я в порядке

Шары; идиотские плакаты и вывески с поздравлениями для выпускников; тихая и якобы успокаивающая музыка, что, наоборот, вызывает ярое желание рвать и метать. Но, возможно, так ситуацию оценивает только Лиза, пустым взглядом осматривая лица одноклассников и остальных учеников, преподавателей и родителей. Они чересчур спокойны, и Корнилова не понимает, искренни ли окружающие или только делают вид, будто ничего в этом зале, школе и целом мире не изменилось. Девушка чувствует перемены даже кожей, что то ли от стресса, то ли химического дерьма, которое Лиза принимает бездумно, покрыта еле видимой, по крайней мере для других, сыпью. Сама она отчётливо видит красные точки по всему телу и каждую ночь, беря кисточку, ставит жирную метку на лбу в качестве мишени. Но долбанный киллер в окне напротив, судя по всему, спит, в отличие от Корниловой. Вес, кажется, уменьшается ежесекундно, хоть Лиза и набирает полную корзину вредной и жирной пищи. Круги под глазами приходится замазывать несколькими слоями, от чего своё же лицо ощущается чем-то инородным. Девушка не улыбается и редко произносит хоть что-либо, представляя, как в ином случае маска просто лопнет и покроется трещинами. Медленно моргая, Лиза задумывается, что, скорее всего, не стоило так сильно упарываться, но, с другой стороны, иначе вряд ли можно было бы пережить этот цирк. На сцене — постановка одиннадцатиклассников, примерно сидящих за партами. Корнилову тошнит вовсе не от их барахтающегося на дне актёрского мастерства, не от их поз, в которых они явно не провели ни один урок своей сознательной жизни, а от того, что, на самом деле, перед глазами совсем другое. То видео, которое просмотрели не только все в их школе, но и миллионы пользователей сети по всей стране, сама Лиза пересматривала под сотню раз, пытаясь в полутьме разглядеть свою подругу и бывшую преподавательницу. Знавшие и горячо любившие Ольгу Юрьевну вопили, что та к этому безобразию не причастна, а фразы, чётко произнесённые её голосом, — результат умелого монтажа. Из-за потока негатива, тупых усмешек и пошлых предложений Катя удалила все профили в социальных сетях. Корнилова, в свою очередь, не стёрла из памяти смартфона её номер лишь с одной целью — чтобы случайно не ответить на звонок. Но Кищук не звонила, не появлялась на занятиях и, казалось, вовсе исчезла. В переписке Кати и Ольги следователи пытались найти намёки, что в своё время якобы не заметила школьница. Сидя напротив молодого офицера, который опускал взгляд на бумаги, дабы не дискредитировать собственную персону, Лиза нагло соврала, что Катя даже косвенным образом никогда не делилась с ней информацией об отношениях с Серябкиной. Сидящий по левую руку отец ждал конца бессмысленного допроса; переживающая за ученицу Кочурова по правую руку подвинула к ней стакан воды. Лиза благодарно кивнула и осушила его до дна, не смея признаваться, что отдала бы всё, лишь бы на той записи оказались они с Марьяной. Поднявшиеся в ходе следствия обстоятельства не давали Ольге никакого шанса не только продолжить преподавать, но и выйти на свободу в ближайшие годы. Большая часть ранее преданных защитников смолкла, пока оставшаяся публика целыми днями строчила в комментариях, разбирала ситуацию на мемы и вздыхала, что что у них таких горячих преподавательниц не было. Среди одноклассников Кати, особенно мужской их части, не нашлось ни одного сочувствующего девушке. Они лишь жалели, что не родились женщинами хотя бы ради того, чтобы иметь возможность переспать с Серябкиной. Кочурова, наблюдая за происходящим мракобесием, была уверена: они хоть и не родились женщинами, зато выросли настоящими бабами, не умевшими заткнуть свои поганые рты и хотя бы прикинуться приличными членами общества. Но сложно оставаться приличным, думая лишь своим членом. Марьяна была наслышана, что в судебных разбирательствах врачи всегда прикрывают своего. Насчёт той же позиции среди учителей сведений не было, и поэтому девушка с чистой совестью рассказала правду о том дне и обеспокоенной Кати, что её даже не разглядела. Теперь же, бессонными ночами, Кочурова думала, посчитает ли Серябкина её показания проявлением личной неприязни к себе, но Марьяна была последним человеком, о котором сейчас вспоминала Ольга, отчаянно добивавшаяся встречи с Фадеевым, который следующим же днём, как только вся сеть взорвалась роликом, подписал приказ об её увольнении. Но Серябкина наивно ждала его помощи, все эти годы будучи уверена, что, в случае чего, прикроет. Случай приключился. Не прикрыл. Мудак. Старый и жирный мудак, искалечивший ей всю жизнь. Мудак со сцены поздравляет выпускников, желая им светлого будущего, тепло улыбается, тормошит ребят по волосам и, садясь на заднее, говорит водителю: «Домой». Домой, к жене и сыну, которые никогда и ни за что не поверят, что он совсем не тот, каким казался десятилетиями. И будет казаться. Если только эта сука Темникова не изменит условия их договорённости и не пойдёт против него открыто. Телефон разрывался от звонков; пот выступил на лбу и висках, от