Параллель

Следующей ночью по дороге к порталу в машине царит гнетущая тишина. Чэн устал. Чэн весь день в Обители провел: как оказалось, семейная трагедия не отменяет сдачу отчета по ведьме огня, которую они с Тянем, согласно этому брехливому отчету, благополучно отправили в Параллель и которая после побега из собственной квартиры на связь так и не вышла. Вот и молчат. Что обсуждать-то? Договорились уже обо всем: если ведьма в ближайшие сутки не объявится, Тянь заколет ее паука вилкой. А пока Чэн не разрешает. А еще, судя по синякам под глазами, Чэн совсем не спит и по ночам развлекается так же, как Тянь: раскладывает на полу книги и распечатки и все ищет-ищет-ищет способ вернуть Би домой. Это немного, но помогает, хоть результата и нет. Это немного, но помогает: так собственная беспомощность ощущается слабее. И еще это отвлекает от мыслей, что будет, если ведьма так и не появится. — Знаешь, о чем я никак не могу перестать думать? — спрашивает Тянь, уставившись в темень за стеклом. — Он сказал, что оборотни живут триста лет. То есть, триста лет, а потом они... умирают. Чэн шумно вздыхает: тоже об этом думал, значит. Щелкает зажигалкой, и по салону расползается запах табака. — Все рано или поздно умирают. — Да. Но учитывая разницу в течении времени, получается, если мы его не вытащим, то пройдет всего триста дней, и... меньше года пройдет, Чэн. А его уже не будет. Ни там, ни здесь, нигде не будет. Ни в одном из миров. Тянь, повернувшись к нему лицом, долго ответа ждет, пока окончательно не убеждается: не дождется. Нет у Чэна никакого ответа, поэтому, наверное, и затягивается так жадно, и окурок в окно выщелкивает так зло. — Если ты пытаешься подгадать примерную дату его кончины, не напрягайся, не выйдет: фейские благовония отрицательно влияют на продолжительность жизни. Да и вообще не напрягайся: у нас еще целые сутки. Тянь согласно мычит: конечно. Сутки. Рано напрягаться: вдруг завтра ведьма появится, притащит с собой волшебную палочку размером с бревно и расколдует его к хренам. Главное, чтобы он там поменьше на благовония налегал. И на фей с пониженной социальной ответственностью. Но это, судя по всему, вряд ли: на приборной панели, там где Тянь прошлой ночью коснулся рукой, остались розово-голубые блестки, и он неосознанно стирает их, собирает на кончики пальцев, переключая мысли, и снова пялится на них, вертя кистью и так и эдак. Так же, как пялился, стоя прошлой ночью под душем, и все никак не мог уложить это в голове. Смириться с тем, что Би стал оборотнем, было проще, чем смириться с тем, что Би стал... хотя, нет. Чэн же еще в лесу все объяснил: не стал, а всегда был, и нечего так таращиться — ну, нравится ему иногда не с девчонками, а с парнями, что такого-то? Тянь подумал-подумал и решил: ничего. Просто странно. И самую малость идиотом он себя чувствует: как сам не догадался-то? Раньше, еще с год назад, когда Би вдруг резко подружился с одним из Ловцов, на неделю прибывших к ним на обучение из Аньхойского филиала. Ни с того ни с сего, на ровном месте — Тянь только диву давался: никаких общих интересов у них не было. А теперь оказывается — ну надо же, блин. Были. Телефон в кармане тихо жужжит, и этой вибрацией по нервам лупит похлеще электрического разряда: некому ему в такое время звонить. Чэн — рядом, Би — в глубокой жопе, а значит... значит... Номер на экране незнакомый, и код странный: не их провинция. А вот голос в трубке, даже искаженный плохой связью и шумом многолюдной улицы, Тянь узнает сразу, и руки начинают трястись так, что даже в кнопку громкой связи удается попасть не с первого раза. — Как дела, младшенький? Со второго все же получается, и Тянь, повернувшись лицом к Чэну, лихорадочно трясет телефоном, одновременно отвечая: — Хорошо. Где ты? — Рада