Явление III
Принципы на алтаре чувств
— Быстрее!
— Я… — дыхание шумно вырвалось из горла, прерывая Феличиано. — Я не могу…
— Давай, — Людвиг с укором взглянул на него, тяжело дыша. — Еще немного!..
— Н-но… — тот хотел было возразить.
— Еще! — резко прервал его Мюллер, заставив Феличиано закусить губу и зажмуриться, сдерживая подступающие к глазам слезы.
— Пожалуйста… — всхлипнул Варгас, все-таки ускоряясь.
— Да! Да, вот так! — губы Людвига дрогнули в улыбке, но тут же снова были плотно сжаты. — Работай руками! — Феличиано послушно выполнил указание, не говоря ни слова. — Отлично. Молодец. Еще чуть-чуть!.. — Людвиг напрягся, замерев перед финалом.
— Л-людвиг! — задыхаясь, Феличиано повис на нем, опаляя частыми прерывистыми вдохами его крепкую шею.
Его била крупная дрожь, а ноги не «стали ватными» — как будто и вовсе исчезли. Таким опустошенным Феличиано не чувствовал себя давным-давно, ему очень нужна была поддержка, и Мюллер, приобняв его и мягко поглаживая по все еще напряженной спине, давал ему желаемое.
— Тише, тише, Феличиано, — мягко приговаривал он, успокаивая. — Ты сегодня был большим молодцом.
— Ве-е, — протянул тот, улыбаясь. — И заслужил пиццу?
— Конечно, — кивнул Людвиг. — Даже, пожалуй, два куска, — задумавшись, добавил он, отстраняя от себя Варгаса. — Все-таки почти тринадцать с половиной минут…
— Ве-е… — уже гораздо менее радостно протянул Феличиано, чувствуя, как ноги подгибаются, не в силах вынести вес тела.
Утро выдалось на редкость тихим. Серое, затянутое беспросветной белесой пеленой облаков небо не предвещало хорошей погоды на день грядущий, но и не пугало темными тучами вдали, сулящими холодные, противные дожди, смешанные со снегом, а иногда и с градом. Прохлада неприятно обнимала еще теплое со сна тело, ветер, как ни странно, был довольно теплым, но все равно пронизывал насквозь до мурашек, так что хотелось забиться обратно в свой темный уголок под пуховым одеялом в тесной комнатке в общежитии. Рассветные сумерки еще не развеялись окончательно, ведь солнца, поднявшегося из-за горизонта, не было видно из-за облаков, но обволакивающей сизой вуали уже не осталось. Только из окна мир казался слабо подернутым полупрозрачной ночной пеленой, на деле же он выглядел даже, кажется, более светлым, чем в некоторые пасмурные дни, когда солнце стояло в зените.
Было еще очень рано, по крайней мере, лишь немногие студенты зажгли свет в окнах своих комнат, насколько можно было увидеть со стадиона. Людвиг с началом этого учебного года стал назначать тренировки еще и до занятий, чтобы у Феличиано, была возможность после окончания уроков отправиться в мастерскую и провести занятие клуба. Варгас, конечно, был ему благодарен за такую заботу, но — особенно поначалу — ужасно страдал. Просыпаться-то приходилось в половину седьмого, а то и в шесть! И ведь не скажешь учителю Мюллеру что-то вроде: «Спасибо, конечно, но я лучше посплю вместо ваших утренних тренировок», мало ли что он мог выкинуть. Феличиано вообще предполагал, что его за такое могут на кол посадить: страх перед Людвигом, несмотря на его оказавшийся не таким уж железным характер, был жив и поныне. Но со временем он привык — просто ложиться нужно было пораньше, ну, или вообще не ложиться, чем он пользовался, кажется, чаще: по некоторым причинам. И вот сейчас, когда всякое желание находиться в своей комнате отпало вовсе, Варгас был даже благодарен Людвигу за этот подарок.
— Может, ты тоже хочешь? — улыбнувшись, невинно поинтересовался Феличиано. — Пообедаешь со мной, Людвиг?
