Daigaku-kagami

Явление III Его крылья После случившегося с ними совсем недавно, после невыносимого выпускного, после ухода Франциска и Антонио, после недолгой передышки — каникул, после неожиданно свалившихся на их головы новых мероприятий — да после всего! — ребята из драмкружка не в силах были работать над новой постановкой. Над ней нужно было работать, нужно было искать новое произведение, подыскивать достаточно приятную и ненавязчивую идею, которую можно было бы красиво завернуть, нужно было это произведение обрезать под пьесу, нужно было учить слова и репетировать жесты. Все это нужно было делать. И Артур должен был озаботиться, чтобы его труппа занималась делом, а не сидела в неполном составе за чаем. У них не было практически ничего. Прошла неделя с начала учебного года, прошел шумный День Открытых Дверей, после которого Гай урезал им финансирование за отсутствие активности, прошла половина следующей недели. Слабые попытки сделать хоть что-то проявляли только Феликс и Торис — Андресс и Халлдор никогда не проявляли большой активности, и только помогали им с книгами, периодически показывая что-то стоящее, Кику и Геракл, заразившись всеобщим унынием, практически перестали приходить на сборы драмкружка, у Тима были дела в Совете, все-таки начало года требовало полной его самоотдачи. Единственным «старшим» участником, еще проявлявшим признаки оптимизма, был Мэттью. После того, как ушел Франциск, Уильямсу стало немного легче дышать. Он, конечно, не был рад, ведь Бонфуа действительно был приятным человеком, пока не вспоминал, что должен оказывать Мэтту всевозможные знаки внимания. Франц мог легко поддержать в коллективе искру веселья, энтузиазма, и как Мэттью ни старался, у него не получалось так же. Конечно, помимо прочего, у него не было никакого влияния на Артура — вот уж кто действительно мог заставить всех работать как единое целое, — но, как оказалось, он не мог подбодрить даже тех, кого считал своими друзьями. Альфред почти не появлялся в комнате, а на все расспросы Мэтта только легкомысленно отмахивался и улыбался так, будто ничего не случилось. Это заставляло его предполагать худшее, но, как оказалось, Джонс просто торчал с плеером на крыше здания клубов, в котором находился зал драмкружка, и иногда уходил с какими-то своими друзьями в город — расслабиться и забыть обо всем. С Ёнсу все было сложнее, хотя бы потому что Мэтт никогда не знал, что тот на самом деле чувствует. Были они вообще друзьями, или так считал только наивный он? После того, как ушел Франциск, у Има формально не осталось никаких причин проводить с ним время, и он действительно перестал это делать, целиком посвящая себя Альфреду — тому, видимо, очень требовалась дружеская поддержка. Невольно вспоминались слова Бонфуа о том, что Ёнсу общается с ним, только потому что Альфред попросил его об этом, и Мэттью становилось обидно почти до слез, ведь он с каждым днем убеждался в правдивости тех обидных слов. Мэтт не мог сделать ничего, чтобы все было как раньше, потому что он прекрасно понимал: «как раньше» уже точно не будет. С ними со всеми — почти со всеми — случилось что-то ужасное, как будто весь свет, всю радость, всю позитивную энергию, за которую Уильямс так полюбил драмкружок, кто-то просто выпил до дна, оставив вместо ребят пустые серые оболочки. Тени прежнего, жалкие остатки былого величия… ему было больно смотреть на них, ведь он не чувствовал себя способным хоть чем-то помочь. Бесполезный — как и всегда, просто никчемное привидение, на которое можно сесть, не заметив, безмолвный и смиренный. Потому что — ну что он мог? Накричать на Альфреда? Навязать свое общество Ёнсу? Растормошить Артура? Он! Ну да, смешная шутка. Тот, кого они никогда не заметили бы, если бы не Франциск, да. Тот, кто снова вернулся к тому, с чего начинал, после выпуска Бонфуа, именно. Мэттью Уильямс, приятно познакомиться. Да не Стю, а Мэттью! — Как же надоело, — устало прошептал Уильямс, потирая