Daigaku-kagami

Явление II Тюльпан и лилии Осень в Японии особенная. Это ощущается еще до прибытия самолета в аэропорт, как будто сам воздух меняет свою структуру, заставляя просто задуматься. Отвлечься от просмотра какой-то глупой комедии, взглянуть через толстое стекло иллюминатора на небо, проплывающие по нему облака, которых с каждым преодоленным километром становится все больше, и подумать о чем-то вечном, что нельзя сказать привычными словами. Как будто мысли — это красивые пестрые листья, падающие с деревьев на поверхность водоема, вызывая на ровной воде почти незаметные круги, но не идущие ко дну, не позволяющие толще чего-то столь повседневного и бытового прикоснуться к себе, познать суть. И чем ближе к земле, чем ближе к заветному месту, тем этих листьев больше — и поверхность водоема совсем уже не идеально гладкая, волнуется вода, падают листья и постепенно тонут, теряя яркость красок — свою наполненность — с каждым новым сантиметром толщи все быстрей. Шум аэродрома быстро приводит в чувство. Все эти заурядные мелочи типа звонка родителям, паспортного контроля, возни с багажом, прохождения таможни, поисков такси… Человека слишком легко сбить с той волны, на которой кажется, будто ему вот-вот откроется что-то сокровенное, как все тайны мироздания разом. Достаточно просто кашлянуть не вовремя, пройти мимо, обдав запахом парфюма, случайно задеть плечом — и вот уже нет мыслей, только пустота и легкий осадок обиды на стенках черепной коробки. Что и говорить о таком шумном многолюдном месте, как аэропорт? Везде люди, которые говорят что-то на неродном языке, понятном, конечно, но лишь обрывками: все уловить не успеваешь, — которые стараются быть вежливыми, но все равно случайно задевают, цепляясь за одежду, которые, наверное, просто выполняют свою работу, но задерживают, оттягивают долгожданный миг. И спешишь только схватить нехитрые пожитки с транспортера, побыстрее добраться до такси и, наконец, сесть на заднее сиденье, позволив себе расслабиться. Особенная осень? Особенные мысли? О чем вы? Красивое высокое здание из белого камня, построенное в духе классицизма: строгость, простота, прямые линии, симметрия, какая-то готическая устремленность вверх. Неподалеку еще одно, развернутое к дороге полубоком, из-за деревьев видны только окна верхних двух этажей да редкие прорези нижних. Красивый парк с огоньками уже опаленных осенью кленов, фонтан, почти неслышно рассыпающий вокруг себя ледяные капли. И люди. Много, много людей, снующих туда-сюда, что-то предлагающих, показывающих, кого-то встречающих… как будто там, за красивыми коваными воротами, царит полная неразбериха и хаос. Эмма поправила ленту в волосах, одернула рубашку и, с решительной улыбкой закинув на плечо сумку, шагнула за ворота, показывая охраннику пропуск. В зале, куда ее вызвался проводить милый молодой человек, было тесно. Нет, не так тесно, как можно было бы подумать… гораздо, гораздо хуже. Там было практически нечем дышать, протиснуться сквозь толпу жаждущих хлеба и зрелищ казалось чем-то из разряда фантастики. Шум голосов, чей-то громкий смех, каблучки юных и не очень леди, так и норовящие проткнуть ногу, и духота, с которой почти не справлялись кондиционеры. Изворачиваясь змеей, Эмма протиснулась между парочкой что-то бурно обсуждающих друзей, обогнула пышную женщину, загородившую проход между рядов, ловко проскользнула под чьей-то рукой, занесенной то ли в приветствии, то ли для удара, и оказалась в месте, которое вполне можно было назвать удобным, особенно если опереться рукой о спинку кресла. Человек, на чье место она влезла, уже начал было возмущаться, но его, да и остальных особенно разговорчивых, прервал голос, раздавшийся со сцены и вызвавший на ее губах невольную улыбку. Дождалась. — Добрый день, дамы и господа. Драмкружок «Кагами» рад приветствовать