— Эм… Ну… — румянец загорелся на щеках Мюллера, когда Феличиано внимательно впился в него взглядом, дожидаясь ответа. — Хорошо, — он сдержанно кивнул, отворачиваясь. — А теперь бегом в душ и завтракать, — справившись со смущением, выпалил он.
— Так точно, капитан! — отсалютовав, Варгас раскрыл руки для объятий. — На прощание, — пояснил он.
— Ладно, ладно, — пробубнил Людвиг, похлопав прижавшегося Феличиано по спине. — Не засни по дороге, — на всякий случай напутствовал он, заставив Варгаса чуть неловко улыбнуться.
Всего какой-то разик заснул на ходу — он тогда еще просто не привык к этому спартанскому режиму тренировок, — а Людвиг при каждом удобном случае напоминал. И, вроде, все равно должно быть на его слова, но как-то слишком хотелось оправдаться, иногда даже доказать, что он вовсе не бесполезный соня, каким его выставляют все вокруг. Он же художник, так почему люди не могут увидеть за беззаботной улыбкой дурачка душу?
Феличиано вздохнул, бодрым шагом маршируя от линии старта-финиша до асфальтированной площадки на заднем дворе «Кагами», от которой к общежитию вела еще одна тропинка. Он напевал что-то себе под нос и был в удивительно приподнятом настроении для человека, только что на время пробежавшего три километра за каких-то тринадцать с половиной минут, что, в общем-то, отставало от «золотой» нормы не больше, чем на двадцать секунд. А уж это время — Феличиано был уверен — он легко сможет наверстать. Он вообще теперь в своих спортивных успехах был уверен, занятия с суровым Людвигом не прошли даром, а его ограничение на пиццу и пасту вообще оказалось золотой жилой достижений.
Когда он шел к общежитию, когда медленно, ибо усталость после такой нагрузки все-таки давала о себе знать, поднимал ноги по лестнице, когда открывал дверь в блок, приветствуя еще сонных соседей, когда заходил в полумрак родной комнаты — все это время настроение медленно просачивалось сквозь бреши в идеальной маске абсолютного счастья, опускаясь до отметки «плинтус». Шесть букв тому причиной, шесть дыр в идеальной защите. Л. О. В. И. Н. О. И за этим — одно слово, одно, ставшее больше, чем любимым, имя, один человек. Ловино. Точнее, его отсутствие. Постоянные отлучки куда-то «по делам». Регулярные ночевки вне дома. Странное поведение. И даже его разлад с Тони больше не грел Феличиано душу, хотя воспоминания о побитом виде Каррьедо в их последнюю встречу все равно зажгли на губах торжествующую улыбку, которая, правда, тут же погасла. Он-то ведь оказался ничем не лучше. Точно так же не смог узнать ровным счетом ничего, точно так же ничем не смог помочь тому, кого полюбил, точно так же был отправлен в далекое эротическое путешествие.
