Параллель

Первое, что видит Цзянь, открыв глаза, — всклокоченную рыжую бороду: Элмент, подперев подбородок рукой и вытянувшись вдоль его тела, лежит рядом с ним на кровати, болтая в воздухе ногами от нетерпения. Выражение внимательного любопытства сменяется огорчением, когда Цзянь хрипло выдыхает и дергается назад, опираясь локтями в матрас. — Господи, Элмент, что здесь делаешь? — Элмент здесь лежит и ждет, когда ты проснешься, — рыжая борода двигается в такт с каждым словом, и это выглядит настолько комично, что испуг, вызванный неожиданностью, мигом проходит, и Цзянь, расслабившись, откидывается на подушку, сонно потирая ладонью глаза. — Элмент ждал, когда ты проснешься. В голосе Элмента — мечтательность и предвкушение радости от похвалы. Тянется вниз и, достав невесть откуда прозрачную банку с крышкой, одним движением ставит ее Цзяню на грудь: — Элмент принес тебе жука. Вот, смотри. За стеклянными стенками и вправду резво перебирает лапами жук. Немного приплюснутый, упитанный и здоровый, темно-коричневого цвета с белыми горошинами на жестких крыльях. В банке кроме него лежит сочный зеленый лист, и жук, свалившись в очередной раз со стенки, вместо того, чтобы повторить попытку забраться повыше, подползает к нему и принимается за еду, мерно отхватывая жвалами небольшие куски. — Красавчик, да? Я привез его издалека. Крола сказала, Элмент не может его оставить, сказала «никаких жуков в доме», и тогда Элмент решил подарить его тебе. Вдруг пригодится. Жук, еще пару раз грызанув лист, замирает, и Цзянь поклясться готов — смотрит. Он и сам смотрит. То на жука, то на Элмента, который снова, не сдержавшись, начинает дрыгать ногами. — Спасибо. Ты только банку не открывай, ладно? Сбежит еще, жалко будет, — в голосе ненароком проскальзывает смех, и Цзянь спешно прочищает горло, надеясь, что Элмент не обратит на это внимания. — Крола с Хасленом тоже пришли? — Там, да. Есть собираются. И Элмент собирается. А ты пойдешь? Би тоже там, — многозначительно добавляет Элмент и смотрит в лицо, дожидаясь реакции. И эта реакция, как назло, не заставляет себя ждать: Цзянь под его внимательным взглядом медленно краснеет. Ну, все. Все, приехали. Если даже не совсем здоровый Элмент что-то заметил и понял — дело плохо. У него, наверное, на лбу все написано, здоровыми такими буквами. — А волка ты не видел? — Какого именно? — Белого. Я не знаю, как его зовут. Элмент на некоторое время впадает в глубокую задумчивость — будто он в уме пытается трехзначные числа перемножить, а потом светлеет лицом и радостно сообщает: — Элменту нельзя с тобой об этом говорить. Элменту сказали «никаких фокусов и ни слова о волках с азрр поуррэ». Не дури Элменту голову. — Я не дурю, я спросил просто. Не знал, что это тайна. А можешь хотя бы сказать как его зовут? Я у Би спрашивал, но он не говорит. Это же его волк, да? Элмент морщится, явно выискивая в голове нужный ответ, так, чтобы не отказать, но и лишнего не сболтнуть, и видно — не может. Скребет пальцами шрам на щеке, неуверенно, но все же повторяет: — Ни слова о волках, — а потом, подумав еще немного, спрашивает: — А он же тебе нравится, да? — Волк? — Би. — Возможно. Он вроде неплохой. — Вообще хороший, — подтверждает Элмент и ерзает, услужливо отодвигаясь в сторону, когда Цзянь пытается встать. — Так нравится, да? А как нравится? Сильно нравится? Хочешь заниматься с ним сексом? Цзянь так и замирает, не донеся босые стопы до пола. Поворачивается к этому рыжему созданию, приоткрыв рот. — Что, прости? — Сексом. Это когда двое, ну, или не двое… — Я знаю, что это. Почему ты меня об этом спрашиваешь? — Потому что ты на него так смотришь. — Как? — Так же, как он на тебя. — А как он на