Параллель

Из кухни она вылетает пулей: аккуратно скидывает паука в террариум и уносится, шлепая босыми стопами по паркету. Чэн так и стоит, глядя вслед, хмурится, прислушиваясь к тихому топоту: она там из угла в угол мечется или по потолку бегает? Паук, карабкаясь по коряге, поднимается все выше, и Тянь, играя на опережение, быстро прикрывает его крышкой, морщась от отвращения. — Вот. — Назад ведьма возвращается, уже облачившись в черные кожаные штаны и такую же черную обтягивающую водолазку, на ходу пытается уложить волосы, пропуская короткие пряди между мокрыми пальцами, кивает на террариум. — Вот оно. Как же я сразу об этом не подумала. Смотрите! Младшенький, можешь достать паука? Она смотрит. Паук смотрит. И Чэн, вот же, тоже с любопытством голову склоняет: вроде как, извини, но ты же понимаешь — у нас тут важный эксперимент, давай, мелкий, не посрами семью отважных Ловцов, это тебе не на злобную нечисть охотиться, всего-то и нужно, паука поймать. — Могу, конечно, — уверенно кивает Тянь, — вилку дай. Ведьма с лихорадочно блестящими глазами поворачивается к Чэну: — Вот! Понимаешь? Младшенький не может его достать, а я могу. Паук или ваш Ловец — без разницы, нужны просто правильные руки. Как же я сразу не поняла... Тянь быстро переглядывается с Чэном, убеждаясь, что тот тоже до сих пор не понимает, а ведьма теперь разве что на месте не подпрыгивает: — Проклятие. Ну?! Ее проклятие! Для того, чтобы вернуться, ему нужен человек. Так? А людей там нет. И вернуться он не может. Зачем она тогда последние силы тратила, зачем напрягалась, чтобы его не просто утянуло, а утянуло именно в Клетку? — Не знаю, — честно говорит Тянь. — Она подстраховалась. На всякий случай. А это значит... Ведьма, повернувшись к Чэну лицом, руками разводит: ну же? Тот осторожно пробует: — Люди там все-таки есть? — Нет. Пока нет. Но будут. Успеть бы только. Пять дней осталось, чтобы найти. Ждите. — Ведьма, назидательно подняв палец, снова за дверью скрывается. Снова топает и шуршит чем-то, явно собираясь: шаги отчетливее слышатся, очевидно, ботинки успела надеть. Тянь еле сдерживается, чтобы следом не пойти и не начать спрашивать, что за тарабарщину она тут несла, куда им предстоит отправиться и кого нужно успеть найти, но сказала же: ждите. Вот и ждут. Ждут, напряженно прислушиваясь и переглядываясь. Ждут, чувствуя как внутри все сильнее разрастается радостное предчувствие. Ждут до тех пор, пока одновременно не понимают, что ожидание несколько затянулось, а из-за двери вот уже несколько минут ни звука не доносится. С места срываются тоже одновременно, разделяются, не сговариваясь, — Тянь в спальню, Чэн в гостиную, — хотя никакой необходимости в этом и нет: квартира маленькая и сразу понятно становится — пусто. Свалила ведьма. Свалила, аккуратно подперев входную дверь старой кроссовкой: так, чтобы раньше времени не хлопнула, не щелкнула замком и не выдала. Свалила, оставив на комоде в прихожей мобильный и записку с бесценной информацией о том, что паука нужно покормить только через четыре дня. Чэн, разглядывая ее писанину, выведенную на зеркале ярко-алой помадой, зубы сжимает так, что желваки проступают, а потом уверенно говорит: — Вернется. Если оставила эту волосатую тварь в заложники, значит, вернется.