за тебя. А как там шикарный черноволосый самец, от которого у меня мурашки по коже? Тянь, приоткрыв рот, вопросительно смотрит на Чэна. У того уголок губ на мгновение дергается в кривой усмешке, но голос звучит серьезно: — Я его покормил. — Чем покормил? — Рыбой. — Какой рыбой? — Ты позвонила, чтобы про паука спросить? — Конечно. Ну и так еще, по мелочи. Как там этот ваш, в Параллели? Не сдох еще? Чэн, мрачнея, покрепче сжимает руль: — Нет. — Замечательно. Я так понимаю, вы с младшеньким как раз на очередную встречу мчитесь? Привет ему от меня передайте. И заодно скажите, чтобы начинал потихоньку паковать вещи, у него там, наверное, много всякого накопилось. Машину резко дергает: Чэн, вывернув руль, съезжает на обочину и выхватывает телефон из рук. — Что? Что ты сказала?! Что ты... — А ты, Ловец, начинай обдумывать, что предложить мне взамен. Я пока тоже подумаю, но первое пожелание у меня уже есть: кусок шоколадного торта. Огромный такой, и, знаешь, чтоб из него прям текло, и обязательно с шапкой взбитой пены и... — Ты знаешь, как его вернуть?! — И с вишенкой сверху, — с нажимом продолжает ведьма, а потом вымученно, совсем по-человечески вздыхает, — худово пламя и все огни проклятой пустоши, как же я есть хочу, а... Ты понял, Ловец? Про торт? Завтра, в "Баобабе". Том, что на Торговой улице рядом с библиотекой. Часов в шесть вечера. — А сегодня? — робко пробует Тянь. — Не успею. Я далеко. — Ты правда знаешь, как его... — Возможно. У меня вопрос: до того, как вашего Ловца отмудохали в Клетке, он вообще как выглядел? Тянь с Чэном быстро переглядываются: — Нормально. — Насколько нормально? Просто нормально или... ну, симпатичный, красивый? Чэн озадаченно вертит телефон в руке, хмурится, вопросительно глядя на Тяня: — Красивый. — Очень, — добавляет Тянь. — А что? Вдаваться в объяснения ведьма не считает нужным. Скорее себе, чем им, отвечает: — Хорошо, — и отключается, не попрощавшись. Чэн кривится от коротких гудков и лаконичного "соединение прервано" на экране. Кривится, перезванивая и слушая доброжелательный мужской голос, который сообщает, что "эта девушка" просто одолжила у него телефон и, разумеется — ну разумеется, — уже ушла. Благодарит и, скинув вызов, упирается подбородком в сложенные на руле руки: — Ты слышал то же, что и я? — Да, — подтверждает Тянь, обмякая всем телом и сползая по сиденью. — Ты точно ее паука покормил? ...У него волосы снова короткие. Один в один такая же стрижка, как раньше была. Он вообще выглядит так, будто и не было у него восьми лет в чужом мире: высокий, здоровый, с широкой улыбкой. Не жаждущий продолжения драки, не потерявшийся от многодневного загула и не обдолбанный благовониями. На этот раз полностью одетый, и Тянь, глядя на него, чувствует себя странно: будто это не они его сюда вытащили, а наоборот, в гости пришли — вещи явно домашние. Заранее подсчитывал не только день, но и время суток. Ждал. Специально ждал, чтобы явиться вот так. Чтобы сходу убедить, что все у него хорошо. И, глядя на него такого, они поверить вполне могут. Если не знать его всю жизнь и в глаза не заглядывать — можно. — Наконец-то. — Би тянется одновременно к обоим, стискивает в объятиях и долго не хочет отпускать. Не пытается ничего рассказать или спросить, будто и вовсе не помнит, что время у них ограничено. Будто и нет ничего важнее, чем стоять вот так, обхватив за плечи. — Би, время... — Да черт с ним, со временем, его все равно ни на что не хватит. — Но отпускает все же, пару шагов назад делает, чтобы видеть обоих, и сразу переходит к самому главному: — Я только попросить хотел: пусть в следующий раз отец придет. И... ну, наши. Те, кто захочет. Тянь даже понимает не сразу: какие наши? Кто, блядь, чего захочет? Это он, получается, прощаться собрался? Уже рот