Параллель

Из портала Би вылетает с воплем: диким, животным. От него ознобом по хребту пробирает. От него хочется на пару метров назад отшатнуться, а лучше и вовсе оказаться подальше. Так орут только в одном случае: когда убивают, захлебываясь яростью, ничего кроме этой ярости не чувствуя и теряя человеческий облик. Да и выглядит он соответствующе: разгоряченный, распаленный дракой, голый по пояс, с рассеченной губой, перепачканный грязью и кровью. Озирается по сторонам, задыхаясь. Рычит, осознав, где и почему находится. — Верните меня туда! Сейчас! В него будто дьявол вселился: по лицу и тяжело вздымающейся груди пот стекает, ноздри раздуваются при каждом вдохе и глаза бешено сверкают нечеловеческой синевой. Там в этих глазах только одно желание: крушить все на своем пути, ломать кости и рвать зубами чужие глотки. — Би... — Быстрее, блядь! — Мы не можем, — ошарашенно говорит Чэн, — четыре минуты... — Сутки! У нас твои четыре минуты — это сутки! Их там за сутки всех перебьют! Верни меня! — Я не могу. Би, по-прежнему задыхаясь, смотрит на него, осмысливая услышанное, отворачивается в сторону леса, а потом сгибается пополам, прижимая ладони к лицу, и орет. Ярость. Чистая, жаркая. Ярость, которую нужно хоть как-то выплеснуть, чтобы изнутри на части не разодрало. Тянь с Чэном ждут. Тратят драгоценное время, но ждут: его адреналином топит, злостью и паникой. Пытаться до него достучаться, пока он в таком состоянии, бесполезно. Би, уперев ладони в бока, отдышаться пытается. Закусывает губы, закрывает глаза, ни к кому конкретно не обращаясь, тихо говорит: — Господи. Мне нужно к ним. Он постепенно в себя приходит: озирается по сторонам и, сделав шаг навстречу, поочередно обнимает обоих. Коротко, крепко. Первое, о чем думает Тянь: он горячий. Он очень-очень горячий, настолько, что не понятно, как у него еще кровь не свернулась. Второе: он все еще не здесь. — Би, что происходит? — Драка. У нас драка, и мне нужно быть там. Я всем богам молился, чтобы они раньше напали. Или позже. Когда угодно, лишь бы меня в это время в портал не утянуло. — Кто "они"? — Волки. Другая стая. У нас граница. Точнее, была когда-то, если верить тому, что говорят. У стаи тогда был другой вожак: они его до сих пор помнят и чтят. А новый... — замолкает и, устало вздохнув, опускается на погасший портал, уложив предплечья на согнутые колени, — короче, все плохо. Чэн, скривившись рядом садится, чтобы лицом к лицу быть: — Вы там что, территорию делите? Би согласно кивает, но заметив оторопь на лице Чэна, быстро добавляет: — Это невозможно терпеть, понимаешь? Эти их набеги. Каждый сезон. Нападают, вламываются, тащат все, что не приколочено. А этот зажравшийся пес сидит в своем замке и только руками разводит. И стая это терпит, потому что положено у них так. Только молодняк изредка что-то бурчит. Они мой дом нахрен разнесли! Мой и еще два десятка. С землей сравняли. Я предлагал, понимаешь? Я ему всю весну предлагал подготовиться и перебить их всех к чертям, когда заявятся. И знаешь, что? Ничего, блядь! — Би, окончательно срываясь, скалится от злости, а потом говорить начинает чужим голосом, глухим и тихим, явно передразнивая кого-то: — "Только хуже станет. Они сильнее. Их больше. Перемирие". Чэн слушает молча, не перебивает. Кивает отстраненно, а когда Би замолкает, уточняет: — Замок, Би? Я думал, они в лесу живут. — А? Нет. Дома. Большая сэдэсем и дома. — Что большая? — Сэдэ... черт, — кривится, щелкая в воздухе пальцами и никак не может подобрать слово, — поселение. В лесу, но дома. А альфа в замке сидит. Замолкает снова, забыв о том, что Тянь и Чэн продолжения ждут, и на портал смотрит так, будто дождаться не может, когда тот его назад утянет. Говорит что-то на языке Параллели, и никакой переводчик не нужен, чтобы понять — ругается. — Я как лучше хотел, понимаешь? Я их полгода по-тихому натаскивал. Мы готовились: план, оборона. Я уверен был, что мы справимся. И получилось же почти: мы за трое суток почти всех перебили. А теперь... там самый разгар сейчас! И получается, что я их на это подбил и бросил. Они ослушались альфу, они за мной пошли, а я их бросил, — смотрит на Чэна с диким отчаянием во взгляде, добавляет