Daigaku-kagami

Действие шестое

Явление I Что имеем — не храним — Может, сходим куда-нибудь? — вопрос почти риторический, даже звучит с изрядной долей иронии, хотя в глубине его все-таки слышится затаенная надежда. — Нет, — ответ быстрый, сухой и окончательный — это ясно по интонации, по выражению лица, по отчетливо прозвучавшей точке. Но есть такая штука — зверь, конечно, дикий, нынче уже не встречающийся в чистом виде, но изредка еще наблюдаемый в пределах досягаемости, — называется настойчивость. Упорство, твердость, воля, напор — имен много, а суть одна: способность не сдаваться, прикладывать любые усилия для достижения поставленной цели. Любые — это, конечно, слишком громко сказано, ведь способности человека, увы, ограничены, но уточнение «по возможности» этот недостаток легко скрашивает. Настойчивость может быть хороша: она производит впечатление на девушек, которые хотят, чтобы их уговаривали, на сильных духом, да и на слабых, которые восхищаются тем, чего им никогда не достичь, а не завидуют. Но в случае твердого и окончательного «нет» с точкой на конце она скорее губительна, ибо вызывает раздражение, досаду, даже злость. Она задерживает, мешает, от ее источника хочется отделаться поскорее, хочется избежать разговора — даже не разговора, а уговоров. И самый доступный и понятный способ — хамство. Грубость. Настойчивый человек, получая агрессию в ответ на свои увещевания, тоже рано или поздно заходится в приступе: «А зачем, собственно, я тут распинаюсь?», обижается и уходит куда-нибудь повышать самооценку. Иногда за счет унижения уговариваемого. — Снова важные дела? — Тони, подперев голову руками, сидел на кровати Ловино и с любопытством наблюдал за нехитрыми манипуляциями того по сборам. — Ага, — все с той же точкой на конце и подтекстом: «Может, свалишь уже?» ответил Варгас, надевая светло-серую в красную вертикальную полоску рубашку. — Важнее, чем я? — тихо усмехнулся Тони, пряча за улыбкой тоску. Ловино сделал вид, что не услышал последнего вопроса, и полез в шкаф, то ли недовольный тем, как сидит эта рубашка, то ли желая добавить деталей. Конечно, он не стал бы так тщательно собираться, не будь рядом Каррьедо, но пока тот сидел на кровати, и все его внимание было приковано к нему, у Ловино не было возможности действительно подготовиться к своим ультра-важным «делам». Выпроводить Тони он пока не решался, ведь закончиться все могло очередной ссорой, чего, в свете последних практически ежедневных конфликтов, ему не хотелось. Отношения у них и так стали слишком напряженными, черт знает, чем этот временный разрыв может обернуться. — С жилетом было лучше, — вновь подал голос Антонио, когда Ловино, скинув указанный предмет одежды, решил попробовать кардиган. Варгас вновь промолчал, старательно игнорируя попытки Тони привлечь к себе внимание и тихонько раздражаясь от того, что это у него не выходило. Он снял кофту и отправил ее в недра шкафа, туда, где она прожигала свою жизнь до сего дня. Одна рубашка определенно была слишком проста. Надеть вместо нее футболку — получить новую партию вопросов в духе: «Это что за дела такие, на которые в футболках выходят?», а, возможно, и догадок. Ловино, конечно, не знал, что о нем думает Антонио, но тот пока еще не пытался выйти на откровенный разговор, а это говорило хотя бы о том, что подтверждения любым своим подозрениям он не нашел. Под руку подвернулось что-то продолговатое и тонкое, из дорогой, по ощущениям, ткани. Ловино вытащил под свет лампы полоску черной ткани — галстук. Накинув на шею и присмотревшись, он остался доволен: аксессуар хорошо вписывался в образ, не делая его излишне строгим, как тот же жилет, но