Дверь не издала ни звука, впуская Феличиано в темные недра его комнаты, ставшей с тех пор, как начал меняться Ловино, совсем чужой. Занавески были плотно сдвинуты, чтобы ни одна полоска света не проникла в этот уютный мрак, разрубая его пополам слабым белым мечом, поэтому Варгас, еще не привыкший к такому освещению, быстро прошел к окну. Резкий рывок обеими руками в разные стороны — и вот свет уже наполнил комнату, рассыпая вокруг сотни мельчайших пылинок. Феличиано отстраненно подумал, что давно не брался за уборку: ему стало безразлично состояние того помещения, где Ловино больше не проводил большую часть своей жизни. Он целиком посвятил себя блоку Людвига, куда и сам почти переехал. Взгляд случайно скользнул по той половине комнаты, которую занимал Ловино. Разбросанные вещи, забытые учебники — вроде, ничего особенного, у него и раньше никогда не было идеального порядка дольше тех нескольких часов, которые проходили с момента уборки до его появления, но Феличиано подумал о хаосе конца света и о том, каким останется мир после всех разрушений. Руки зачесались сделать быструю зарисовку, так что он оторвался от разглядывания бардака, чтобы найти среди вещей листок и карандаш, но обнаружил нечто совершенно иное. Ловино преспокойно дрых на своей кровати, не удосужившись хотя бы раздеться после прихода. Феличиано даже глазам своим сначала не поверил: уходил — не было брата, вернулся — спит, как будто всегда тут лежал. Поморгав на всякий случай, он, вспомнив, зачем вообще явился в комнату, постарался как можно тише собрать свои вещи, дабы не потревожить Ловино, хотя так и тянуло порой уронить тяжелую книгу на пол, чтобы, наконец, получить ответы на все интересующие его вопросы. Феличиано хотел знать хоть что-то, чтобы помочь брату, но бессилие — то, что он в себе ненавидел больше всего — стояло насмерть, сговорившись, видимо, с упрямством Ловино. Ну спросит он в сто первый раз, что происходит, ну пошлет его дражайший братец, еще и обложив трехэтажным за то, что разбудил… кому от этого легче станет?
После того как Феличиано собрал сумку, разложил чистые вещи на кровати, а полотенце перекинул через шею, он все же решился приблизиться к Ловино. От того пахло еще даже не перегаром, а каким-то дешевым алкоголем, что заставило Варгаса горько сморщиться. Ловино глубоко дышал, так что его дыхание касалось волос склонившегося над ним Феличиано, заставляя тонкие прядки челки разлетаться в разные стороны. Феличиано боялся признаться даже самому себе, но почему-то внизу живота больше не тянуло при виде такого милого и беззащитного братишки. Не хотелось защитить его от всех бед, не хотелось лечь рядом, обняв покрепче и прижавшись всем телом к теплому боку, не хотелось прикоснуться к влажным раскрасневшимся губам. Хотелось плакать. Он даже не удивился, когда почувствовал влагу на щеках — только вытерся поскорее, чтобы капли, случайно сорвавшиеся с длинных ресниц, не потревожили сон Ловино.
Раньше Феличиано казалось, что брат его не замечает… Он позволил себе косую, совершенно несвойственную ему усмешку. Раньше его любили, о нем заботились, оказывали знаки внимания, холили и лелеяли, как оказалось. Раньше он был нужен, как брат, которого можно любить и — иногда, в качестве бонуса — целовать, так сладко и долго, что становилось невыносимо тесно в груди. Но ведь люди начинают ценить что-то, лишь потеряв это, верно? И теперь, выслушивая от Ловино раздосадованное шипение или требовательный приказной тон, Феличиано понимал, как заблуждался, полагая, что Ловино интересует лишь его глупый Тони.
— Я так скучаю, братик, — всхлипнув, одними губами прошептал он, отстраняясь от Ловино.
Ему физически больно было смотреть на этого «нового» брата — больно и неприятно. Феличиано просто хотел вернуть все, как раньше, чтобы Ловино снова рассказывал о происшествиях в драмкружке, снова просил приготовить что-нибудь вкусненькое, снова приходил в мастерскую посмотреть на его картины. Но что он мог сделать, если сам Ловино не желал идти на контакт?
Уже почти выйдя за дверь, Феличиано обернулся, впиваясь в Ловино взглядом. Неожиданно стало кристально ясно, что он мог сделать, и что ему стоило бы совершить давным-давно. Настолько очевидно, что даже стыдно было за свою глупость. Протянув задумчиво излюбленное «ве-е», Феличиано растянулся в глупой привычной улыбке, гораздо более искренней и настоящей, чем раньше, и отправился в душ, напевая под нос все ту же популярную песенку.