вас в стенах нашего замечательного колледжа! — последний раз Эмма слышала его вживую больше двух лет назад, но не могла не узнать этот звучный всеобъемлющий тенор. — Сегодня мы рады представить вашему вниманию постановку по мотивам произведения, знакомого далеко не каждому, но оттого не теряющего свою привлекательность, — «Легенда о Ларре» из рассказа «Старуха Изергиль» русского писателя Максима Горького. Надеемся, вам понравится! — Антонио выдержал паузу, пока зрители аплодировали, успокаивались и настраивались на нужный лад. — Смотрите-ка, вон идет Ларра! — зрители, не обнаружив никого на сцене, начали оборачиваться и искать взглядами кого-нибудь, кто бы мог идти, но их внимание снова привлекли к сцене. — Но там никого нет, — возразил кто-то из первых рядов, видимо, тоже член драмкружка — правда, никто не заметил, кто именно это был. — Да ты слеп, мой друг, — хмыкнул Тони откуда-то из-за кулис. — Вон тот, темный, бежит степью. — Это всего лишь тень! — снова заговорил неизвестный, а зрители, наконец, обратили внимание на видимую часть пола сцены и кулисы, где действительно металась одинокая тень. — Почему ты зовешь ее Ларра? — Потому что это — он, — передавая в голосе мудрую зрелую улыбку, проговорил Каррьедо. — Стал теперь как тень — пора! Он живет тысячи и тысячи лет — вот какова расплата за гордость. — Расскажи мне, как это было, — попросил тот самый актер из зала, которого так никто и не заметил. — Многие тысячи лет прошли с той поры, когда случилось это, — вкрадчиво начал рассказывать Антонио, а занавес медленно, в такт его плавной речи, пополз в стороны. — Далеко за морем, на восход солнца, была страна большой реки, где жило могучее племя людей. Однажды, во время пира, одну из них, черноволосую и нежную, как ночь, унёс орёл, спустившись с неба. Тогда пошли искать девушку, но — не нашли её. И забыли о ней, как забывают обо всём на земле. Но через двадцать лет она сама пришла, измученная, иссохшая, а с нею был юноша, красивый и сильный, как сама она двадцать лет назад. Наконец, сцена полностью открылась, демонстрируя сидящих у костра мужчин и женщин в простой одежде, к которым медленно приближались юноша — Геракл хорошо вписался в свою роль, особенно учитывая почти божественное тело, выгодно демонстрируемое отсутствием рубашки — и старуха — в нагромождении тряпья можно было без труда узнать Ёнсу по его азартно горящим глазам. Сидящие у костра повернулись к ним, расспрашивая о том, что случилось за время их отсутствия, как они выжили и добрались обратно. Ёнсу пытался отвечать, но голос его дребезжал и срывался, а вот Геракл лишь надменно смотрел на всех, даже не желая помочь матери. Она рассказала, что орел обращался с ней, как с женой, и что этот юноша — их сын, а сам царь птиц давно уж умер. Когда Геракл не ответил на их вопрос, люди у костра не на шутку рассердились, Альфред, взявший на себя роль заводилы, кричал, что ему здесь не место. — Иди, куда хочешь, отверженный — Ларра! — поддержал его Артур, вставая рядом. Еще раз окинув их презрительным взглядом и надменно рассмеявшись, Ларра прошел мимо, обнимая наряженного в простое длинное платье Феликса. Но тот возмущенно оттолкнул от себя Геракла и попытался убежать — тогда он повалил его на землю и с силой наступил ногой на грудь. Раскусив капсулу с «кровью», Феликс изобразил краткую агонию, а все те, кто был у костра, кинулись на Ларру, связывая его. На их лицах отчетливо читался ужас, смешанный с отвращением, и бесконечная грусть по убитой. Наконец, вернувшись к костру, они стали обсуждать, как наказать убийцу. Много было предложено разных по степени жестокости вариантов, пока мудрец-Кику не предложил для начала узнать, почему он сделал это. Но Геракл был горд, он не желал объяснять свои мотивы, а когда от него все-таки добились ответа, оказалось, что двигала