Daigaku-kagami

Явление II Красной нитью Неприятности редко бывают такими ужасными, когда их действительно ожидаешь. Все дело именно в том, что ты не ждешь от мира подлянки: все, вроде, хорошо, солнышко светит, птички поют… весна! И кажется, что это самый чудесный день в жизни, что ты все сможешь и все успеешь. Что жизнь наладится, а проблемы разрешатся. Но это ложь, иллюзия, созданная, чтобы усыпить бдительность. Потому что неожиданно, в тот самый момент, когда ты уже убежден в своей непобедимости, случается нечто такое, что просто сшибает с ног. Гилберт заподозрил, что что-то не так, уже когда вернулся из школы в свою комнату в общежитии. Тишина, царившая внутри, была лучшим подтверждением его подозрениям, но он все равно сначала обошел весь блок, проверяя, не спрятался ли где его сосед. Сосед не спрятался. Соседа вообще не было дома с утра, судя по отсутствию каких-либо изменений: хотя бы его сумки или брошенной на стул формальной одежды. Байльшмидт, цокнув языком, набрал его номер на мобильном, даже не ожидая, что тот будет доступен. Так и оказалось: на том конце его вежливо попросили перезвонить позднее электронным девичьим голоском. Вздохнув, Гил устало повалился на кровать, не забыв неласково бросить гаджет на стол. Ваня опять куда-то запропастился, хотя должен был вернуться намного раньше него самого — у Брагинского последнее занятие было вторым уроком, в отличие от восьмого, дополнительного, у Гилберта. Впрочем, долго разлеживаться Байльшмидт не стал: голод не позволил. Переодевшись в домашнюю майку, которой давно пора было отправиться в стирку, и растянутые треники, он отправился на кухню, приготовить что-нибудь на ужин себе и своему блудному соседу. Зная, каким тот бывает монстром, когда голоден, Гил даже старался сделать что-то более съедобное, чем обычно. Настроение, несмотря на загруженный день и подозрительное отсутствие Брагинского на положенном месте, все равно было приподнятым, Гилберт напевал что-то из репертуара любимой группы, помешивал варево в кастрюльке, источавшее аппетитный аромат, и чуть не уронил половник, когда в дверь постучались. Отложив прибор, Байльшмидт, в чем был, вышел к незваному гостю. Тот был мало того, что незваный, так еще и неожиданный — Гилберт, сколько себя помнил, никогда не общался с Яо больше, чем требовалось школой, да и тот, судя по его наблюдениям, старался держаться подальше от Вани и всего, что было с ним связано. Ван, видимо, заметив его удивление, поспешил разъяснить ситуацию: — Я к Ивану, нужно обсудить кое-что по фестивалю. Ох, фестиваль! Гил едва удержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу — эта зараза мгновенно вылетела у него из головы, стоило его классу начать ее обсуждать. Все немного прояснилось, ну, по крайней мере, появление здесь Яо. — Он еще не вернулся, — Гилберт невольно дернул плечами, показывая, что не обязан следить за каждым шагом русского и его это вообще не касается. Но, взглянув на Вана, Байльшмидт смекнул, что тот бы ни за что в жизни не приблизился к их блоку ближе возможного, если бы не обыскал всю школу. Тогда оставался только один вариант, который тот мог не предусмотреть по элементарному незнанию — лаборатория. Гил поспешил высказать свое предположение, пока Яо не успел расстроиться и навыдумывать себе новых ужасов, на что тот, как-то слишком поспешно закивал, улыбнулся и поспешил скрыться за дверью. — Обращайся, Великий всегда поможет! — только и успел он бросить ему вслед. Закрыв дверь, Байльшмидт поспешил вернуться к плите, где аппетитно булькал ужин, и лишь спустя пару минут обернулся мыслями к этому инциденту. Ван Яо. Лаборатория. Брагинский. Он только что самолично отправил изо всех сил старающегося держаться подальше от Ивана человека в его цитадель! Как барашка на заклание! Представив, как Яо, судорожно сжимаясь от страха