дополнял его до завершенного состояния. Приблизившись к зеркалу, он принялся завязывать узел… неудачно. Он как-то не задумывался раньше, какие тонкости есть в этом процессе, — просто позволял Феличиано себе помочь, занимая себя не запоминанием пошаговой инструкции, а мечтами об обеде или чем-то совершенно далеком от реальности, — и сейчас очень, действительно «очень», пожалел об этом. Потому как легкий скрип кровати, ознаменовавший, что с нее решили встать, тихие шаги, приближавшиеся с каждой секундой, и нависшая сзади тень, отразившаяся в зеркале грустно улыбающимся Тони, не могли означать для него ничего хорошего. — Помочь? — почти невесомо коснувшись плеч Ловино, участливо спросил Каррьедо. — Нет, — краснея, выпалил тот, понимая, что вопрос был риторический. — Он сюда идеально подходит, — мягко улыбнулся Антонио. — Давай, я завяжу. Не бойся. — И вовсе я не боюсь, — пробурчал, все же разворачиваясь к нему, Варгас. — Конечно, — улыбаясь уже намного искреннее, кивнул Тони. — Смотри, это очень просто. Перекидываем галстук через шею, — он поправил полоску ткани, — широким концом оборачиваем узкий, — скрестил концы аксессуара, протягивая затем один под другим, — теперь оборачиваем им здесь, — он перекинул широкий конец через верхнюю часть петли, — переносим на другую сторону и делаем то же самое, только под галстуком. А теперь просто протягиваем широкий конец в получившуюся петлю и делаем узел туже, — с довольной улыбкой поправив завязанный галстук, Антонио отошел на полшага, любуясь результатом. — Н-неплохо, — отчаянно краснея, кивнул Ловино, бросив быстрый взгляд на свое отражение. Ну все. Чего-либо, что могло бы задержать его в комнате и выпроводить из нее Антонио, больше не осталось. Он вздохнул, решив использовать последний способ, план «Б», настолько крайний, что, сработав в первый и второй разы, на третий он уже как минимум вызовет подозрения. Правда, Варгас не был уверен, что эти разы вообще будут. Щелкнув выключателем, он погрузил комнату в вечерний полумрак, перед этим махнув рукой Тони, чтобы он собирался на выход. Но не успел Ловино даже коснуться ручки двери, как почувствовал, что его сжимают в объятиях. Шею опалило дыханием, в волосы зарылись носом, глубоко вдыхая запах шампуня и чистоты, а руки крепко прижали к чужому телу, так, что спиной чувствовалось даже учащенное сердцебиение. Ловино замер на несколько мгновений, стараясь не дышать, до боли зажмурил глаза и сжал губы. В груди зародилось странное чувство слабости, стремящееся распространиться повсюду. Оно сжимало сердце, замедляя его биение, и заставляло слезы подступить к глазам, оно нашептывало звоном крови в ушах что-то о безвозвратной потере, о том, что скоро все изменится, что больше такого никогда — никогда-никогда! — не повторится. Наверное, это был страх, но не тот, что заставляет убегать, поджав хвост, а тот смиренный ужас безысходности, который возникает у неизлечимо больных на грани смерти. Никогда… — Пусти, — резко дернувшись, Ловино грубо оттолкнул Тони и повернулся к нему, глядя слегка презрительно. — Что за привычка вечно распускать руки? — Лови! — отчаянно вцепившись в волосы, простонал Каррьедо, тут же спеша взять себя в руки. — Черт… Черт, Ловино! Что вообще происходит? — Мы собирались уходить, если ты забыл, — невозмутимо ответил тот, не спеша, впрочем, вернуться к двери. — Ты понимаешь, что я не о том, — покачал головой Антонио, отбрасывая искусственные улыбки, пользуясь тем, что стоит против какого-никакого, но единственного источника света — окна, а потому пока еще не привыкшему к темноте Ловино видится четким черным силуэтом, будто бы вырезанным из картона. — Что происходит