им обыкновенная гордыня. — Стойте! Наказание есть, — тихо сказал Хонда, но все замолчали, внимая словам мудрейшего. — Такого страшного наказания вы не придумаете и за тысячу лет. Кара его — в нем самом. Пустите его, пусть он будет свободен! Голос Кику становился все громче, а под конец слился с раздавшимся в зале громом, как бы подтверждавшим его слова. И никто не посмел возразить. Ларру развязали и отпустили, а он смеялся им, уходящим, вслед, и его хохот, тщеславный и граничащий с безумием, разрывал тишину, стоящую в зале. Эмма, кажется, даже не дышала, все свое внимание перенеся на сцену. Игра казалась ей настолько мастерской, что неудобное положение перестало играть какую-либо роль: она все равно словно бы окунулась в этот волшебный мир, где жили герои постановки. Она с любовью вглядывалась в родные лица и отмечала, что в драмкружке появилось много талантливых новичков. Эм вспоминала последнюю постановку, что видела в «Кагами», — не менее достойную интерпретацию одного из рассказов Рэя Брэдбери — и невольно поддавалась ностальгии, попутно отчитывая себя за такие слишком взрослые мысли. — И вот он стал жить, вольный, как птица, — снова заговорил Антонио, когда сцена опустела. — Он приходил в племя и похищал скот, девушек — всё, что хотел. В него стреляли, но стрелы не могли пронзить его тела, закрытого невидимым покровом высшей кары. И долго он, одинокий, так вился около людей, долго — не один десяток годов. Но вот однажды он вновь подошёл близко к людям… — под конец Тони чуть понизил голос, как бы обращая внимание зрителя на сцену. Там же Геракл, безоружный, предстал перед людьми. Они кинулись на него, а он даже не шелохнулся, и тогда, догадавшись, что Ларра хочет умереть, они отступили, не желая облегчить участь тому, кто принес им столько страданий. Первым смеяться начал Хенрик, а остальные, подхватив его голос, вторили ему, чем заставили Геракла метаться по сцене в попытках сделать хоть что-то. Он пытался драться, но люди избегали атак, не нанося ему урона, попытался заколоть себя ножом — но тот сломался о его грудь, а камень, о который он бился головой, рассыпался в пыль. — Он не может умереть! — радостно заключил Тим и, махнув рукой, увел людей за собой, оставляя Ларру в одиночестве. Он лежал на полу, скорчившись, и немного подрагивал, а потом, когда рыдания прекратили душить горло, растянулся на спине, вытянув руку к небу, туда, откуда раздавались крики птиц. В глазах его плескалась пусть и не видимая зрителям, но отчетливо осязаемая ими тоска, бесконечная и почти не наигранная. — Так, с той поры остался он один, свободный, ожидая смерти. И вот он ходит, ходит повсюду… — Ларра, с трудом поднявшись, побрел со сцены, когда Каррьедо взял слово. — Видишь, он стал уже как тень и таким будет вечно! Он не понимает ни речи людей, ни их поступков — ничего. И всё ищет, ходит, ходит… Ему нет жизни, и смерть не улыбается ему. И нет ему места среди людей… — в голосе Каррьедо звенела тоскливая грусть, как будто ему действительно было жаль Ларру. — Вот как был поражён человек за гордость. Занавес к тому времени уже успел закрыться, отрезая актеров от публики и давая время на подготовку следующим выступающим. Драмкружок вышел на авансцену, чтобы поблагодарить зрителей за внимание и принять шквал аплодисментов. На лицах ребят читалось облегчение: очередная нравоучительная пьеса прошла на «ура», хотя этот заказ-приказ директора и заставил их сомневаться в возможном успехе. Эмма хлопала, не жалея ладоней, и лишь когда ребята ушли в гримерку, позволила себе смахнуть слезинки, образовавшиеся в уголках глаз. Теперь ей предстояла миссия, по сложности сравнимая только со спасением смурфиков. Выбраться из зала. А за спиной — много недовольных тем, что им не удалось полностью насладиться представлением отчасти по ее вине. Ну, что ж… Где наша