Дом без номера

      Как передать, чтó я испытал, увидев своего создателя впервые за пять лет разлуки? Внутри у меня взвился целый ураган: все бессонные ночи, что я провёл, проклиная его, все бесконечные часы ярости и тоски, что я выдержал в одиночестве, взметнулись разом, точно стая воронья, хлынули искрами из моих глаз, заставили сердце пуститься бешеным галопом. И вместе с тем, он, осязаемый, стоял теперь передо мной, приковавшись ко мне взглядом своих невероятных глаз, как фаталист на краю бездны, полный не то смирения, не то безумного, воспаленного восторга. Его аура в долю мгновения пронизала меня всего, парализуя волю, размягчая полное ярости сердце, заставляя подступать к горлу ком, а к глазам — жгучие слезы. Я знал, что он не мог тогда остаться, знал, что как офицер, он в ответе за своих солдат и никогда, ни при каких обстоятельствах, не бросил бы их на произвол судьбы, а потому отправился в эмиграцию вместе с ними и Врангелем, на одном из кораблей, уходивших из обречённого Крыма навстречу полной неизвестности. Я знал это. Знал — и всё равно нещадно клял его, беззвучно глотая слезы тоски и ярости, за то, что он оставил меня, оставил, обратив в монстра, лишив человеческой природы, наградив меня этой несметной жаждой и этой мучительной сверхчувствительностью, а хуже того, на веки привязав к себе и тем самым сделав моё существование совершенно невыносимым. Он прочитал всё это в ту же секунду, стоя на пороге, и не дрогнул ни единым мускулом на своём бесстрастном, как у кошки, лице. — Дани, кто там? — раздался за моей спиной голос Марии. — Это всего лишь я, Мария Дмитриевна, ваш давешний покупатель! — ровно и почти весело отозвался Алекс, глядя мимо меня и не обращая внимания на мой потрясённый вид. Будто автомат, я сделал шаг в сторону, и он прошёл в прихожую. Мария вышла навстречу, и Алекс поздоровался, ловко, с изящной любезностью склоняясь к её руке. Он был одет безукоризненно и строго — ясное дело, ему дела нет до того, что прохожие, должно быть, все как один сворачивали шеи ему вслед. — Алекс, — радушно приветствовала его художница, — как хорошо, что вы пришли. Проходите. Картина, которой вы интересовались, вчера вернулась ко мне с выставки, и вы сможете ещё раз неспеша рассмотреть её. А мы с Даниэлем пока закончим портрет. Она повернулась ко мне. — Познакомься, Дани. Господин Фон Брюгге известный в Европе коллекционер, он специально приехал на мою выставку, а теперь желает приобрести одну из моих ранних картин. Я не знал, что отвечать на это. Алекс опередил меня. — Мы с Даниэлем знакомы. Очень рад повстречать у вас своего давнего приятеля. Приятеля. Мария проводила нас в студию. Оцепеневший, я опустился в своё кресло. Алекс же непринуждённо обошёл студию, разглядывая картины и остановился рядом с Марией, у мольберта с моим портретом. На несколько секунд самообладание изменило ему и, готов поспорить, он замер, завороженный, потрясенно разглядывая холст. — Это… Невероятная работа, сударыня, — проговорил он голосом, от которого по моему телу хлынули мурашки, — осмелюсь спросить, продаётся ли этот портрет, или же он в собственности заказчика? Тут Алекс бросил на меня беглый взгляд. Мария удовлетворённо улыбнулась. — Я и сама довольна этой работой, Алекс. Я собираюсь её выставить. После чего, портретом будет распоряжаться Даниэль. Я прищурился, усилием воли беря себя в руки и пристально следя за реакцией Алекса. Он на секунду опустил глаза. — В таком случае, я бы хотел просить вас, Мария Дмитриевна, написать и мой портрет! — с расстановкой произнёс, наконец, он, поворачиваясь к художнице. Тот вечер показался мне вечностью. Я позировал, Мария писала, Алекс, расположившись на кушетке, пил кофе. Они с Марией вели непринужденную беседу. Оба делали это мастерски и — почти механически, ибо она была погружена в свою работу, а он — неотрывно наблюдал