Быть героем

— Чувак, вроде не мое это дело, но... Я ничего не понимаю. Я думал, он тебе друг. За что ты с ним так? Мидория затравленно посмотрел на сидящего перед ним Киришиму и, не выдержав, отвернулся к окну. — Как "так"? — пробормотал он, явно понимая, о чем идет речь, но не желая в этом признаваться ни Эйджиро, ни себе. Киришима тяжело вздохнул, понимая, что неприятного разговора не избежать, рассеянно оглядел загипсованного по шею Мидорию, ровные стены больничного крыла, затянутое большой шторой окно и, собравшись с духом, наконец произнес: — Ты его выгнал? Мидория заерзал на простыне. Кажется, это было единственное, что он после последнего боя мог делать самостоятельно. Всем его остальным движениям мешал гипс, который облеплял его тело, казалось, везде. — Я... не выгонял, — неуверенно пробормотал он, пристально глядя на светло-зеленую штору. — Когда я заходил сюда, мне навстречу вышли Урарака и Иида, — веско сказал Киришима, видимо, решив зайти с другой стороны. Понятливый Мидория тут же бросил на него быстрый, испуганный взгляд. — Они... мои друзья. Они б-беспокоятся обо мне, — его голос был ломким и неуверенным. Эйджиро задумчиво потер затылок и понимающе кивнул: — Конечно. Они беспокоятся. А Тодороки, видимо, нет, — поймав на себе отчаянный взгляд огромных зеленых глаз, он все же неумолимо продолжил: — Причем "не беспокоится" настолько, что даже Кацуки меня спросил вчера вечером "Чё с Двумордым? Спроси, если ему надо помочь". А ты и сам знаешь, что сострадательность у Бакуго чаще всего на нуле. — А... п-почему Каччан так спросил? — голос Мидории снова дрогнул так, что Киришима даже не решился посмотреть на него и тоже уставился на мега-интересную штору. — Потому что Тодороки вкалывает на тренировках как проклятый, — хмуро пояснил он. — И теперь уже совсем себя не щадит. Я никогда не видел такой упоротости, даже от Кацуки. Вчера он свалился в обморок прямо на тренировочном поле, Айзава даже хотел отправить его в лазарет. — Т-тодороки-кун? — Мидория снова заерзал незагипсованными частями тела по простыне и, кажется, даже попытался привстать. — Он в порядке? — сейчас в его голосе было слишком много тревоги для того, кто всего две недели назад строго-настрого запретил Тодороки его навещать. Эйджиро задумчиво оперся подбородком на руки, сцепленные в замок. — Пока да. Но долго он так не протянет, точно тебе говорю. Поэтому если вы с ним поссорились... — Да не ссорились мы! — на этот раз в голосе Деку было столько отчаяния, что Эйджиро всем корпусом развернулся к нему и оперся рукой о кровать. — Тогда я ничего не понимаю совсем. Почему он к тебе не приходит? — Потому что... ну... в общем... я... — Мидория тоскливо смотрел на него, видимо, не находя нужных слов. — Я же вижу, что он хочет к тебе приходить. Да он в первый день, пока ты не очнулся, вообще ночевал здесь возле тебя. — П-правда ночевал? — глаза Мидории широко распахнулись. — Всю ночь сидел у кровати, — подтвердил Киришима. — Я сам это видел. Зеленые глаза, вспыхнув, засветились неуверенным счастьем, и Эйджиро тут же истолковал всё по-своему: — Ну так что, я его позову? От этого вопроса Мидория мгновенно потух и отчаянно замотал головой — оказывается, ей он еще мог шевелить. — Н-нет... п-пожалуйста, не зови. Не надо его, я... не хочу, — его голос опять задрожал. Киришима вздохнул, почти сочувствуя Бакуго и его трудному детству — интересно, сколько у Мидории в запасе еще заморочек? — Тогда мы снова вернулись к началу нашего разговора, чувак, — сообщил Эйджиро, недоуменно похлопывая себя сзади по шее. — Я по-прежнему не въезжаю, за что ты с ним так. Вообще-то я думал, что он тебе нравится, как Кацуки