***
— Мидория, Тодороки. Сегодня в спарринге в паре. На этой неделе у вас обоих неважные показатели в ближнем бою. Изуку вроде как должен расстроиться от упрека Айзавы, но, стараясь не коситься на Шото, на самом деле может думать только о том, что сейчас он будет касаться его. Много, долго, всем телом. Сплетать руки, прижиматься грудью к груди. Не выдержав, он поворачивается и бросает на Тодороки чуть испуганный, ищущий взгляд. И тут же смущается, потому что Тодороки тоже непонятно и изучающе глядит на него. И, несмотря на то, что Тодороки всегда стремится быть лучшим, а сейчас Айзава откровенно им недоволен, огорчения в разноцветных глазах почему-то все равно нет. Изуку кажется, или он даже улыбается краешком губ? Тодороки улыбается редко, а Изуку так любит видеть его улыбку, что и сейчас просто не может не улыбнуться в ответ. — Я надеюсь, вы поняли, что сейчас оба будете драться? — Айзава, как обычно, подмечает всё и всегда. Оба резко отворачиваются друг от друга, улыбки поспешно разлетаются с губ, — с Айзавой не стоит шутить. — С Мидорией встану я. Бакуго, недобро усмехаясь, решительно выходит вперед и, почти перекрывая Изуку плечом, с вызовом глядит на Айзаву. Его попытки даже в таких мелочах доказать свое превосходство так утомляют, но, как с этим покончить, Изуку не имеет понятия. Айзава равнодушно пожимает плечом, мол ему все равно, и Изуку тут же пугается: сейчас Каччан может у него все отобрать. А он-то уже успел понадеяться… Ему хочется спокойно и веско ответить: "Нет, я пойду с Тодороки", но он лишь краснеет да стискивает вспотевшие кулаки. Ну почему при Каччане в нем всегда просыпается робкий ребенок, не умеющий за себя постоять? Но тут за его спиной раздается спокойное: — Куда нам идти? Тодороки, полностью игнорируя Бакуго, обращается только к Айзаве, а потом одним быстрым, непонятным движением — Мидория даже не успевает его отследить — встает между ними, легко отстраняя Каччана плечом, словно отсекая от них. Вот только Бакуго не из тех, кого можно взять и просто так отодвинуть. — Двумордый, че непонятного? Я же сказал, с ним пойду я! Изуку каждый раз удивляет, где Тодороки научился молчать так выразительно. Вот и сейчас он просто спокойно смотрит на Бакуго, чуть загораживая Деку собой, но от этого равнодушного взгляда даже Каччан на какое-то время теряется. Отчего, опомнившись, разумеется, начинает еще больше злиться и еще громче орать. — Слышь ты, урод! Я те сказал... Он резко вскидывает руку вперед, и Изуку напрягается, опасаясь того, что сейчас последует взрыв. — Бакуго, Тодороки, — Айзава утомленно объединяет этих двоих одним взмахом руки и, пресекая проблему, кивает на поле, — Вы оба. На дальний ринг. До конца дня отрабатываете вдвоем приемы беспричудного ближнего боя. Мидория, Токоями, — ваша площадка направо. Разойтись. Бакуго бросает быстрый злобный взгляд на Мидорию, хотя он тут вроде как совсем ни при чем, а потом яростно таращится на Тодороки. А еще грозно рычит в его адрес что-то явно очень нелестное, но Шото, даже не выслушав, равнодушно поводит плечом. Не глядя на Бакуго, он разворачивается и движется к полигону. Но Бакуго не в силах уступить ему пальму первенства даже в таком. Он тут же срывается с места и свирепо рвется вперед, чтобы его обогнать. Изуку рассеянно улыбается, приветствуя подошедшего к нему Токоями, и украдкой смотрит вслед уходящей синей спине: высоко подняв голову, засунув руки в карманы комбинезона, Шото неспешно следует за Бакуго на дальний стенд. И если Каччан почти мчится на поле, сжав от напряжения кулаки, то Тодороки движется со спокойной грацией хищника — он, как всегда, собран и уверен в себе. Изуку тихонько вздыхает, глядя, как отросшие красно-белые волосы чуть заламываются за воротник. Тодороки красивый настолько, что неисполненное желание прикоснуться к нему так и жжется на кончиках рук. Вот только — Изуку в этом уверен — сам Шото в предвкушении нового интересного боя наверняка уже забыл про него. Но тут Тодороки внезапно оглядывается, явно выискивая кого-то глазами, и сердце у Изуку