переносицу. Он сидел над лабораторной по естествознанию, но мысли разбегались в разные стороны и сосредоточиться на предмете никак не получалось. В комнате Альфреда, по обыкновению уже, не было, так что на злой шепот никто не отозвался. В какой-то мере Мэтт был рад свалившемуся на него одиночеству: было время все обдумать, сделать какие-то извращенные обидой выводы, смириться, просто пустить слезу, не думая, как оправдать свое сопливое состояние перед вечно-счастливым Джонсом. Но это продолжалось больше десяти дней, в зале драмкружка почти невозможно было застать кого-то работающего, разумеется, к ним не явился ни один первокурсник, и это так давило, так угнетало, что Мэттью не выдерживал. У него действительно был невероятный запас терпения, он мог годами копить обиды, не высказывая ничего, даже не подавая виду, что его что-то не устраивает. Он мог терпеть агрессию, терпеть состояние войны внутри драмкружка, когда работа не шла, потому что одни не желали уступать другим, а другие упирались в свое, как бараны, он мог терпеть, когда они все были загружены учебой так, что на сборах просто делали домашку, мог терпеть все это, потому что терпения у него действительно хватило бы на весь «Кагами». Но если что-то и выводило его из себя сильнее, чем несправедливость, то этим «чем-то» было равнодушие. Этакое безвольное, затягивающее в себя, подобно черной дыре, ощущение безысходности, тщетности всех попыток. Противное, липкое чувство, что-то сродни отчаянию, но совершенно безынициативное, вялое, тухлое. Он не мог больше, не мог больше находиться внутри всего этого и просто терпеть. Не мог позволять своим друзьям превращаться в овощи. И тем более не мог позволить драмкружку погибнуть из-за того, что его Президент вдруг решил заняться самокопанием, а остальные активные участники вдруг возомнили себя великими страдальцами. Мэттью решительно встал из-за стола, отодвинув тетрадь по естествознанию подальше. Он снял очки, устало потер глаза, нахмурился своим мыслям и резко, словно бы боясь передумать, надел поверх майки фланелевую рубашку, а затем вылетел из комнаты, не заперев за собой дверь. Это было опрометчиво, но сейчас Уильямсу совершенно никакого дела не было до таких мелочей. У него была решимость, у него был питавший его гнев, а чаша его терпения переполнилась. Он знал, что Альфред снова сидит на той злосчастной крыше, и, возможно, Ёнсу тоже сидит там с ним, так что, если ему повезет, Мэтт сможет промыть мозги им обоим одновременно. Он поднялся наверх, и червячок сомнения закопошился в груди, но быстро был задавлен вескими доводами разума. Если не он — никто этого не сделает, потому что все вокруг, несмотря на прекрасную весну и ясное небо, неожиданно оказались слабовольными тюфяками, из-за каких-то своих дурацких проблем решившими, что можно подставить весь коллектив. Да ему было ничуть не легче, чем им! — Альфред, — Мэттью был серьезен, его голос прозвучал строго и непривычно громко, так что Джонс услышал его через какую-то дурацкую попсовую песню о любви и обернулся. — Мэтти, ты чего здесь делаешь? — тут же нацепив на лицо привычную улыбочку осведомился Джонс. — Поздравляю, занятия в драмкружке не прошли даром, — едко заметил Мэтт. — Но можешь не делать вид, что все в порядке, потому что я вижу, что не в порядке, и, знаешь, мне это надоело. — О чем ты? — немного сникнув спросил Альфред. — Все замечательно, все живы и счастливы, — он отвернулся, снова глядя куда-то вдаль. — Я о том, что ты идиот, а я — нет, — вздохнул Уильямс. — Что с тобой? Почему ты не приходишь на репетиции? Прошла половина апреля, а у нас даже сценария нет. — Не все же мне отдуваться, — Альфред улыбнулся немного грустно, но, когда Мэттью уже готов был возмутиться, примиряюще поднял руки. — Да ладно тебе, я знаю, что поступаю не лучшим образом, оставляя клуб в такой тяжелый период. Но кто там вообще сейчас появляется? — Я, — Уильямс ответил сердито, потому что на лицо Альфреда, пока