между нами? Что я опять сделал не так? — Все в порядке, — Варгас как будто непринужденно отмахнулся, стараясь на Тони не смотреть. — С чего ты взял, будто что-то не так? — С чего взял? — Антонио горько усмехнулся. — Ловино, перестань. Я и так окончательно запутался! — Слушай, давай поговорим о твоих проблемах как-нибудь потом? У меня все еще есть важные дела, — раздраженно проговорил Ловино, отчетливо цедя каждое слово. — У тебя всегда «дела»! — такой тон был слишком резким даже для Варгаса, не столько резким — он и кричать мог, и грубить, — а просто непривычно злым и презрительным, и Тони тоже постепенно стал выходить из себя. — И ни разу ты не ответил: какие. Зато наряжаешься, словно… на свидание собрался. Последнее было сказано совершенно пустым голосом. Не холодным, не отчаянным, не грустным, не каким-то еще — совершенно и абсолютно пустым, без единой эмоции. Голос не дрогнул, он не подвел хозяина: все-таки не просто так Антонио вел все представления драмкружка — владел он им прекрасно, но звучал он так, будто из него убрали самого Тони. Каррьедо замер, высказав свое единственное предположение, сейчас показавшееся настолько верным, что глупо было надеяться на ошибку. Внутри что-то затрещало, разъезжаясь по швам, и маленькая черная дыра, образовавшаяся в этом месте и постепенно расширяющаяся, приступила к своей обычной работе. Медленно, словно разогреваясь, она вытянула все из голоса и с особым смаком принялась за сердце, большое и доброе, горячо, со всей испанской страстью, любящее, до последнего глупо надеющееся на вечную взаимность. — Так это правда? — отстраненно поинтересовался он. Ловино молчал. Он старался думать о том, что сказать Антонио, пытался выискать в голове хоть какую-нибудь, даже самую слабую, отговорку, но мысли разбегались, как тараканы, каждый раз оставляя его ни с чем. Лишь две пульсировали в висках: «Больше никогда» и: «Нужно срочно принять еще дозу», вторая — чуть слабее. — Ловино?.. — он все еще не оставлял надежды, пусть и самой крохотной, где-то на задворках подсознания, и надежда эта изо всех сил стремилась дать Варгасу еще один шанс сказать «нет». Но тот молчал. Он не думал, что простого: «Нет, ты все не так понял» будет достаточно, не мог сказать Антонио правду, но и придумать что-то взамен — тоже. Да и не хватило бы Тони простого «нет», ведь тогда проблема таинственных «дел» встала бы еще острее: ну, куда, если не к любовнице? — Ты прав, — наконец, тихо выдохнул Ловино, чувствуя, что губы начинают мелко трястись от подступающей истерики. — Я изменяю тебе. «… с наркотиками», — про себя добавил он. — Не может быть, — Тони покачал головой, обреченно улыбаясь. — Ты же лжешь! — он схватил Варгаса за плечи, притягивая к себе, чтобы заглянуть в оливковые глаза. — Лови, скажи, что ты лжешь… — Это правда, — старательно отводя глаза, равнодушно пожал плечами тот. Знал бы кто, каких усилий ему стоило это равнодушие… Какой тугой комок стоял в горле, мешая говорить, какие горькие слезы резали глаза, какое оцепенение сковало руки и ноги. Как мучительно невыносимо было чувство смиренного страха, сковавшего сердце, — чувство, обратившееся в обреченность потери. Наверное, только сейчас, произнося слова, которые должны были навсегда разлучить его с Антонио, Ловино понял, какое место в его жизни занимал этот всегда дружелюбный, уверенный в себе и безмерно добрый улыбчивый человек. Вспомнил все светлое, что было связано с ним. И все не совсем светлое, связанное уже не совсем с ним. Понял, что такой, каким он, Ловино, стал, просто не достоин быть рядом с Каррьедо. Он слишком сильно вляпался в ту «закулисную» жизнь: связался с наркотиками, получив пусть