Daigaku-kagami

Явление III Дом Костюмы под плащи нашлись в одной из коробок, которые Ловино не успел обыскать. Слишком вычурные для повседневной носки, с расшитыми воротниками и манжетами, золотистыми пуговицами, из дорогой ткани, на ощупь похожей на бархат, они практически идеально подходили по размеру, не считая того, что Феличиано был чуть великоват в плечах его фрак, а короткие брюки Ловино слишком сильно подчеркивали некоторые детали его внешности сзади. В той же коробке хранилось и женское платье — Феличиано хотел примерить его, но Ловино решил, что на это не стоит тратить время. Платье было красивым, оно так и притягивало взгляд Феличиано, стоило ему на секунду отвлечься — зеленое с золотом, из тяжелой, дорогой парчи — как оно вообще оказалось у Гая? Он хотел было спросить у Ловино, но тот выглядел слишком хмурым и сосредоточенным, чтобы отвечать на вопросы. После визита к Гаю его настроение снова уползло куда-то за плинтус и не желало вылезать оттуда, несмотря на все старания. Феличиано невольно улыбнулся, глядя на брата. Он действительно изменился с тех пор, как напуганный и ужасно уставший вернулся домой после той памятной ночи, но эти изменения нравились Феличиано. Ему нравился новый Ловино, нравилась его новая манера говорить, его новое отношение к жизни и к людям, к себе. Ему нравилось, что Ловино теперь думает над своими словами и поступками, нравилось, что он стал достаточно смелым, чтобы признавать свои ошибки, и достаточно сильным, чтобы исправлять их. Феличиано нравилось, что Ловино, кажется, действительно повзрослел и теперь не нуждается в ком-либо, чтобы двигаться дальше. А еще ему нравилось свое собственное отношение к Ловино. Это уже не была та горячая, страстная любовь, от которой он задыхался год назад. Это не было влечение, терзавшее его раньше каждую ночь, не была страсть, наполнявшая все его картины в то время. Это было что-то новое – или, скорее, очень старое, настолько, что и забылось давно — из далекого-далекого детства. И это новое чувство нравилось Феличиано — впервые с тех пор, как он вообще задумался о своих чувствах к брату, оно ему нравилось. — Готов? — Ловино смотрел на Феличиано и нервно топал ногой. — Ве-е, конечно, братик! — просиял тот, надевая свою маску. Вместе они спустились вниз и, не сообщив Гаю, вышли из дома. Феличиано оглянулся, надеясь увидеть дедушку в одном из окон, но на кухне никого не было, а окно в кабинет оказалось закрыто ставнями. Это был настолько тревожный знак — даже более тревожный, чем те, что они уже получили от Гая лично, — что Феличиано невольно и сам сник, поддаваясь настроению Ловино. — Думаешь, мы правильно поступили? — остановившись недалеко от дома, так что их уже не было видно, но не так далеко, как хотелось бы Ловино, спросил Феличиано. — Конечно, нет! — фыркнул тот. — Каким нужно быть придурком, чтобы отдать блокнот с подсказками прямо ему в руки! — Прости, братик, я… — Молчи, — перебил Ловино. — Самый главный придурок здесь все равно я, раз позволил этому случиться, ясно? — Д-да, — робко кивнул Феличиано. — Только я все равно… — Не хочу ничего слышать, — Ловино зажал уши руками. — Ты так хотел показать мне свою драгоценную Венецию, а вместо этого ноешь из-за какого-то пустяка! Меня это не волнует. Раз уж я здесь, несмотря на все опасности, может, все-таки попробуем ненадолго забыть о Гае? — Хорошо, — Феличиано кивнул, подумав, что как бы грубо ни звучал Ловино, с его словами невозможно не согласиться. — Ве-е, — повеселев, протянул он, — ты прав, братик! Есть столько всего, что я хотел бы тебе показать! Давай начнем с площади Сан-Марко, потом прогуляемся до Гранд-канала, пройдем по набережной до Арсенала, а там… — Ладно-ладно, веди, — Ловино поднял руки, как бы сдаваясь, и закатил глаза, но Феличиано заметил улыбку, мелькнувшую на лице брата, и это окончательно вернуло его в норму. Беспечно щебеча что-то про историю Венеции, услышанную во время открытия Карнавала, попутно прерываясь на комплименты всем прохожим в костюмах и масках, Феличиано повел Ловино в сторону главной площади. Они петляли узкими улочками и пересекали мосты достаточно долгое время, так что пару раз Ловино порывался спросить дорогу или купить карту, но все-таки вышли на площадь