меня смотрит? — Ты правда немножко глупый, — с нотками разочарования в голосе тянет Элмент. — Говорю же: ты смотришь на него так же, как он смотрит на тебя. Значит, он смотрит на тебя так же, как ты на него. Так понятнее? Цзянь, поднявшись, шлепает босыми по полу в сторону ванной и, остановившись у двери, согласно кивает: — Да, так намного лучше. Спасибо, — и, прежде чем скрыться за дверью, грозит Элменту пальцем: — Не выпускай жука. Отражение в зеркале ничем хорошим не встречает, но Цзянь все равно разглядывает его долго и тщательно. В глазах — дурнина, губы припухшие и шея характерными отметинами разукрашена — ни с чем не спутать. Ворот футболки Цзянь тянет вбок медленно и, мельком глянув, жмурится. Ключица. Ниже ключицы. Плечо. — Животное, — одними губами говорит Цзянь, не будучи уверенным, кому адресовано сказанное: себе самому или Би. Ему в одно мгновение становится так муторно, как, наверное, бывает, когда утром вспоминаешь что-то случившееся в полутьме — в которой ничего не стыдно, не страшно и все-все можно. Быть может, так бывает, когда на трезвую голову оцениваешь сотворенное по лютой синьке или накуру. Очухиваешься и думаешь: «ай, приснилось, конечно же, не мог же я…», а потом с ужасом понимаешь: бля-я-ядь, мог. Все правда, ничего не приснилось. И ему с этой правдой нужно вниз идти. Делить ее на двоих, глядя в глаза и... не заморачиваться. …По замку он крадется как вор: прислушиваясь, прежде чем свернуть за угол, и часто оглядываясь. Пару раз глубоко вдыхает, стоя перед дверью на кухню: судя по доносящимся голосам, все там. Крола беззлобно отчитывает Элмента, настаивая, что врываться в комнаты к гостям, когда они спят, нельзя, и дарить им жуков тоже не стоит — жукам вообще не место в доме. Наверное, ищет поддержки у остальных, потому что после повисшей недолгой паузы, Хаслен равнодушно отзывается: — Точно. А потом Би, рискуя нарваться на ее негодование, выразительно фыркает: — Да пусть ползает. Мне не мешает. К тому же он ведь его уже пристроил. То есть, подарил. — Цзяню? — Ну ты-то отказалась. Неблагодарная. Вот если бы Элмент привез жука мне… — Я в следующий раз тебе привезу, — с энтузиазмом вклинивается в их диалог Элмент, и Би осекается на полуслове, а Крола соглашается совершенно медовым голосом: — Непременно, дорогой. Привези ему. Би всегда мечтал, просто попросить стеснялся. Цзянь, прислушивающийся к этому диалогу из-за двери, чувствует, как губы непроизвольно растягиваются в улыбке, и, осмелев, заходит в кухню, в атмосферу чужого веселья и запах свежего кофе. — Доброе утро. Так уж получается, что Би прямо напротив стоит. На расстоянии, но прямо напротив. И Цзянь разом забывает обо всех остальных. Забывает не потому что оно совсем как в бабских романах — глаза в глаза, и сердце биться перестало. Нет, куда там. Если бы. Вместо этого Цзяня за долю секунды накрывает глюком, в котором мало эстетики и очень много голой кожи. Накрывает так мощно, что в себя он приходит, только после того, как Би подойдя почти вплотную и будто ненамеренно прикрыв спиной от остальных, протягивает ему чашку. — Привет. Кофе будешь? Цзянь краем уха слышит, что Крола, Хаслен и Элмент вернулись к разговору, снова перебрасываются смешливыми, ничего не значащими фразами и, к счастью, его не трогают. Не обращают внимания на странное поведение, не спрашивают ни о чем. Не мешают. Медленно в себя приходить и рассматривать чужие пальцы. А чашка не полная. В чашке половины не хватает — Би из нее пил. И это добьет окончательно, и он обязательно расплещет оставшееся, если возьмет. — Я себе сам налью. Цзянь обходит его сбоку, старательно глядя в сторону, и поклясться готов — успевает половину кухни пройти, а Би