Не та пуля

      Солнце, не торопясь, поднимается на чистое голубое небо, на котором теперь сложно найти хоть одно облачко, а если таковое и попадает в поле зрения, то оно обязательно будет лёгким и пушистым на вид. Вчерашним вечером воздух, наполненный тяжестью, подкреплялся холодным, пронизывающим до костей, ветром. Ах, как же всё-таки прекрасно утро, рассвет. Птицы снова беспрестанно щебечут, восхваляя природу. По сравнению с той погодой, когда Рейх заснул, эта — просто сказка, разве что, до сих пор ещё немного прохладно.       Прохлада некомфортная для Фюрера, как раз-таки его и разбудила. Союз безмятежно спал «в одном ботинке», еле слышно похрапывая. Этот фактор, как и пение птиц с лёгким утренним холодом, тоже поспособствовал пробуждению фрица, крайне недовольного своей участью — быть зажатым в крепкой хватке Советов. А хотя. ему, вроде, и нравилось это. Загвоздка таких раздвоений собственного мнения всегда кроется в магии Крылатой Любви. Эх, ну и слащавое же название, в отличии от внедрения данного средства. Хотя, магию можно и в виде микстурки человеку впихнуть. Сейчас не об этом, собственно.       —Проклятье, выпусти меня, чёртов русский, — с долей паники в голосе бормочет нацист, слабо трепыхаясь в крепких объятиях Советского.       И Рейх ведь прекрасно понимал, что его движения бесполезны, таким образом ситуацию исправить невозможно, разве что, всё станет только хуже — коммунист проснётся, увидит Третьего, разозлится, мол: «Что ты ко мне залез тут?», а дальше… Нужна отговорка! Срочно! А может и не стоит беспокоиться и торопиться, процесс мышления затормаживаться будет… Да и вообще, неизвестно, когда проснётся большевик.       Было так тепло, уютно, в районе грудной клетки приятно покалывало, а щёки сами по себе приобретали лёгкий нежный румянец. Часть магии и чувств, искажающихся из-за неё, кричали о том, чтобы потереться, прижаться сильнее, поцеловать революционера, хотели больше проявлять себя. И немец давно сделал бы всё это, но поскольку контролировал себя, как мог, имел возможность сдержаться от действий, настырно вскакивающих идеями в голове. С каждой секундой он, ни смотря ни на что, всё равно ощущает желание того, чтобы его чувства стали взаимными, жаждал ответной ласки, а не большего отстранения друг от друга. Больнее становилось осознавать то, что отвергнут возлюбленным. Эта назойливая ранка довольно-таки часто беспокоила его, вскакивая перед глазами то на втором плане основных размышлений, то и вовсе на первом.       Руки так и не перестали чесаться, их стало жечь, бывает, это зудение перебиралось на шею. Фриц пытался изловчиться так, чтобы плечами почесаться, но в итоге всё переходило в бесполезное ёрзанье. В горле, будто что-то застряло, и это «что-то» так хотелось выкашлять. Фюрер же, вопреки своим желаниям, тихонько сидел под боком Советов, дабы не разбудить его.       Угораздило же Рейха так рано проснуться. Зато, дольше времени на раздумья, правда от неприятных ощущений мучаться не хотелось. Третьего они настораживали, нацист даже не догадывался, что это, мог сказать лишь то, что точно не простуда. Чтож, «отлично», новый повод, о чём беспокоиться. Внезапно в голове арийца возникла весьма простенькая, но и эффективная идея, насчёт того, как сделать так, чтобы Советский не прибил его.       Мысленно отметив этот пункт галочкой, немец ещё раз посмотрел на спящего коммуниста. Нет, он не мог сдержаться. «Ну, ничего же не будет, он всё равно спит, как убитый», — подумал Фюрер, украдкой любуясь лицом революционера. Большевик ещё больше притягивает фрица к себе за талию, от чего крылья Рейха немного сминаются — это служит для него спусковым рычагом. На секунды руки начинает безумно жечь, как и горло, Третий с горечью тянется к груди Советов, утыкаясь в неё и глубоко вдыхая запах, что исходит от одежды Советского. Ариец, осознавая, что делать подобные вещи может исключительно незаметно для революционера, смыкает челюсти до боли от обиды. Внутри нацист кричит и молит: «Люби меня!», выпуская чувства наружу. Слёзы сдержать трудно, безысходность и потеря надежды тихонько ломают фрица, он просто устал. Метка на запястье Фюрера начинает чуть заметно блёкло светиться, тело его постепенно наполняется силой, оно больше не нуждается в «подпитке» именно магией Любви. Взяв себя в руки, нацист решает, что раскисать в таких обстоятельствах нельзя, и снова пытается развести из маленького огонька надежды хотя бы небольшой костерок.       Внезапно большевик издаёт недовольное мычание и немного ёрзает, хмурясь — похоже, сон начинает отходить от него. Без проблем заметив это, ариец с замиранием в сердце закрывает глаза, делая вид, что спит. «Боже, лишь бы всё прошло, как надо», — молился Рейх, стараясь не двигаться и дышать более-менее равномерно. Проходит приблизительно минут десять, и Советы неестественно резко открывает глаза, ощущая странное тепло на одном боку. Увидев «змеюку», пригревшуюся у него на груди, Советский недовольно цокает языком и слабо трясёт Третьего за плечо:       — Вставай, зараза, долго ещё спать будешь? — с отвращением произносит он, так и выплёвывая: «Мне твои чёртовы «магические инстинкты» чужды».       