открывает, чтобы говорить начать: и про ведьму, которая что-то придумала, и про триста лет, которые у Би впереди и за которые может всякое случиться, даже если ведьма не поможет. Но Чэн опережает: — Би, все будет хорошо, — смотрит строго, и Тянь прикусывает язык. Правильно. Вот правильно. Нельзя заставить его целый год жить и считать дни до возвращения домой. Нельзя просто взять и пообещать, что все будет хорошо. Потому что: а вдруг не будет? — Да все и так неплохо, — согласно кивает Би, и не понятно, кого убедить пытается, себя или их. — Нет, правда. Если отец все же не захочет, то вы потом ему все же расскажите, что у меня все нормально. Я в безопасности. И у меня целая жизнь впереди. А где именно, здесь или там, это же, по сути, неважно. И замок еще... — смеется тихо, разводя руками, а потом быстро поджимает губы. Задыхается. Так же, как задыхается, наверное, в этом своем замке. В чужом мире. От безысходности, от отчаяния, от одиночества. — Ты там совсем один живешь? — спрашивает Тянь. — Нет. То есть, не совсем: прислуга есть — так положено. И Хаслен с Кролой там постоянно ошиваются, только на ночь уходят. Оборотни, да, — подтверждает Би, — из моей стаи. И Элмент еще. Гном, тот самый, помните? Притащился полгода назад, вроде как, в гости, а потом... короче, никогда не пускайте гномов в гости: хер их потом выгонишь. — Не будем, — соглашается Тянь и, чувствуя как к горлу подступает ком, спешно переводит тему, — а ты подстригся. Би машинально к волосам тянется: судя по растерянности на лице, подстригся он давно. — М... да. Так лучше. Удобнее. И... мне кажется, так я не забуду, кто я. — А ты начинаешь забывать? — с тревогой в голосе спрашивает Чэн. Для тревоги основания есть, несмотря на то, что "все хорошо". Восемь лет прошло. Восемь лет, из которых первые три — ебаный ад. И неизвестно, что после такого вообще с психикой, памятью и сознанием происходит. И неизвестно, как оно у него там на самом деле: хоть и выглядит он так, как прежде, хоть и ведет себя как раньше, четыре минуты — слишком мало, чтобы выводы делать. Би в ответ головой качает. Вздыхает тяжело, когда портал разгорается ярче. Цепляет Тяня за куртку, тянет к себе, чтобы обнять: — Нет. Пока нет. Память по-другому работает из-за того, что живем мы дольше. Я все помню так, будто вчера было. Но это пока. Рано или поздно я начну забывать... и вы приходить перестанете... — Нет, — уверенно говорит Тянь, обнимая его в ответ. — Мы что-нибудь придумаем. Пусть потом от Чэна влетит. Пусть потом орет на весь лес. И пусть Би в ответ на это только усмехается в плечо и крепче сжимает руками. — Конечно, мелкий. До завтра. ... Когда они остаются одни, Тянь стоит неподвижно, пока портал полностью не гаснет, а потом садится на корточки, упихивает урну с пеплом в сумку, застегивает молнию трясущимися пальцами и поднимает голову на Чэна: — Пообещай, что ты сделаешь все, что скажет ведьма. Пообещай, что ты дашь ей все, что попросит, лишь бы она его вытащила. Тянь ждет, что тот сейчас разразится проникновенной речью о том, что невозможно такое пообещать, что попросить она может все, что угодно, и куском шоколадного торта дело точно не ограничится, а приносить в жертву младенцев они не станут ни при каких обстоятельствах. Ждет, что сейчас придется говорить, говорить и говорить. Убеждать. Но Чэн только смотрит: долго и сложно. А потом молча кивает.