при каждом шорохе, медленно пробирается к зловещей мрачной лаборатории, Гил невольно злорадно захихикал. Картина представлялась воистину комичной… Пока он не вспомнил, как сам однажды заглянул туда на огонек. Сглотнув, Байльшмидт выключил плиту и на ватных ногах бросился в комнату, дрожащими руками пытаясь надеть первую попавшуюся толстовку. Он, как никто, помнил, что случилось после того памятного случая в лаборатории. Помнил, кто вернулся тогда домой. Помнил, чего ему стоило вернуть его Ваню назад. И он боялся. Он до дрожи в коленках боялся, что все повторится, боялся, что русский каким-то образом узнал о его встречах с Феликсом, что его контроль снова рухнул, что на свободу вновь вышел тот монстр. Иван. Покончив со сборами, Гилберт быстро покинул общежитие, едва не бегом преодолел сумрачную улицу и влетел в еще не закрытое здание школы. Прислушавшись, он не смог разобрать за судорожным сердцебиением никаких других звуков, а потому просто направился на второй этаж, к лаборатории. В мрачных тенях по углам ему чудились зловещие аметистовые глаза Ивана, в каждом шорохе он слышал его шепот, повторяющий одно лишь «кол-кол-кол», а в шагах, неожиданно начавших звонко раздаваться неподалеку — грохот прогневанных им богов. В его жизни было мало ситуаций, когда он боялся так сильно и мог себе в этом признаться. В его жизни, помимо Ивана, вообще было не так уж много ужасов — обычно это он был ужасом для других, беловолосым демоном с безумными кровавыми глазами. Но с появлением этого альтер-эго Вани все изменилось. Гил иногда позволял себе думать, что Иван — это наказание за все его злодеяния, за все издевательства, которые он учинял, за все злые слова, за всю боль. Что это его кара, выдержав которую, он сможет очиститься. Но потом, фыркнув по привычке, он приходил к выводу, что его Великолепие — единственный крест, который он должен нести, а Иван — просто побочный продукт чьей-то неустойчивой психики, соответственно, кара именно этому человеку, к нему отношения не имеющая. Столкновение для него, напуганного собственным воображением, оказалось достаточно неожиданным, чтобы едва сдержать крик. Врезавшийся в него Ван тоже закрыл рот руками, пытаясь вздохнуть и боясь, кажется, даже поднять глаза. На его руках Гилберт заметил темные следы, а на шее — отпечатки чьих-то пальцев. Его сердце пропустило пару ударов, прежде чем, преодолев себя, Байльшмидт, наконец, хрипло выдохнул: — Яо? — Ван, наконец, смог посмотреть на него, но в его темных глазах не было ни одной мысли, только безумный ужас, смешанный с облегчением. — Что случилось? Тот только нервно засмеялся, мертвой хваткой цепляясь за Гилберта. Байльшмидт нервно усмехнулся, совершенно не понимая, что делать дальше: на нем висит практически ничего не соображающий от страха и пережитого шока перепачканный то ли своей, то ли чужой кровью мужчина, где-то в лаборатории снова упивается своим безумием возродившийся кошмар во плоти, который в скором времени, вероятно, решит наведаться домой, а ему нужно сделать хоть что-то, чтобы все это не обернулось очередной болью для него самого. — Яо, посмотри на меня, — тихо, но твердо попросил Гилберт, совершенно не уверенный, что поступает правильно. — Сейчас я отведу тебя домой, ты ведь живешь в одном блоке с Ли, так? — дождавшись слабого кивка головой, он продолжил. — По пути ты расскажешь мне все, что с тобой произошло, хорошо? — прикрыв глаза, Ван судорожно замотал головой, отказываясь, — нарушить данное Ивану обещание казалось подписанием собственного смертного приговора. — Ты расскажешь, — настойчиво продолжил Гилберт. — Он ничего тебе больше не сделает. Я никому ничего не скажу, это останется между нами, — он старался говорить убедительно, но по реакции Яо понимал, что ничего не выходит. — Черт побери, Ван Яо! Будь ты мужиком, не трясись