Обычные ежедневно повторяющиеся процедуры на время выветрили из головы все ненужные тяжелые мысли, оставив там только легкую мелодию да предвкушение чего-то большого, значимого. После контрастного (по рекомендации Людвига, конечно) душа и легкого завтрака, состоящего из кефира и какого-то специального хлеба с сыром (по все тому же наставлению), Феличиано даже вновь почувствовал себя человеком. Приветливо улыбнулся соседям, буквально влетел в светлую комнату с нешелохнувшимся любимым братом на кровати, облачился в школьную форму, подхватил, как перышко, увесистую сумку с учебниками, и поспешно выпорхнул из блока, сливаясь с толпой спешащих на учебу сонных ребят. Он даже удивился, почему сам не находится в точно таком же состоянии «зомби», но быстро отбросил размышления по этому поводу: чего-чего, а думать хотелось меньше всего.
Наверное, Феличиано любил бы школу гораздо больше, учись в ней не только мальчики, но и девочки, с которыми было бы, о чем поговорить, и которые уж точно не дали бы Варгасу заскучать. Он бы любил ее немного, но все же больше, если бы с ним в классе хоть раз оказывались более-менее близкие друзья с параллели: Кику и Артур. Но — увы: «Кагами» был и оставался закрытым частным колледжем-пансионом для мальчиков, а Хонда и Керкленд упорно продолжали учиться в одном классе друг с другом, но никак не с ним. У Феличиано, конечно, были друзья-приятели, да только общение с ними не доставляло такого уж большого удовольствия — ни ему, ни им. Это, в совокупности с тем фактом, что на уроках еще и точно будут допрашивать домашку и пройденный ранее материал, делало еще более странным такое хорошее настроение. Настолько хорошее, что он даже дружелюбно улыбнулся Каррьедо, чем, кажется, заставил того поперхнуться и задуматься о приближении конца света. Но реакция Тони мало волновала Феличиано, ибо он был уже далеко — и физически, и мысленно.
Поздоровавшись с пока еще немногочисленными одноклассниками, Варгас подготовился к математике, которая грозила собой испортить так хорошо начинающийся денек, и откинулся на спинку стула, сыто прикрыв глаза. Он хотел подумать о предстоящих делах, но усталость дала о себе знать, и Феличиано, сам того не заметив, улегся на стол и задремал. Ну, то есть ему так показалось: сквозь сон он слышал смех одноклассников, чужие разговоры, зевки, хлопки учебников и парты — все, что обычно сопровождало подготовку к уроку. А на деле же дремой оказался глубокий, крепкий сон — настолько крепкий и глубокий, что учителя и ребята отчаялись дозваться Феличиано и, махнув на него рукой, оставили, как лежал.
Проснулся Варгас посреди литературы, тут же нарвавшись на укоризненный взгляд преподавателя. Утерев щеку, по которой во время сна стекала слюнка, Феличиано попытался понять, где находится и, вообще, какой сейчас год, правда, безуспешно, так как из-за лекции не мог дозваться никого из приятелей. Присмотревшись, прислушавшись и соотнеся в голове ряд фактов, он также смекнул, что после этого урока — большая перемена. Обеденный перерыв, во время которого он сегодня утром договорился встретиться с Людвигом, чтобы перекусить пиццей. На губах расползлась глупая улыбка, не оставшаяся незамеченной для учителя — тот строго одернул Феличиано, заставив повторить какие-то определения, которые тот, как человек, не далекий от искусства, давным-давно знал наизусть.
После этого инцидента Феличиано стал предусмотрительнее: затаился за широкой спиной сидящего впереди амбала, скрючившегося за небольшой партой и упорно что-то строчащего в своей тетрадочке, глаз надолго не закрывал, и голову на парту прикладывать не спешил — не хватало ему еще проспать встречу с Людвигом! Феличиано снова улыбнулся, вспомнив выражение лица Мюллера, но едва не подскочил на месте, когда задумался: «А с чего бы мне так, собственно, радоваться?» Подумаешь, какой-то обед… Нет, конечно, в меню сегодня пицца, так что совсем не «какой-то», но счастлив-то он был вовсе не поэтому. «Заигрался», — решил Варгас и тряхнул головой, отгоняя неприятные мысли о предательстве любимого брата, еще и подкрепленные утренним инцидентом.