не пропадала? Она всегда считала себя боевой девушкой, а уж смелости ей вообще было не занимать. Решительно развернувшись, Эмма шагнула навстречу жадно заглотившей ее толпе, и через несколько минут, помятая, со сбившейся прической, стояла в коридоре, решительно намеренная для начала найти зеркало и привести себя в порядок, а уж потом, всей такой красивой, идти навстречу своей судьбе. — Никогда бы не подумал, но им, кажется, понравилось! — этот голос Эмма тоже знала, конечно, далеко не так близко, как голос того же Тони, но все равно узнала обладателя. Сердце забилось немного быстрее, а ноги стали как будто ватные — Эмма едва заставила себя сделать еще один шаг, чтобы, показавшись из-за поворота, со всей силы врезаться в чью-то широкую грудь. Ойкнув, она отступила на шаг назад, удивленно взирая на преграду. И обалдела. Иначе и не скажешь. Медленно ее щечки заалели, а ладошка невольно потянулась ко рту. Перед ней стояла совершенная красота. Раньше Эм никогда не видела кого-то хоть на малую долю столь же красивого, как парень, который стоял перед ней. Высокий, стройный, утонченный. Его светлые волосы небольшими волнами спускались на плечи, а жемчужно-голубые глаза недоуменно взирали на замершую в шоке Эмму. Он был прекрасен даже в немом удивлении, а когда его губы тронула легкая полуулыбка — он навсегда похитил ее сердце. Раньше она не верила в любовь с первого взгляда, но сейчас готова была поклясться, что это то самое чувство. — Эмма? — родной голос вывел Эм из оцепенения, и она, наконец, смогла отвести глаза от идеала, что стоял перед ней и, кажется, что-то говорил. — Братик! — зачесанные вверх пепельные волосы, недоумевающий взгляд серо-зеленых глаз — его невозможно было не узнать, и она кинулась на шею Тиму, стискивая его в объятиях. — Ты… ты что здесь делаешь? — ловя губами воздух, поинтересовался тот, когда Эмма разжала руки. — Разве сегодня не день открытых дверей? — лукаво поинтересовалась она, прекрасно зная, как Тима смущают такие проявления чувств. — Я приехала увидеться со своим оболтусом-братом, который давно уже не навещал семью, и своими друзьями. Тони, Ловино, — встряхнув волосами, Эмма повернулась к ребятам, которые, к ее удивлению, стояли не вместе. — Ты подросла, — улыбнулся Антонио, без зазрения совести пялясь на ее большую грудь. — Стала еще красивее. — Спасибо, — кивнула Эм. — Не познакомите меня с остальными? — Ох, прости. Конечно, — Каррьедо приобнял Эмму за плечи и повернулся к драмкружку. — Ребята, это Эмма, младшая сестра Тима и моя хорошая подруга. Эмма, это ребята. Тот парень, который играл старуху-мать — Им Ёнсу, — Ёнсу дружелюбно улыбнулся ей, — рядом с ним — Альфред Джонс, — тот помахал рукой. — Убитая девушка и парень рядом с ним — Феликс и Торис, — друзья поприветствовали Эмму. — Оставшиеся двое — братья: старший — Андресс и младший — Халлдор, — ребята кивнули. — А тот парень в очках — Эдуард, он у нас местный компьютерный гений. Ну, а с остальными ты знакома. — Эй, почему это Эд — «компьютерный гений», а я «старуха-мать»? — капризно возмутился Ёнсу, дернув Тони за рукав. — И ты кое-кого забыл. — Меня, например, — кивнул Франциск, выступая вперед и очаровательно улыбаясь Эмме. — Франциск Бонфуа, — он галантно поцеловал ей руку. — Могу я узнать ваше имя, une inconnue belle? Божественный французский! Сердце Эм затрепетало, словно птица в клетке ребер, и ей с трудом удалось побороть смущение. Приветливо улыбнувшись, она, чуть запинаясь, пролепетала с заметным акцентом: — Je m`appelle Emma de Vard. Je suis content de faire votre connaissance. — Moi aussi, — Франциск улыбнулся и отступил, не разрывая зрительного контакта. — Вообще-то, я имел в виду Мэттью, — встрял Ёнсу, осуждающе глядя на Бонфуа. — Забыли, как он сегодня переполошил зал? — он положил руку на плечо Мэтту, и тот смущенно улыбнулся