я в порядке

Рассказываемый материал, менее часа назад озвученный параллельному классу, уже ощущается пресным, будто Кочурова делится им лет десять, не изменяя ни одного слова в собственных конспектах. Наступившая по календарю весна не задевает ни душу, ни сердце, что всё ещё покрыты глубоким снегом. Марьяна всё никак не может найти ответ на вопрос: что несёт за собой больший ущерб, раннее или позднее разочарование? Система давит, буквально, душит своими правилами. Мечты об увольнении и новом месте, где, возможно, всё не столь омрачено безысходностью, грели бы, но уход из первой же школы через год вызовет массу вопросов, на которые вряд ли ответят пестрящие негативом с целью оболгать рекомендации. За несколько минут до звонка, отмечая отсутствующих, она поднимает глаза на ребят и спрашивает: — Где Корнилова? — одноклассники пожимают плечами, отводя взгляды, и Кочурова, покачивая головой, ставит очередную «н». «Про тебя тут Марьяшка спрашивает», — под партой набирает одна из подруг Лизы в то время, как Кочурова листает страницы, проверяя её пропуски на остальных предметах, которых, к одновременному удивлению и обиде, не находится. Девушка с треском закрывает журнал и интересуется, в каком кабинете пройдёт их следующий урок. Шагая по коридору, она пытается усмирить возникший гнев и, увидев перед собой Корнилову, планирует не ляпнуть нечто вроде того, за что Лиза так поступает с ней, а навешать лапшу про важность занятий, предстоящие проверки знаний и подведение итогов четверти. Она так сильно занята мыслями, что не замечает идущую навстречу Серябкину, которая замирает и некоторое время даже смотрит ей вслед, обеспокоенная столь нескрываемым неуважением к собственной персоне. Впрочем, Ольга быстро решает, что ей на это, по большему счёту, наплевать и спускается в актовый зал, где просматривает номера праздничной программы на пятницу. «Зайди в актовый после уроков», — пишет она Кате. Кищук заходит в уже опустевший зал и приближается к стоящей возле звукового оборудования Серябкиной. — Ты вроде в таких вещах разбираешься, — говорит она, — посмотришь и сможешь на репетиции и шестого заниматься этим? — А у меня есть выбор? — Конечно, нет. — Зачем тогда в вопросительной форме доносить информацию, — бурчит Катя и, бросив рюкзак на сиденье, подходит ближе. — Это называется «добровольно-принудительная форма», — замечает Ольга. — Привыкай. Девушка разрывается между тем, чтобы разобраться, как следует, и тем, чтобы, кивнув, тут же сбежать от Серябкиной. Пока она настраивает технику и вообще пытается сообразить, как всё работает, Ольга смотрит на то, с каким заинтересованным видом Катя занята поставленной перед ней задачей. Желание завершить их поединок, где каждый ходит по острию ножа, переполняет всё её существо, от чего Серябкина шумно выдыхает и отходит от Кищук подальше. Девушка, боязливо поглядывая на неё, ощущает приближающуюся развязку холодком по спине, но настырно остаётся на месте. — В принципе, поняла, — говорит она и хватает рюкзак в руки, — можно идти? — Можно, — кивает Ольга, стоя на сцене и играясь пультом со светом. — Но можно ещё помочь мне здесь. Катя медленно поворачивается, вновь избавляясь от сумки, в которой копошится, чтобы успокоиться, и приближается к Серябкиной, будто на самом деле в руке у той аппарат для управления Кищук. Пять ступенек, на которые девушка поочередно поднимается, ощущаются как последний рубеж. Она сжимает кулаки и прикусывает нижнюю губу, стараясь не смотреть на Ольгу, чтобы сохранить в себе остатки смелости. — Проверь, всё ли в порядке с кулисами, — просит Серябкина. Катя, чувствуя её взгляд на себе сзади, дрожит, пока, буквально, собственноручно скрывает от всех глаз их двоих и мысленно проговаривает каждое ругательное слово, что слышала в своей жизни. Но Ольга подходит слишком скоро, видимо, не пытаясь ничего утаивать от случайно забредших сюда. Она тушит свет и встаёт вплотную к девушке, прикоснувшись губами к шее. Катя жмурится от того, как Серябкина проводит ладонями по её рукам, опуская их вниз; как целует за ухом; как продолжает трогать её. Смотря ей в глаза, Кищук понимает, что всё происходящее непозволительно, что она до сих пор не знает, кто стоит перед ней и чем этот человек руководствуется, но жадно целует Ольгу в губы, прикусывает их, давая понять той силу своей ненависти. Серябкина посмеивается, ощущая на языке солоноватый привкус собственной крови, и, протягивая ей руку, тянет её на середину, упираясь о стоящий там стол. — Раздевайся, — властным тоном произносит Ольга. — Но кто-то может зайти, — тихо замечает Катя. — Ни один дурак не остаётся в стенах школы по собственному желанию, услышав крайний звонок. Давай же, — ждёт Серябкина. — Добровольно-принудительно, помнишь? Трясущимися пальцами Кищук расстёгивает жилетку с эмблемой лицея под не отрываемый от неё взгляд Серябкиной, которую заводит та нерасторопность, с которой Катя избавляется и от блузки, юбки и капронок, оставшись в нижнем белье. — Повернись, — слышит Катя и, следуя её инструкциям, перестаёт верить, что это происходит в реальности. Ольга, оглядев