Дурацкое совпадение ли, судьба ли, а на уроке они проходили тему честности в мировой литературе. Учитель читал лекцию, пока лишь упоминая произведения, с которыми им придется работать в дальнейшем, урок-то был вводным, но уже вставлял поучительные реплики, в духе: «Чтобы быть честным перед другими, нужно, прежде всего, быть честным перед самим собой», чем заставлял случайно ловящего такие фразы Феличиано погружаться все глубже в печаль. Он понимал, что нужно все, наконец, обдумать, но не спешил этим заниматься. Зачем? Ведь ситуация такая нестабильная: с Ловино происходит что-то странное в дурном смысле этого слова, так что Варгас даже не мог ручаться, что это тот же самый человек, Мюллер силится сопротивляться, хотя, конечно, и не может — но он ведь до сих пор даже ни разу не попытался поцеловать Феличиано! Это его полное отсутствие инициативы возмущало того больше всего: он, вроде, со своей стороны все сделал — и обниматься лез, и говорил всякие милые вещи, и практически поселился у учителя Мюллера; Людвиг даже откликался на это — мило краснел, помогал, поддерживал во многом, не сопротивлялся; но ни разу, ни разу, черт бы его побрал, не сделал сам и шагу навстречу!
Как будто ему все равно. Как будто его чувства такие же, как были у Ловино — потискать, понянчиться, прикоснуться нежно, сделать какой-то тонкий намек… и тут же исчезнуть, сбежать! Но такое ведь язык не поднимется хотя бы симпатией назвать, куда уж там любовь до гроба? И от этих мыслей было до тошноты обидно: снова, вновь и вновь его не воспринимают серьезно, опять думают, что он просто чудной дурачок со своими странными привычками и дикими поступками, в очередной раз не понимают всей серьезности, всей дальности намерений, всей глубины чувств.
«Глубины чувств?» — Феличиано даже дыхание задержал, поймав себя на этой мысли, и совершенно не обратил внимания звонок с урока. Для красного словца он, конечно, всякое мог подумать, но с каких пор мысли о Ловино и Людвиге так тесно связаны, так похожи друг на друга? И — главное — с каких пор это перестало казаться неправильным? Это же Людвиг — чертов немец, идеальный робот, жестокий тиран, жутковатый мучитель! Он же с него семь шкур содрал, он же из него столько пота выжал, он же его душу — душу! — заточил в тесные рамки правил! Почему же мысли о нем так легко сливаются с мыслями о любимом Ловино? Откуда нежность, трепет? Как так вышло? Как человек, которого он собирался просто использовать, а потом выкинуть, как салфетку, о которую вытерли руки, стал таким близким, что одна мысль о разлуке с ним вызывает в груди такой знакомый спазм?
— Эй, просыпайся, — кто-то потрепал Варгаса по макушке, и он, подняв голову, глупо улыбнулся однокласснику. — Обед проспишь.
— Ве-е, — он потянулся, разминая затекшие конечности. — Спасибо.
— Не за что, — благодарность застала одноклассника уже на пороге, но он все равно обернулся с улыбкой.
Феличиано поспешил следом: он не хотел заставлять Мюллера ждать и немного боялся, что тот забудет про его приглашение. Деньги из сумки в карман брюк, коридор, несколько лестничных пролетов вниз — столовая. Из большого зала доносился возбужденный гул голосов, уже с порога видна была длина образовавшейся очереди — ребята из «Кагами», оголодав за те несчастные четыре урока, спешили набить животы самой вкусной едой. Некоторые счастливчики, конечно, приготовили себе сами, но большинству было элементарно лень. Феличиано подумал, что вполне мог бы приготовить себе обед сам, если бы пропустил сегодняшнюю тренировку с Людвигом, но тогда он не получил бы официальное разрешение на два куска пиццы и согласие на совместный обед. Решив, что собственная стряпня не стоит таких жертв, он оглядел толпу учеников и даже маленькую очередь в учительском окошке на предмет наличия Людвига, но того, кажется, еще не было. Это заставило Феличиано облегченно выдохнуть: успел.