он говорил, прилипла этакая «я-все-понимаю-а-ты-наивный-дурачок» улыбочка, так не свойственная прежнему Джонсу и несовместимая с его образом на все сто сорок шесть. — Андресс, Феликс, Торис, Халлдор. Иногда приходит Тим, в свободное от дел Совета время. Мы выбрали рассказ, который хотели бы поставить, который могли бы поставить. Мы попытались сделать его чем-то хоть отдаленно таким же гармоничным, как прежние сценарии. Но мы… — Тони и Ловино всегда занимались этим, — перебил его Альфред. — Но Тони выпустился, а Ловино… пока не может приходить на встречи. — И никогда не сможет, если драмкружок распадется, — добавил Мэттью. — А он распадется, потому что — посмотри на нас! — мы превратились в большую вонючую бесполезную кучу. Я не знаю, что у вас всех за хандра, но я знаю, что без вас нам кружок из этого не вытащить. Нас мало, мы неопытные, наша постановка будет на уровне детской сказки о зубной фее в начальной школе. А все потому что ты забыл, кто ты, Альфред. Оглянись вокруг, черт побери, хватит смотреть на город, там ничего не изменится, если ты уделишь мне пару минут своего драгоценного времени, которое ты предпочитаешь проводить, страдая по Артуру! — Я не страдаю по нему! — Ал обиженно взглянул на разошедшегося Мэтта. — Я… — Правда? — Уильямс едва не задохнулся от возмущения. — Так чего сидишь здесь целыми днями, как отвергнутый одинокий и прекрасный принц, и наматываешь сопли на кулак под Келли Кларксон? — Я не… — Да! Именно этим ты и занимаешься, Альфред, и если ты страдаешь не по Артуру, а по какой-то девчонке — чудесно, мне сейчас вообще плевать, если честно, потому что если ты не перестанешь так себя вести, я просто скину тебя с этой долбаной крыши, — Мэтт был не в себе, ему было уже стыдно, что он затеял этот разговор, что вообще повысил голос на своего друга, когда должен был поддержать его и окружить, как раньше, всей своей заботой. — Хорошо-хорошо, я понял, Мэтти, — Альфред поднялся на ноги, оказываясь на одном уровне с Мэттью, и со странной искрой в глазах посмотрел на него — Мэтт подумал на секунду, что Джонс сейчас просто ударит его. — Только стань снова прежним, хорошо? Мне даже страшно, — он искренне рассмеялся, а потом взял руки Уильямса в свои. — Ты же весь трясешься! — удивился он. — Может, сходим к Ли, и ты выпьешь немного успокоительного? Мэтт покачал головой и освободил руки. Его и правда трясло после пережитого, это было похоже на сон, будто не он только что отчитывал Альфреда, не следя за словами. Но он прекрасно видел, что Джонс от его эмоционального выступления что-то себе надумал, что весь поток мыслей, которые Мэтт очень долго держал в себе, сдвинул его с того мертвого состояния, в котором он находился. — Пошли домой, Мэттью, — Ал окликнул его, уже спускаясь вниз по лестнице. — Завтра у нас будет нормальная репетиция. Мэттью понятия не имел, как Альфреду это удалось, но на следующий день в зале драмкружка снова воцарилась атмосфера дружного, активного, эксцентричного, но неотразимого коллектива. Снова был смех, чай с печеньем, снова были споры по поводу сценария и распределения ролей. Они дружно придумывали костюмы, неумело вырисовывая желаемое на бумаге, рисовали эскизы нужных декораций, голосовали, кого засылать к художникам, давали наставления Эдуарду по поводу подбора музыки и светового оформления, которые он почти не слушал, полностью погрузившись в работу. Они снова были теми, кого Мэтт полюбил когда-то, и пусть с ними не было Франциска и Антонио, не было Ловино, ему все равно было тепло и комфортно. А еще — не было Артура, но зато был Питер, без умолку трещавший о какой-то ерунде, оживлявший все вокруг. Они ведь и с ним уже смирились, даже сдружились в какой-то мере, хотя он и был огромной такой занозой в одном месте. И почти не ощущалось отсутствия президента, потому что Пит, влезший на стул Артура, громко вещал что-то оттуда, пародируя Керкленда. Он, конечно, пару раз уже получил от Альфреда за «порчу имущества», но