так! — Байльшмидт довольно грубо встряхнул того, в попытке выбить из того всю дурь, но успеха это тоже не принесло — Яо лишь отстранился от него в паническом страхе новой боли. — Небеса!.. — Гил поднял глаза к небу, моля дать ему терпения и сил. — Я знаю, что ты видел. Я знаю, кто был в этом кабинете, и я знаю, на что он способен. Я живу с ним, неужели ты думаешь, что… да о чем ты вообще, черт бы тебя побрал, думаешь?! Я единственный, кто может помочь тебе! — Я не могу, — наконец откликнулся Ван. — Не могу… — Никто не узнает, Яо, — ободренный этим существенным рывком вперед, Гилберт продолжил напирать, одновременно подталкивая Вана по направлению к выходу: оставаться в школе еще дольше было бы чревато. — Я должен знать, что он сделал, чтобы подготовиться, понимаешь? Я с ним живу, если я не узнаю, не смогу обезопасить себя, понимаешь? Ты должен помочь мне, Яо… — Я… — Ван запнулся, заозирался по сторонам и, убедившись, что все чисто, громким шепотом, сбиваясь, затараторил. — Я просто зашел в лабораторию, хотел обсудить фестиваль, но там была кровь, понимаешь, чья-то кровь! — Гилберт кивнул, напряженно поджимая губы. — Я испугался, а потом Иван, он повернулся ко мне и его улыбка, она… — в памяти Байльшмидта отчетливо всплыла хорошо знакомая картонная улыбка Ивана. — А глаза! Его глаза светились, как у кошки, клянусь! Он начал надвигаться на меня, но даже не делал шагов, просто становился все ближе и больше, и… у него был скальпель! — Гил лишь сильнее сжал губы и попытался унять зарождающуюся дрожь. — Я так испугался, я хотел уйти, но он успел… Я открыл дверь, хотел убежать, и тогда он поймал меня, он чуть не убил меня, Гилберт! Он запретил мне рассказывать о случившемся, он убьет меня теперь, убьет! — Ван снова начал трястись, споткнулся о порог, вскрикнул, ожидая, видимо, мгновенной смерти, но, увидев, что они уже на улице, почувствовав прохладный ветер, слегка расслабился. — Он тебя не тронет, — твердо пообещал Яо Гилберт, продолжая путь. — Завтра он даже не вспомнит, что делал все это, — солгал он. Ван посмотрел на него с некоторым непониманием, его страх немного отступил, но на его смену пришел гнев. Он взглянул на свои запачканные чужой кровью руки, почувствовал, как саднит порез на щеке, как неприятно стянута кожа на шее, где осталась запекшая кровь, поднял воротник рубашки, пытаясь это скрыть. Гилберт, недолго думая, облизнул палец и потер небольшую полоску крови с щеки Яо. — Распусти волосы, голову втяни в плечи и опусти немного, — посоветовал он. — А руки спрячь в карманы, давай свой портфель, донесу. Молча выполнив указания, Яо кое-как скрыл следы произошедшего, и учителя продолжили свой путь в общежитие, как всегда полное маленьких любопытных спиногрызов. В голове у Гилберта было как никогда много мыслей. Он думал, что делать дальше, думал, как вести себя при встрече с Иваном, что стоит говорить, а о чем лучше смолчать. Он думал так же, что делать с Яо, что сказать Ли, как помочь Вану оправиться от шока. И думал, как же все это скрыть. Как сделать так, чтобы об Иване больше никто не узнал. Как сделать так, чтобы из-за этого Ваню не упекли в психушку или куда похуже. Больше всего на свете сейчас он все равно боялся потерять его. Снова. Ли встретил их, не задавая лишних вопросов. Яо он тут же увлек в комнату, усадил на его кровать и укутал пледом, как будто бы забыв о Гилберте. Тот хотел было сбежать, но, решив проследить за Ваном, остановился и, как оказалось, не зря. Прошедший мимо, видимо, за аптечкой Ли, подтолкнул его, замершего на пороге, в комнату к Яо, а скоро и сам вернулся, протянув обоим дымящиеся кружки с чаем, в которые, судя по слабому привкусу, было добавлено какое-то успокаивающее лекарство. Через несколько минут он уже обработал порез на щеке Вана, оставленный скальпелем, и тканью, пропитанной каким-то