***

Чэн неторопливо докуривает черт знает какую за день сигарету, смотрит невидящим взглядом сквозь стеклянную стену забегаловки. Тянь, уставившись в стакан с черным кофе, чувствует себя так, будто на плечи накинули мокрое ватное одеяло: тяжело, холодно и безразлично. Вообще все безразлично, а от нервного напряжения по всему телу раз за разом нервным тиком дергает мышцы. А ведь утром он проснулся с улыбкой от уха до уха. Подскочил с кровати как ужаленный и первым делом проверил мобильный. Потом позвонил Чэну. И сразу же по голосу понял: ему она тоже не звонила. Но к шести вечера, в указанное ведьмой время, они с Чэном завалились в "Баобаб", заняли столик в самом углу, заказали огромную пиццу для себя и кусок торта — для нее. Успели поесть. А торт так и остался нетронутым. Успели выпить черт знает сколько кофе — аж в голове гудит, — а торт так и остался нетронутым. Успели поговорить ни о чем, успели помолчать, уставившись в окно и уже даже не пытаясь делать вид, что все хорошо. А потом, когда на огромных часах, висящих на стене, время перевалило за десять, Тянь просто взял и сожрал вишенку с ее торта. — Мы ее ждем четыре часа, Чэн. Вряд ли она опаздывает, потому что слишком долго нос пудрила. Мы должны рассказать отцу. Би хотел, чтобы он пришел, и, учитывая, что это — единственное, что мы можем для него сделать... Чэн молчит, раздумывает некоторое время и тянется к своему телефону. — Хорошо, что мы Би ничего не сказали. — И, набрав нужный номер, прижимает мобильник к уху. С каменным лицом вслушивается в длинные гудки, дожидается ответа и очень глухо и тихо говорит: — Привет, пап. Тянь слышит голос отца — неразборчиво, но слышит: тот спрашивает что-то коротко. Чэн равнодушно смотрит за спину Тяня, в полупустой зал, изучает обстановку так, будто не насмотрелся за то время, что они здесь сидят. А потом резко меняется в лице и, проигнорировав очередной вопрос отца, дрожащим голосом отвечает: — Я перезвоню, пап, — глаза у него все больше, и смотрит он теперь в одну точку. Неотрывно. Внимательно. Тянь, даже не оборачиваясь, понимает, что — кого! — он там видит. Жмурится крепко, боясь окончательно поверить и разочароваться. Укладывается лицом в стол, упираясь лбом в столешницу и глухо бормочет: — Скажи мне, что это она. Скажи мне, что это... — Она, она. Собственной персоной. — Мягкий диван упруго пружинит, когда ведьма плюхается рядом с Тянем. — Скучали? — Пиздец как, — честно признается Тянь и совершенно не возражает, когда тонкие пальцы с острыми ноготками ерошат волосы на затылке. — Где тебя носило? — вымученно спрашивает Чэн и, наверное, так же, как Тянь, хочет просто лечь лицом в стол и полежать, пока не отпустит. Пока в голове до конца не уляжется: пришла все-таки. Явилась. И, судя по бодрому голосу, явилась не с пустыми руками: — Ты лучше спроси, где меня не носило: проще ответить будет. Тянь, отлипнув от стола, поворачивается к ней лицом. Она грязная. Вот прямо реально грязная: куртка чем-то заляпана, волосы тусклые, пыльные. А еще она красная. Красная настолько, что Тянь даже не сразу понимает: это ожог солнечный. Лицо, шея, уши и кисти рук. И кожа на крыльях носа шелушится. Дышит сорванно: хоть и старается сдержаться, но Тянь слышит. Дышит так, будто до этой забегаловки последнюю сотню метров бегом неслась, но тарелку с тортом к себе тянет выверенным изысканным жестом. Как на светском ужине, аж бесит. Но заканчивается это клоунада быстро: стоит ведьме взять в руки ложку, и хорошие манеры укатываются в глубокий минус. Есть она начинает жадно, отхватывая большие куски, набивая полный рот и ничего не замечая вокруг. Жмурится крепко, громко глотает и, облизав пальцы, сразу переходит к делу: — Если я его вытащу, что мне за это будет? — Еще сто дней... — Несерьезно, Ловец. — Как ни в чем не бывало загребает кусок с тарелки и пристально смотрит на Чэна. — Как насчет разрешения находиться в вашем мире без временных ограничений? — Это невозможно. Ведьма, хмыкнув, расплывается в улыбке: — Как же там было? "У тебя пять секунд, чтобы сделать возможным?" — демонстративно поворачивается к часам на стене, выжидает положенное время и, вздохнув, резко поднимается на ноги: — Ну нет, так нет. Рада была повидаться. Спасибо за торт. Передавайте привет Ловцу... — Хорошо, — сквозь зубы цедит Чэн. Сжимает рукой край столешницы так, что пальцы белеют, повторяет. — Хорошо. Сядь. И ведьма садится. Скидывает куртку на диван за спиной, устраивается удобнее и возвращается к еде. Чэн наблюдает за этим молча, только крылья носа от ярости подрагивают, и, окончательно закипев, цепляет блюдце за край, тянет к себе: — Знаешь что, а давай ты сначала расскажешь, а потом... Договорить не успевает: ладони ведьмы приземляются на столешницу по обе стороны от тарелки с громким хлопком, аж посетители за соседними столиками оборачиваются. А сама она всем телом вперед подается и шипит так, что Тяня морозом по хребту пробирает: — Если эта тарелка еще хоть на миллиметр сдвинется, я тебе руки сломаю, ясно?! — Ясно, — вместо Чэна шепотом отвечает Тянь. Смотрит на того умоляющим взглядом: оставь ты ее, господи, пусть ест. Страшно же. Вот сейчас у нее сахар по венам пойдет — и поговорим, минутой раньше, минутой позже, не критично же... Чэн с ним, кажется, согласен: сидит, приоткрыв рот, а потом обеими руками двигает к ней тарелку и сплетает пальцы в замок. Ведьма, снова взявшись за ложку, опускает глаза, а Тянь с изумлением отмечает, что у нее уши горят. Не в прямом смысле: не пламя и все такое, а просто... как у людей, когда смущаются. Но торт ведьма ковыряет исправно, поясняет с набитым ртом: — Я ничего не ела и ни минуты не спала с тех пор, как мы виделись последний раз. Времени не было, поэтому: пошел-ка ты, Ловец... — Я сейчас, — тихо сползает с дивана Тянь. Как-то само получается. Неосознанно. Пусть и нечисть. Пусть и влетит потом от Чэна, который сверлит взглядом затылок. Пусть парень за раздаточной стойкой смотрит недоверчиво, пока складывает куски торта на одно огромное блюдо, отдает ему и с интересом прослеживает взглядом, за какой столик он это тащит. Ведьма тоже верит не сразу, когда он останавливается на расстоянии и осторожно ставит тарелку на стол: поднимает на него глаза, сонно моргает, а потом пожав плечом, тянет торт к себе. У нее вокруг глаз белые пятна — Тянь только сейчас замечает. Такие от солнцезащитных очков остаются, если забыть их снять и улечься загорать, когда солнце в зените. Только вот... осень. Тянь, сев на место и убедившись, что ведьма сосредоточилась на еде, демонстративно проводит пальцем под глазом, чтобы Чэн тоже внимание обратил. — Я в пустыне была. — А смотрит она по-прежнему в тарелку. — Искала кое-кого. Не спрашивай, Ловец: тебе не понравится. А я не сдаю тех, кто мне помогает. Поэтому давай так: ты не будешь задавать неудобных вопросов, мы все дружно сделаем вид, что вы отлично справляетесь со своими обязанностями, и даже предполагать не станем, что некоторые из нас живут тут сотни лет и чхать хотели на ваши запреты. Идет? Ответа не ждет, запивает кусок торта остывшим кофе и тянется к своему рюкзаку. Затаскивает его на колени, и Тянь между делом отмечает — пыльный. Вот ровно настолько пыльный, чтобы сразу в голове нарисовалась картинка, как ведьма, закинув его на спину и обмотав голову мокрой тряпкой, тащится по безлюдной пустыне в поисках того, кто "чхать хотел" на запрет пребывания в человеческом мире. Из рюкзака ведьма достает сверток, обмотанный чем-то очень похожим на ее домашнюю футболку. Не дожидаясь вопросов, поясняет: — Это книга. Она на мертвом языке. Я как-то читала на досуге, точнее, пыталась, но я от силы десятую часть поняла, да и то не была уверена, что поняла правильно. Поэтому нужен был тот, кто смог бы перевести. А потом нужен был тот, кто смог бы найти. — Что найти? — Правильные руки. — Ведьма, запихнув в рот очередной кусок торта, быстро отирает губы салфеткой. — Помните, я говорила? Это как с пауком. Младшенький