Немец, слыша слова русского, медленно поднимает на него свои ледяные омуты, что раскрылись совсем недавно и с большим трудом. Всё, что сейчас будет делать нацист — «спектакль», не больше. Вскоре в радужках глаз можно увидеть откровенный шок и удивление, мол: «Как я здесь оказался? Прямо под боком у тебя, русского. Вау, ничего себе, какой ужас!».       — Чего ты на меня пялишься? — коммунист чувствует странную растерянность, смотря на безобидного и казалось бы невинного нациста. — Кыш! Хрен-ли ты забрался на меня?! — восклицает революционер, при этом почти ничего не делая, ради того, чтобы «змеюка» с него «сползла».       Фриц входит в самое настоящее непонимание, наблюдая за поведением большевика. Мимика Фюрера конечно же не выражает данной эмоции, зато Рейх понял, что пора бы приступить к «концерту».       — Oh mein Gott! — восклицает нацист, резко отпрянув от Советов и расширив глаза, показывая своё отвращение. — Почему сразу я должен к тебе приставать? Я спокойно лежал недалеко от тебя, а ты, видимо, поддавшись своим животным инстинктам, сам притянул меня к себе и чуть не задушил, к слову! — на такой осуждающей ноте Третий прервал объяснения ситуации, в конце не сдержавшись и добавив для полноты образа. — И чего это я должен перед тобой распинаться?       Немец отполз от Советского на четвереньках, вскоре сразу встав на обе ноги и при этом чуть не ударившись головой о ветку ели. Слово «я» повторилось раз десять, а всё из-за волнения, но СССР этого не заметил.       Напряжение. Молчание. Секундное молчание, если быть точнее. Коммунист ошарашенно пялится на арийца, а тот на него уверенно, но настороженно. Будто вокруг даже птицы затихли, малейший шорох листвы. Так только кажется.       — А ты не охренел, случаем? — тихий голос в начале предложения стремительно переходит в более громкий, ничего хорошего это не обозначает. — И да, ты думаешь то, что если отойдёшь от меня — как-то поможешь сохранности своего здоровья? — революционер усмехается. Не по-дружески, не шуточно. Угрожающе и устрашающе.       Нацист нервно сглатывает, выдавая страх, что он так ясно испытывает на данный момент. Ему нужно создать впечатление человека подлого, наглого, выдающего себя за смельчака, но поджимающего хвост, как жалкая шавка, при каждой достойной угрозе, замеченной им. Русский встаёт вслед за арийцем, хрустнув шеей и в голове сетуя на «старые» суставы, делает шаг к Третьему, наступая на него массивной горой. Фюрер же делает шаг назад, бегая глазами по чему угодно: траве, цветам, соснам, елям, — лишь бы не встретиться с грозным взглядом большевика. Советы крепко берёт костлявое плечо немца, наклоняется:       — Ещё одна такая выходка… — он не договаривает, сжимает пальцы сильнее — и моё терпение лопнет. — отпустив фрица, Советский удовлетворённо и несколько садистски улыбается, видя результат в виде напуганного до чёртиков нациста. Но, кажется, не только этим он доволен. Чем ещё — неизвестно.       Рвано выдохнув, ариец мысленно благодарит Бога за то, что Советы его не прибил прямо под этой елью в то время, как сам коммунист наклоняется, перед этим повернувшись назад, и берёт два вещмешка. Всучив один из них нацисту, что стоит на одном месте, не двигаясь, Советский негромко говорит, начиная идти по задуманному пути:       — Чего стоишь, как вкопанный? Пошли дальше.       Немец, ещё немного посмотрев за скрывающуюся среди кустов, ветвей деревьев, фигурой революционера, осознав, что сейчас произошло, вышел из своеобразного транса и, накинув одну из лямок вещмешка себе на плечо, поспешил за большевиком, дабы не потеряться. В какой-то момент лес становился гуще, ветки, что попадались коммунисту и мешали идти ему дальше, тот сначала просто раздвигал руками, но потом, ради забавы, делал так, чтобы они рикошетили прямо в лицо Фюрера, который до этого мирно шёл сзади. Ещё несколько таких ударов по лицу, и фриц, не вытерпев, выказывает своё возмущение:       — Прекрати, я же знаю, что ты специально, — шипит Рейх, злобно сверля взглядом дырку в спине Советского.       Русский гаденько ухмыляется, достигая цели, поставленной совсем недавно, а именно — выбесить Третьего:       — Ладно-ладно, — коммунист и правда перестаёт, почему-то больше не желая говорить на таких тонах, переводит тему. — Кстати, что-то больно резко ты выздоровел.       Арийца передёргивает, когда революционер упоминает его «лже-простуду», руки до сих пор сильно жгло. Не выдавая своих «позиций», нацист невозмутимо и немного мрачно отвечает собеседнику:       — Я и не болел, если ты об этом.       Большевика стало беспокоить состояние немца, он не понимал почему. Почему тогда не смог скинуть его со своей груди, грубо оттолкнуть, как сделал бы ещё совсем недавно? Почему исполнил сейчас его просьбу? Почему замечает, что к арийцу зарождается жалость и странное желание. защитить? Из-за того, что в революционере росла надежда на то, что фриц ни в чём не виновен, что была тёмная сущность. Их отношения только и строятся на надежде, если говорить честно.       На лицо Советов снова невольно наползает улыбка. А всё лишь потому, что не спал в тот час, когда фриц аккуратно устраивался у него под боком той дождливой ночью.