подпрыгивает и начинает биться с удвоенной силой. Эта улыбка… Она действительно для него? — Че ты лыбишься, двумордый урод! — издалека орет Бакуго и, видимо, возмущенный тем, что противник его игнорирует, без предупреждения машет ногой. Засмотревшийся на Изуку Тодороки только Причудой успевает блокировать первый удар. Пики льда встают между ними, и за это Айзава назначает штрафные очки. Оба соперника яростно щерятся, и буквально через секунду рукопашная уже начата. Мидория старается не думать, насколько он сейчас завидует Бакуго, хотя откровенно завидовать нечему — даже без Причуд эти двое бьются не на жизнь, а на смерть. Оба не жалеют ни себя, ни противника, и почему-то Изуку кажется, что с ним самим Тодороки дерется вовсе не так. — Слишком сильно. Они будто сражаются за что-то важное для обоих. Это же просто тренировочный бой, — комментирует Токоями, занимая позицию и с интересом поглядывая на их полигон. Мидория не знает, что ему отвечать: насколько он знает, ничего общего у тех двоих вроде нет. Поэтому он просто молча встает в бойцовскую стойку и кивком показывает Токоями, что готов начинать.***
— Ты в порядке? — Мидория вскакивает из-за стола и взволнованно смотрит на вошедшего в его комнату Шото. Исцеляющая девочка постаралась на славу, но синяки на нем еще есть. Шото кивает и тут же неосознанно морщится. — Плечо потянул, — поясняет он в ответ на вопросительный взгляд. — До завтра пройдет. Тодороки, как всегда, лаконичен и равнодушен к себе. Но он снова чуть кривится при легком движении головой, и Изуку это, конечно же, замечает. — Давай разомну, — предлагает он сходу, безо всяких там задних мыслей — Шото он всегда рад помочь. — Хорошо. Тодороки какое-то время пристально глядит на него, — так пристально, что до Изуку постепенно доходит. А окончательное понимание, что же он сотворил, приходит в тот момент, когда Шото, так и не сводя с него глаз, молча, одним слитным движением стягивает футболку, под которой, разумеется, нет ничего. Ничего, кроме рельефного голого тела. Изуку буквально застывает на месте и торопливо отводит глаза. Разумеется, они постоянно видят друг друга раздетыми — в душе, в бассейне и в раздевалке. Но ведь это далеко и при всех. А сейчас они в комнате один на один, и раздетый Шото стоит пугающе близко к нему. Изуку даже чувствует, как от Тодороки пахнет гелем для душа и как его левая половина дышит теплом. Все происходящее слишком невероятно, слишком интимно. Вообще, всё это — слишком для Изуку, наивно влюбленного в парня-мечту. Стараясь не коситься на накачанный пресс, широкие плечи и темные небольшие соски, — зачем лишний раз отмечать, что Тодороки сложен так идеально? — Изуку дергает ближайший стул на себя и от волнения чуть не роняет его. Снова дергает, снова роняет, кидается поднимать, — и всё это в надежде, что Тодороки не заметит его пламенеющих щек. — Давай помогу. Отлично. Теперь в глазах Тодороки он кретин, не способный справиться даже со стулом. От стыдливой неловкости Мидория начинает опять суетиться. Как будто мало над ним за это издевался Каччан. — Т-тодороки-кун, садись, вот сюда, — почти кричит он и дергает чертов стул так, что чуть не сбивает им Шото с ног. И конечно же еще больше краснеет от его недоуменного взгляда. — Тут тебе будет удобно. Т-то есть, ты, конечно, можешь сесть везде, где только захочешь... Но будет удобнее, если ты окажешься прямо вот з-здесь, подо мной. Разноцветные глаза глядят на Изуку с таким неописуемым выражением, что он начинает буквально паниковать. Это выливается в еще более позорную суету: — В смысле, п-перед. Конечно же я имел в виду, что ты будешь передо мной! — Изуку краснеет как помидор. Едва ли можно стыдиться и ненавидеть себя еще больше, чем в этот момент. Почему он не может быть таким же спокойным, как Тодороки? Или хотя бы таким же непробиваемым, как Каччан. Но Шото лишь молча кивает ему, разворачивает в воздухе стул и садится, складывая руки на спинку и подставляясь спиной. — Так нормально? — Д-да, — Изуку с трудом заставляет себя заглотить оставшиеся