от его слов. Им с вызовом приподнял брови. Франциск, оторвавшись от разглядывания Эммы, ответил ему долгим мрачным взглядом. — Так это ты был тем парнем в зале! — чувствуя, что обстановка начала накаляться, Эм поспешила это исправить. — Ух, голова кругом! — она приложила руку тыльной стороной ладони ко лбу и выразительно глянула на Тима. — Ты, наверное, устала с дороги? — он понял намек. — Идем, я провожу тебя в свою комнату. Увидимся вечером, ребят, — он отсалютовал друзьям. — Отлично, — Эмма взяла Тима под руку, и они вместе двинули к выходу из здания школы. — Надеюсь, ты пойдешь гулять с нами? — крикнул им вслед Антонио. — Ну, вы же должны будете проводить меня до гостиницы, — рассмеялась она. С братом под руку Эмма покинула здание и вновь оказалась во власти японской осени. Пока еще светило солнце, и небо не было затянуто пеленой облаков, атмосфера терялась, ускользала сквозь пальцы, и хотелось остаться еще ненадолго здесь, в этом городе, в этой осени. Но она не могла. Тим закурил, и дым причудливым узором взвился вверх, а Эмма осуждающе покачала головой. Она не одобряла этой привычки брата, но не могла запрещать ему, ведь это был его собственный выбор. Наконец, решившись, она подняла на Тима лукавый взгляд. — Тим, а Франциск давно в драмкружке? — Да, — помрачнев, кивнул тот. — Пятый год. — А почему в прошлый раз?.. — Задержали дома, — не дожидаясь окончания вопроса, отрезал Тим. — Забудь о нем, Эмма. — Это еще почему? — она встала в позу, уперев руки в бока. — Недостаточно хороша? — Слишком хороша, — Тим глубоко затянулся и, выпустив дым, продолжил: — Он бабник. Встречался с Артуром и ходил налево чаще, чем по нужде. — Значит, он просто его не любил, — решительно возразила Эмма. — Может, я смогу изменить его? — Не надо, Эм. Он просто воспользуется тобой, как девушкой на одну ночь, — де Вард выкинул окурок в урну и поднялся на крыльцо общежития. — Хорошего же ты обо мне мнения, — надулась Эмма. — Я просто о тебе беспокоюсь, — он потрепал ее по голове, открывая дверь и пропуская Эмму в холл. — Комплекс старшего брата? — рассмеялась она. Они поднялись в комнату Тима, которую он делил с еще одним парнем. Тот, правда, пока был на фестивале, и знакомство не состоялось, но Эмма удовлетворилась исследованием его разбросанных в беспорядке вещей. Тим принес ей в комнату чай и вазочку с печеньем, а сам сел на кровать с чашкой крепкого кофе. — Как дома дела? — наконец подал голос он. — Летом надо было приезжать, — обиженно пробубнила Эмма, уткнувшись в кружку. — Все у нас хорошо! — она решительно улыбнулась, обернувшись к Тиму. — Отец как заболел Мишелем после твоего отъезда, так и не вылечился. У нас теперь культ Мишеля: все для него, все, лишь бы он был счастлив, и никому нельзя даже косо посмотреть на золотого ребенка. Знаешь, сколько денег он тратит каждый день? — Тим рассмеялся, вспоминая младшего братца: ему сейчас было одиннадцать лет, и круг его интересов ограничивался вкусной, но вредной едой, дорогими игрушками и разными электронными приборами для игр. — Мишель скучает, — чуть тише добавила Эмма. — Говорит, ты козел, потому что бросил нас, но я вижу, как он ждет. Черт, говорю, будто мы с тобой его родители, и ты — нерадивый папаша, который сбежал от ответственности! — тряхнув головой, фыркнула она, вызвав на губах Тима нежную улыбку. — Зато отец тобой гордится, рад, что вырастил не маменькиного сынка, который при любой возможности домой срывается, а достойного наследника. — Значит, справляетесь, — он расслабленно откинулся на кровать, едва не ударяясь головой о стену. — Передавай от меня привет мелкому. — Сам передашь, когда приедешь, — Эм устроилась рядом с братом, так же, как и он, глядя в потолок. — Эмма… — ирония и усталость смешались в голосе. — Обещай, что передашь. — Обещаю, — отмахнулась Эм. — Но не гарантирую, что