Не та пуля

      «Разряд!» –обычно после этого слова в комнате со стенами из всегда холодной плитки, и кафельным белым полом грудь оперируемого вздымается вверх вместе с вздёрнувшимся от того самого разряда тока телом. Вокруг лежат операционные инструменты: некоторые уже испачканы в крови, какие-то так и остались бесцельно лежать на маленькой тумбочке-этажерке сделанной, судя по звенящим звукам при перекатывании на колёсиках прикрученных для удобства, определённо из чего-то металлического. Склонившись над исполосованной хирургическими ножиками тушей, врачи с сосредоточенным видом то и дело чётко и кратко произносят, что подать и состояние оперируемого, а в воздухе так и веет напряжением, которое давит на голову, отдаётся в висках. Но быстро всё бросив, они понимают, что человека так уже не спасти. Он медленно теряет пульс, словно сейчас смерть решает забрать ли его к себе или «пусть ещё поживёт». И секундами позже в помещении раздаётся чуть ли не криком «Разряд!». Может, они ещё смогут его спасти, и смерть повременит со своей должностью? Возможно… На данный момент грудь фюрера также резко поднялась и упала обратно на холодный матрац, от чего пружины издали не самый приятный для настрадавшихся ушей национал-социалиста звук. Так сказать, душа вернулась обратно в тело, поэтому оно будто его несильно подкинули вверх, изогнулось в болезненных ощущениях. Несколько раз повторился шум, похожий на звук большого колокола с толстыми стенками, опять эта ослепляющая на момент вспышка, но в этот раз Рейх сразу же почему-то открыл глаза, даже, вернее сказать, растопырил их насколько может, а потом то-ли от яркого света, то-ли от усталости поспешно их зажмурил, а затем постарался расслабиться. Не вышло. Рейх сразу задался вопросом где он и хотел было приподняться на локтях, чтобы осмотреть местность вокруг себя. Секунду, нет, меньше, он смог продержаться в таком положении, а потом обессиленно упал на мягкую пружинящую поверхность. Однако, Третий успел отметить про себя то, что находится он сейчас в нормальном мире, а не в чистилище дьявола, в какой то комнатке, да и причём не на полу, как бы с ним сейчас обратился любой человек или страна, а на кровати. Белые простыни и аккуратно лежащее сбоку, согнутое вдоль в два раза одеяло были в тёмных бордовых пятнах, которые уже скорее приобретали коричневый цвет. Также рядом лежала узнаваемая форма, собственно и она не осталась в стороне, была вся в крови. Крылья тоже присутствовали. Буквально всё болело. Каждый суставчик, каждый сантиметр тела, а внутри лишь пустота. Его волновало что сейчас происходит, что это за комнатушка, в конце-концов он сейчас вообще на своих территориях?! Паника, паника, паника и только паника заполняли пустоту, но к сожалению только душевную, но не заполняла пустоту магических сил. Он начал ощупывать себя в тех местах, где были переломы после "визита" в чистилище. На удивление он не почувствовал боли, даже когда надавил всей ладонью на ранее сломанную кость. Фюрер заполнил все пропуски в памяти и тому последовало логическое умозаключение: первое–он точно в реальном мире; второе–после перемещения в мирах магия опустошается и это нужно взять на заметку; третье–раны при попадении в другое измерение залечиваются, но судя по опыту Рейха, только в том измерении, куда он попал, вернёшься в чистилище, и все переломы мигом вернутся обратно, в этом мире он ещё переломов понаполучать не успел, это тоже нужно иметь ввиду; и наконец-то четвёртое–это сейчас только и волнует Третьего, либо сущность добродушно с ним обошлась и отправив в этот мир, решила зафутболить не не пойми куда, а собрав в себе всю милость и доброту, в какой-нибудь заброшенный домик лесника, либо его из Рейхстага кто то отнёс сюда. И последним с кем он виделся, как бы то ни было странно, оказался Союз. Ух, это слишком сложно для только что пришедшего в себя арийца, слишком. Сейчас, Рейха, кажется, больше одолевал какой то животный интерес, чем желание расставить всё по местам. Это дело он решил оставить на потом, и мысленно поставив галочку на том, что как-нибудь попозже надо будет пораскинуть уже более "свежими" мозгами. А сейчас, даже если это слишком неразумно и странно для расчётливого немца, он начал предпринимать аккуратные попытки хотя-бы сесть на угол кровати и после этого поподробнее разглядеть всё вокруг. -Eins...-для того, чтобы хоть как то задать себе ритм и приободриться начал тихо отсчитывать Третий, начиная повторно приподнимать себя на локтях. Кряхтя, сквозь "бури и неумолимые морские штормы" фюрер всё-таки смог выполнить такую "сложную" задачу. Не, ну а что? Для него это сложно, ведь на спине как бы крылья прямо сквозь кожу пролезли, ломая на своём пути кости. Почему именно эта дурацкая магия крылатой любви досталась немцу, почему? А вот фиг его знает, "везение", во всём надо винить чёртово "везение", ничего не знаю. (Может кому то просто нравится мучить бедного персонажа, и я даже знаю кто это *подмигивает сама себе*.) -Zwei...