мне. В одно мгновение шею и щеки Мидории залила пунцовая краска, и вместо ответа он поспешно отвернулся к окну. Но Киришима, увидев наглядное подтверждение своим подозрениям, ободряюще шлепнул его по руке: — Бро, поверь, в этом нет ничего постыдного. Тодороки — классный чувак. К тому же мне кажется, что и ты ему тоже... — НЕТ!!! Невольно подпрыгнувший Эйджиро мгновенно растерял все слова. Какое-то время он просто озадаченно смотрел на Мидорию, крикнувшего это с такой мучительной страстью, что Киришима совершенно не знал, как ему сейчас поступить. — Ну... тогда я, пожалуй, пойду... — начиная медленное отступление, Киришима попытался подняться со стула, но тут же рухнул обратно, когда Мидория наконец-то заговорил. — Нравится, конечно, он мне нравится, — зачастил Мидория, еще больше краснея. — Как он вообще может кому-то не нравится... Т-тодороки-кун... Он же такой... Самый лучший. Самый красивый. Я не представляю, как можно смотреть на него и не хотеть. Эйджиро застыл на кончике стула, стараясь не спугнуть момент откровений, но Мидория, казалось, уже не видел его или не понимал, в чем именно ему признается. — Он красивый, настолько красивый, что мне неловко смотреть на него. Неловко быть рядом с ним. И ты пойми, он же приходит сюда... Он сидит тут рядом со мной. Он смотрит. Он ходит. Он наклоняется, дышит... — Ну... все мы тут дышим, — Эйджиро было чертовски неловко такое выслушивать, но ему действительно так хотелось помочь этим двоим. — Я, например, и сейчас тут дышу, ты уж прости... — Да ну... при чем тут ты, — в огромных глазах Деку блеснуло что-то похожее на слезы, и Эйджиро поспешил отвести взгляд, уставившись в пол. — Он просто такой... Ну, в общем... особенный. И руки, и плечи. И этот комбинезон... А еще его голос. Иногда он... дотрагивается до меня... Поэтому я и сказал ему... Я же не мог ему объяснить. — Что... именно? — Киришима был искренне озадачен, а Деку напряженно смотрел на него, словно пытаясь подсказать ему верный ответ. — Да пойми же меня! — так и не дождавшись понимания, выкрикнул он. В его голосе прозвучало такое отчаяние, что Киришима невольно вскинул голову и уставился на него во все глаза. Щеки в золотистых веснушках были залиты ярким румянцем, а на висках блестели дорожки от слез. — Я его очень сильно... хочу, — почти простонал он и с отчаянием посмотрел на свои руки — на обе загипсованных руки. И до Киришимы наконец-то дошло. — Черт, бро, прости... — потрясенно выдохнул он, таращась на два неподвижных, загипсованных свертка. — Ты же уже две недели не можешь себе... Мидория зажмурился и молча кивнул. — Не могу. А эти лекарства и отсутствие тренировок... Все это действует на меня как-то не так. Я вообще уже еле держусь, — Мидория снова поерзал по простыне. — Пока его нет рядом, я могу хоть как-то отвлечься. На Ииду, на Очако-сан. Или вот на тебя, — Мидория перевел тоскливый взгляд за окно и неожиданно усмехнулся: — Но лучше всех меня, конечно, отвлекает Каччан. Он так орет, что после его посещений я вообще полдня ничего не хочу. Киришима хмыкнул и смущенно потер переносицу. Кажется, у него самого эта схема работала ровно наоборот. — А вот когда Шото... Когда Тодороки-кун сидит здесь... Мне кажется, в какой-то момент я просто взорвусь. Ты меня понимаешь? Не то чтобы Эйджиро в принципе понимал всю эту суету вокруг Тодороки. Но как только он невольно представил себя, лежащего с загипсованными конечностями, и Бакуго, заботливо нависающего над ним, со всеми своими перекатами мышц, мужским резким запахом и охуенно красивым лицом... Киришима поежился, разгоняя мурашки по телу. Да уж, Мидории точно не позавидуешь. — И ты ему... — начал он, заранее зная окончание фразы. — ...