— Извини, что заставил ждать, — немного неуверенный голос совсем рядом, откуда-то сверху, заставил Варгаса испуганно дернуться в сторону.
— Ты пришел! — едва сообразив, кто перед ним, он повис на шее Людвига, с удовольствием отмечая на щеках того знакомый румянец. — И правда позволишь мне есть пиццу! — Феличиано уже бодро направился в конец очереди, но обернулся, вопросительно глядя на учителя Мюллера, который не спешил следовать за ним. — Людвиг?
— Воспользуемся окошком для учителей, — указав на «свободную кассу», пояснил тот.
На лице Феличиано расплылась счастливая улыбка, и он вприпрыжку подбежал к Людвигу, напевая что-то невнятное, чтобы через него сделать свой заказ. Дабы поддержать его, Мюллер взял себе то же, что и ему: овощной суп, два куска пиццы и свежевыжатый сок. В меню, конечно, по правилам стояло пюре с отварным мясом вместо итальянской кухни, но обещание нужно было выполнять: Феличиано делал успехи в спорте, а он, Людвиг, поощрял его за это разрешением питаться пиццей и, реже, пастой, которую, к слову, готовил Варгас просто божественно. И из-за этого Людвиг все реже мог отказать ему в невинной просьбе поужинать чем-то из привычного рациона.
— Приятного аппетита, — сглотнув образовавшуюся при виде любимого блюда слюну, пробормотал Феличиано, тут же набрасываясь на лакомство.
— Приятного… — Людвиг только взял столовые приборы, готовясь к обеду, когда, взглянув на Варгаса, заметил, что с одним из кусков пиццы тот уже расправился, и скоро та же участь постигнет последний.
Благо, суп заставил Феличиано повозиться, так что закончили трапезу они почти одновременно. Феличиано немного нервничал: все-таки не каждый день говоришь учителю такие слова, да и обедаешь с ним вообще, хотя ему, человеку, принимавшему душ и ночевавшему у Людвига чаще, чем у себя, казалось бы, не было смысла волноваться о подобных мелочах. Дождавшись, пока Мюллер отопьет свой сок, он, неожиданно покраснев и растеряв красноречие, решил подать голос:
— Ве-е, Людвиг, я… — пронзительный взгляд голубых глаз, словно бы говорящий: «Я знаю, что ты натворил, и, если ты немедленно не извинишься, буду долго и мучительно пытать тебя самыми изощренными способами, которые только изобрел мой народ», заставил Феличиано осечься. — В общем… Ве-е-е-е… — последнее прозвучало так жалобно, что ему и самому стало себя жаль, так что Варгас даже носом шмыгнул.
— Что-то случилось? — Людвиг обеспокоенно посмотрел на Феличиано, растерянного и покрасневшего: тот как будто собирался признаться, что именно он в прошлом году на стене в туалете написал «Мюллер — козел!»
— Я… — Феличиано аж зажмурился и, шумно набрав в легкие побольше кислорода, поспешно выпалил: — Я-не-смогу-сегодня-прийти-на-тренировку!
Пугающая тишина несколько поразительно долгих мгновений, а затем — тихий смешок. И Феличиано, не веря своим ушам, приоткрыл один глаз, через щелку замечая сначала легкий румянец на щеках, потом — счастливую улыбку. И этот смех уже не казался чем-то диким из уст Людвига, потому что от такой картины у Варгаса чуть кровь носом не пошла.
— Извини, — вытирая из уголка глаза незаметную слезинку, Мюллер с умилением взглянул на него, — просто я ждал чего-то действительно ужасного…
— То есть мне правда можно сегодня пропустить? — недоверчиво переспросил Варгас, все еще не спеша открывать второй глаз.