пока и не назойливую, но зависимость, влез из-за них в долги — сумма после сегодняшней встречи должна была еще возрасти, — а из-за долгов, в свою очередь, оказался практически марионеткой в руках влиятельной банды, которая, оставаясь в тени, давным-давно держала в своих руках весь район. А может, и не только район, если судить по маркам оружия и сортам запрещенных веществ. Он не хотел тянуть любимого — да-да, действительно, по-настоящему любимого — человека за собой в эту бездну. Потому порвать нужно было сейчас, оставив после себя, конечно, не самое приятное впечатление изменщика, но не то смешанное с жалостью презрение, которым всюду потчуют наркоманов, даже бывших. — Нет, — прошептал Антонио, выпуская Ловино из тисков пальцев. — Нет. Он покачал головой, глядя на свои руки, откуда сам только что добровольно выпустил своего Лови, как будто это они были виноваты в слабовольном поступке. Он не мог сдаться, что-то внутри, возможно, та самая искра надежды, упорно твердило, что Ловино лжет, что он не изменял ему, не собирался сейчас на свидание, что проблема в другом, глубже, намного глубже… Но и удерживать так яростно вырывающегося Варгаса больше не было сил. А откуда им взяться, если он уже давно не позволял не то что интимной близости — простых прикосновений? Держал на расстоянии, ничего не объяснял, вечно убегал, а когда не удавалось — отмалчивался, прикрываясь крайней занятостью. Занятостью, которая заставляла его проводить у зеркала больше, чем он провел за всю свою жизнь до того. Тони устал гадать, устал придумывать для Ловино оправдания, устал ждать его и верить, что когда-нибудь все снова наладится. Нет. — Хватит быть тряпкой, Каррьедо, — сухо и строго прервал его Ловино, отворачиваясь, чтобы уйти. — Кажется, из нас двоих устраивать истерики и причитать — моя прерогатива. Эти слова были сродни пощечине. Сродни, но гораздо больнее. Сжав губы так, что они побелели, став тонкой ниточкой, Тони насмешливо взглянул на Ловино, позволяя, наконец, гневу и обиде вырваться на свободу. — Шлюха, — бросил он, отодвигая его в сторону и первым выходя за дверь. Варгас не спешил следом, дожидаясь, пока теперь уже бывший возлюбленный выйдет из блока, не удостоив его даже прощальным взглядом. А потом из глаз потекли слезы. Коротко всхлипнув, Ловино привалился к косяку, тыльной стороной ладони утирая соленые капли, но они все бежали и бежали, никак не желая остановиться. Хлюпая носом, он шептал проклятия и оскорбления в адрес Каррьедо, свой, чертова дилера, несправедливого мира вокруг и даже этой двери, что безжалостно отрезала его от Тони. Навсегда. Постепенно рыдания сменились всхлипами, а потом все затихло. Опустошенный, Ловино твердо стоял на ногах: он зашел в уборную — привести себя в порядок, выпил воды на кухне, торопя себя, чтобы не задержаться еще и перекусить, а затем пошел прочь из занесенной сумерками комнаты, в которой они проводили лучшие часы и где решили распрощаться с возможностью заниматься этим снова. Антонио старался держаться. Решительно вышагивая по коридорам, он убеждал себя, что поступил правильно. Ловино хотел, чтобы его послали, хотел такого расставания: что ж, его желание — закон. И он, Тони, ничего не мог изменить, не мог смягчить ситуацию, когда Ловино так и напрашивался на резкость, грубость. Сам. Значит, действительно, наверное, впервые в жизни, чувствовал себя виноватым. — Хенрик у себя? — не здороваясь, поинтересовался он, когда дверь в давно знакомый блок распахнулась. — Здесь я, здесь, — из кухни, улыбаясь, выглянул Хансен с дымящейся кружкой в руках. Правда, стоило ему заметить состояние Антонио, как улыбка тут же сползла с лица, уступая место