тихо, — Хаслен с парнями. Мы их прикрывать должны были. Их убьют там. — Хаслен? — Друг. Волк. Тишина повисает. Би выглядит так, будто пока рассказывал, изнутри дотла выгорел. Чэн молча переваривает услышанное. Тянь все пытается понять как это: волк и друг. В одном предложении. В предложении, сказанном Би. И еще пытается понять, почему Би из этой заварухи между оборотнями явился в облике человека. — Почему ты вот так?.. — сформулировать до конца не получается, и Тянь в надежде, что Би сам поймет, выразительно рукой в него тычет. — Там же волки. Оборотни. — Плохо контролирую тело. Не привык до конца, не все получается. Мне так проще. — Ясно. То есть у тебя там сейчас война и революция одновременно? — спрашивает Чэн, хмуро уставившись на Би. Тот молчит, и Чэн продолжает еще более вкрадчиво: — Ты там в край ебанулся, да? Ответить Би не успевает, и, может, оно и к лучшему: за мгновение до того, как вспыхивает портал, на лице отражается обида и ярость, которую Тянь предпочел бы не видеть. Чэн, дождавшись, пока опустевший портал окончательно погаснет, медленно поднимается на ноги. Закуривает и, выдержав долгую паузу, мрачно подводит итог: — Охуеть. ...Следующей ночью, пока Тянь ползает по порталу, срисовывая символы с наброска, оставленного ведьмой, Чэн молча стоит в стороне. Руки в карманах и рожа хмурая — прошедших суток явно не хватило, чтобы успокоиться. Тяня эта разница в течении времени тоже с ума сводит. Только вот он на протяжении всего дня раз за разом, как мантру, повторял себе, что, если у Би сейчас все вот так — значит, вот так и надо, и других вариантов нет. А вот от Чэна раздражением фонит, недовольством и злостью. Тянь на полном серьезе опасается, как бы эта семейная встреча мордобоем не закончилась — с этих двоих станется. — Готово. Чэн сухо кивает. Подходит ближе и неотрывно наблюдает за разгорающимся бледно-голубым свечением. Щурится, когда портал вспыхивает белым, и делает пару шагов вперед. В первые мгновения после того, как свет гаснет, Тяня охватывает ужас. Сердце, превратившись в камень, заполошно колотится, выламывая ребра и сбивая дыхание: он лежит. Не стоит, не сидит — лежит на спине совершенно неподвижно. В одежде, но стопы босые, рубашка из брюк выбилась и на все пуговицы расстегнута. Или разорвана. С места Тянь и Чэн срываются одновременно, с одной-единственной мыслью в голове: только бы не. Только бы, пожалуйста, не. — Би! — Тянь, падая рядом на колени, прижимается ухом к груди, пытаясь уловить удары сердца. Улавливает. Сразу же. Размеренные и сильные. Еще улавливает странный запах, исходящий от Би: что-то приторно-сладкое — миндаль или цветы какие-то. Рядом шмыгает носом Чэн: тоже почувствовал и тоже не понял, чем от него так несет. Склоняется ниже и легонько хлопает Би по щеке: — Эй, — и едва успевает в сторону отшатнуться. Би включается мгновенно: дергается всем телом и резко садится. Рычит угрожающе, пытаясь схватить, но ориентируется быстро: поняв, где он и кто рядом, тут же руки с раскрытыми ладонями вскидывает, охает тихо и смущенно прочищает горло: — Привет. Вы в этот раз раньше, да? — Нет. Мы вовремя, — глухо отзывается Чэн. С каменной рожей наблюдает, как Би, прикрыв один глаз, болезненно морщится и трет пальцами висок: — Вы всегда приходите в сорок седьмой день лета. А сегодня сорок пятый. Значит, раньше. — Нет, — снова повторяет Чэн, медленно втягивая носом воздух. Бесится. Бесится, а Тянь наконец-то понимает, чем эта реакция вызвана. Чэн просто раньше обратил внимание на то, что Тянь замечает только сейчас. У Би подбородок, ключица, шея бледно-розовым и красным перепачканы. На груди и животе еще пара смазанных отпечатков — спасибо расстегнутой рубашке, отлично все видно. А еще у него на коже — блестки. На одежде блестки. И в волосах тоже блестки. Как если бы его ими с ног до головы посыпали. Или если бы об него потерлись. А потом еще раз потерлись. И еще раз. Да и взгляд у него странный: дымчатый такой. Расслабленный, удовлетворенный и... сытый? Моргает пару раз, пытаясь сфокусироваться и задумчиво тянет: — Надо же, как время пролетело. Я был уверен, что до вашего появления еще два дня. Тяню не к месту становится весело: это же