***

Следующие несколько дней проходят в режиме нервического ожидания: Тянь уверен, что ведьма их крепко наебала. Чэн по-прежнему уверен, что она вернется, но иногда, забывшись, так глубоко проваливается в невеселые мысли, что все тревоги и сомнения на лице отражаются: тоже верит не до конца. Паука, несмотря на это, он все же забрал себе, на вопрос Тяня, неужто он правда собирается спать с этим в одной квартире, только плечами пожал: "Он вроде смирный". Теперь они втроем ждут возвращения ведьмы. Они да еще Зэн, который, узнав, что ведьма смылась, изрек свое пророческое "Нам всем пиздец, если ваш отец узнает" и больше на связь не выходил. Отец тоже желанием общаться не горит: скорбь он всегда предпочитал переживать в одиночку. Это ужасно. Несправедливо, нечестно и вообще предательство. Но Тянь теперь просто не представляет, как рассказать ему правду, и дело вовсе не в том, что Зэн в своем прогнозе последствий прав на всю сотку и пиздец неминуем. Нет. Дело в том, что как только бескомпромиссный Хэ Донг узнает о ведьме, которая разгуливает в человеческом мире, на нее будет сразу же объявлена охота, и доказать, что она — единственная надежда, вряд ли получится. И вот, вроде же правильно все: молчать, дать шанс ведьме, дать шанс Би, но совесть гложет, вгрызаясь в мясо до самых костей, и затыкается ненадолго только после очередной ночной вылазки к порталу. Если бы Тянь увлекался девчачьей херней в стиле "дорогой дневник...", у него точно получилось бы что-то интересное, но при этом не очень внятное. А может, он просто не смог бы выдавить из себя ни строчки, потому что происходящее никак не желает укладываться в голове. Каждая их встреча, каждые сутки — это еще один год, прожитый Би в Параллели. Он уходит, а они с Чэном еще долго сидят у закрывшегося портала, пытаясь осознать, уложить в голове все увиденное, угнаться за изменениями, и ничего из этого не выходит, а на утро и вовсе начинает казаться странным, размытым сном: слишком быстро все, слишком стремительно... ...В ночь после побега ведьмы, они прибывают на место на час раньше положенного, сидят рядом с порталом, усасывая одну сигарету за другой, и пытаются составить примерный план диалога: нужно успеть рассказать как можно больше и при этом как можно больше узнать у него. О том, что там прошел еще один год, и за этот год с ним что угодно случиться могло, оба предпочитают не говорить и даже не думать. Это же Би. Би, которого едва ли не с детства готовили стать Ловцом. Би, который настолько привык, что его жизни постоянно угрожает опасность, что начал принимать это за норму. Би, который оказавшись в Параллели, провел три года в пыточной, но выжил. Выжил и разнес ее к чертовой матери, предварительно убив всех, кто посмел к нему прикоснуться. Об этом Тянь тоже предпочитает не думать: не вспоминать искалеченное, перемазанное кровью тело и не представлять, чем это могло обернуться для человеческой психики, которая в отличие от тела оборотня, восстанавливаться за пару-тройку суток не способна. Да и что об этом думать-то? Потом, все потом: когда удастся его вытащить. Вот тогда они найдут ему психотерапевта, лучшего из тех "посвященных", кто работает с травмированными Ловцами, или отправятся вместе с ним в длительный отпуск на какой-нибудь райский остров, чтобы шумом прибоя все дурные воспоминания из головы вышибло, а пока... Бьющий свет постепенно тускнеет, и первое, о чем думает Тянь: отъелся. Надо же, отъелся! И в одежде на этот раз, даже зажмуриться приходится на мгновение, чтобы, открыв глаза, убедиться, что шмотки, которые на нем надеты, — реальность, а не обман зрения, вызванный слишком яркой световой вспышкой. Но это все и вправду настоящее: обычные черные штаны, похожие на джинсы, черная рубашка с засученными рукавами, ремень с металлической пряжкой. Почти как раньше выглядит, и это "почти" никак не связано с недобором массы: по всему телу отчетливо проступают гладкие, хорошо прокачанные мышцы, а вот волосы теперь длинные, до самых плеч струятся тонкими белоснежными прядями. — Задолбался