— Конечно, — великодушно кивнул Людвиг. — Еще в самом начале наших занятий я сказал, что ты можешь приходить, когда пожелаешь.
— Спасибо! — счастливо взмахнув руками, так что стакан с соком чуть не отправился на свидание с полом столовой, Феличиано вскочил, перегибаясь через столик, и заключил Людвига в крепкие объятия. — Я обязательно-обязательно все отработаю и на следующей тренировке покажу самые высокие результаты!
— Будь осторожен, — неловко похлопав его по плечу, смущенно выдавил Мюллер.
— Так точно, капитан! — отсалютовав, Феличиано плюхнулся на свое место.
***
Вечер навалился неожиданно быстро. Казалось, только недавно Феличиано заглянул в свою комнату, чтобы положить сумку, застав там все так же безмятежно спящего Ловино, а теперь на небе уже вовсю перемигивались звезды, и ветер, приносящий теплый воздух с побережья, не мог спасти от пронзительного февральского холода. Феличиано не хотел ничего испортить, поэтому весь вечер околачивался возле общежития, скрываясь за деревьями парка и высматривая знакомый силуэт в окнах холла и дверном проеме. Его не должны были заметить, иначе — все пропало.
Когда ночь полноправно вошла в свои права, Феличиано пожалел, что не захватил с собой какого-нибудь хилого шарфика или лишнего свитера. Он продрог от долгого стояния на улице, у него затекла спина, хотелось есть, отдохнуть. Одно хорошо — уроки делать не нужно было, все-таки выходной день завтра, да и это счастье омрачалось тем, что он, вместо того, чтобы заниматься в мастерской или хотя бы тренироваться с Людвигом, шарился по кустам, выслеживая собственного брата. Мало ему того, что это ужасно стыдно и неудобно, словно бы он какой-то маньяк.
Спустя еще какое-то время, в воображении Феличиано равное вечности, а на деле — примерно часу, ему стало казаться, что все напрасно, что сегодня Ловино никуда не пойдет, или что он уже успел проскользнуть незамеченным. Зря потраченный день определенно наводил на грустные мысли, за которым Варгас едва не пропустил из виду Ловино, когда тот, воровато оглядываясь, вышел, ссутулившись, из светлого здания общежития. Феличиано вздрогнул, дернулся в своем укрытии, чем выдал бы себя, не будь его брат так увлечен тем, что ему, видимо, предстояло там, за воротами «Кагами», но все-таки смог бесшумно проследовать за Ловино.
Тот шел быстро, спрятав голову в плечи, будто боялся, что кто-то может его окликнуть. Иногда он вздрагивал от шума чьих-то голосов, резких вскриков или неожиданных взрывов хохота. Феличиано хорошо знал направление движения Ловино — не потому, что сам был завсегдатаем этого заведения, конечно, просто так уж получилось — он направлялся в местный молодежный клуб, где продавали все и всем. У местечка была, наверное, даже более дурная слава, чем у близлежащего бара, куда тоже частенько захаживали ученики колледжа, поговаривали даже, что там кого-то убили во время пьянки. И когда он был уже уверен, что Ловино направляется прямо в это логово разврата, тот неожиданно свернул в близлежащий темный тесный переулок. Отсутствие вообще какого-либо освещения сильно напугало Феличиано, но он решил, что раз уж взялся за это дело, должен довести его до конца. «Тем более, — решил он, — в такой мгле меня точно никто не заметит». Кстати, Ловино, кажется, прекрасно здесь ориентировался, потому что он, не запнувшись и не матюгнувшись ни разу, что уже само по себе было странно, постучал в какую-то дверь. Та приоткрылась, и свет из щелки вырвал кусок кирпичной стены напротив и бледное, как у покойника, лицо Ловино.
— Мне нужна помощь, — еле слышно пробормотал он, так что Феличиано едва разобрал. — Пожалуйста, дайте мне ее…
— Ты принес деньги? — пренебрежительно отозвались с той стороны.