совсем, как раньше. А вот Чэна натурально колотить начинает: — Из какого фейского борделя ты выполз? Би в ответ смехом давится: — Из лучшего, разумеется, — залипает на собственные руки, которые в свете портала переливаются блестками, безуспешно пытается о рубашку их вытереть, а потом с волос стряхнуть. Тоже безуспешно. — Вот же, а... Это все благовония. Это точно они: чувствовал же, что в этот раз как-то по-другому вставляет. Черт, не надо было... Три дня, значит. Меня там мои уже обыскались, наверное. Чэн понимающе кивает: — Ага, наверное, — медленно сжимает кулаки так, что костяшки белеют. — Ты как, не спешишь, нет? Ну, к этим. К своим. Мы тебе не помешали? А то, может, тебе и назад уже не сильно надо. Вроде, неплохо устроился. Ты не стесняйся, скажи: мы тогда тоже напрягаться не будем. Сиди в своей Параллели. Тебе же там весело, по ходу, да? — Чэн... — Кстати! Как там восстание ликанов прошло? Нормально все? Твои победили? — Угу. — А как там Хаслен? Не побратались еще? Би медленно поднимает голову, смотрит долгим выразительным взглядом: — Хватит. Тянь вот с ним полностью согласен. Хватит. Хотя с Чэном он тоже согласен. И от этого противоречивого согласия напополам разорваться хочется. И чтобы они оба заткнулись, пока до драки не дошло — тоже хочется. Тянь рядом на корточки опускается, пожимает плечами: мне, мол, пофигу. — Как у тебя там в целом? Только вот Чэн, похоже, тему менять не готов: отталкивает грубо и, окончательно выйдя из себя, цепляет Би пальцами за подбородок, заставляя в глаза смотреть. Жмется нос к носу: — Что это, Би? Вот это все — что?! Одни ебаные сутки в году, а мы опять не вовремя: то у тебя битва за независимость, то бляди эти блестящие. Какого хера, а? Мы тебя вытащить пытаемся! Мы пытаемся тебя домой вернуть... Договорить не успевает: Би переключается как по щелчку. Неуловимо и быстро так, что страшно становится. Вот он сидит, запрокинув голову, и вяло пытается вывернуться из хватки Чэна, а вот уже перехватывает его за руку и одним молниеносным движением валит на землю, подминая под себя. Сгребает ворот его куртки в кулак так, что шов трещит, и с исказившимся от ярости лицом прикладывает Чэна спиной о землю. Орет в лицо: — Да не можете вы меня вытащить! Никто не может! Семь лет прошло, Чэн! До тебя так и не дошло?! Не будет, блядь, никакого "домой". Ничего уже не будет! Его трясет. И вовсе не потому, что в одной рубашке на стылом ветру. Его трясет, а Тянь, чувствуя, как глаза начинает противно жечь, тянется и осторожно сжимает его плечо. Впитывает в себя эту лихорадочную дрожь, жалея, что нельзя вот так же разделить с ним все остальное. Чэн не двигается, лежит спокойно. Не отталкивает, не говорит ничего больше, только жмурится так, что у глаз морщины собираются. Би, не дождавшись ответа, наконец-то разжимает пальцы на вороте его куртки, отстраняется. Садится рядом и отворачивается, глядя в сторону темного, ночного леса. — Осень у вас опять. То есть, все еще... Семь дней, да? — Да, Би. Кивает и устало ладонью глаза трет. Сутулится, будто его невидимой бетонной плитой придавило: — Я пробовал, Чэн. Я уже столько всего за это время попробовал. Десяток порталов, которые не работают. Ведьмы, которые не могут помочь. Да-да, чего вытаращился? Не знал, что у нас ведьмы водятся? Они не могут ничего сделать. И сама Хэсситце тоже не может. У Тяня аж горло перехватывает: — Ты ее что, видел? — Видел, видел. Сначала других искал. Я в прошлом году в Ведьминых топях был. Думал: ладно уж — сдохну так сдохну, но хоть попробую. Вдруг кто-то сможет... не, ребят. Ни одна не может ни проклятие снять, ни в портал меня вытолкать. А Хэсситце, — Би, коротко хохотнув, головой качает, — у нее сил нет даже на то, чтобы в человеческий мир выбраться. Ей вообще недолго осталось, она от старости помирает. — Ты ее не добил? — удивленно спрашивает Чэн. — Не могу. Даже приблизиться не могу: вокруг нее что-то вроде стены. Но есть и положительный момент: она мне тоже теперь ничего сделать не может — на оборотней их магия не действует. Точнее действует, но только в их землях, в Топях. Зато смеялась она от души, — Би тяжело сглатывает, вспоминать явно унизительно. — Я ничего не