слова. Он чувствует, как краска все сильнее заливает лицо. Ну разумеется, красные уши так подходят к зеленому цвету волос. Хорошо, что Тодороки не видит. От того, что Шото настолько раздет, Изуку немного ведет. Но тот, к счастью, не замечает. Смотрит прямо перед собой — Изуку не видно, куда. Да он бы и все равно не разобрал, потому что до сих пор не может очнуться и только и делает, что пытается не смотреть. Шото ждет, и Изуку, скрепя сердце, заставляет себя к нему подойти. Голые плечи оказываются у него почти под рукой, но он никак не может заставить себя к ним прикоснуться. Кожа Тодороки выглядит гладкой и теплой. Он слишком хорош, и Изуку чувствует себя так, как будто хочет что-то у кого-то украсть. — Вот здесь, — Тодороки, к счастью, не замечает его самотерзаний. Он просто молча кладет свою руку себе слева от шеи, показывая Изуку, где болит. От этого жеста Мидория буквально заставляет себя взять в руки и встрепенуться — Шото же больно! А он... Набрав побольше воздуха в грудь, Изуку решительно кладет ладонь ему на плечо. — Расслабься. Говорит он то ли ему, то ли себе. Кожа у Шото действительно упругая и действительно теплая — хотя, что удивляться, это его левая сторона. Последнее время Шото ее усиленно тренирует. — Наверное, ты перенапрягся, — от волнения Изуку снова начинает болтать, пока его пальцы пытаются ухватить окаменевшие мыщцы. — Даже после спарринга с Бакуго остался на поле. Ты совсем себя не щадишь. — Его тоже. Изуку невольно глотает улыбку. Действительно, после их схватки Каччан выглядел изрядно потрепанным и даже чуть присмирел. Но ведь Тодороки тоже нормально досталось. А он вместо того, чтобы пойти в лазарет, снова принялся за свои сто пятьдесят отжиманий. — Тодороки-кун, столько тренироваться нельзя! У кого хочешь спроси. — Это мне ты говоришь? — Шото делает ударение на слове “ты”, и Изуку неловко смеется. И действительно. Кажется, они двое слишком часто ходят в спортзал. — Ну, тогда держись, я постараюсь тебя посильнее размять. Вместо ответа под пальцами напрягаются каменные трапецевидные мышцы, но Изуку знает, куда нажимать — мама его научила. Шото терпит, только дышит глубоко и неровно, а Изуку старается пробиться к нему почти что под кожу, чтобы как можно быстрее помочь. Вспоминает учебник, прилежно нажимает на нужные точки, перекатывает в пальцах тугие узлы и с взвешенной силой давит и мнет. Через какое-то время Мидория с радостью чувствует, что мускулы Шото медленно отпускает. А вместе с ними — Изуку это видит и ощущает, — вместе с мышцами Шото наконец-то отпускает и его самого: Тодороки дышит спокойнее и ровнее, прикрывает глаза. А в какой-то момент даже чуть улыбается и склоняет голову вбок. У Изуку тяжелеет в паху. Жизнь его не готовила к зрелищу "расслабленный Тодороки": мерное дыхание, приоткрытые губы, наклоненная голова, слегка качающаяся в такт ритмичным движениям, трепещущие ресницы и взлохмаченные красно-белые волосы, мажущие ему по рукам. И открытая шея, словно подставленная под поцелуи. От такого Шото невозможно отвести взгляд. На полном автопилоте Изуку продолжает массировать ему шею и спину, изо всех сил стараясь лишний раз не смотреть. В сотый раз он заставляет себя разглядывать стены, увешанные плакатами со Всемогущим или подсчитывать птиц за окном. Но, даже сам того не желая, он все равно видит скрещенные сильные руки, длинные пальцы и высокую обожженную скулу в обрамлении красных волос. Какой же он все-таки... Ну какой… — Так хорошо? — из горла позорно вырывается сип, наверное, лучше было бы промолчать. Но Шото лишь лениво кивает: — Да. Хорошо. Его низкий бархатный голос сейчас звучит так, что у Изуку снова эрекция. Никогда в жизни он его не слышал таким. Тодороки немного смещается вправо, и мягкая светлая прядь ненавязчиво касается напряженной руки. Изуку сглатывает. С трудом переводит дыхание. Чувства бьются о стенки желудка щекочущим мотыльком. Шото. Как же сильно он ему нравится. Не думать. Не думать. Ему всего лишь нужно довести массаж до конца. Отчаянно цепляясь за сильные плечи, Изуку обреченно