не может его достать, а вот я могу. Правильные руки. — Перебирает пальцами в воздухе, демонстрируя ладони, и снова за еду принимается. — Ловец, ты когда-нибудь о метисах слышал? Чэн молчит: не то продолжения ждет, не то просто не хочет демонстрировать пробелы в познаниях. Неприятно же. А вот Тяню — нет. Тяню нормально: — Я не слышал. Кто это? — Полукровки. — Судя по мгновенному ответу, никаких пробелов в познаниях у Чэна нет. — Рожденные от союза человека и нечисти. — А такое бывает? — Нет. Это выдумки. — Вы-ы-ыдумки, — передразнивает ведьма и утвердительно кивает Тяню: — бывает, младшенький, бывает. Очень редко, но все же... Случайное знакомство, взгляд-вспышка-безумие, а потом только раз — и на одну полукровку стало больше. Наследственность всегда по материнской линии. Да и живут они там, где рождаются. То есть, если мать была, ну скажем, феей, то и ребенок будет феей. Если мать была человеком... Ведьма, требуя продолжить, приглашающе ведет рукой, и Тянь послушно продолжает за нее: — ...то и ребенок будет человеком? — Точно, младшенький. Причем, самым обычным, без каких-либо особых способностей. Иногда в раннем детстве могут проявляться странные таланты: предсказывать будущее на пару минут вперед или двигать силой мысли мелкие предметы. Но это очень быстро проходит. Одним словом, они люди. Ведьма замолкает, предоставляя возможность осмыслить услышанное и, наверное, что-то понять. Косится на оставшийся на тарелке торт, но потом отодвигает брезгливо в сторону. Оно и не удивительно: Тянь вообще не понимает, как ее от съеденного на части не разорвало. Еще не понимает, чего она ждет, барабаня пальцами по столу и наблюдая за ними так, будто сейчас тот самый момент, когда пора во все горло орать "эврика!" — Ну? — М-м, я правильно понимаю, что если вы двое решите завести детей, то они будут ведьмами? — пробует Тянь и, напоровшись на два красноречивых донельзя взгляда, втягивает голову в плечи. — Это я так, чисто в теории. — Младшенький, мы с ним даже в теории столько не выпьем. Еще ценные мысли? Ценных мыслей у Тяня больше нет. И вообще нет никакого желания рот открывать: если ведьма за кощунственные идеи не подпалит, так Чэн потом точно оплеуху отвесит. А вот Чэн явно что-то обдумывает, проваливается глубоко в свои мысли, щурится и, наконец спрашивает: — К какому из миров принадлежат метисы? — А вот это правильный вопрос, — довольно соглашается ведьма. — К обоим. Они люди, но поскольку один из родителей был из наших, частично они принадлежат нашему миру. Поэтому, если так случится, что метис вдруг решит отправиться в Параллель... — Портал его примет? — Да. Итого, дело за малым: берем полукровку, сегодня ночью закидываем к вашему Ловцу в Параллель, ждем девятнадцать дней, ну, пока у них там случится любовь, и назад достаем уже обоих. Можете начинать аплодировать. Несколько долгих секунд за столом висит тишина, а потом Чэн очень-очень тихо, едва слышно уточняет: — Ты совсем идиотка? Ведьма, не обидевшись, только плечами пожимает: — Есть план лучше — поделись. — Это не план. Это бред. Нельзя взять какую-то девку и отправить ее в ваш мир: она там от шока свихнется. Это раз. Даже если не свихнется, каким образом они за девятнадцать дней придут к любви? — А как вы, люди, обычно к этому приходите? Чэн, откинувшись на спинку дивана, прикрывает лицо ладонями, выплевывает сдавленное ругательство, а потом выразительно смотрит на Тяня: объясни ей. Вот как-нибудь возьми и объясни. То, в чем сам ни хера пока не понял. — Нужно время, — неуверенно начинает Тянь, — больше, чем девятнадцать дней. Этого не хватит. Это вообще сложно: найти человека, которого полюбишь ты и который полюбит тебя. У нас здесь людей миллиарды и времени — целая жизнь, а некоторым так и не везет. — Да, я где-то