Параллель

Домой они с Хасленом возвращаются по короткой дороге, но Би все равно только усилием воли заставляет себя идти размеренно: Хаслен прав, больше никому ничего не угрожает, необходимости нестись туда сломя голову нет, но притаившееся внутри беспокойство все ворочается, требуя поторопиться. На лес постепенно наползают густые сумерки и тише становится — птицы и насекомые умолкли, только изредка с разных сторон доносится волчий вой: радуются, что обошлось все. Мальчишку потащили домой, у пещер развели костер, чтобы сжечь останки Незрячих, некоторые из Хранителей после пережитого в этот день отправились к феям. Оно и неудивительно, после стресса фейские благовония да и сами феи — самое то. Би посмотрел им вслед, скривился, когда Хаслен тихо, так, чтобы больше никто не услышал, но со смехом в голосе уточнил: «С ними пойдешь?» Знал, что нет, не пойдет. Сейчас вот косится с любопытством, но вопросов не задает, и Би не выдерживает первым: — Можешь сказать Кроле, что ты выиграл: сутки прошли, ничего не случилось. — У него утром вся шея была разукрашена, не думаю, что она не заметила, — меланхолично роняет Хаслен. — На том все и кончилось. И это только, чтобы проверить: можно ли избавиться от видений, если… сделать шаг навстречу. — М-м… и как, помогло? — Нет, — с досадой признает Би, — только хуже стало. Он все еще у меня в голове. Только теперь он со мной там еще и разговаривает. — И что говорит? — Спрашивает, умеют ли люди как волки. — Что умеют? — А я-то откуда знаю? Это же он говорит. — В твоей голове? Хаслен весело хмыкает, дергает на ходу высокую тонкую травинку, сует ее в рот. Щурится, и Би, не понимая, чего от него хотят, разводит руками. — Би, это так не работает. Никто не читает мысли своих орто, не бывает такого. Нет его в твоей голове, там только ты. И все, что ты видишь и слышишь — это тоже ты. Твои мысли и желания. И вопросы тоже твои. Би скептически морщится: — Подсознание? — Вроде того. Если тебя что-то гложет, но ты не разрешаешь себе в этом разобраться, оно никуда не исчезнет, оно просто… вывернется. В момент, когда разум наиболее уязвим. Во сне. Или в видении. Ты не его слышишь, ты себя слышишь. Поэтому ты должен знать, о чем речь. — Понятия не имею. — Ладно, — Хаслен пожимает плечами: примирительный жест, выражающий готовность согласиться со всем, что предложит собеседник. — Что дальше-то делать будешь? — То, что планировал: отправлю его домой, когда придет время, и буду жить дальше. Нет мальчишки, нет притяжения, нет проблем. — Отличный план, — сходу соглашается с ним Хаслен, но Би, прежде чем пройти вперед, краем глаза замечает, как тот усмехается.