он не попросит в ответ передать тебе идти куда подальше, — она снова тихонько рассмеялась. — А ты? — Тим повернулся к ней, напряженно вглядываясь в родные черты. — Что «я»? — де Вард ответила заинтересованным взглядом. — Как у тебя дела? — приподнялся на локте Тим. — Скучаю, — честно вздохнула Эмма. — Не нужно оправдываться, я все понимаю, — она улыбнулась. — Просто… нет, это неважно, забудь. — А Тони прав, ты очень повзрослела, — вздохнул Тим. — Говори уже, чего тебя беспокоит? Я помогу. — Как в детстве, — мечтательно потянулась Эмма. — Я боюсь, что ты меня забудешь. Увлечешься этой новой жизнью, и нашей дружбе конец. Ты не заметил, как мы отдалились друг от друга? Раньше все доверяли, а теперь я не знаю даже, какой у тебя любимый фильм, есть ли у тебя девушка и сколько раз в день ты куришь… — «Престиж», нет, три-четыре. — Ты же понимаешь, что это не то, — вздохнув, она отвернулась к окну. — Но знаешь что? — неожиданно в голосе Эммы снова заиграла уверенная улыбка. — Я рада, что все так сложилось. Когда ты улетел, я лишилась единственной поддержки и опоры, сам знаешь, как отец ко мне относился. Помнишь, когда прилетала в тот раз, все плакалась, что он со мной не считается, что меня будто не существует? Я умереть хотела, так он меня унижал. Мне пришлось учиться жить самостоятельно: знакомиться с нужными людьми, налаживать связи в мире бизнеса и преступности — добиваться всего самой, и это сделало меня гораздо сильнее. Он начал меня уважать, стал считаться с моим мнением. Думаю, это что-то значит. Так что я рада, Тим. Когда-то это должно было случиться, и хорошо, что я не успела привязаться к тебе слишком сильно. — Ты повзрослела, сис, — обняв Эмму со спины, пробормотал Тим, утыкаясь носом в ее короткие слегка вьющиеся волосы. — В разговорах на расстоянии этого не чувствовалось так остро. Что же он с тобой сделал?.. — Ничего такого, за что стоило бы его ненавидеть. Он растил сына, а не дочь, — остудила его пыл Эмма. — Тим… — «Я не хочу уезжать!» — Не забывай меня. — Глупая, — он вдохнул запах ее волос, ощущая, как под кожей расползается тепло домашнего очага, уютный и нежный огонь, будоражащий кровь, разливается по венам, а сердце чуть замедляет бег, словно бы само время приостанавливается, давая ему шанс насладиться ею чуть дольше. Они долго лежали так в тишине: Тим обнимал Эмму, бережно положив руку на ее талию, вдыхая родной запах дома, что она привезла с собой, а та смотрела на окно сквозь опущенные ресницы, и сердце ее разрывалось от желания как можно дольше задержаться в этом настоящем, здесь и сейчас. Они не хотели отпускать мгновения, но те, как осенние листья, срывались один за другим, неотвратимо приближая зиму, холод и одиночество, пустое и тоскливое, как смерть. Медленно, но верно день клонился к вечеру, и когда солнце за окном окрасило небо в теплые оттенки золотого, Эмма перевернулась в объятиях Тима, удивленно замечая, что тот заснул. Во сне выражение его лица смягчилось, стало спокойнее и умиротвореннее, мелкие морщинки разгладились, а шрам над правой бровью стал немного заметнее. Робкими пальцами она невесомо прикоснулась к старому увечью и вздрогнула, когда Тим распахнул глаза. — Пора, — прошептала Эм, и Тим кивнул, не спеша подниматься с кровати и рушить момент чего-то прекрасного, что промелькнуло между ними. — Пора, — и, глубоко вздохнув, она сама села на кровати, ту же решительно потягиваясь и озаряя комнату своей улыбкой. — Позвони Тони, он, кажется, тоже хотел меня проводить. Де Вард кивнул, набирая номер друга и слушая гудки в ожидании ответа. Дождавшись, сообщил, что они с Эммой выдвигаются, выслушал ответ. Помрачнел. Попросил «сделать все возможное, чтобы этого не случилось». Полученный ответ его, кажется, удовлетворил, так что, кинув тяжелый взгляд на Эм, которая с любопытством прислушивалась к