беспокойству и даже страху. Он поспешно скрылся в уютной кухне, где до того мирно попивал чай с соседями, и, поставив кружку к раковине, не говоря друзьям ни слова, вернулся к Тони. — Подожди минутку, я только оденусь, — серьезно кивнув Каррьедо, Хенрик зашел в свою комнату, из которой показался уже спустя пару минут, одетый по погоде навалившейся на город ранней осени. Они вышли за дверь в полном молчании: слышно было, как недоуменно переговариваются соседи Хансена на кухне, кто-то играет в шутер на компьютере, а кто-то очень дерзкий, видимо, из соседнего блока, слушает дэткор на всю громкость. Хенрик запер дверь, зная забывчивость своих соседей, развернулся и двинул к выходу. Тони шел следом, низко опустив голову: даже если бы Хенрик попытался начать разговор прямо здесь, сразу, он бы вряд ли получил связный рассказ. Лестницы, ведущие на этаж ниже, холл, всегда уютный, а сегодня еще и неожиданно шумный, дверь на улицу. Там их обдало волной свежего воздуха, в котором отчетливо определялся запах скорого дождя, и этот аромат, принесенный на крыльях ветра, потихоньку начал смывать из головы грустные мысли, освобождать грудь, так что снова захотелось дышать. Глубокий вздох и пронзительный взгляд в небо. Дорога была хорошо знакома друзьям: они не раз ходили в этот клуб, где всегда услужливый бармен с полуслова понимал, что именно стоит им выпить сегодня. Сумерки, созданные больше черной тучей, надвигающейся с юго-востока и заслонившей уже почти все небо, чем медлительной ночью, объяли город, стискивая его в своих удушающих лапищах. В преддверии дождя был душно, практически нечем дышать, только ветер, уже поднявшийся, гонял по полупустым улицам пыль, прутики и первые опавшие листья. Он пока еще не гнул деревья, но редкие мощные порывы говорили о том, что надвигается не просто дождь — буря. Когда Хенрик и Тони подошли к излюбленному заведению, заворчал первый гром. — Добрый вечер, — бармен поприветствовал хорошо знакомых клиентов, окидывая обоих профессиональным взглядом и мысленно рассчитывая, что могло случиться. — Не такой уж он и добрый, — хмыкнул Хансен, кивнув ему в качестве приветствия, а Антонио затравленно улыбнулся его словам. — Водки? — предложил бессменный работник заведения. Она, конечно, подошла бы, но Хенрик с сомнением посмотрел на Тони и покачал головой, решив, что ею Каррьедо напьется до кондиции, еще не приступив к рассказу. Немного поразмыслив, сомневаясь, он все-таки попросил: — Давай чего-нибудь полегче сегодня. — Для такого случая могу предложить портвейн — его просто невозможно пить быстро, — одними глазами понимающе улыбнулся бармен. Хенрик кивнул, внимательно изучая полки на стене за барной стойкой, наполненные разнообразными напитками разных годов и марок и бокалами всевозможных форм. Он не спешил расспрашивать Тони, который сейчас сидел рядом, буравя взглядом деревянную поверхность и, видимо, мысленно что-то решая, подготавливаясь к грядущему рассказу. Как давний друг, Хансен знал, что Каррьедо сам начнет: он вообще был очень самостоятельным и не любил, когда его засыпали вопросами, на которые он пока не мог дать ответа. — Мы… поссорились, — тихо сказал Антонио, распробовав терпкий вкус дорогого алкоголя. — Разошлись, — более решительно поправился он, после второго глотка. — Лови сам решил, что так должно быть. А я ему просто подыграл, — Тони надолго замолчал, смакуя вкус портвейна, пока мадерная рюмка не опустела. — Значит, все серьезно? — сочувственно взирая на него, поинтересовался Хенрик, так же опустошая свою. — Более чем, — кивнул Антонио, принимая от бармена новую порцию. — Кажется, даже серьезнее, чем зимой… — У-у-у… — протянул