Чокнувшись с ним, она улыбается, и после смотрит на него так долго только лишь потому, что пытается разглядеть хоть что-либо чётко.
Далее вечер проходит будто на утроенной скорости. Секунда — и они смотрят друг на друга в танце; секунда — и ударяются губами; секунда — и он прижимает её к себе сзади; секунда — и ей слишком жарко; секунда — и они уже наедине. Нельзя сказать, что Лиза не отвечает за свои действия; нельзя сказать, что он ей так дико нравится и обязан стать её первым, но это же ничего не значащие мелочи. Поэтому она помогает надеть ему презерватив и, когда он входит, жмурится и, громко вскрикнув от боли, ощущает выступившие слёзы. От каждого последующего толчка становится только хуже, и Лиза просто ждёт конца этих пыток. Кончает он, к её счастью, скорее, чем предполагает, дотронувшись губами виска девушки.
— Порядок? — спрашивает он, натягивая джинсы.
— Да, — кивает она, одеваясь. — Полный.
— Пойдём, — протягивает парень руку.
— Иди, я чуть позже подойду.
Как только он выходит, Корнилова, повернувшись к раковине, избавляется от переизбытка алкоголя в организме и омывает лицо. Руки дрожат, Лиза опирается о тумбу и глубоко вдыхает. Листая диалоги вниз, она ищет Катю, но взгляд упирается о переписку с Кочуровой, зайдя в которую она вновь перечитывает пожелание о скорейшем выздоровлении. «Я хочу умереть», — набирает она текст.
***
Марьяна, попивая коктейль, со скучающим видом пялится в телефон лишь бы не реагировать на мужские взгляды. «Елизавета печатает…» видит Кочурова и, улыбнувшись, почему-то выпрямляется.
— Хватит задротить, — забирает и блокирует у неё вибрирующий телефон из рук вернувшаяся Титова.
— Мне там что-то пришло! — возмущается девушка, и Ира показывает экран с уведомлением об одном новом сообщении от Елизаветы Корниловой. — Отдай. Может, что-то срочное. Это моя ученица.
— У тебя выходной, — говорит подруга и убирает смартфон себе в сумку. — Рассказывай, уже кучу времени не виделись.
— У меня одна работа, — смеётся Кочурова. — Вообще, мне казалось, что я такая продвинутая и буду с ними говорить на одном языке, но ты бы знала, как часто я гуглю слова, которые от них слышу…
***
Серябкина не разделяет столь высокую заинтересованность своей коллеги в том, что говорят ученики, и обращается к поиску только в важных случаях. Например, интересуется, как смыть красное вино с одежды. Листая список по пунктам, Ольга отпивает ещё один глоток и решает, что эта белая футболка не так уж сильно и дорога ей. «Узнала у Полины?» — высвечивается сообщение от Макса. «Не едем, будем в Москве, прости», — набирает она. Врать в оффлайне гораздо проще. Полину она не видела уже около двух недель, но широко улыбалась, просматривая её истории на тусовках, что гремели почти что ежедневно. Жуя торт, Серябкина уверена: если бы Катя попробовала хоть кусочек, то сейчас бы дико сожалела. Она ловит себя на мысли, что, видимо, слишком пьяна, если сейчас ищет страницу Кищук через друзей, но пальцы уже печатают: «Торт очень вкусный».
***
Катя достаёт телефон из кармана и, увидев имя, начинает кашлять, чем вызывает испуг курящей рядом Корниловой. Кищук кратко рассказывает ситуацию, скрывая личность Серябкиной, и спрашивает, как стоит отреагировать.
— Не заходи, ответь завтра, — говорит Лиза и, разблокировав экран, удаляет сообщение для Марьяны. — Слушай, как хорош технический прогресс.
Кищук делает несколько кивков в знак согласия и поднимает голову, рассматривая усеянное звёздами небо. При этом действии всегда всё уходит на второй план, кажется глупым и пустым. Катя знает: если там кто-то есть, то он бы никогда не разглядел её, ведь в таких масштабах она — мелкая точка, ничего не весящая пылинка.
— А у тебя никогда не было ощущения, что ты творишь полную дичь? — спрашивает она, повернувшись к Лизе.