раствором, убирал следы крови с его шеи и рук. Затем Ли осторожно потянул вверх джемпер, надетый поверх рубашки у Яо, снимая его, и расстегнул рубашку, помогая тому освободиться от запачканной одежды и давая на смену одну из футболок. Лишь когда Ван допил свой чай, Ли позволил себе, кашлянув для привлечения внимания, подать голос: — Теперь, когда все в порядке, вы оба успокоились, согрелись и перевели дух, а вашим жизням ничего не угрожает, надеюсь, вы утолите мое любопытство и изволите сообщить, что же произошло. Он не настаивал на ответе, но и не спрашивал. Он обозначил свою заинтересованность, но никак не пытался ее утолить, давая им самим выбирать, что стоит рассказать. Гилберт вздохнул: он уже придумал неубедительную байку, в которую внимательный Ли ни за что бы не поверил, и готов был рассказать ее, чтобы, поймав строгий взгляд Куан Ю, поскорее убраться из их с Яо блока. Но ему и рта не дали раскрыть. — Я сам виноват, — тихо пробормотал Яо, не замечая округлившихся от страха за Ивана глаз Гилберта. — Засиделся в учительской допоздна, заполнял журнал, проверял работы, ну, ты знаешь, я часто ухожу последним, — Ли сдержанно кивнул — это действительно было правдой. — Перед уходом я решил проверить, как мои ребята украсили класс к фестивалю, они как раз собирались этим заняться. Но стоило мне открыть дверь, как на меня что-то упало, я испугался и закричал, пытаясь выпутаться — эти… дети, — распалившись, Яо с трудом смог заменить все неприличные слова, роившиеся у него в голове, на цензурное, а Гил лишь молча восхитился его актерским мастерством. — Они устроили ловушку, чтобы другие классы не смогли узнать, во что они превратили свою классную комнату. Пока я выбирался из ловушки, умудрился пораниться обо что-то, в темноте было не видно, а потом уже мне было не до того, — закончив, он, несмело улыбаясь, взглянул в глаза Ли. — А как же Гилберт?.. — тот бросил на Байльшмидта подозрительный взгляд, и снова посмотрел на Яо. — Тем более вы были так напуганы, что… — Он, видимо, что-то забыл в школе, и принял меня за грабителя, — вздохнул Ван. — Мы сцепились, с трудом, спустя несколько минут, узнав друг друга, когда он едва не спустил меня с лестницы. — Вот как, — Ли снял очки, устало потирая переносицу. — Хорошо, что все обошлось, и никто из вас не пострадал, но впредь я бы рекомендовал все же включать свет в коридоре, — вновь надев очки, он строго и недоверчиво взглянул на обоих. — Сейчас вам лучше поспать, чтобы успокоиться и быть завтра готовыми выйти на работу. Гилберт понял тонкий намек, что ему пора, и тут же поднялся со своего места, коротко кивнув Яо. Уже в прихожей, когда он обувался, Ли, прикрыв дверь в комнату, где укладывался Ван, вновь обратился к нему. — Я не думаю, что такой шок мог быть вызван тем, о чем твердил Яо, но жизнь научила меня не лезть в чужие проблемы. Поэтому, Гилберт, не стесняйся обращаться, если тебе понадобится медицинская помощь, — не дожидаясь ответа, он вернулся в комнату, оставив Байльшмидта сердито сжимать кулаки. Ли знал. Он был достаточно проницательным, чтобы заметить, что Гилберт получал регулярные травмы некоторое время назад, и достаточно умным, чтобы смекнуть, кто мог бы их наносить. Сегодня же, явившись с Яо, Гил словно бы сам сдал Ваню этому докторишке, да только тот, вот удача, не собирался лезть в его дела и разбираться, а, тем более, писать на Ваню заявление в вышестоящие инстанции. Это радовало. Это было единственным, что хоть немного грело сейчас Гилберту душу, потому что возвращаться к себе ему не хотелось от слова «совсем». «Тотально», как сказал бы Феликс. Мысль о Лукашевиче немного отвлекла Байльшмидта от тяжких дум, но он тут же поспешил выкинуть его из головы — если хоть что-то в его взгляде намекнет Ивану, что у него кто-то был, ему несдобровать. Ему и так будет не слишком