откуда-то из-за угла большого красивого собора, и от открывшегося вида у Феличиано как в первый раз захватило дух. Был вечер, большинство туристов и просто любопытствующих уже разошлись, а оставшиеся собрались в противоположной части площади возле сцены, так что шумная толпа не грозилась вот-вот раздавить его. Сиреневые облака, протянувшись между лагуной и все еще голубым небом, словно бы затягивали, погружали куда-то вглубь, в самую суть Венеции, и у Феличиано едва хватало сил, чтобы сдержать себя и не броситься домой за альбомом. — Красиво, — совсем рядом выдохнул Ловино, и наваждение исчезло. — Ага, — с понимающей улыбкой кивнул Феличиано, и продолжил свой рассказ. Они вернулись домой затемно, поужинав перед этим в просторном кафе с живой музыкой и вкуснейшим клубничным коктейлем, оба уставшие настолько, что едва хватало сил добраться до кроватей, но довольные — еще сильнее. — Слушай, братик, — дождавшись, пока Ловино промычит что-то с вопросительной интонацией, Феличиано продолжил. — Я все хотел спросить… как думаешь, то платье, которое мы нашли на чердаке, бабушкино? Ловино долго не отвечал, но Феличиано знал, что он не спит. — Вряд ли оно мамы, — наконец, медленно и задумчиво ответил он. — Но Гай никогда не рассказывал нам о бабушке. В детстве я даже верил, что это Экхарт, а потом решил, что она просто была какой-нибудь стервой, бросившей его с ребенком на руках. — А может ему слишком тяжело о ней говорить, потому что он до сих пор ее любит? — немного мечтательно протянул Феличиано. — Глупости, так только в кино бывает, придурок, — отмахнулся Ловино. — Тем более, он же с… ты знаешь, — он сделал неопределенный жест рукой и смущенно уткнулся в подушку. Феличиано и сам понимал, что обсуждать отношения Гая слишком неловко и неприлично, но что-то в этой истории не давало ему покоя. — Разве он стал бы хранить ее платье, если бы не любил? — возразил он. — Может, оно там вообще случайно оказалось. Сам посуди, мы ведь не нашли других ее вещей. — Если только… — Если только? Феличиано сглотнул, понимая, что все это время мешало ему спокойно заснуть. Вот оно — разгадка, ключ от всех дверей, ответ на все вопросы. — Если только тот блокнот, который мы нашли, действительно принадлежит Гаю, — шепотом выдал он. — Но ты же сам говорил, что там его рисунки, — Ловино даже приподнялся на кровати, всматриваясь в силуэт брата. — И… — И надписи на немецком, сделанные кем-то другим, — продолжил за него Феличиано. — Ну конечно! — воскликнул Ловино. — Теперь понятно, почему он так взволновался, когда его увидел. И спрятал… Конечно, он спрятал, этот старик никогда не позволит кому-то узнать свои слабости! Сокровище, которое оставила после себя бабушка… Мы должны, Феличиано, ты понимаешь? — Должны что? — взбудораженный реакцией брата, тот тоже сел в кровати. — Должны получить этот блокнот обратно. — Но мы ведь улетаем уже завтра! — вдруг вспомнил Феличиано. — Мы не успеем… — Попытаемся, — перебил его Ловино. — Вставай, мне понадобится твоя помощь, — он нашел свои штаны и футболку и, одеваясь продолжил. — Сначала проверим, спит ли Гай. Будет неприятно, если он застукает нас, но он наверняка уже лег, старики всегда соблюдают режим, — Ловино приоткрыл дверь и выскользнул в коридор, шепотом продолжая. — Ключ от ящика он должен держать при себе, поэтому придется обыскать его комнату. Я этим займусь, а ты будешь караулить и, если Гай вдруг проснется, дашь мне знак. — Какой знак? — Придумай что-нибудь, — отмахнулся Ловино. — Пошли, только тихо. Он оказался прав, и Гай действительно уже спал. Феличиано присел возле постели дедушки, внимательно вглядываясь в его лицо, пока Ловино, стараясь не сильно шуметь, искал ключ в его вещах. Часы, которые Гай снял перед сном, громко тикали на тумбочке, Феличиано казалось, что их грохот способен мертвого из могилы поднять, и каждый тик вздрагивал и сильнее всматривался в Гая, надеясь увидеть признаки пробуждения до того, как тот откроет глаза и увидит его, но дедушка спал сном младенца, и когда Ловино выдохнул тихое «есть», он с облегчением покинул свой пост и выскользнул из спальни следом за братом. — Ну и спрятал же он его! Представляешь — в футляре от очков, в портфеле! — возбужденно поделился Ловино. — Ве-е, — удивленно