так и остается на месте, не оборачиваясь вслед и с чашкой в вытянутой руке, и только потом говорит: — Ладно. Как хочешь. На языке все жужжит что-то злое, колючее и невысказанное, но Цзянь все не может его в слова сформулировать. Кофе. Кофе, блин, хочешь? Пей и не заморачивайся. Крола желает ему доброго утра, с улыбкой спрашивает, как ему спалось, и, хвастаясь, растягивает в разные стороны объемный бант, повязанный на шее: — Мне идет? Элмент подарил. — Выразительно в глаза смотрит: ответь, мол, не честно, а правильно. — Очень. Вот прямо твое. Бант — ярко-розовый, сделанный из какой-то очень блестящей ткани и усыпанный мелкими стразами — в сочетании с дредами, кожаными штанами и топом с глубоким вырезом выглядит настолько инородно, что приходится прикусить уголок губ, чтобы не расползлись в улыбке, когда Элмент, сидящий за столом, начинает громко сопеть: — Элмент знает, что нравится девчонкам, Элмент долго выбирал самый лучший, чтобы Крола была красоткой. — Даже румянцем от удовольствия заливается, и Крола, проходя мимо него, с умилением гладит его ладонью по рыжим встрепанным волосам. На столе уже посуда расставлена, и кто-то притащил из трапезной уродливое кресло из золота и бархата, на котором теперь восседает Элмент. — Здесь будем завтракать, — поясняет Крола, и Цзянь, кивнув, отходит подальше, к шкафам и дымящемуся кофейнику. Ему вообще хочется в угол забиться или невидимкой стать, а не вот это вот все и сидеть за одним столом, рискуя встретиться глазами или соприкоснуться пальцами, передавая соль. Но, похоже, все же придется. Похоже, Би, в отличие от него, подобных терзаний не испытывает: как назло ближе подходит, и, пока остальные расставляют что-то на столе, становится рядом, и, опираясь бедрами о кухонный шкаф, наблюдает, как Цзянь наливает себе кофе. Этот его взгляд почти физически чувствуется: проходится теплой волной от лица к разукрашенной его же следами шее — Цзянь хоть и пытался под волосами спрятать, вряд ли не заметить можно, стоя настолько близко — и останавливается на ключице, там, где одна из ярких отметин прячется под воротом футболки. Или не прячется, потому что на его шее этот ворот свободно болтается. — Нам нужно поговорить, — вполголоса говорит Би, стараясь не привлекать внимания остальных. Перехватывает за руку, когда Цзянь тащит к чашке шестую ложку сахара: — Достаточно, остановись. Нам нужно… — Я хочу другую одежду. — Что? Цзянь, вывернув руку и, рассыпав сахар по столешнице, делает пару шагов назад. Дергает футболку на груди и с неизвестно откуда взявшейся уверенностью и злостью повторяет: — Я хочу другую одежду. Ты обещал. В первый день, когда я здесь оказался, ты сказал, что найдешь мне другую одежду. Такую, чтобы по размеру подходила. Раз уж уйти отсюда я не могу — ищи давай, я не хочу больше в твоих шмотках ходить. Би отвечает не сразу. Смотрит на него, осмысливая услышанное, потом сдержанно отвечает: — Хорошо. Я с этим сегодня разберусь. Но нам с тобой все равно нужно поговорить. Цзянь кивает — не соглашаясь, а так просто: лишь бы отстал. Думает: пошел ты в задницу. Возвращается к кофе, на всякий случай цапнув себя за язык — вслух бы не озвучить, ага. Очень уж хочется. И не сразу замечает, как что-то меняется. На кухне внезапно повисает молчание: Крола, которая до этого что-то весело щебетала Элменту, замолкает на полуслове, а Би вскинув голову, мечется взглядом по потолку. Цзянь тоже прислушивается, но не слышит ровным счетом ничего, кроме пения птиц в саду. Он не слышит, а вот они, все трое — слышат. Переглядываются между собой, и Цзянь даже спросить ни о чем не успевает: Би, изменившись в лице, с грохотом ставит свою чашку на стол: — Это они! Я же