заводит глаза в потолок. Сколько на верхней полке фигурок со Всемогущим? Кажется, двадцать три. Или их двадцать шесть? Желание так сильно застилает глаза, что Изуку уже ни в чем не уверен. Чтобы отвлечься, он начинает считать. Одна, две… четырнадцать... Девятнадцать. Спасибо, что руки выполняют работу сами собой. Лопатка. Ключица. Его красивая шея. Кадык. Одиннадцать. Двадцать пять. Лишь спустя пару минут, успев раза четыре сбиться в подсчетах, Изуку осознает, что не столько массирует, сколько ласкает его. Предатели-пальцы сами собой скользят почти невесомо от плеч вдоль линии сильной спины. Снова возвращаются к шее. Перебираются с дельты на трицепс, пробегаются по ключицам и кадыку. Изуку боится даже подумать, что Шото тоже заметил, что это давно уже никакой не массаж. Но, к счастью, Тодороки молчит. Дышит мерно и глубоко. Ему нравится? Или все же не очень? Как бы понять? Потому что самому Изуку очень нравится гладить его. Узнавать руками это красивое, сильное тело. Шото. Шото... Изуку с трудом переводит дыхание, пытаясь заставить свои руки вести себя хорошо, — ведь он искренне хочет Шото помочь, — но совершенно теряется, когда в награду получает немыслимое: тихий глубокий стон, от которого все рвется внутри. Одним лишь чудом Изуку заставляет себя продолжать, хотя холод и жар одновременно жгут позвоночник. Куда? Куда и как надо нажать, чтобы он снова сделал вот так? Пальцы сами собой проскальзывают на ключицы, ведут по ним вперед и назад, разглаживая, успокаивая, утешая, и Шото снова тихо то ли стонет, то ли вздыхает. Изуку закрывает глаза, стараясь унять пожары везде. Интересно, можно ли сказать пальцами “ты мне нравишься”? Наверное, можно. А “ты мне нравишься очень?” Шото опять издает звук, похожий на стон, и Изуку очередным неимоверным усилием заставляет себя не упасть. Ему кажется, или это сложнее, чем битва с любым из злодеев? На лбу давно уже выступил пот, спина тоже взмокла. И вообще, всё это пора прекращать, пока он не сделал что-нибудь непоправимое. — Ну, я вроде как все, — Мидория натужно и громко смеется, в отчаянии глядя на склоненную перед ним мощную шею. Он не хочет ничего прекращать! — Спасибо, Мидория. Изуку переводит дыхание: он готов бесконечно слушать эту его мягкую “р”, словно Шото приворожил его голосом. Тодороки весь, целиком, слишком хорош, чтобы быть правдой. Шото чуть поводит плечом, словно пытаясь проверить или размять, и стыд опять обжигает Изуку: его ладони все еще так и лежат у него на плечах. Задача: отойти без потерь. — Ну... если что, теперь ты знаешь, куда обращаться, — Изуку снова смеется напряженно, фальшиво и глупо. Как же он жалок. — Спасибо, Мидория, — повторяет Шото и неожиданно подается назад. Сердце Изуку заходится в бешеной скачке. Расслабленный, полуголый Шото практически лежит головой на его животе и явно не собирается никуда уходить. И руки Мидории, так и оставшиеся у него на плечах, кажется, ни капли ему не мешают. У Изуку пересыхает во рту, внутри замирает от сладкого ужаса. Руки дрожат, не зная, как поступить — то ли испуганно оттолкнуть, то ли притянуть к себе как можно сильнее. Застывший Изуку растерянно глядит вниз на смешавшиеся красно-белые пряди, и пальцы буквально горят от желания в них снова нырнуть. Ему хочется иметь вечное право зарываться в эти прекрасные волосы пальцами или лицом. Ему хочется. Шото поводит головой по его животу вправо-влево, как большой кот, ищущий ласки, и закрывает глаза, окончательно расслабляясь. Он так очевидно делает вид, что ничего особенного не происходит, что Мидория не знает, плакать ему или смеяться. У него в паху стоит колом, слезы в глазах, а еще дрожат руки и губы. Кажется, Тодороки тоже понял значение слова "можно". Понял, принял все правила и таким образом сообщает Мидории, что тоже вступает в игру, в которой их теперь окончательно двое. Изуку растерянно смотрит на прижавшуюся к нему красно-белую голову, понимая, что готов так стоять целую жизнь. Тодороки — отличный боец. Но и Изуку не может ему проиграть. Вот только что же ему теперь делать?