протянул Феличиано. — Разве дедушка Гай носит очки? — Нет, зато футляр — носит, — фыркнул Ловино. — Может, вообще специально его для этого купил, откуда мне знать, чем он занимался, пока нас тут не было! Пробраться в кабинет оказалось легче, а уж вскрыть замок и подавно. С блокнотом в руках, Ловино уже собирался вернуться в их комнату, когда Феличиано неуверенно спросил: — Думаешь, он не заметит, что блокнота нет? — Я позабочусь о том, чтобы он не заметил, — самодовольно ухмыльнулся Ловино. — Иди в комнату, а я верну ключ на место. Феличиано взял блокнот, который, он был уверен, Ловино не хотел бы вообще выпускать из рук, и вернулся в свою постель. Он покрутил книжицу, рассмотрел все следы, оставленные на ней временем, но нигде не увидел зацепки. Вздохнув, он раскрыл блокнот на первой странице, и его сердце снова сжалось от рисунка и подписи под ним. Была ли связь между картинками и истертыми буквами на развороте? Как все это может однозначно указывать на какое-то место в пусть и не очень большом, но все-таки городе? А что, если эту связь может увидеть лишь тот, кто лично знает автора и пережил с ним что-то вместе? Что, если без Гая им никак не разгадать эту загадку? — Я тут подумал, — матрац слегка продавился, когда Ловино сел рядом, и это отвлекло Феличиано от размышлений. — В любой задаче у тебя есть условие — некоторые исходные данные, на основании которых ты можешь сделать закономерные выводы. Потом из этих выводов получить новые и так далее, пока не дойдешь до ответа. Я имею в виду, — заметив непонимание на лице брата, пояснил он, — что нечто не может появиться из ниоткуда. Всегда есть отправная точка — условие, указывающее на что-то явно или не очень. — Ве-е, звучит разумно, — кивнул Феличиано. — Но это загадка, придуманная давным-давно нашей бабушкой, которая тогда была совсем молодой. В ней может и не быть логики, которая есть в математике. — Ну, должно же быть хоть что-то! — Ловино лег рядом с Феличиано, заглядывая в блокнот через его плечо. — Какая-то деталь, отличающая один разворот от другого… Может, что-то незначительное или наоборот — слишком очевидное. Должен же где-то быть ключ! Феличиано сглотнул, почувствовав, как взволнованно забилось его сердце. — «Дом», — сказал он. — Не ключ, а «дом». Он снова открыл первый разворот — рисунок «Кагами» с подписью на итальянском. Он отличался от остальных. Текста на немецком не было. Ловино понял все с одного взгляда и сглотнул, а Феличиано почувствовал, как брат стискивает его плечо. — Сокровище не в Венеции, — выдохнул он. — Оно в «Кагами». Феличиано не знал и не хотел знать, как Ловино это удалось, но ни его, ни Гая дома не было почти до самого отправления. Когда пришло такси, он с тяжелым вздохом покинул дом и долго смотрел на город, тающий вдали. Было солнечно, воды лагуны переливались и блестели, а Феличиано мысленно уже представлял, как будет каждое утро смотреть на солнце, встающее над ними, и рисовать бесконечность набросков в попытках хоть частично уловить ту самую атмосферу, которая навсегда покорила его сердце. Ловино нетерпеливо ерзал, совсем не разделяя страдания брата. Он уже предвкушал, как найдет сокровище, спрятанное в «Кагами», и будет безбедно прожигать всю оставшуюся жизнь вместе с Тони в его дурацком ресторанчике в солнечной Испании. С сокровищем под боком он был согласен на все, что угодно, даже на это. Впрочем, и без сокровища тоже. Япония встретила их серым небом, мелким противным дождиком и ветром, бросающим его прямо в лицо. Феличиано был согласен с погодой, но в возвращении в «Кагами» — домой, поправлял он себя — тоже были свои плюсы. Плюсы готовили что-то, скорее всего, съедобное на кухне, так что аромат разносился на весь коридор, и подпевали популярной песне, доносящейся из телевизора. Таким Феличиано никогда бы не смог представить Людвига, если бы не был с ним знаком, но он был, и поэтому имел полное право приходить без приглашения — хотя Людвиг и ворчал, что он путается под ногами, но не выгонял и позволял помочь себе с готовкой. Вообще, он и сам неплохо справлялся, но все его блюда казались Феличиано слишком пресными и состояли из одной картошки, так что он добавлял больше специй, сыр, томаты и зелень, превращая обычный холостяцкий