весело этим вечером — и в этом Гил был уверен на все двести, — так зачем еще и специально нарываться? Приоткрыв дверь к себе, он облегченно выдохнул, услышав в ответ на оклик тишину. Иван еще не вернулся. Гил надеялся, что, возможно, хоть раз ему повезет, и домой вернется вновь взявший себя в руки Ваня, но он давно усвоил, что надежда — вообще бессмысленное чувство. Никогда не оправдывается, а причиняет своим существованием столько боли, что хоть вой. Гораздо больше, чем если бы ее вообще не было. Но сделать ничего с ее существованием Байльшмидт не мог, только разогрел свой ужин, так приподнявший настроение совсем, на самом деле, недавно, да принялся вяло ковыряться в нем вилкой. Аппетита не было. Было только ожидание, томительное, полное заведомо тщетных надежд и выматывающее похуже всего, что было в этот день раньше. И полупустая уже бутылка пива, на горлышке которой до боли и побелевших костяшек сжались пальцы, когда ключ повернулся в замочной скважине, и в полнейшей тишине тихо скрипнула, пропуская хозяина внутрь, входная дверь. Гилберт вздохнул, сделал большой глоток и, собравшись с силами, вышел в коридор. Терять, как он решил, было уже нечего. — Где ты пропадал? — как будто ничего не зная, грубовато поинтересовался он, опершись о косяк. Иван не ответил, лишь взглянул загадочно, снимая пальто и разуваясь. Гилберт, сжав губы, подошел и, довольно резко пихнув Брагинского в плечо, повторил свой вопрос. Он знал, что должно случиться: Иван схватил его руку и, заломив ее за спину, всем телом прижал его к стене. — Что, гаденыш, думаешь, я ничего не замечаю? — прошипел он. — От тебя разит страхом! Расслабься, что ты… Это же твой любимый Ванечка! — носом он прошелся по уху Гилберта, шумно дыша. — Или разлюбил его из-за той шлюхи, по ошибке родившейся с членом, а? — Гилберт неконтролируемо вздрогнул, а Иван хрипло рассмеялся, выпуская его. — Нравится трахать девочек, да? — он прищурился, не сводя внимательного взгляда с Гилберта. Байльшмидт пытался вспомнить, где они с Феликсом прокололись, но ничего не приходило на ум — разве что мальчишка кому-то проболтался, чего тот никак сделать не мог, слишком ему все это нравилось, чтобы по своей же глупости терять. Он понял, что Иван ждет его ответа, лишь когда тот поторопил его вопросительным «ну». Гил сплюнул и, дерзко ухмыльнувшись, ответил: — А что, если так? — он смотрел в наливающиеся яростью глаза Ивана и проклинал себя и свой язык, предчувствуя, что сегодня будет намного больнее, чем обычно. — Так мне тоже нравится, — вкрадчиво начал Брагинский. — Чего ты думаешь, я к тебе-то бегаю, а, телочка? — он снова прижал Гилберта к стене, крепко сжимая руки на его груди. — Люблю я плоских, что поделать. — Пошел ты! — оттолкнув его от себя, Байльшмидт попытался ударить Ивана, но тот перехватил его руки, сжимая их над головой Гила одной рукой, а другой резко ударил того в живот, выбивая дыхание и какой-то затравленный стон. Иван был сильнее Вани, хотя бы потому что не жалел Гилберта и не сдерживал своих сил. На одном ударе Брагинский не остановился, в довесок рассадив ему губу, а затем грубо оттолкнул к стене. Гилберт, выждав момент, вновь бросился на Ивана, хватая его и сшибая с ног. Он навалился сверху и успел даже смазано ударить его в скулу, когда неожиданно оказался под ним и по взгляду понял, что пропал. Иван не бил его в лицо больше, чтобы не оставить видимых следов, но зато не сдерживался в остальном, никак не реагируя на попытки Гила дать отпор. Ему будто было все равно, что ему разбили нос, что из губы течет кровь, а в солнечное сплетение Гилберт ударил его никак не меньше четырех раз со всей силы. Он просто бил, с каждым ударом все сильнее, в ярости превращаясь в настоящего монстра. Когда боль стала совершенно нестерпимой, Гилберт просто закрылся руками, сжался, а Иван, поднявшись, продолжил