Дом без номера

      Перед рассветом небо затянули тонкие бесцветные тучи, и зарядил монотонный, затяжной, сонный дождь. Дани, сидя на подоконнике в спальне Алекса, смотрел на мокрые блестящие листья сирени под окном и слушал, как стучат капли по жестяному карнизу. Похищенный портрет стоял на полу в простенке между дверью и камином, прислоненный лицевой стороной к стене. Часом раньше, когда Дани спрыгнул на землю, он с облегчением выдохнул, увидев портрет на том же месте, где оставил его. Алекс, как ни странно, ни единым словом не упрекнул его за неосторожность. Наоборот, — это Дани было очевидно, старший аурик был благодарен ему за то, что он без колебаний бросился на выручку. Сейчас Алекс лежал на кровати, не переодеваясь — только рубашку окровавленную скинул, как пришли домой. Он был совершенно обессилен. Ауры оставалось ровно столько, сколько требовалось на поддержание жизни. Дани и сам выдохся и потому не мог дать ему много своей. Он настаивал, чтобы пойти на улицу и зарядиться как следует, но Алекс остановил его: — Подожди. Просто посиди здесь. Никуда не денется. Дани понял его. После ночных событий, Алекс хотел покоя и тишины. И его, Дани, присутствия в этой тишине. Это была одна из хорошо знакомых ему потребностей им подобных — заставить момент длиться, чтобы прожить его сполна. Замедлить время, сделать его осязаемым, чтобы самому стать реальнее, правдоподобнее… Живее. И Дани сидел на подоконнике его спальни, смотрел на дождь и просто был с ним, деля с ним молчание, бездействие, отдых. Он знал, что Алекс заговорит, когда захочет, и ждал. Это было лучшее, что Дани мог сейчас для него сделать. Аура — та на самом деле никуда не денется. И ещё, Дани знал точно — всё произошедшее этой ночью они обсудят завтра. А сейчас ни одна насущная проблема, ни один вопрос, ни один вновь вскрывшийся факт не имеют права голоса и не проникнут в их мир, где до утра время покорно замедлило ход. — Ты знал, как будет с этим бедолагой, — наконец проговорил Алекс. Его голос не ослаб, скорее, был безмятежно спокоен, — что я тебе не позволю его убить. — Конечно, — мягко ответил Дани, не меняя позы и все так же глядя в окно. Алекс улыбнулся. — Ты и правда любишь киноэффекты. Всё так же развлекаешься, изображая бутафорского вампира из фильма. Который вершит судьбы смертных и патетически рассуждает об относительности добра и зла. Дани беззвучно усмехнулся. — Нет, — небрежно бросил он, — я просто был голоден и вдобавок хотел посмотреть на тебя, когда будешь оживлять его. Меня почему-то завораживает это зрелище. — К чему тогда эти банальности про «хищника и жертву»? Ты как будто отказываешься взрослеть, сто лет спустя повторяя всю эту чепуху. — Но это правдивая чепуха, — пожал плечами Дани, — разве что, я ей не следую, дабы тебя не раздражать. — Нет, — спокойно и безапелляционно возразил Алекс, — не следуешь, потому что сам в неё не веришь. Ты ведь мне уже как-то проговорился. Дани обернулся и бросил в его сторону ироничный взгляд. — Ну да, ты достаточно меня знаешь. Никакой «относительности добра и зла» для меня быть не может. Ненавижу эту сопливую демагогию, придуманную трусливыми выродками рода человеческого для оправдания своих постыдных мерзостей. Отнимать жизнь — зло, и здесь нет ничего относительного, не может быть никаких «точек зрения». Я творил зло и отдавал себе в этом полный отчет. Для таких, как мы, сравнивать себя с хищником, стоящим выше людей в пищевой цепи — лживый иезуитский бред. Наша изменённая физиология и потребность в ауре не отменяют того факта, что мы родились людьми. Помнишь, что я говорил про неизменную суть? Надо всегда называть вещи своими именами. Я творил зло, потому что мог и страстно хотел этого. Сейчас тоже могу, но больше не хочу, и это мой выбор. Договорив, Дани снова обернулся и встретился с Алексом взглядом. Тот смотрел на него задумчиво, чуть прищурив нижние веки. — Что, сейчас спросишь меня о раскаянии? — с вызовом подаваясь вперёд, Даниэль оскалился в карикатурной усмешке. Алекс отрицательно качнул головой. — Иди сюда, — тихо позвал он. Помолчав пару секунд и снова став серьёзным, Дани соскользнул с подоконника. Приблизившись, изящным и точным движением опустился на кровать, чуть поодаль от Алекса и вопросительно посмотрел на своего создателя. — Когда забираешь у них всё целиком, ощущаешь такое абсолютное удовлетворение, — тихо заговорил Алекс, — становишься на время чем-то целым и совершенным. Ничто не ощущается таким правильным, как эти моменты полнейшего, сытого экстаза. В эти секунды ты все себе прощаешь. А когда ловишь ауру урывками, по глотку от многих, ты лишь дразнишь свою жажду. Или она дразнит тебя. Мучительное и унизительное насыщение. Чувствуешь себя мелким паразитом или нищим. Он вздохнул и уставился в потолок. В темноте Дани видел, как заострились его черты. Скулы, нос, аскетичная линия рта стали ещё резче, бездонные глаза неподвижно темнели из-под низких бровей. Дани скользнул взглядом ниже, по его голому торсу. Чуть выше ремня и контрастной границы между чёрными брюками и белеющей кожей, на животе темнело пятно запекшейся крови и виднелся розовый след от раны, наподобие шрама: ему не хватило ауры, чтобы полностью регенерироваться. — Иногда я думаю, — совсем понизив голос, продолжал Алекс, — может, остаться здесь? Время от времени летать в Мюнхен и снова возвращаться. Он чуть запрокинул голову и посмотрел на Дани. — Ты останешься? Повисла пауза, и в полной тишине, кроме мерного стука капель, Дани слышал дыхание, своё и его. Не отвечая, он склонился и коснулся губами круглого шрама. Алекс резко вдохнул и закрыл глаза. Прошла минута или две. Когда Даниэль медленно выпрямился, следа на животе Алекса больше не было. — Спи, магистр, — устало прошептал Дани, — я пройдусь немного, а потом ты возьмешь столько, сколько тебе нужно, чтобы взлететь. У нас впереди новый день и куча дел, не забывай. В задумчивости и странном волнении спустившись с крыльца, Дани чуть не столкнулся с преградившей ему путь фигурой. Подняв глаза, он вздрогнул, резко втянул свежий прохладный воздух и удивленно прошептал на выдохе: — Ты?!