говорил! Это они. Они здесь. С места срывается первым, вылетает из кухни, толкнув дверь так, что она от стены отлетает. Тут же, едва не опрокинув стулья, синхронно вскакивают на ноги Крола и Хаслен. Спешат за ним, и вид у обоих обеспокоенных донельзя. Крола на ходу стягивает с шеи бант, оставляет на столе и, прежде чем выйти, бросает короткое, адресованное им с Элментом: — Будьте здесь. Цзяню не по себе становится: от этой троицы тянет такой злобой и сшибающей с ног энергетикой, что, если бы стоял у них на пути, резко отпрыгнул бы в сторону. Над ними будто грозовые тучи собираются, какая-то темная, агрессивная аура, которой раньше не было и которая пугает настолько, что он даже с вопросами не решается лезть. Элменту, который все это время так и просидел с не донесенным до рта куском хлеба в руке, откладывает его на тарелку и спешно вытирает рот салфеткой. Кривится и ерзает, сползая со своего бархатного трона, что оказывается несколько проблематичным, потому что ноги до пола не достают. — Эл, что происходит? — Случилось что-то. Элмент не знает что. Элмент не слышал. Элмент не может слышать, как они. Больше ничего не поясняя, уносится за остальными. Цзянь только диву дается — кто бы подумать мог, что это упитанное тело может развить такую скорость — и, нерешительно помявшись на месте, идет за ним, пытаясь понять, как они одновременно, втроем, узнали, что что-то случилось? И что значат слова Элмента о том, что он не может слышать, как они? А как они? В холле голоса чужие, и, судя по интонациям, ничего хорошего там не происходит. Цзянь не большой специалист, но даже он понимает, что после таких вот интонаций обычно разгораются драки: агрессия, повышенный тон и едва не рычание проскальзывает между словами неизвестного языка. Рядом с входной дверью двое незнакомых мужчин, и выглядят они жутковато: здоровые, облаченные во все черное, с явно выраженным недовольством на серьезных рожах. Один из них говорит что-то: отрывистые, короткие фразы, и Цзянь пугается еще больше, но Элмент мимоходом дотрагивается до его руки и шепчет: — Это свои, не бойся. «Свои» тут же поворачиваются на голос и замолкают. Смотрят во все глаза, а потом второй, тот, что до этого молчал, вытягивает шею и принюхивается, не сводя с Цзяня глаз. На самом деле принюхивается: морщит нос, шмыгает и удивление на лице все растет и растет. Моргает пару раз, спрашивает что-то и снова пялится на Цзяня, приоткрыв рот. Отвечает ему Би. Отвечает, рыкнув что-то в ответ — Цзяня аж мурашками пробивает, — но зато оба гостя мгновенно теряют к нему интерес и вообще перестают замечать и его, и Элмента. Рассказывают дальше что-то, наверняка, очень интересное, потому что Би, Крола и Хаслен слушают внимательно, изредка прерывая и уточняя что-то. Рассказывают, а Цзянь ни слова не понимает. Но по тому, как Крола добела сжимает тонкие губы, а Хаслен — кулаки, догадывается, что дело плохо. Только Би стоит неподвижно, но Цзянь интуитивно чувствует: это — то самое странное состояние, при котором можно убить кого-нибудь, а потом прийти в себя и не вспомнить. Рядом часто-часто, как загнанная зверушка, дышит Эл. Дрожит, горбится так, будто хочет поменьше казаться, и глаза у него влажно блестят. — Элмент? Эй, Эл… ты чего? — тихо спрашивает у него Цзянь и непроизвольно укладывает руку ему на плечи. — Ты понимаешь, о чем они говорят? — Беда. Случилась беда. В поселке пропал волчонок. Маленький, маленький волчонок. Украли. Эти злые безумные твари. Незрячие. Пришли и украли маленького волчонка. — Элмент, срывается во всхлип, поджимает губы. — Будут искать. — Ясно, — соглашается Цзянь, хотя на самом деле не ясно ему ничего. О ком он вообще, кто такие это незрячие? Местная