-продолжил произносить цифры в пустоту Рейх, на этот раз отталкиваясь руками о кровать и принимая полусидячее, как я это называю, положение. Благо, руки только ныли от того, что ими долго не пользовались, но всё-таки всё держится на позвоночнике и поэтому для нашего нациста "миссия невыполнима". С хрипящим тихим болезненным стоном Рейх не выполняет поставленной задачи и словно он сейчас бежал огромную километровую дистанцию, обессиленно падает на кровать от чего та жалобно скрипнула. И сейчас ему остаётся только просто лежать, и как говорят врачи, набираться сил, в нашем случае не только физических. Просто лежать и ничего не делать, бездействовать, ну или хотя бы рассуждать о своём местоположении. Но все рассуждения вытекут лишь в предположения, а предположения никогда не говорят точно о том или ином явлении, оставляют за собой сомнения, которые терзают так же сильно, а может даже сильнее, чем вездесущая в голове любопытность. Вы и не сосчитаете сколько сейчас тех самых предположений имеется в арсенале у разделяющегося между ними всеми немца. Он потерян в этом сложном лабиринте и поддаётся панике, ему впервые по настоящему страшно. Сердце отбивает бешеный ритм и мешает сосредоточиться. Нацисту не хочется лежать и просто "отдыхать", ведь отдыхом для нервов это назвать вообще нельзя, и выражение "сидеть, как на иголках" подходит к этой ситуации как никогда хорошо. Рейх опять открывает глаза с целью подробнее разглядеть помещение. С мелкой дрожью в движениях он принимает положение "полулёжа", опираясь спиной о стену. И что-ж, он просто "от нечего делать" начинает в подробных деталях разглядывать всю комнатушку. Первым в глаза конечно же бросился шкаф, ведь он находился прямо напротив кровати, на которой лежит Рейх. Такой массивный, высокий, чуть-ли не до потолка, сделан из дерева, наверное тёмного дуба, ручки были достаточно скромненькие, обычной формы. Собственно шкаф, как шкаф, но его размеры до сих пор были непривычны для арийца–уж больно он был широкий и высокий. Кстати говоря, слева от него совсем близко находилась дверь. Всё такая же непримечательная, тоже изготовлена из дерева, но светлее, чем шкаф. Ручка тоже не представляла из себя ничего необычного, но тут Третий заметил одну деталь, про которую он клялся себе не забыть, ну так, на всякий случай, как говорится. Под ней был замок. Не, ну правда, мало ли! Нацист посмотрел влево от себя и сразу же увидел тумбочку. На ней преспокойненько лежал его любимый головной убор, с которым он почти не расставался всю жизнь. Бывает даже засыпал в ней. Ну что-ж, неудивительно, всё время занято делами, а потом приходишь домой и бахаешься на кровать прямо так. А в военное время была редкостью даже и такая ситуация, ведь засыпал чаще всего он прямо на своём кожаном, строгом, чёрном кресле прямо за работой с бумагами. Часто бывало и такое, что Рейх засыпал даже в рандомных местах. Например: отвозят его на какую-нибудь там встречу и только стоит сесть тому на заднее пассажирское кресло, как потяжелевшие веки падают, и нацист погружается в тревожный сон. А потом, буквально через несколько минут пути, который к несчастью чаще всего оказывается коротким, ариец просыпается. Его как можно аккуратнее трясут за плечо, едва-ли касаясь впринципе, тихо повторяя на немецком "Fuhrer, mein Fuhrer. Wachen Sie auf, wir sind hier" ("Фюрер, мой фюрер. Просыпайтесь, мы прибыли"). В ответ обычно получали тихое сонное "Oh ja. Danke, dass du mich aufgeweckt hast" ("Оу, да. Спасибо, что разбудили меня"), с вымученной, но такой искренней неловкой доброй улыбкой. Взяв фуражку и бережно приложив к своей груди, немец уже бы начал обнимать её, как плюшевого мишку, но головной убор–есть головной убор, и его достаточно легко смять, такими крайне не нужными фуражке, "обнимашками", поэтому нацист, сдерживая все свои потоки бескрайней нежности, которую просто некуда деть, прекратил обниматься с ней и возвратил на нужное место–голову, сминая на макушке растрепавшиеся, вместо привычной идеальной укладки, волосы цвета соломы. Кстати, на то, что весь торс скован бинтами, Рейх обратил внимание ещё сначала своего "сказочного" пробуждения, но сейчас–когда "чайник стал хоть что-то варить", этот факт стал наводить ещё больше сомнений. Вот вы спросите "Что он с этой фуражкой всё никогда не расстаётся?". Просто для него она довольно много