Хенрик. — А в чем дело-то оказалось? — Ну, — Тони скептически усмехнулся, — он сказал — точнее, я подкинул ему идею, а он за нее ухватился, — что изменял мне. — Не веришь? — снова отпив изысканного напитка, Хансен вдохнул его особенный аромат. — Это и не правда, — повторив его действия, хмыкнул Тони. — Не знаю, почему так в этом уверен, но точно знаю, что врет. Не было измены, что-то… вообще из другой оперы. — Хм, — Хенрик сделал еще глоток. — Есть идеи? — Это же Лови, — с горькой нежностью улыбнулся Каррьедо. — Все что угодно, начиная с глупости вроде седого волоса и заканчивая абсурдом типа восстания котов против кастрирования… — Скажешь тоже, — прыснул Хансен. — Ты же его знаешь, — пожал плечами Антонио. — Только одного знания мало, чтобы отношения вернуть, — мадера опустела и вновь была наполнена услужливым барменом. — Да и я уже сомневаюсь, стоит ли их возвращать. — Хэй, — Хенрик сурово взглянул на Тони. — Ты точно Антонио Каррьедо? Потому что, насколько я знаю, этот парень никогда не сдается, — он легко хлопнул его по плечу. — Это слишком сложно, — покачал головой тот. — Не думаю, что ты меня поймешь сейчас… — Рассказывай, — махнул рукой Хенрик. — И не смей замыкаться! — Спасибо, — тепло улыбнулся Антонио, вновь прикладываясь к рюмке. — Понимаешь, он никогда не подпускал меня к себе достаточно близко, — начал он, спустя какое-то время. — Всегда ругался, сердился, ворчал… Иногда доходило до выяснения отношений на повышенных тонах, но я старался все сгладить. Терпел. Мы, конечно, ссорились часто, но с его характером иначе и никак, — Тони снова отпил немного портвейна, целиком погружаясь в ощущения. — Потом эта зимняя блажь, когда я сам не понял, в чем виноват. И вроде помирились, снова начали жить, как раньше, а потом… — и снова опустела стекляшка, вмиг наполняясь напитком с легкой руки бармена, — эти его «дела», игнорирование, то, что он избегал меня, уходил от разговора. Я запутался в своих подозрениях, не знал, куда смотреть и что делать. Я искал причины в себе, в своем поведении — но их не было! — глубокий глоток, отчаянный, стремящийся заполнить алкоголем пустоту. — Не было и нет. Если бы у него были какие-то проблемы, я бы помог, даже просто разделил бы переживания, посочувствовал, в конце концов. Но он ничего не говорил, да и не выглядел, как человек, у которого серьезные проблемы: просто настроение менялось чаще, чем у девушек в критические дни, — горькая усмешка и новая порция напитка внутрь. — Это настолько напрягало, что терпение… Я не знаю, осталось ли оно. Мне так надоело бегать за тем, кто даже не может полностью мне доверять. Ты не представляешь, как надоело, как я устал! — и опять мадерная рюмка пуста. — И вот он вроде бы рядом, но в то же время не здесь, не со мной. Так утомительно, так больно, так!.. Я не чувствую себя нужным ему, вот в чем дело. Как будто ему было бы легче, если бы меня вообще не существовало, понимаешь? — Антонио надолго замолчал, неторопливо опустошая свой бокал. — Не хочу больше так, не могу. Устал, — прикончив злосчастную рюмку, замолчал Каррьедо. — Надоело. Вздохнув, Антонио замолчал, принимая из рук бармена новую порцию напитка и внимательно вглядываясь в дно бокала. Хенрик молчал, не зная, что добавить. Он прекрасно понимал чувства Тони, лучше, наверное, чем кто-либо… Только он мучился не так долго, как тот, поэтому, наверное, еще не выдохся, не сдался. — С Андрессом так и не продвинулось ничего, — вместо ненужных слов о том, как он его понимает и какой Тони бедный-несчастный, сообщил Хансен. — Ломается? — выговорившись и облегчив себе душу, Каррьедо заинтересованно взглянул на друга, радостный, что тот сменил тему, не