стричь, — хрипло, на выдохе поясняет Би, поймав его недоуменный взгляд, и подается вперед, одновременно обхватывая руками его и Чэна, притягивая к себе. — Черт, блядь, черт, я сбился, наверное. Считал дни и... сбился. Я думал: раньше. Думал, год прошел, а вы не пришли, я думал... Я так вас ждал. Договорить у него не выходит: давится воздухом, тычется носом в плечо, стараясь спрятать глаза, в которых блестят слезы, душит в объятиях. Но, стоит Чэну хлопнуть по плечу и податься назад, отпускает послушно и понимающе кивает. Говорить начинает спокойно, хотя скрыть, с каким трудом ему это спокойствие дается, все же не может: — Как вы там? Ты, мелкий, вроде подрос... — на лице проскальзывает что-то похожее на улыбку. Не совсем, не она, но что-то очень близкое, едва уловимое, в глазах. Тянь, глядя на это, тянется к его ладони. Не по-мужски — и похрен. Он за эту ладонь все детство держался, ему можно. Ему не стыдно. Чэну тоже: не сдержавшись, снова вперед двигается, сжимает плечо Би: несильно, не требовательно, просто, чтобы чувствовать — живой и рядом. — Подрос, да. Целые сутки прошли, — пересохшим горлом хрипит Тянь, и эта фраза резко всех троих отрезвляет. Время. Чертово время, будь оно проклято, и все слова, как назло, из головы вылетели. А вот Би в себя приходит быстро, говорить начинает едва ли не скороговоркой, но очень отчетливо: — Меня не принимают порталы: я еще в прошлом году три штуки нашел, пока на восток тащился, и в этом году — еще два. Они не работают, хоть я теперь и... — сбивается, отводя глаза, — нечисть. Они должны работать, но не работают. Открываются, но не дают уйти. — Они не будут работать, — кивает Чэн. — Это все ведьма, Би. Она засунула тебя туда на девять лет. На сколько у нее сил хватило. Ты не сможешь выбраться, пока проклятие не будет снято, а для этого нужен человек. Помнишь, я уже говорил: тебе нужно найти человека. Би в ответ удивленно приподнимает брови: — Какого человека, Чэн? Я в Параллели. Здесь нет людей. Дохрена чего есть, а вот людей нет. А как вы это делаете? Как вытаскиваете меня? Тянь мельком на Чэна косится: что говорить-то? Но тот смотрит на Би прямым взглядом и соврать даже не пытается: — Ведьма помогла. Не та, другая. — М-м, ясно, — как-то слишком понимающе тянет Би, а потом, резко встрепенувшись, хватает Чэна за руку, — убей ее, Чэн. Пообещай, что убьешь ее. Он ответа ждет. Однозначно — положительного. А у Чэна не то язык отсох, не то паралич случился: сидит, все пытаясь хоть что-то из себя выдавить — и никак, только зубы до хруста сжимает. Он уже пообещал другое. Пообещал не только не трогать, но и в человеческом мире оставить. Пообещал, но в глазах проскальзывает что-то странное, и Тянь понимает — не в одном обещании дело. — Время, — говорит Тянь, заполняя затянувшуюся паузу. — Где ты? Би, забыв о повисшем в воздухе вопросе, на который ответа так и не последовало, тут же переключается: — В стае. Я к ним долго шел, в волчьи земли. Несколько месяцев после того, как из Клетки выбрался. — И ты теперь?.. — Да. Они вроде нормальные. Не такие, как сюда, к вам приходят. Всех подряд не жрут. В основном — скот и... ну, обычную еду. Человеческую. Разумны. Могут себя контролировать. Я уже тоже... почти могу, — усмехается мрачно, отворачивается, — но не все. Есть постоянно хочется. Бегать хочется. Ни с того ни с сего: как будто огонь под кожей вспыхивает, и кажется, если не побежишь — сгоришь заживо. Вот и приходится... гм, я так недавно сутки по лесу носился. Не останавливаясь. У них такое в подростковом возрасте бывает, а я... жуть, короче. Ебаный стыд. И луна еще эта. С ума сводит. Она огромная и... я сначала не понимал, почему они все на ней так повернуты, а теперь, вроде, разобрался: ты ее видишь, и орто ее видит, даже если не рядом, и... — Кто видит? — Орто. — Что это? Би уже рот открывает, чтобы объяснить, но потом только головой качает: — Сложно. Не как у людей, не смогу объяснить. Просто нужно найти. — Что найти? Морщится снова и смотрит же, смотрит как на детей бестолковых, заранее зная, что не поймут, не смогут