забыл, Чэн. И ничего не забуду. Я не хочу здесь оставаться, я домой хочу. Просто я все попробовал, я пол-Параллели избегал, чтобы найти способ вернуться. Я теперь точно знаю: способа нет. — Мы ищем... — Время, Чэн. Сколько там осталось? Два дня у вас и у меня — два года? — У тебя, — тихо встревает Тянь, — два года и еще девятнадцать дней. Би усмехнувшись, тянется, чтобы по волосам потрепать: — Ну это, конечно, меняет дело, — а потом становится очень серьезным. — Чэн, помнишь, ты про человека говорил? Проклятие ее... Это тоже бесполезно. Даже если бы здесь были люди — это все равно не сработает. У оборотней все несколько сложнее, чем у людей: нельзя просто взять и влюбиться. У них пары, Чэн. Волчьи пары: один раз — и на всю жизнь. Навсегда. Никого, кроме этой пары ты любить не можешь. Чэн хмурится мимолетно, выискивая в памяти нужное и понимающе кивает: — Орто. — Да. Эта старая злая женщина припечатала меня так, что исправить это невозможно. И пару мне тоже никогда не найти, — Би пальцем в землю тычет, — она здесь. В этом мире, в человеческом. Я знаю. А я там всегда буду один. Портал медленно начинает меняться: не сияет еще, но внутри, в темном камне плавно зарождается слабое свечение. Чэн, глядя на него пустым невидящим взглядом, иронично соглашается: — И поэтому ты по фейским борделям таскаешься. — А что мне еще делать-то? — неожиданно весело отзывается Би. Смеется коротко, разводя руками. — У нас это, знаешь ли, нормальным считается: никто себе в радостях жизни не отказывает. Ну, до тех пор, пока орто не найдется. Это уже потом они резко в однолюбов превращаются. А мне и ждать некого, так что... да и в замке скучно. Чэн резко глаза на него поднимает: — Как ты в замке оказался? Би только отмахивается, кривится передразнивая: — "Восстание ликанов", Чэн. Я теперь вожак стаи. — А старый вожак где? — Сдох. Тянь, глядя, как портал все больше наливается светом, думает, что нужно попрощаться успеть. Думает, но вместо этого говорит совершенно другое: — Сам сдох? — Нет, — отвечает Би, выдерживая прямой взгляд, — не сам. Он меня после схватки с той стаей изгнать собирался. За то, что ослушался и молодняк еще за собой потащил. Я особо и не против был: сдались они мне. Ушел бы в Пустые земли и жил себе спокойно. Но стая потребовала драки. У них там свои законы: отказаться нельзя, ты или дерешься, или тебя просто убьют. Умирать я не хотел, и... Я думал, на том все и кончится, понимаешь? Думал, они с почестями эту собаку прикопают, потом устроят голосование и выберут нового вожака. А оказалось — хер там. Кто старого вожака убил — тот занимает его место. Вот так я однажды проснулся и узнал, что у меня теперь своя стая, — Би, вспоминая, ржет коротко, прикрывая лицо ладонью. — Я сбежать собирался. Потому что: спасибо, конечно, но мне не надо. А потом подумал: куда бежать-то? Мы по триста лет живем. Триста лет полного одиночества. А еще подумал, вдруг те из соседних земель опять вернутся и... Чэн, с трудом сдерживая улыбку, кивает: — Зашибись, — спохватывается, тянется к Би, обхватывая за плечи и притягивая к себе, — время, Би. Держись там, ладно? Би, кивнув, резко на Тяня переключается: едва ли не душит, по волосам треплет, не отпускает до последнего. Не отпускает до тех пор, пока портал не вспыхивает белым. — Я вас ждать буду. После его ухода в груди тянет теплом. Спокойнее становится: с ним по крайней мере все хорошо. А потом спокойствие сменяется жгучим любопытством: Тянь, вытянув руку, долго разглядывает оставшиеся на коже блестки. Ближе, дальше. Дальше, ближе. Светит фонарем, желая убедиться, что не мерещится, и, чувствуя, как глаза от удивления из орбит лезут, поворачивается к Чэну: — М-м... а почему часть блесток голубого цвета? — А? — Блестки. Часть розового цвета, а часть голубого. — Не знаю. — Чэн быстро на ноги поднимается, отходит на пару шагов и слишком долго, слишком усердно возится с урной, закручивая крышку. — Чэн! — Да не знаю я. — Чэн, я за свою жизнь фей видел четыре раза. Пыльца на них всегда розовая. Тот, так и не повернувшись лицом, с раздражением закидывает сумку на плечо, вздыхает тяжело. Прям совсем тяжело. И нехотя поясняет: — Это потому что ты только девок видел.