слышала, что выбор развращает. Хорошо, что у вашего Ловца никакого выбора нет. Кроме того, мы с вами точно одинаково понимаем терминологию? Скажи-ка мне, младшенький, по-твоему, любовь это... — ведьма вопросительно приподнимает брови и, не дождавшись ничего, кроме мычания, раздраженно подсказывает, — единение... — Душ. — Ясно. Мое милое наивное дитя. Ловец, давай-ка еще раз с тобой попробуем. Любовь — это единение... — ведьма, склонив голову, смотрит на Чэна исподлобья и, поняв, что сказать ему нечего, раздраженно фыркает: — Единение тел. Даже если следовать логике младшенького, то рано или поздно, все равно — единение тел. Плотские утехи. Любовный акт. Физическая близость. Секс. Ебля. Как вам больше нравится, так и называйте. — Ты шутишь? — недоверчиво переспрашивает Тянь. — Это вообще другое. — В проклятии было хоть слово о том, что любовь должна быть платонической? — Нет, но... — Без "но", младшенький. Уж о проклятиях я знаю точно побольше вашего. Работает только то, что произнесено вслух. Даже если Хэсситце имела в виду другое, но не сказала... даже если она подразумевала другое, но озвучила только это — будет достаточно. Да к тому же, вы помните, кто она? Зачем она явилась в ваш мир и что делала? Как-то глупо ожидать, что она в это понятие вкладывает светлые чувства. На некоторое время повисает тишина. Чэн хмурится, раздумывая, Тянь, уставившись в свою чашку, вспоминает все, что слышал про Хэсситце в тот злополучный день от отца. Ведьма времени, продлевающая свое существование за счет чужих жизней. Ведьма, которая вытягивала из своих жертв отведенные им годы, трахаясь с ними. Ведьма, которая предпочитала красивых светловолосых мужчин и не считала нужным узнать их поближе прежде чем... — Я не помню, что именно она говорила. Мы это проклятие потом по кускам собирали, по обрывкам, а кое-что так и не смогли перевести. Если я что-то забыл, если я упустил одно слово, то вся твоя теория псу под хвост. Ведьма, как ни странно, соглашается сразу же: — Да. Так и есть. Но больше мне предложить нечего. Только понадеяться на твою хорошую память, Ловец. И попробовать. — Что попробовать? Ты как себе это представляешь? Я до сегодняшнего дня даже не знал, что метисы существуют. Где я по-твоему этого метиса найду? Ведьма молчит. Ерзает на диване, раскачиваясь из стороны в сторону, и улыбается. Улыбается очень довольно и очень уверенно. Улыбается, как если бы у нее в рукаве был туз припрятан. — Ты уже нашла, да? — спрашивает Тянь. И, получив от ведьмы утвердительный кивок, переводит взгляд на Чэна. Тот только все мрачнее становится, а потом просто говорит: — Нет. — В смысле "нет"? — В смысле: мы не станем этого делать. Ты себе как это представляешь, Тянь? — Чэн с отвращением кривится и говорить продолжает, нарочито коверкая слова: — Здравствуйте, милая девушка, не желаете ли отправиться в параллельный мир и потрахаться с оборотнем? Или мы вообще ее спрашивать не будем? Или ты думаешь, на такое кто-то добровольно согласится? — Чэн всем телом вперед подается, будто и вовсе забыв, что ведьма все еще рядом, обращается только к нему: — Ты вообще помнишь, кто мы, Тянь? Кто он? Или под влиянием вот этой, чокнутой, совсем мозги отшибло? Так ты на нее не смотри: ей в пустыне башку напекло. Ты можешь себе представить, что Би заставит какую-то девчонку... — Нет, конечно. Зачем? Они же на него сами обычно вешаются. — Чэн осекается, и Тянь, воспользовавшись паузой, продолжает еще более уверенно: — Я не предлагаю никого заставлять, но вдруг... на него даже ведьма повелась, помнишь? Чэн помнит: молчит долго, глядя в глаза, а потом, шумно выдохнув, отворачивается первым. Понимает, что Тянь прав. Понимает, что другого способа нет, но принять это явно не может. — Я даже представить себе не могу, как можно