бить его уже ногами. — Что, шлюшка, больно? — презрительно выплюнул он, вновь ударив по спине. — Больно?! — дернув Гила за волосы, рявкнул ему в лицо Иван. — Нет, — не забыв воспользоваться случаем, Гилберт плюнул в лицо Ивану, за что тут же поплатился новой порцией боли. Естественно, ему было больно, Иван видел это, но хотел упиваться своей властью, а Гилберт просто не желал доставлять ему еще больше удовольствия. Когда же Иван, прекратив бить его, силой заставил Байльшмидта разжать руки и раскрыться, то прекрасно видел удивление и затравленное выражение лица, но все равно спросил: — Что, страшно тебе, да? Боишься меня? — он легко сжал сквозь штаны мягкий член Гилберта и его поджавшиеся яички. — Нет, — скривил губы Гилберт. — А стоило бы, — в ответ Иван сжал руку еще сильнее, заставив Байльшмидта извиваться от боли: он попытался дать отпор, но тут же его руки были перехвачены, а ноги зафиксированы севшим на них Иваном. — Может, оторвать все это к черту? — еще крепче стиснув половые органы Гилберта в руке, зло прошипел Иван. — Чтобы никого больше трахать не смог! — он потянул руку вниз, и Гил едва сдержался, чтобы не заскулить. — Или тогда ты под всех подряд ложиться начнешь, а, шлюха?! — рука разжалась, но облегчение было недолгим — Иван ударил. — Ты так ничего и не понял? — выдавил из себя Гилберт. — Кто угодно лучше, чем ты! Верни мне его, верни моего Ваню! — он дернулся под Иваном, пытаясь выбраться, но не смог ничего поделать. — Это ты ничего не понял, шлюха, — отвесив ему пощечину, прошипел Брагинский. — Я и есть твой Ваня. Я — это то, во что ты его превратил! Я — то, что он растил в себе, закрывая глаза на твои измены. Пока ты рядом — Ваня никогда не вернется назад! Гилберт сморгнул влажный блеск из красных глаз и только фыркнул, отворачиваясь. Внутри него как будто что-то разбилось, без возможности восстановления. Не признавая правоты Ивана, Байльшмидт знал в глубине души, что тот прав. И сейчас, глядя, как тот с непроницаемым видом продолжил наносить ему удары, мысленно прощался с Ваней. Гил никогда не был сентиментальным, но, глядя на кровь на лице Ивана, вспомнил, как слышал от Родериха одну восточную легенду. В ней говорилось о невидимой красной нити судьбы, что связывает двух людей, которым суждено быть вместе, несмотря на время, место и обстоятельства. «Нить может растягиваться или путаться, но никогда не порвется», — так гласил миф. Теперь Гилберт знал, что это ложь, красивая сказка для детей. Только что у них обоих — он видел, что Иван тоже это заметил — в душе что-то оборвалось, заляпав мир вокруг красным. Байльшмидт молчал до самого конца, пока Иван не ушел в ванную, чтобы умыться и убрать кровь с рук, а потом, не бросив на него даже самого презрительного взгляда, скрылся в комнате. После же, тихо шипя и крепко матерясь на немецком, Гил поднялся на ноги и, держась за стены, отправился оценивать ущерб. Лицо, к счастью, пострадало не сильно, но боль в ребрах, в животе, в спине, плечах, руках, ногах — боль везде, кроме лица — говорила, что этому не стоит слишком радоваться. Все еще впереди. Умывшись, чтобы убрать кровь с рассеченной губы, Гил еще раз взглянул на себя в зеркало, ухмыльнулся для храбрости и медленно двинулся в комнату. Иван молчал. Он, казалось, вообще не замечал, что Гилберт вернулся: лежал, отвернувшись к стенке, на своей кровати, даже не расправив ее. И мешать ему Байльшмидт не собирался. Постаравшись как можно тише стянуть с себя одежду, он забрался под одеяло, не снимая покрывала с кровати, вжался в холодную стену, насколько это было возможным, и закрыл уставшие глаза. Они оба сегодня потеряли что-то важное. Но дышать почему-то стало немного легче, как будто намертво закрытая раньше дверь слегка приоткрылась, впуская вместе с глотком свежего воздуха полоску яркого света в жизнь.