ужин в нечто менее холостяцкое. — Как поездка? — спросил Людвиг перед тем как приняться за еду. — Понравилось на Карнавале? В его взгляде мелькнуло что-то такое, от чего Феличиано захотелось соврать. Людвиг был не из тех, кто легко замечает ложь, если она не касается жизненно важных вещей или не настолько очевидна, что ее смог бы разглядеть даже невинный младенец, так что он бы точно не обратил внимания на эту, но Феличиано знал, что будет чувствовать себя виноватым, если сделает это. — Все прошло отлично, — он расплылся в улыбке. — Спонсор выделил «Кагами» даже больше, чем планировал, но это заслуга дедушки Гая. Я бы и сам заплатил любые деньги, если бы он убеждал меня так же! — Директор выдающийся человек, — кивнул Людвиг. — Меньше, чем за тридцать лет сделать из «Кагами» то, чем она является сейчас — дорогого стоит. Если бы он не умел получать деньги, мы бы сейчас здесь не сидели. — Это точно, — пробубнил Феличиано с набитым ртом. — Кстати, ты ведь собирался рисовать в свободное время, — Людвиг снова посмотрел на него своими пронзительными светло-голубыми глазами, и Феличиано почувствовал, что ему не позволят вечно уворачиваться от ответа. — Покажешь потом? Раньше он бы уже давно показал Людвигу свой альбом, еще до того, как тот сам попросил, но сейчас в нем было много — слишком много — рисунков, набросков, эскизов, Венеции, его настоящих чувств и мыслей. Много рисунков Ловино — как он склонился над учебниками, как дремлет в своей кровати, закинув руку за голову, как сидит на окне с книгой. И все это — вперемешку с Венецией, с сотнями одних и тех же зданий с разных ракурсов, с тысячами улочек, в которых так же легко заблудиться, как и в настоящих. А еще там, в этих эскизах, было много его самого — настоящего, беззащитного. Так много его. — Конечно, — натянуто улыбнулся он, стараясь скорее снова занять себя едой. — А твой… брат? — Феличиано не смог удержаться от умиления, когда заметил на щеках Людвига легкий румянец. — Он не доставлял проблем? — Ве-е, конечно нет, — он с глупой улыбочкой потрепал Людвига по голове. — Он сильно изменился с тех пор и стал намного сильнее. Мы помирились, и я все ему рассказал. — Все? — как будто автоматически переспросил Людвиг, и только тогда Феличиано понял, что еще не рассказывал ему о своих новых чувствах. — Значит, вы теперь? .. — по-своему трактовав его молчание, продолжил Людвиг, отчаянно краснея и отводя глаза. — Не-е-ет, конечно нет! — с трудом заставив себя легкомысленно рассмеяться, протянул Феличиано. — Я больше не влюблен в него, а он в меня никогда и не был. Так что мы с ним теперь… обычные братья, наверное? Даже он, погруженный в собственное беспокойство, взволнованный и нервный, заметил, с каким облегчением вздохнул Людвиг. И это облегчение наполнило его сердце привычным теплом. Чувства, которые всколыхнула в его груди Венеция, заставили Феличиано ненадолго забыть, каким опьяняющим и сладким может быть осознание того, что ты небезразличен тому, кто тебе дорог, и ему почему-то стало казаться, что любить одновременно Людвига и Венецию он не может. Но Людвиг — его покрасневшие щеки, горящие глаза и неловкие попытки поддержать разговор, высказанные таким тоном, будто он командир взвода, а Феличиано — его самый непутевый солдат, — снова напомнил ему, что это значит: вернуться домой. — Тони посоветовал показать блокнот драмкружку, — вместо приветствия выдал Ловино. Он лежал на кровати и разглядывал рисунки на страницах. Феличиано переоделся и подсел к нему. — Я перепробовал все возможные варианты, но найти в Интернете что-то хоть близко похожее на отгадку не получилось, — вздохнул Ловино. — Так что я спросил у него, а он сказал, что драмкружок всегда поможет. Но мне так не хочется делиться с кем-то сокровищем… — Лучше поделиться, чем вообще его не найти, — задумчиво протянул Феличиано. — А что, если это касается только нашей семьи? Не хотелось бы, чтобы все увидели коллекцию гомосексуального порно Гая, или что там еще он может так усердно прятать. — Мы все еще можем отказаться от этой затеи, братик, — пожал плечами Феличиано. — Но что, если где-то в «Кагами» действительно спрятано настоящее сокровище? Ловино закусил губу и подумал, что иногда Феличиано бывает чертовски убедительным.