Дом без номера

      Алекс бесшумно приоткрыл дверь и на минуту остановился на пороге. Был уже поздний вечер, но в небольшой комнате с плотно зашторенными окнами не горел свет. Лишь две свечи в блестящих бронзовых подсвечниках освещали дальний угол, в котором стоял старинный клавесин. Пламя колебалось и подрагивало, казалось, в такт музыке, бросая мягкие блики на глянцевитый корпус из красного дерева. Дани, с влажными волосами, одетый в чёрный махровый халат, сидел вполоборота к Алексу и был весь поглощён игрой. Алекс прикрыл за собой дверь, пересёк комнату и сел рядом с ним на длинную банкетку, обитую темно-лиловым плюшем. Он закончил пьесу и, не делая паузы, начал следующую, лишь мимоходом взглянув на Алекса. А тот — сидя прямо и сложив ладони на коленях, не мигая смотрел, как стремительно танцуют по клавиатуре его пальцы. Не с человеческой скоростью, скорее, с быстротой бабочки. Как плавно и, казалось, без малейшего усилия двигаются, будто глубоко и размеренно дышат, его руки. Будто в них совсем нет костей, а есть одно лишь движение, неутомимое и совершенное, воплощённое самой музыкой, единое с ней. Дани то и дело отбрасывал с лица челку — он вымыл волосы и не уложил их, так что они непослушно рассыпались и падали на лицо. Пьеса была короткой и, доиграв, Даниэль глубоко вдохнул, зачесал волосы назад рукой и повернулся к Алексу. — Гендель. Сюита си бемоль мажор. Четвёртая часть, моя любимая, — с лёгкой улыбкой сказал Алекс. — Как тебе? — Дани кивнул на клавесин, — звук что надо, как считаешь? — Годный аппарат, — одобрительно согласился Алекс. — Приятно осознавать, что какой-то французский краснодеревщик триста лет назад с должным вниманием отнёсся к твоим будущим вкусам и потребностям! — резюмировал Дани и прибавил, — ну что там Макс? — Спит, — ответил Алекс, — я так понял, ты не все рассказал ему, из той истории с Баранцовым. Тем не менее, он впечатлён. — Ты читал мои записки, сам всё знаешь, — ответил Даниэль, — а Максу я рассказал столько, сколько надо. — Я сейчас долго говорил с ним. Кажется, он все-таки небезнадежен. Считает себя полным идиотом. Говорит, что многое переосмыслил. — Может быть, — пожал плечами Даниэль. — Сыграй ещё, — тихо попросил Алекс. Дани посмотрел на него и снова повернулся к клавишам. Посидев с полминуты в тишине, собираясь с мыслями, снова заиграл. Звуки хлынули и рассыпались в воздухе, наполняя полумрак комнаты разноцветными всплесками, россыпями нот, похожими то на сверкающий на солнце фонтан, то на фейерверк. Он оборвал игру резко, так что тишина оглушила Алекса, ударила по ушам, заставила сбиться дыхание. — Вернемся домой завтра? — спросил Дани совершенно будничным, деловым тоном. Алекс не отвечал. Он тронул клавиши, взял аккорд, другой. — Да. Думаю, да. Завтра. Оба замолчали. — У тебя здесь красиво, — снова заговорил Алекс. Даниэль рассеянно кивнул, глядя куда-то в сторону окна, сквозь позолоченные уличным фонарём гардины. — Я хочу, чтобы ты знал, — вдруг заговорил Алекс, — если будет надо, я помогу. С Ди Тройей. Он ничего не сможет сделать. Нас двое. Он один. Даниэль вскинул взгляд, уголок его рта болезненно дрогнул. — Ты определись, чего ты хочешь. Алекс продолжал смотреть на него, не отводя взгляд. Потом мягко улыбнулся, и Даниэль не мог не заметить горечь в его глазах. — Как и всегда, — ответил Алекс, — пройтись по улицам вместе, говоря обо всем подряд, вместе прийти домой. Вот и всё. Слушай, ты знаешь, клавесин вызывает у меня массу всяких ассоциаций. Детских, в основном. Вот, например, зима. Последние несколько дней адвента. Снег тихо падает, тротуар за окном весь белый, мостовой не видно, снег чистый, ровный, на нём ещё нет ничьих следов. В гостиной стоит ёлка, дома тепло, топится печь. Печется пирог. Вот дети, которым разрешили перед Рождеством пару дней ходить друг к другу в гости с ночевкой. Загадочно переглядываются за ужином, потому что знают, что смогут проговорить хоть всю ночь, о приключениях, призраках, кругосветных путешествиях, тайных алфавитах. Почему клавесин напоминает о детстве? Нелогично. Странно. Жаль, что у нас была разница почти десять лет… Алекс вдруг опустил глаза и беззвучно усмехнулся, разглаживая рукой ворс на сиденье. — Вот же сентиментальный идиот. Он прошептал это сквозь усмешку, и вышло искренне и безыскусно. Дани поднял руку и осторожно провёл тыльной стороной пальцев по светлой пряди, выбившейся из его хвоста. — Говорят, со временем разница в возрасте сглаживается, — проговорил он и подмигнул. Оба негромко рассмеялись, потом Алекс снова стал серьёзным. — Я не повторю ошибку, которую однажды совершил, тогда, с Марией. Я знаю, что для тебя Анна и, соответственно, её ауросвязь с Ди Тройей. — Не только её связь, — сказал Дани. — Что? — Он же и твой создатель. Алекс задумался. — Ты знаешь, я все время думаю об этом. Что, если ауросвязь со временем слабеет, если её не подпитывать? И наоборот, становится крепче, если мы сами этого хотим. Я ничего не испытываю к Ди Тройе. Я почти уверен, что смог бы противостоять ему, вздумай он злоупотребить ауросвязью. Дани покачал головой. — Не знаю. Я бы сильно на это не рассчитывал. Мы слишком мало знаем. И Кастелла ничего не пишет об ауросвязи. — Но смотри, — снова горячо заговорил Алекс, — ты и Ника. Ведь у тебя нет какого-то сильного влечения к ней. Ты не испытываешь необходимости обмениваться с ней аурой. — Как с тобой? — Даниэль хитро улыбнулся, — Нет. Да и она вполне без этого обходится. Хоть и намеренно раздражает меня своей ревностью. — Вот видишь! — Что? Что из этого следует? — Дани не отводил испытующий взгляд. — Из этого следует, — продолжал Алекс, — что ауросвязь не всегда одинаково сильна. Может, она по-настоящему непреодолима только, когда есть изначальное родство душ. А если его нет… Дани, мы же вполне можем провести эксперимент. — Со мной и Никой? Пусть она попробует выйти из дома без моего разрешения? — Именно! Даже если сразу не получится, можно тренироваться. Чтобы понять механизм противостояния связи. Завтра же, как вернемся, начнем. Что скажешь? Даниэль вдруг резко развернулся к нему. Алекс молча смотрел, как на его губах играет знакомая коварная ухмылка. — А с себя не хочешь начать свои эксперименты? — подначивая, произнес Дани и положил ладонь Алексу на грудь, чуть потягивая ауру и одновременно искря и постреливая своей, словно лёгкими разрядами тока. — Ну? Прикажи что-нибудь, и посмотрим, смогу ли я ослушаться. Несмотря на вернувшийся к Даниэлю шутовской, провоцирующий тон, Алекс видел, как он оживился, будто наполнился красками и светом. Этот свет — был искренней, полной нежного тепла благодарностью, после слов Алекса о Ди Тройе. Алекс, наконец, мог видеть сквозь его маску.