— Нет, но я принесу! Клянусь, я все отдам… — впиваясь пальцами в косяк, чтобы не позволить закрыть дверь, ответил Ловино.
— И где ты возьмешь такую сумму? — рука в черной кожаной перчатке и таком же рукаве куртки оттолкнула его от входа, так что Ловино упал, не удержав равновесия. — Ты — ничтожество — даже если продашь всего себя и своих родственников на органы не расплатишься и наполовину!
— Но мне нужно! — Варгас почти рыдал, и если бы Феличиано не знал, что это действительно его брат, никогда бы не поверил, что этот унижающийся, едва ли не на коленях выпрашивающий что-то отброс — его любимый Лови.
— А мне нужно, чтобы ты проваливал и не возвращался, пока не соберешь деньги! — холодно отрезал мужчина по ту сторону двери. — Лучше уходи, пока мне противно поднимать на тебя руку, или серьезно нарвешься, Варгас. Хотя ты уже нарвался, судя по приказам босса.
— Постой, прошу, умоляю! — черный силуэт, который никак не мог быть Ловино, предпринял жалкие попытки подползти к заветному свету.
Феличиано видел со своего места, как он вцепился пальцами в руку собеседника, как потянулся к ней губами, видимо, целуя, как снова опустился на колени… Он с трудом поборол рвотные позывы, отвернувшись, не желая больше смотреть подобное унижение. Феличиано, конечно, знал, что ничем хорошим Ловино не занимается, но никак не ждал увидеть что-то подобное. Он даже надеялся наивно, что его Ловино просто связался опять с уже местной мафией или якудза.
— Недомерок! — когда свет из широко распахнувшейся двери раскрыл его убежище во мраке, Феличиано действительно испугался.
Он буквально почувствовал на себе испепеляющий взгляд того, кто заставлял Ловино так себя вести, и, обернувшись, столкнулся с ним лицом к лицу. Мужчина, весь одетый в кожу, за волосы держал Варгаса, уже занеся руку для удара. Но смотрел он не на Ловино, а прямо в глаза ему, Феличиано. Криво усмехнувшись, он одним легким движением кинул Ловино куда-то в недра здания и, подмигнув замершему в самом, наверное, большом ужасе в своей жизни, оставшемуся на улице Феличиано, захлопнул массивную железную дверь, словно бы навсегда отрезал его от брата.
***
— Ве-е, Альфред, могу я увидеть Антонио? — мягко улыбаясь, почти пропел Феличиано.
— Конечно, — Джонс ослепительно улыбнулся, пропуская его в блок. — Тони, к тебе гости! — громогласно завопил он, пару раз ударив в дверь соответствующей комнаты.
— Гости? — сонный растрепанный Каррьедо высунулся наружу, тут же сталкиваясь со странным взглядом Феличиано. — Ты?! — он поспешно забрался обратно к себе, приглаживая волосы и натягивая рубашку. — Чем могу помочь? — Антонио обаятельно улыбнулся, вновь показавшись из комнаты.
— Как давно ты последний раз видел Ловино? — тихо спросил Феличиано, тут же поджимая губы: обращаться к Тони за помощью было последним, что он хотел сделать в своей жизни.
— Около месяца назад, в школе, — тут же помрачнев, в тон ему ответил тот. — А в чем дело?
— Он уже который день не ночует дома, — слезы комком подступили к горлу, так что Варгасу трудно было говорить. — И еще… я проследил, куда он уходил по вечерам, — совсем тихо добавил Феличиано. — Мне нужна твоя помощь… Нет, не так. Ему нужна твоя помощь, Тони!
Он. Просит. Антонио. Фернандеса. Каррьедо. О помощи. Для обоих это было чем-то настолько невероятным, что элементарно вводило в ступор и мешало нормально изъясняться.
— Идем, — махнув Феличиано рукой, чтобы тот следовал за ним на кухню, напряженно сказал Антонио. — Расскажешь все, что знаешь, за чашкой чая. Тебе нужно успокоиться.