охватить своим не приспособленным к сложным понятиям, мозгом. Констатирует обреченно: — Сложно. Не поймете. — Да? Ну, давай тогда что попроще, — не к месту срывается Тянь, — а хвост у тебя есть? Локоть Чэна в ту же секунда под ребра прилетает, но Тянь даже внимания не обращает. И никакой вины за собой не чувствует, потому что: это еще что такое? Вот это все: стая, попытки научиться вести себя правильно и волосы, которые он, видите ли стричь задолбался — зачем это все? Прижился? Забылся? Во вкус вошел? Би смотрит слишком серьезно. Смотрит и в этом взгляде проступает такая ебаная тоска, что Тяню язык себе откусить хочется: ему там плохо. Он не привык, он приспособился. Чтобы выжить. Чтобы считать дни. Путаться, сбиваться со счета и ждать. Целый год ждать жалкие четыре минуты. — Извини. Я просто... — Да ничего, — ровно отвечает Би, но в голосе вдруг проскальзывают странные нотки, от которых Тянь против воли настораживается и напрягается еще больше, когда Би двигается ближе и грубовато укладывает ладонь на его затылок. — Есть, Тянь, есть. Смотри, что еще есть. И Тянь смотрит. Смотрит в светлые, родные до боли глаза. Смотрит, как зрачок резко сужается, становится совсем крошечным, а часть радужной оболочки рядом с ним меняется, будто туда краски капнули и она растекается медленно, расплывается градиентом: от ярко-синего у зрачка — к бледно-голубому на границе с белками. Завораживает. Завораживает так, что Тянь даже не сразу замечает, что портал оживает. Завораживает так, что Тянь продолжает неотрывно пялиться в эти глаза и даже не пытается отстраниться, когда Би медленно, с тихим рыком скалится, обнажая зубы: ровные, белые, идеальные. Только клыки на добрые полсантиметра длиннее, чем должны быть. Рычание отдается в грудине приступом парализующей паники. На задворках сознания проносится мысль, что это неправильно: такая вот неподвижность. Вырваться нужно или хотя бы по имени позвать. Чтобы пришел в себя. Чтобы вспомнил, кто рядом с ним и кто он сам. Чтобы вспомнил раньше, чем острые клыки разорвут кожу на шее или вопьются в лицо. Только вот двигаться не получается. Он снова рычит: на этот раз громко. Тянь так же громко вскрикивает. Почти физически, заранее ощущает боль клыков, жмурится от ужаса и от яркого, бьющего по глазам света портала. А потом чувствует, как Би крепче обхватывает руками и быстро прикасается губами ко лбу: — Придурок мелкий. Отстраняется, моргает часто, пока неестественная синева не исчезает из глаз, и болезненно кривится, глядя на портал и понимая, что времени остается в обрез. Спрашивает срывающимся голосом: — Через год, да? Тянь в ответ башкой трясет так, что кажется — еще немного и отлетит. Говорить не получается: от этого мимолетного поцелуя в лоб горло перехватило. И еще — мало. Мало этих гребаных четырех минут, хоть и знает, что завтра снова увидятся. Мало, и даже представлять себе страшно, что же тогда он чувствует. О чем думает, когда смотрит, не мигая, пытаясь за последние секунды впитать в себя, запечатлеть в памяти и хранить бережно на протяжении еще одного долгого года в чужом мире. — Почему отец не приходит? Из-за того, что я... — Би выразительно разводит руки в стороны. Ответить нужно. Признаться нужно, что тот попросту ничего не знает, чтобы Би не пришлось год жить с мыслью, что отец от него отказался. Как вообще в голову-то такое пришло? Ну подумаешь: хвост, клыки, глаза эти странные и желание по лесу круги наматывать — насколько Тянь помнит, в юности у Би и похуже заскоки бывали, и ничего, пережили как-то, хоть отец и грозился в Аньхойский филиал его отправить, обещая, что ничего круче охоты на гномов ему с такой дисциплиной не светит. — Нет. Нет, он просто... Закончить Тянь не успевает: отворачивается, прикрывая глаза от яркого света, матерится сквозь зубы и клянется себе, что завтра, когда увидятся, продолжат они с того, на чем остановились. Только вот "завтра" получается таким странным, что Тянь не только забывает свою заранее подготовленную речь, но и на некоторое время вообще утрачивает способность говорить.