значила. Ещё в далёком детстве, нет, даже дальше, чем ты думал, когда Рейху было наверное лет пять, отец–Германская Империя подарил ему фуражку. Просто обычную, буквально без ничего. И сказал своему сыну: "Eines Tages werden Sie diese Kappe mit Ihrem Symbol schmücken, das bald allen in diesem weißen Licht bekannt sein wird, glauben Sie mir..." ("Когда-нибудь, ты украсишь эту фуражку своим символом, который вскоре будет известен всем на этом белом свете, поверь мне...") Тогда он ещё не потерял свою веру в сына, и она наоборот была безгранична. Но когда юному нацисту стукнуло примерно тринадцать или четырнадцать, отец был поражён, насколько же его сын похож на девушку. Итак, выясняем из этого, что физически ему Рейх уже был не понраву, так и характером Империи Третий тоже не угодил. На его взгляд, не было в будущем нацисте, так называемого, "стержня", проще говоря, на взгляд ГИ, Рейх был просто бесхребетным и слишком добрым и миролюбивым. Поэтому отец своего сынка и не возлюбил и со своими начинающими приобретать оболочку садистскими понятиями о закалке духа в своём чаде, начал частенько избивать подростка, приправляя это всё оскорблениями о том, какой он слабый и жалкий. В этот-то период и сущность начала говорить Рейху под руку, да и сам он начал интересоваться такой идеологией, как нацизм. Это было намного больше, чем огромной ошибкой. Подросток, пропитанный злостью и ненавистью к миру выбрал этот чёртов нацизм, и придумал тогда этого серебряного орла и прочие-прочие детали. Спустя некоторое количество лет, Рейх, только начавшая вставать на ноги страна осуществила свою мечту и наконец украсила блестящим, грозным, серебряным орлом фуражку подаренную отцом так давно...тогда ещё с любовью. Но сейчас не время поддаваться ностальгии. Активно помотав головой из стороны в сторону, немец "вытряхнул" все ненужные мысли. Вспоминать даже хорошее прошлое ему не нравилось, ведь его к сожалению не возвратишь, и этот удручающий факт нагоняет целые потоки грусти и тоски, потихоньку объединяющиеся, и образуя тем самым вовсе неизгоняемую апатию, которая уже долго преследует сломанного арийца. Как же давно все представления о хорошей и благополучной жизни обрушились, как будто их и не бывало, развились серым пеплом на ветру, так же как и надежда, которая умерла годом-два позже. Да, когда сущность только начала воздействие на молодой неокрепший разум, вот тогда Рейх по настоящему самоуверенно поставил цель напасть на СССР, а позже и захватить весь мир. Весь земной шар... Насколько же он был тогда глуп. Но чуть только началась война, которой уже не желал нацист, у которого остался лишь тонкий-тонкий осадок от давних амбиций, уже почти не действующий на стремление к победе, и Третий начал очень сомневаться в своих способностях, и начал очень жалеть о "мелкой" шалости своей внутренней сущности. И тогда он её возненавидел всем своим сердцем, которое незаметно тихонько начало чернеть, всё больше погружаясь в безысходность. Он не хотел терять Союза, но такова злодейка-судьба, и никуда против неё не попрёшь и назад не сбежишь. Тем временем Рейх продолжал "осмотр" комнатки. Слева на стене было окно, запускавшее тот самый свет, который так сильно ослепил нациста. При этом на подоконнике стоял лишь одинокий цветок, вроде фиалка, да и тот похоже скоро засохнет. Занавесок, как таковых, и вовсе не было, вот поэтому лучи так хорошо проникали в помещение, и кажется, даже немного грели каждую поверхность в нём, и оставляли в холоде только те, которые всё-таки сумели укрыться от них. Ариец, что наслаждался солнечным светом, который не обделил теплом и его бледное личико, блаженно прикрывал глаза, и расслабившись, чувствуя себя в первый раз за столь долгое время комфортно, просто наслаждался покоем. Да, он смог успокоиться. Затишье. За стеклом без труда можно разглядеть облака, окрасившиеся в розовые цвета и теперь похожие на пушистую сладкую вату, а некоторые даже окаймлялись неровной, тонкой, "золотой" линией, благодаря уже садившемуся за горизонт солнцу, которое дарило миру свою прощальную красоту. И сам небосвод приобретал ярко розовые краски, а режущая глаза дневная голубизна не хотела смиряться с этим, пропадать до конца и непокоримо, но всё же потихоньку становясь более нежной для взора, смешивалась с агрессивным вечерним розовым, а потом, признавши поражение, пропадала. Так умиротворённо прощалось дневное время суток, говоря успокоиться и всем остальным, быть подобным ему и очаровывать красотой своего спокойствия тех, кто сейчас наблюдает за его расставанием с миром. Ариец, сам того не зная, слушался этого мудрого совета, да вот только очаровывать некого. Пока-что некого.