своего дела не прекратил. И Мэттью почему-то казалось, что именно Ал позвал Питера сегодня к ним. — Альфред! — опомнившись, он поднял на Джонса полные шутливого возмущения глаза. — Нам нужен рассказчик, ты не можешь играть Тибора. — Но я терпеть не могу Советский Союз, я же Герой! — аргументированно возразил тот. — Тем более рассказчиком можешь быть и ты, я-то прекрасно знаю, на что способен наш малыш Мэттью. — Ни слова об этом, — приложив палец к губам, рассмеялся Уильямс. — Но мы можем устроить голосование, если хочешь. Кто за то, чтобы рассказчиком был Альфред? — он первым поднял руку, а следом за ним это сделали Им, Андресс, Халлдор, Кику, Геракл и Эдуард. — Да вы издеваетесь! — лицо Джонса на несколько секунд удивленно вытянулось. — Героя отправлять за кулисы читать текст! И это с моей великолепной актерской игрой… — Тебе придется приложить максимум усилий, ну, чтобы голосом передать то, что раньше ты мог передать, типа, мимикой и жестами, — назидательно заметил Феликс, хитро улыбаясь. — Это большая ответственность, типа, и тяжкий труд, так что если ты думаешь, что, ну, типа, не справишься… — Я же Герой! — тут же возмутился Альфред, кажется, не догадываясь даже, что его только что развели. — Конечно, я справлюсь. А вы думайте, думайте, кому какую роль доверить, — надувшись, пробурчал он. — Кстати, если уж речь зашла об этом, Феликс, ты ведь мог бы сыграть ту девчонку. — Это, конечно, не обещанные платья, но тоже ничего, — подмигнул ему Ёнсу. — Согласен? Лукашевич важно кивнул, а Мэтт улыбнулся сам себе: Феликс с самого начала, еще когда они только-только согласились ставить «Ненависть» Кларка, занял себе эту роль. Хотя никто из них не смог бы выглядеть настолько невинно и женственно, как это мог делать Феликс, пока молчал. — А кто сыграет Тибора, если не я? — как бы между делом поинтересовался Альфред. — Не забывай, что есть еще один секретный агент на службе правосудия, — рассмеялся Ёнсу. — Никто не против, если я попробую? — Это довольно жестокая и противоречивая роль, Им, — Мэттью слегка покусывал губу. — Ты уверен, что справишься с ней? — Конечно! — Ёнсу сделал вид, что обиделся. — За кого ты вообще меня принимаешь? Я из Кореи, Уверенность — мое второе имя. — Хорошо, — Уильямс улыбнулся, чувствуя, что будто бы снова на секунду оказался в прошлом, где все было легко и просто. Не без своих проблем, конечно, но все равно — легко и просто. — Тогда разберем оставшиеся роли, а первую репетицию отложим на завтра, хорошо? Ребята устало и одобрительно загудели. Сегодня, спустя столь долгий перерыв, они снова старались работать по полной программе. Все были рады, что временный застой, наконец, прошел, слегка удивлены, что вместо Альфреда роль Президента взял на себя Мэттью, но все равно счастливы. Они скучали друг по другу, скучали по этим минутам, жарким спорам, порывистым решениям и смеху. А теперь все возвращалось на круги своя. — Извини, если обидел, — после формальной записи всех участников по ролям в зале остались Мэттью и Им с Альфредом. Ёнсу помогал другу с уборкой, а Мэтт просто разбирался с бумагами: они много сделали за этот день, и он обязательно должен был отблагодарить Альфреда за это. И извиниться перед Ёнсу, потому что другого способа начать разговор Мэттью пока не видел. А медлить он никак не мог, ведь скоро должен был вернуться Джонс — говорить при нем, в случае, если разговор выльется в ссору, Уильямс не хотел. — Ерунду не говори, — Им разогнулся, хрустнув спиной, и вернулся к уборке. — Как ты вообще можешь обидеть? — Мэтт видел теплую улыбку на губах Ёнсу и сам хотел улыбаться, но не мог, вспоминая, как друг был холоден с ним в последнее время. — Видимо, как-то смог, раз ты перестал со мной общаться, — совсем тихо сказал он, но Им все равно услышал и посмотрел как-то непонимающе, глупо выпятив нижнюю губу. — О чем ты? — спросил он. — Как только Франциск ушел, — казалось бы, еще тише говорить было уже просто некуда, но Уильямс