убедить на такое согласиться. — Да тебе даже убеждать не придется, — улыбается ведьма и, поймав ошарашенный взгляд Чэна, вскидывает раскрытую ладонь: подожди, мол, сейчас. Вытаскивает из рюкзака измятый, сложенный вдвое лист бумаги, тычет в него пальцем, — это наша полукровка. Вы себе даже представить не можете, сколько и с кем мне пришлось выпить, чтобы принести вам вот это. Итак, господа, внимание: спешу представить — мисс Цун. Наша надежда, спасение и просто хороший человек. Последнее, конечно, не факт, но какая разница? Ведьма с довольным видом распрямляет листок, кладет на столешницу так, чтобы и Тянь, и Чэн могли в полной мере оценить. И они оценивают. Оценивают мисс Цун долго и молча. У Тяня есть две версии: первая — это шутка, вторая — это пиздец. Чэн медленно выдохнув через нос, поднимает глаза на ведьму: — Ты издеваешься? Сколько ей? — Восемьдесят один. Поэтому я и сказала, что тебе не придется ее убеждать: она уже давно и прочно в маразме и вряд ли вообще поймет, что происходит. — Ты издеваешься. — Знаешь что? Я обещала его вытащить. А вот что процесс будет приятным — не обещала. Чэн отворачивается в сторону окна. Тянь накрывает лист ладонью, тащит к себе, с трудом сглатывает: — Не, ну выглядит она моложе своих лет. И если это поможет... в смысле, если это сработает и он сможет вернуться... Можно же не смотреть... ну, в процессе. И это же только один раз, да? — Какой один раз, Тянь? Разуй глаза! Ей восемьдесят один ебаный год. У него на нее даже не встанет. — Да ладно тебе, Ловец. Придумает что-нибудь. У нас там есть замечательные ягоды тосси. По вкусу на вашу землянику похоже. Пара штук — и встанет у кого угодно на кого угодно. Даже у тебя на меня. Ведьма с довольным видом откидывается на спинку дивана, закусывает губы, сдерживая смех, и наблюдает, как закипает Чэн. Почти до максимума дотягивает, до того момента, когда еще секунда — и взрыв, но грань эту тонкую улавливает мастерски: — Ладно, ладно, Ловец, не нервничай ты так. Давай следующего покажу? — на столе появляется еще один лист бумаги с фотографией, и Тянь едва не взвизгивает от радости. Девчонка. Не бабуля в маразме, а... — Это что, пацан? — уточняет Чэн, и Тянь присматривается внимательнее. Светлые волосы до плеч, черты лица мелкие, филигранно выточенные — вот сначала и показалось. Вот сначала и подумалось, что просто природа на ней отдохнула: бывает же такое. Бывают же нескладные девки с широкими плечами и полным отсутствием сисек. — Следующая, — сухо говорит Чэн, отодвигая фотографию. Ведьма заходится коротким искренним смехом: — Ага, щаз. У меня их, по-твоему, сколько? — Двое? — Двое. — Боже. Чэн, присматриваясь внимательнее, перебегает глазами от одного варианта к другому. Варианты, конечно, так себе. Древняя старуха и пацан в ярко-желтом фартуке, стоящий за стойкой какой-то закусочной и лыбящийся во весь рот. Тянь с надеждой на ведьму смотрит: — Неужели больше совсем никого нет? — В Ханчжоу нет. — А не в Ханчжоу? — А не в Ханчжоу мы не успеем, — обреченно констатирует Чэн, глядя на часы. — У нас полтора часа, а потом... Не договаривает, тянет фото пацана поближе к себе: — Ему хоть восемнадцать есть? — Даже девятнадцать есть. И работает он недалеко отсюда, как раз успеем уговорить и к полуночи привезти к порталу. — Уговорить, — кивает Чэн, устало трет пальцами глаза и снова смотрит на фото. В какой-то момент Тяню кажется, что он сейчас просто покачает головой, скажет свое категоричное, твердое "нет", встанет и уйдет. И придется тогда им с ведьмой как-то вдвоем вот это все проворачивать. Но Чэн, к счастью, не говорит "нет", не встает и не уходит. Допивает одним глотком остывший кофе, с грохотом ставит чашку на стол и поворачивается к Тяню: — Езжай за пеплом. Потом езжай к порталу. Там встретимся.