сказал, что не могу его видеть, — Мидория шмыгнул носом и тут же попытался извернуться, чтобы вытереть его о плечо. — Но это же вовсе не так. "Что может быть беспомощнее героя в гипсе?", — думал Эйджиро, неумело тыкая ему по носу салфеткой, пытаясь насколько возможно его промокнуть. При этом ему почему-то вспомнился Тодороки, все эти две недели загоняющий себя так, что на него было страшно смотреть. — А ты не думал, что, возможно, он хотел бы помочь тебе, если бы знал, в чем причина? — убирая салфетку, заинтересованно выпалил он. Увидев взгляд Мидории, Эйджиро тут же осекся, а Деку, став багровым до неприличия, поспешно спрятал глаза и отчаянно замотал головой. — Если я ему... ну в общем, если я и правда ему хоть немного... — смущенно выдавил он, — ... я хочу, чтобы у нас с ним всё было по правилам, постепенно. Это же Тодороки-кун, ему это важно. Ты понимаешь меня? Эйджиро снова прикинул, согласился бы он, чтобы Бакуго, минуя все предрассудки о конфетно-цветочном периоде, наскоро отдрочил ему в больничном крыле? Да безусловно! И чем скорее, тем лучше. — Нет, не понимаю, — искренне сказал он, пытаясь избавиться от накатившего возбуждения. Но, поймав огорченный взгляд Мидории, тут же добавил: — Не волнуйся, чувак. Если для тебя это важно, я это уважаю. Мидория просветлел. — Тогда... скажи ему, Киришима-кун... Пожалуйста, скажи Шото... — он вдруг улыбнулся той самой неловкой и милой улыбкой, за которую ему прощались все его заморочки. — Не знаю, придумай и скажи что-нибудь. Лишь бы он не думал, что я его не... Ведь это не так... — Понял, бро, — Киришима поднялся со стула, но потом опять склонился к кровати и ободряюще похлопал гипс на руке. — Не загоняйся. Я ему непременно скажу. — Спасибо! — крикнул ему уже в спину Мидория, пока Эйджиро закрывал дверь в палату, мучительно соображая, что тут вообще можно сказать. "Тодороки, не будь идиотом, пригласи его на свидание, как только он выйдет отсюда, и поцелуй ты его уже наконец"? Представив бесстрастное лицо Тодороки, холодно выслушивающего эти слова, Киришима снова поежился и неловко дернул плечом. Правильно ли он вообще поступает, влезая в их отношения? Он медленно брел по коридору, и его решимость таяла с каждой секундой: легко обещать. Тодороки все равно ни за что ему не поверит. Его в принципе-то сложно представить влюбленным. А уж доверчивым влюбленным — и вовсе смешно. Сейчас Тодороки, как никогда, похож на машину без чувств. Если бы Эйджиро своими глазами не видел, как тот без Деку сходит с ума, не поверил бы ни за что. Как их вообще угораздило влюбиться друг в друга? Таких разных и таких похожих одновременно? Вот Кацуки... Эйджиро невольно расплылся в улыбке, как и всегда, когда его мысли сворачивали на Бакуго. Вот Кацуки действительно самый лучший, самый красивый и самый умный — привычно подумал он. Кацуки всегда так уверен в себе и всегда знает, что надо делать. Кацуки прямой и честный, он тот, кому можно верить, и кто никогда не соврет. Поэтому Кацуки... — тут в голове Эйджиро молнией блеснула счастливая мысль, и он улыбнулся ей еще шире — поэтому именно Кацуки будет тем человеком, которому Тодороки точно поверит! И если Бакуго скажет ему: "Слышь, Двумордый, ты вообще-то в курсах, что задрот на тебе помешался?" — до Тодороки наконец-то дойдет. А дальше пусть он уже сам решает, когда им и что начинать. И поскольку Тодороки не похож на полного идиота, то наверняка в самое ближайшее время он найдет способ наглядно ему объяснить, что в настоящей любви правил нет. Эйджиро счастливо выдохнул нашедшемуся решению и, начиная мурлыкать про себя нехитрый мотив, легким шагом двинулся к выходу.