разговору, Тим отключился. — Он будет ждать на крыльце. Идем? — он протянул Эмме руку. — И почему нельзя, чтобы Франциск тоже меня проводил? — пробурчала, смеясь, Эм. Она покачала головой, не требуя ответа, протянула свою ладонь, и они вместе покинули комнату. Антонио, как и обещал, ждал их у крыльца. Эмма отметила про себя, что выглядел Каррьедо весьма подавленным, и по отсутствию рядом с ним вечно недовольного Ловино быстро определила причину. Правда, она была уверена, что уже ночью они помирятся, не замечая, как сильно похудел Тони, как изменился его взгляд. — Из-за чего на этот раз? — понимающе улыбнулась Эмма, решив развеять тоску старого друга. — Эм, — Тим нахмурился, одернув ее за руку, и, поймав недоуменный взгляд, только покачал головой. — Ничего, — отмахнулся Тони, надевая на лицо давно прилипшую к нему маску беспечного веселья. — Мы уже давно расстались, — легко солгал он, — странно, что ты не знала. Думаешь, чего я тебя провожать вызвался? — он игриво сверкнул глазами, подмигнув Эмме. Де Вард хихикнула немного смущенно и потянула Тима и Антонио за ворота, по шоссе, а потом вглубь города, к гостинице, где она обосновалась. Тони непринужденно болтал с ней о жизни, расспрашивал, как дела в школе, как с семьей, каких новых друзей она нашла и не влюбилась ли без его ведома в какого-нибудь ублюдка. Она, в свою очередь, интересовалась его жизнью: как учеба, сложные ли тесты, какие отношения с новичками в драмкружке, хорошо ли себя ведет ее недотепа-братец… Тим по большей части молчал, слушая беззаботную беседу этих двоих и покуривая сигарету. Его всегда удивляла объединяющая Эмму и Тони способность, несмотря ни на какие тяжелые события в жизни, улыбаться. Один на днях потерял человека, которого любил чуть ли не больше жизни, другая только-только перестала сносить оскорбления и унижения шовиниста-отца, а они идут и говорят о какой-то новой комедии, смеются искренне, как будто все хорошо и так и должно быть. — Вот здесь я и остановилась, — они стояли перед небольшим зданием с облицовкой под дерево в два этажа — явно частном отеле, дорогом и качественном. — Рада была повидаться, Тони, Тим. — И я рад, Эм, — Антонио стиснул ее в объятиях. — Приезжай почаще. — И ты приезжай, мои двери всегда для тебя открыты, — улыбнулась она, целуя Тони в щеку на прощание. — Ну, еще увидимся? — Разумеется, — кивнул Тим, прижимая Эмму к себе. — Жди на зимние каникулы. — Буду, — она и его наградила поцелуем, а затем, не оборачиваясь, быстро забежала внутрь, незаметно смахивая невольно выступившие на глазах слезы. Эм поднялась к себе в номер, пустой и одинокий, хотя и очень комфортный и уютный, и растянулась на кровати звездочкой. Несмотря на щемящую грусть, сдавившую сердце, Эмма была счастлива. Она повидала брата, встретилась с Тони и, кажется, увидела настоящего ангела, идеального парня, мечту во плоти. Глупо улыбнувшись и едва заметно покраснев, она вспомнила Франциска. Изящные черты лица, идеальная линия губ, выразительные глаза, волосы, мягкие, как шелк, крепкая грудь… Ничего, что он бабник — Эмма верила в настоящую искреннюю любовь и свои силы. Верила, что сможет растопить его сердце, сможет научить его любить. Замечтавшись, она не сразу услышала стук в дверь — не думала, что к ней кто-то может заглянуть. Очнувшись и решив, что, должно быть, Тим забыл что-то ей передать, она открыла дверь и обмерла. На пороге стоял «настоящий ангел, идеальный парень, мечта во плоти» Франциск Бонфуа. На нем был кремово-серый костюм, темно-бордовая рубашка с расстегнутыми верхними пуговицами и невесомый шейный шарф. В руках он держал бутылку дорогого шампанского и пышный букет белых лилий. — Пригласишь? — томным голосом поинтересовался он, и от этого голоса у Эммы окончательно снесло крышу. Кивнув, она отступила, пропуская Франциска в номер, и заперла дверь.