смог понизить голос еще и повторил, — ты перестал со мной общаться. — Я думал, что надоел тебе, ты ведь с тех пор не звонил, не писал, — Им подошел к столу, за которым сидел Мэттью, чуть виновато улыбаясь. — Прости, я не хотел обидеть тебя, я решил, что мое общество тебе в тягость. Ты просто не похож на того, кто любит много болтать, и… — Я люблю слушать, — Мэтт вернул улыбку. — Люблю слушать, как ты говоришь. — Это тонкий намек, что я трепло, или?.. — Ёнсу покраснел, прокрутив ответ Мэтта в голове еще раз — он был чертовски двусмысленным. — Нет, конечно, нет, — не заметив заминки, засмеялся Мэттью. — Так мы друзья, да? Для него это было важно, потому что он был добрым и терпеливым человеком, и многие с удовольствием этим пользовались, а настоящие друзья так и не появлялись. Альфред, с первого же дня не обделявший его вниманием, и Ёнсу, всегда оказывавшийся в нужное время в нужном месте, чтобы вытащить его из неприятностей, были как раз очень на таких друзей похожи. — Конечно, — кивнул Им, понимая важность момента. В голове почему-то всколыхнулись воспоминания о их примирении с Хондой. Тогда он стискивал отчаянно плечи Кику и заверял его, что всегда останется его лучшим другом, хотя на душе было так паршиво, словно целая армия кошек пронеслась у него внутри. Кику никогда не был для него просто другом, он и сейчас иногда заглядывался на его изящные движения или тонкую мимику. Это было прекрасно, хотя сердце уже не екало, как раньше и былая одержимость давно прошла. Общение с Альфредом и Мэттью сильно поспособствовало этому, и Ёнсу даже подумать не мог, чтобы прекратить дружбу с кем-то из них. В его жизни было много, очень много людей, самых разных. Но таких, как эти двое — еще не встречалось. Их выступление было кратким, запоздавшим почти на месяц, но ярким. Они, как могли, раскрыли мотивы Тибора, приложили все усилия, чтобы зрители поверили в его раскаяние, в то, что он на самом деле ненавидел вовсе не Союз, а себя, и после его поступка остался совершенно опустошенным. Артур сидел где-то с краю, но Альфред, периодически замолкавший, чтобы дать зрителям насладиться актерской игрой, заметил его и улыбнулся мысленно. Потому что в глазах Керкленда больше не было пустоты, с которой он столкнулся, когда позвал его на их «первую» репетицию. Они доказали ему, что могут жить дальше, они сшили чудесные костюмы без Франциска, Альфред не так уж бездарно заменил Тони, а из пространного научно-фантастического рассказа они, общими усилиями, и без Ловино сделали прекрасную постановку. Артур жалел, что не нашел в себе силы присоединиться к ним тогда, но в его глазах горел боевой задорный огонек, он был снова похож на прежнего себя. Керкленд собирался устроить ребятам здоровенный разнос, ткнуть пальцем во все мыслимые и немыслимые недостатки. Но потом. Сначала ему предстояло хорошенько отблагодарить родной драмкружок. За то, что не бросили. Что сделали все, что могли, выложились на все сто. За то, что вернули в него желание двигаться дальше. Что было — то прошло, и тратить еще больше времени на жалость к себе Артур больше не собирался. Он ни о чем не жалел. Так зачем тогда выть в подушку, пугая поселившегося у него рыженького, как лис, первокурсника? Уже после, когда они все собрались в зале драмкружка, чтобы отпраздновать возвращение кружка к жизни и эпичную речь Президента, когда они пили чай с тортом и даже не ждали, что кто-то зайдет к ним спустя столько времени, дверь в зал со скрипом приоткрылась. За столом повисло удивленное молчание, и все, как один, повернулись на звук. Перед ними стоял белобрысый мальчишка, на вид не старше тринадцати, как Питер, но, очевидно, несколько старше, раз уж он здесь оказался. Позади него маячил тот самый Пит и все пытался подбить большеглазого первокурсника на что-то, но тот только больше нервничал. — З-здравствуйте, — запнувшись, наконец выдал он. — Райвис Галанте, ученик первого «Б» класса. Я бы хотел вступить в драмкружок!