за каждым её движением, за каждым мазком, ложившимся на холст. Наконец, Мария отложила кисти и палитру, вытерла руки, сняла фартук и со вздохом облегчения опустилась на стул. — Вот теперь он готов! — провозгласила она и, задорно подмигнув, жестом поманила меня к себе. С волнением, я подошёл и взглянул на холст. Всё это время Мария не показывала мне его — таково было её непременное условие. И я увидел свой портрет впервые. А увидев, забыл обо всём вокруг. Даже об Алексе, который встал с кушетки, тихо приблизился и стоял у меня за спиной, неотрывно глядя на моё изображение на портрете. Я же стоял не шелохнувшись, минут пять или десять, я не знаю. Все бури вдруг улеглись, все страсти и тоска, бушевавшие во мне, как по волшебству, в миг оставили меня. Я увидел себя таким, каким не смел предположить. Я увидел в себе то, на что давным давно потерял всякую надежду. Я пережил откровение. Кто-то сбросил все замки, распахнул одиночную камеру, и узник вышел на солнечный свет. Я понял, что буду жить. Не говоря ни слова, я повернулся и пошёл в прихожую. Мария вышла следом за мной. Опомнившись, я развернулся к ней. — Мне пора. Не буду отвлекать вас от покупателя. Я… приду завтра, — сказал я, как можно более ласково и мягко. Она встревоженно, вопросительно смотрела на меня. Я постоял несколько секунд в нерешительности, а потом, презрев все условности, метнулся к ней и обнял, утыкаясь лицом в её короткие белокурые волосы и бережно обвив руками её плечи. Я почувствовал, как её тёплые, всепонимающие, утешающие руки осторожно сомкнулись на моей спине, поглаживая, баюкая. Я задержался так на секунду, не смея сделать вдох, потом аккуратно высвободился и, не оборачиваясь, бросился прочь. Мне совсем не хотелось прямо сейчас возвращаться в свою каморку в пристройке собора, которую теперь я снимал у сторожа. И, выйдя из парадной, я постоял с минуту в нерешительности. Анфилада дворов за моей спиной заканчивалась аркой, которая вела на высокую каменную террасу. Оттуда, как на ладони, были видны улицы, уходившие вниз, к пристани, где причаливали баржи. Я свернул в арку, вышел на террасу и встал у балюстрады, глядя вдаль, на тёмную реку, ночное небо и далёкие огни на горизонте. Чувствуя странное спокойствие, я простоял так, должно быть, с полчаса. А потом услышал лёгкие шаги за спиной. Мой сверхъестестаенный слух уловил его учащённое дыхание. Я развернулся, оказываясь с Алексом лицом к лицу. Не дольше секунды он неподвижно пожирал меня глазами, а потом мы бросились друг к другу навстречу, бешено хватая, стискивая пальцами, терзая до боли, перетекая друг в друга и растворяясь в едином пылающем коконе. Я пил и отдавал ауру до стонов изнеможения, он тоже и, казалось, наша кожа на сцепленных ладонях сплавилась воедино. Когда мы наконец смогли оторваться друг от друга, я, обессиленный, обрушился на каменную балюстраду террасы, пытаясь отдышаться. Алекс, весь растрепанный, с распахнутым воротом, блестящий от пота, устало присел рядом. Мы молча закурили. Он заговорил первым. — Я приехал за тобой. Ты простишь меня. За всё. Мы уедем. Через два дня наш поезд в Берлин. Он говорил спокойно и безапелляционно, как всегда. Но у меня не было сил говорить о нас с ним, я был слишком поглощён эйфорией своих новых ощущений. — Лекс, — мечтательно заговорил я, — она… Понимаешь, вернула мне меня. Надежду. Покой. Всё на свете. Эта женщина… Она как обещание, что там, за темнотой, есть другое… Свет. Смысл. Ты понимаешь, я обрёл его в её доброте, в её… Я сбивался с дыхания, жестикулируя и тщетно стараясь подобрать слова. Наконец, я развернулся к Алексу и в отчаянии уставился ему в глаза. — Не выдавай! Ладно, Лекс? Я не смогу, если она узнает, что я ей врал. Я не могу потерять её. — Дани, — перебил Алекс, спокойно, медленно, почти снисходительно, — я только что рассказал ей. Она всё знает. Она знает, кто мы.