меняя ее. — Хуже, — уныло закатив глаза, протянул Хенрик. — Не позволяет даже начать себя уламывать. Только и слышу постоянно: «Халлдор то, Халлдор это, ах, какой он милый, у меня лучший брат на свете! Как же я его люблю, Хенрик, отвали», — гримасничая, передразнил Хансен. — Но был же поцелуй, — отсмеявшись, вспомнил Тони. — Мне иногда кажется, что он мне приснился, — тоскливо вздохнул Хенрик, принимаясь за новую порцию портвейна. — Ничего не изменилось. А у меня, между прочим, в последнее время никого не было. И почему он не может понять, как мне тяжело? — Спермотоксикоз? — хитро сверкнув глазами, ухмыльнулся Антонио. — А как же верная правая рука? — Тебе, гляжу, она очень помогла, — скептически фыркнул Хенрик. — При живом-то Анди… мне этим заниматься неуютно. Лучше буду мужественно терпеть и с особенным усердием добиваться его расположения. — Оптимистично, — усмехнулся Антонио. — Учитывая, что времени тебе — полгода, когда ты за полтора добился одного поцелуя, который, возможно, вообще тебе приснился. — За что ты так с моими мечтами? — скорчив страдальческую гримасу, простонал Хенрик, невольно отмечая, что Тони, в общем-то, абсолютно прав — времени у него почти не осталось. — Нечего было о сексе напоминать, — вздохнул Каррьедо. — О-о-о, — протянул Хансен, разражаясь хохотом. — Значит, рука не справляется? — он просиял, озаренный новой светлой мыслью. — Слушай, у нас одна и та же проблема, мы с тобой вообще братья по несчастью, так почему бы не помочь друг другу? — Ты снизу, — мгновенно среагировал Тони. — Ну, нет! Я выше и сильнее, — тут же запротестовал Хансен. — Ты никогда не спал с парнем, — парировал Антонио. — Так что, дружок, извини, но придется тебя обучить, — он сверкнул шальными глазами, чувствуя, что начинает возбуждаться от одного только разговора. Странно, но мысли о Ловино как будто затуманились, отступая на второй план, уступая место простому желанию — похоти. Прав ли был Маслоу, составляя свою пирамиду, или всему виной алкоголь, но Антонио хотелось, наконец, получить разрядку, расслабиться, освободиться, а Хенрик, желания которого практически совпадали с его собственными, подходил как нельзя лучше. — Анальный секс с девушкой у меня был, — вступил в игру Хенрик. — Я в этом плане гораздо опытнее тебя, так что кому еще кого придется учить, «дружок». — В любом случае, — склоняясь чуть ближе, понизил голос Тони, — предлагаю уединиться. Как в заведении весьма сомнительного характера, в этом клубе были и вип-места: столики и мягкие диванчики рядом с ними, скрытые за ширмой. Туда и потянул Хенрика Каррьедо, оставив на барной стойке достаточную сумму. Хансен улыбался дерзко и самоуверенно, не совсем осознавая происходящее. Его, видимо, от предложенного сегодня напитка «повело» чуть сильнее. Потому он и ответил, когда губы Тони нашли в интимном полумраке его собственные, легко перехватывая инициативу и сталкиваясь с чужим языком своим. Антонио не стал тянуть, ловко расстегивая ширинку и приспуская трусы, чтобы коснуться рукой полувозбужденной плоти. Хенрик, не желая уступать, повторял действия друга, не забывая отвечать на поцелуи, вскоре сменившиеся неровным дыханием куда-то в шею и сдерживаемыми стонами. Антонио кончил раньше, излившись ему в ладонь, но Хансену не нужно было много времени, чтобы последовать за ним. Удушающая атмосфера, как будто стремящаяся раздавить гостей комнаты, терпкий запах пота и секса, тяжелое, сбитое дыхание, медленно восстанавливающееся под быстрый музыкальный бит очередной клубной новинки. И грозное рычание грома за пределами всего этого, молнии, ежесекундно делящие небо пополам, а потом, наконец, такой долгожданный — дождь.