банда с коллективной миопией или что? А волчонок-то им зачем? Спросить бы у кого-нибудь другого — не похоже, что Элмент сейчас способен внятно говорить и думать, да только — не у кого. Би, Хаслен и Крола все еще в стороне стоят и выглядят так, что Цзянь ни за что бы подойти не решился: не та ситуация, когда стоит с вопросами лезть. Поэтому Цзянь только смотрит. Смотрит, хмуря брови и чувствуя, как внутри нарастает тревога. Смотрит, изо всех сил мысленно уговаривая Би тоже на него посмотреть. И тот будто слышит: поворачивает голову, и этого хватает, чтобы понять: Би зол и напуган одновременно. Говорит что-то Кроле, и Цзянь понимает, что о нем: та, коротко глянув в его сторону, прижимает к груди руку со сжатым кулаком и склоняет голову. Это очень похоже на приказ и очень не похоже на то, как они общаются без посторонних. От этого еще муторнее становится. И совсем плохо, когда незнакомые парни разворачиваются на сто восемьдесят и выходят из дома, а Крола и Хаслен застывают напротив друг друга, неотрывно глядя в глаза. Всего-то несколько секунд и ни единого слова. Всего-то несколько секунд и мимолетное прикосновение — будто руки пожать собирались, но передумали: так просто, вскользь ладонью по ладони. Ни объятий, ни поцелуев, но в этом жесте есть что-то настолько интимное, что смотреть становится неловко. И еще — это точно прощание, Цзянь знает: они все уходят, а Крола остается. — Что она сказала Би? — Пообещала беречь тебя, — потерянно отзывается Элмент. — М. На большее голосовых связок не хватает, и Цзянь молча наблюдает, как уходит Хаслен, а потом и Би — смотрит напоследок и тут же опускает глаза, а Цзяню почти физически плохо становится, когда понимает, что он ничего не скажет. Ему не то нечего, не то незачем. Только Крола напоследок что-то добавляет, а потом так и стоит, глядя на закрывшуюся дверь. Обхватывает себя руками, и Цзянь по движению плеч видит, как она глубоко вздыхает, прежде чем повернуться к ним лицом. Нервничает. Возможно, потому что там, куда они отправились, опасно. Девчонок всегда оставляют там, где им ничего не грозит, так ведь? — Крола, что случилось? Элмент сказал, пропал волчонок. Они что, все на поиски ломанулись? Нет, я тоже животных люблю, но все же... Крола хмурится, потом качает головой: — Элмент немного ошибся. Неправильно понял. Пропал ребенок, Цзянь. И вот тогда становится понятнее, а все слова Элмента обретают другой смысл. Ребенок, не животное. Совсем маленький, если верить Элменту. И опять-таки, если верить Элменту — не сам пропал, а украли. Вот поэтому и ломанулись. Поэтому у Кролы губа закушена в попытке сдержать эмоции. — Мы можем помочь? — Нет. Они лучше сами. — А кто такие эти незрячие? Крола укоризненно смотрит на Элмента, с небольшой заминкой, уклончиво отвечает: — Ошибка природы. — У вас с ними что, вражда? — У них со всеми вражда. Не такие, как все. Уроды. Пойдем, не думай об этом. Нас ждет завтрак и приятный день. Проходит мимо, старательно глаза прячет, но Цзянь и без того видит в ней такую степень бурлящего напряжения, что, не удержавшись, спрашивает в спину: — С ними ничего не случится? — Не должно. И Цзяню становится еще тревожнее. Не должно — это не «нет». Не должно — это «скорее всего», «вероятно», но… без гарантий. Значит, может. Может и — Цзянь уверен — обязательно случится, если кое-что не исправить. Так всегда бывает в мелодрамах, которые смотрит мама: если кто-то уходит, а ты не успел ему сказать, что хотел, то обязательно произойдет что-то страшное. И вот это несказанное никогда не забудется, и жалеть о нем придется всю оставшуюся жизнь. Несказанное — оно как проклятие, притягивающее беды. — Я сейчас, — выдыхает Цзянь и срывается с