девушку со всех сторон, облизывает губы: — Подойди. Кищук опускает глаза, не выдерживая зрительного контакта. Серябкина задевает её подбородок, приподнимая и тем самым запрещая смотреть на что-либо, кроме себя. Она дотрагивается до губ Кати, второй рукой расстёгивая свою рубашку и удовлетворительно кивая, когда девушка проводит языком по её большому пальцу. Откинув одежду назад, Ольга притягивает её ближе, целует ключицы и, сняв лиф, ласкает грудь. От непривычных, но крайне приятных ощущений, девушку немного потрясывает. Серябкина проводит ладонями по спине, опускаясь ниже, и стягивает трусики, после чего садит Кищук на стол и раздевается. Катя, уставившись на её тело, моргает чаще, чем в самых стрессовых ситуациях. — Расслабься, — шепчет Ольга, поглаживая её плечи, и нежно целует в губы. Серябкина берёт её руку, и Катя под её напором проводит по шее Ольги, груди, животу, раздвигает половые губы, касается клитора. Она прикрывает веки, наслаждаясь ласками пальцев Кищук. Серябкина, облизнув указательный и средний, медленно входит в неё и после пары толчков пододвигает её ближе к краю столешницы. В голове творится бардак, посыпанной приличной дозой удовольствия, но цепляясь за кожу Серябкиной, на глазах у Кати выступают слёзы из-за того, что совсем не она должна быть сейчас столь близка ей физически. Ольга то набирает темп, то замедляется, от резких переходов Кищук достигает пика, после которого рефлекторно пытается оттолкнуть от себя девушку, но Серябкина, ещё не получив желанного, сжимает её запястья и не останавливается. Всё наслаждение, кажется, улетучивается и сходит на нет, и когда Ольга отдаляется от неё, то Катя тут же слезает и быстро одевается, пока та приходит в себя. — Катя! — слышит она, выбегая из зала. — Извините, — в полной растерянности проговаривает Кищук, врезавшись в Кочурову, которая обеспокоенно глядит на убегающую по коридору девушку. — Тебя только не хватало, — бурчит Серябкина и прячется подальше от глаз коллеги, которая некоторое время стоит на месте, а после начинает подходить ближе, и Ольга, услышав шорохи, возвращается в зал, укрывшись за кулисами. Марьяна, пройдя между рядов и не увидев никого, пожимает плечами и направляется к выходу. Мысли о чужих учениках стираются быстро, и Кочурова, бродя по супермаркету и пытаясь припомнить, что нужно было купить, уже не заостряет своё внимание на увиденном. Зато продолжает размышлять об отсутствующей всё же Корниловой. Вообще, не встретив её сегодня, Марьяна обрадовалась и даже посмеялась, что решила будто весь мир Лизы крутится вокруг её особы. На это нет никаких оснований. Как нет их и на то, чтобы сейчас же достать телефон и написать девушке, чего Корнилова ждёт, ежесекундно обновляя страницу диалогов. Впрочем, в случае доставки нужного сообщения, Лиза от испуга сразу бы отключила телефон, ещё и зарыв его на несколько метров в землю на всякий случай. Она далеко не сразу осознала причину своей скромной и тихой симпатии к Кочуровой, ловя каждую улыбку девушки, ради которой под всяческими предлогами проходила около её кабинета раз по десять на дню. Марьяна была добра по определению ко всем, но Корнилова предпочитала думать, что именно к ней та добра по-особенному только потому, что ей не хватало тепла. И даже те рамки, что стояли у них в общении, казались гармоничными и необходимыми. Лимит в чём-либо всегда был первоосновой отношений для Лизы. Жизнь теперь определялась как дозированное счастье, погрязшее в рутине. Девушка, сидя на подоконнике и прижавшись к спине парня, сдаётся и убирает телефон в карман толстовки. Тот, держа ладони на её ногах, продолжает разговаривать со стоящими напротив ребятами. Лиза вдыхает запах его парфюма и прикрывает веки. Она пытается воскресить в памяти образ того, другого, но его лицо напрочь стёрлось, от чего ей противно от самой себя. Он подвозит её до дома, целует и смеётся, напоминая о посещаемости в школе. Корнилова заходит в квартиру, по которой разгуливает полуголая девица, со всей серьёзностью решившая играть роль её мачехи, но Лиза закрывается в комнате, полностью игнорируя её вопросы. У отца — новая жена, у дочери — несколько новых бессмысленных татуировок, хаотично рассыпанных по телу. Девушка достаёт пакетик из самого нижнего ящичка, кладёт таблетку под язык и включает музыку, улыбаясь. Дозированное счастье — единственное, что ей остаётся, если даже родной дом вдруг стал чужим. Кочуровой, судя по всему, остаётся опустить руки, но Серябкина только этого и добивается, из-за чего Марьяна продолжает упрямиться и бороться, доказывая, что смена деятельности лишь лучше скажется на успехах ребят в учёбе. Но никто из преподавателей не слышит, никто даже не хочет слышать, существуя в стенах школы от одного звонка до другого. Девушке же порядком надоел этот раздражающий звук, на который она даже не сразу реагирует, и только спустя полминуты подходит к входной двери. Курьер протягивает ей букет и удаляется, пока Марьяна, не предполагая ни повода, ни адресанта, читает в записке: «Я бесконечно благодарен Вам только за то, что Вы существуете».