чего Максима Александрович постоянно протирал лицо уже мокрым насквозь платком; видеоролик крутился на повторе; голос Серябкиной впервые в жизни резал ему слух. Ситуация, очевидно, являлась патовой, но, ударяя тяжёлыми пальцами по клавишам, мужчина верил, что всё разрешится. Верил до тех пор, пока дверь внезапно ни открылась. Он с перепуга увидеть высокопоставленных чиновников вскочил со своего места с такой поспешностью, что стоящая на пороге Темникова расхохоталась: — Адреналин в крови повысился? — находящаяся за спиной Лены Ирма пыталась выражением лица и руками показать, что сама не ожидала её появления и уж тем более не сумела остановить девушку от внезапного порыва предстать перед бывшим начальником. — Лена, — наконец, произнёс он и присел. — С утра была, — кивнула Темникова и, расположившись в одном из кресел, повернула голову в сторону Польских: — Ирма, Вы можете идти и приготовить Максиму Александровичу успокаивающий напиток, мне — кофе. Без сахара. — Не ожидал тебя увидеть, — взглянул Фадеев на брюнетку. — День вообще наполнен неожиданностями, согласись? — ухмыльнулась Лена. — Хотелось бы соврать, что не понимаю, о чём ты, но увы. — Врать, — засмеялась Темникова, — это ты горазд. Впрочем, не ты один. Уже простроил план, как защитишь свою ненаглядную? — Фадеев упорно молчал, и Лена решила не тянуть долго, достала флешку, бросила её ему на стол и поднялась: — Конечно, это не единственная копия. И поверь, ты не хочешь, чтобы другая — попала к твоей жене. Когда Польских вернулась в кабинет с горячими напитками, то замерла на месте, увидев раздосадованного до бешенства босса, который бросал на пол всё, что ему попадалось под руку, и освещал всю комнату известными ему нецензурными выражениями. — Достань мне номер этой мрази, — выговорил он сквозь зубы. — Сейчас же. Темникова, выглядывая в окошко машины, хитро улыбалась, не сдерживая свою радость. Дождалась. Наконец. — Ты хочешь уничтожить её, меня или обоих? — послышался голос Фадеева в трубке. — Только её, — чётко произнесла Лена. — Что требуется от меня? — Все средства и методы, которыми ты хотел её вытащить, теперь ты используешь на ровно обратное действие, сделаешь всё, чтобы закрыть её как можно быстрее, и никто, кроме неё, больше не пострадает. Всё просто. Конечно, всё просто, если у тебя нет совести. К счастью, у Фадеева она давно атрофировалась в качестве ненадобности. Всё это приходит с возрастом. Кривиков же был ещё молод и чересчур глуп для своих двадцати восьми, поэтому продолжал чувствовать больше, чем мог проанализировать. Пока вся школа наблюдает за концертом, он, закрывшись в лаборантской, пьёт обычную русскую водку и просматривает давние фотографии с Майами, где они отдыхали вместе с Серябкиной. Город мечты. Женщина мечты. Её тело всё ещё вызывает желание расстегнуть ширинку штанов и, наскоро подрочив, кончить на экран. Олег никогда не жаловался на проблемы в отношениях с женским полом, но, кажется, устроившись сюда, остался только ради Ольги, которая не подпускала его ни на шаг. Её отговорку в своё время он посчитал почти что самой унизительной вещью, которую когда-либо в своей жизни услышал от женщины, и, пару раз напиваясь в зюзю, твердил ей по телефону, что у неё, псевдолесбиянки, просто ещё не было нормального мужика. Он, естественно, был самым что ни на есть нормальным мужиком, поэтому ни разу за сегодня не закусил. Кривиков слоняется по пустым коридорам с чёткой мыслью, что только он из всех может видеть отсутствующую Кищук, и сегодня она ему обязательно попадётся. Олегу необходимо увидеть её, чтобы доходчиво объяснить, как же сильно эта маленькая шалава ошиблась, решив погубить столь красивую женщину. Красивую настолько, что Кривиков со временем принял: Ольга никогда не будет принадлежать ему. Поэтому придётся наслаждаться малым: собирать Серябкину по частям, соглашаться на копии её жалких копий. Олег видит сидящую на скамейку и трясущуюся Корнилову и тут же приближается к девушке, не думая о том, что весь провонял спиртом. — Лиза, — дотрагивается он до неё, и та поднимает на него свои стеклянные глаза. — Тебе плохо? Знаешь, мне тоже. Мне очень плохо, Лиза. И это всё из-за тебя, — заявляет Кривиков и ударяет её по лицу, после чего заваливает на скамью и, крепко держа её кисти, приспускает штаны. Мужчина приподнимает подол юбки девушки и, отодвигая ткань, входит насухую двумя пальцами. Тело девушки не намеревается отвечать на его действия; впрочем, и сама Лиза сейчас не в состоянии хоть как-то отреагировать на происходящее. Ему плевать. Олег уже намеревается войти в неё, как внезапно для себя отключается от резкой боли в затылочной доле. Тело Кривикова с грохотом опускается на пол, рядом с ним падает и разбитая об его голову лампа, что выпускает из своих рук Кочурова. Она, выпучив глаза, смотрит на парня с одной мыслью: «Надеюсь, жив», после чего немного приходит в себя и опускается перед Корниловой. Та не двигается, смотря в одну точку. — Лиза! — кричит перепуганная Марьяна, пытаясь нащупать её пульс. — Лиза! Изо рта девушки идёт пена.