места. Проносится через весь холл и с силой дергает на себя массивную входную дверь. Громко орет: — Би, подожди! На его вопль не только Би оборачивается, но и все остальные, уже успевшие пересечь лужайку и подойти к самой кромке леса. Останавливаются и смотрят с любопытством, как Цзянь несется за ними, а потом Хаслен говорит что-то и ныряет в заросли, уводя за собой. Только Би остается, который растерянно смотрит на него и явно ждет, что сейчас он добежит и скажет что-то очень важное. Только вот в голове ничего из важного не находится. Там вообще приятная пустота и абсолютная уверенность в правильности происходящего. Поэтому Цзянь, не сбавляя скорости, с разбегу врезается в него всем телом. Обхватывает руками, жмется щекой к плечу и молчит. Чувствует, как Би цепенеет всем телом и, кажется, зачем-то не дышит. Только сердце в чужой груди вдруг разгоняется, переходя с ровного ритма на частые-частые, гулкие толчки. Бьется так же, как билось вчера — там, на крыше. Цзянь почему-то ждет, что он сейчас вывернется или назад отшатнется, и вздрагивает от неожиданности, когда Би обнимает в ответ: сначала легонько совсем, а потом все сильнее, все крепче прижимая к себе. Тоже молча. Все молча. Ладони на спине, скользящие от лопаток к загривку. Пальцы, зарывающиеся в волосы. Горячий выдох в макушку и прикосновение губами — туда же. И только пульс в ушах колотится бешено и не понять уже — чужой или собственный. Да и важно ли? Из зарослей слышится протяжный рык, агрессивный и громкий. Там в лесу — волки. И с этими волками — люди, которые ждут Би и которых ему нужно догнать. Цзянь, переведя дыхание, отстраняется, на всякий случай намертво вцепившись в его рубашку: чтобы не подумал, что он вот прямо совсем отстраняется. Он не совсем. Он только немного. Так, чтобы можно было голову запрокинуть, в глаза заглянуть и сказать что-нибудь. Или чтобы Би сказал что-нибудь. Только Би не говорит. Би, не дав опомниться, обхватывает ладонями лицо и целует рядом с уголком рта. Скулу, висок, лоб и переносицу. Гладит по волосам и очень уверенно говорит: — Со мной ничего не случится. Я тебе обещаю: вообще ничего. Цзянь кивает и прикрывает глаза — набирается сил, чтобы отпустить. Делает шаг назад. — Тебя там ждут. Би оглядывается в сторону леса. Кажется, сказать что-то хочет, но все никак не находит нужное. — Иди, — еще настойчивее говорит Цзянь. — Потом. Вечером. Сам не знает, что именно значит его «потом». Поговорить, как Би и предлагал? Молча снова друг в друга вцепиться? Би, к счастью, не уточняет. Би гладит пальцами по щеке и, резко развернувшись, скрывается в зарослях. Одно мгновение — и рядом пусто, только резные листья покачиваются там, где он исчез, и из глубины леса снова рык доносится. Рык, да еще, гораздо ближе, — хруст, будто сухие ветки ломаются. Цзянь, поклявшись себе, что далеко не пойдет, чтобы не заблудиться, ныряет в заросли, проходит немного вперед и останавливается, потрясенно приоткрыв рот: даже он с его никакущей наблюдательностью и фиговым ориентированием на местности, без труда смог бы указать, куда пошел Би. За ним след тянется, как за кораблем, после которого на воде остается полоса бурлящей белесой пены. Только здесь полоса эта из надломленных веток и оборванных листьев. Будто он не просто шел, а предварительно прорубал себе путь мачете. Только вот никакого мачете у него с собой не было. Цзянь доломав одну из веток, задумчиво вертит ее в руке, пытаясь прикинуть с какой скоростью нужно бежать, чтобы в прямом смысле щепки во все стороны летели, а потом, заслышав протяжный многоголосый вой, вздрагивает и пятится назад: потом спросит. Вечером. Успеется, раз уж Би обещал, что с ним ничего не случится.