***

Он чувствует: что-то неладно. Чувствует, едва перешагнув порог. В замке тихо. А не должно быть: слишком рано для того, чтобы улечься спать, и слишком несвойственно для Элмента — молчать. Хаслен тоже замечает: бросает на него встревоженный взгляд, пересекает холл так же как Би — быстрым, стремительным шагом, громко зовет: — Крола? И она, и Элмент обнаруживаются в гостиной, сидящие напротив друг друга на диванах, стоящих в центре комнаты. У Элмента руки сложены на груди и брови нахмурены. Вздыхает тяжело, увидев Би и Хаслена, и тут же виновато опускает глаза. А вот Крола поднимается на ноги и, потерев губы кончиком указательного пальца, говорит, обращаясь только к Би: — Ты только не волнуйся, ладно? Говорит совсем спокойно, но внутри в то же мгновение все обрывается. Кроле деликатность не свойственна, у нее все всегда коротко и максимально прозрачно: если пиздец — так и скажет. Исключение, пожалуй, только одно: когда ну совсем-совсем пиздец, такой, что аж рассказывать страшно. Элмент в прежней позе сидит, не поднимая глаз. Нахохлился, съежился, будто меньше стать хочет и вообще не отсвечивать. Молчит, только с усилием сглатывает: свалил бы, наверное, если бы совесть позволила. Но совесть не позволила, поэтому Элмент остался огребать вместе с Кролой. И Цзянь бы тоже остался, если бы… Би чувствует, как волосы на затылке поднимаются дыбом, а сердце колошматит так, что того и гляди разорвется. Это не страх даже. Это кромешный ебаный ужас, от которого физически больно, и горло спазмом перехватывает. — Что с ним? — Все хорошо, — тут же заверяет его Крола и, поняв, что Би вот-вот сорвется с места, спешно добавляет: — С ним все нормально, он цел и невредим. Там наверху, отдыхает. Не врет. Не стала бы про такое врать — Би знает. Выдыхает слишком шумно, приступом, и на пару секунд прикрывает глаза: сука, да что ж никто из этих, на луне повернутых, ни разу не рассказал ему, что бывает так страшно. Как они вообще с этим дерьмом до трех сотен лет доживают, не сдохнув от сердечного приступа через пару месяцев после того, как обзаводятся орто? Так же нельзя. Так же свихнуться можно. Крола, подойдя к Хаслену обвивает его рукой за талию, жмется боком, прислонившись всем телом, и горестно вздохнув, тихо говорит: — Он сбежать пытался. Узнал, что Элмент ориентируется в лесу, и предложил ему поиграть в прятки. Би некоторое время осмысливает сказанное, потом кивает, изо всех сил пытаясь удержать нейтральное выражение лица. Вот оно что. Разумно — что тут скажешь. Разумно и… обидно. — Я за ними тихо следом шла. В лесу. А когда они играть начали, я Элменту сказала домой идти, а сама за Цзянем пошла. Когда он уже… за ограду выбрался. — Крола неопределенно дернув плечом, глядя прямо в глаза, извиняющимся тоном поясняет: — Я посмотреть хотела. Проверить: сможет он от тебя уйти или нет. И… молчи, ладно? Сама знаю. Будь проклято мое любопытство. Би согласно кивает: а вот и правда — будь оно проклято, это ее любопытство. Вместе с верой в предначертанность и всеми другими оборотневскими заскоками. У них тут с Хасленом пари — не на результат, а на время, в результате-то они не сомневаются, они по себе оценивают, не понимая, что человек, нормальный человек, пусть и с примесью волчьей крови, подчиняется не связи, а здравому смыслу. — Ладно… — Подожди, это не все. Он вернулся. Сам. Уже до окраины леса дошел, к валунам, до пригорка. И дома наши оттуда видел, стоял, смотрел. Подумал и назад пошел. Ну и… на этом хорошие новости заканчиваются. — Крола, горестно вздыхает и, помявшись, переходит к самому важному. — Он на обратном пути, в лесу на Незрячего наткнулся. Хаслен, который до этого слушал молча, поднимает вверх указательный палец: — О, а вот и тринадцатый. Не сдох, значит. Би пропускает его слова мимо ушей: — Он его что, видел? — Да. Его и… меня еще. В полузвере. Не волнуйся, хорошо все, правда-правда. Я за одну минуту его уложила и… — Ты убила Незрячего на глазах у мальчишки?! — А что мне с ним делать было? — Крола так раздражается, что выворачивается из-под руки Хаслена, лежащей у нее на плечах. Раздражается, как бывает у тех, кто знает, что виноват, но при этом не желают эту вину признавать. — Он за ним погнался. Что нужно было делать? Поговорить с ним? С Цзянем, может быть? Я даже не знала, в одиночку эта тварь по лесу шарится или целая стая. Времени объяснять не было и… — И ты его убила. А он это видел, — констатирует Би, потирая лицо ладонью. Крола отворачивается и уже ровно, безэмоционально теперь говорит: — Я бы ни за что не допустила, чтобы с твоим орто что-то случилось. Я бы скорее, сдохла, чем позволила ему пострадать. Ты же знаешь. Ну, знаешь же. Мне просто в голову не пришло, что один из них может так близко подойти к нашим домам и к замку. Он тихо сидел, Би. Ни запаха, ни звука: кролика поймал и жрал его тихонько. Мучил. — Это Цзянь тоже видел? — Прости. Искренне извиняется. И сожалеет она тоже искренне. Би поднимает голову, прислушиваясь и пытаясь понять, что происходит наверху в комнате мальчишки. Тихо там. Совсем тихо: не ходит, не ноет, только вода в душе льется ровным потоком. — Что ты ему сказала? — Ничего. Не успела. Он отключился там, на поляне. Потерял сознание. Я его сюда принесла, а когда очнулся, он… ох, Би, я там на поляне испачкалась немного, переодеться и отмыться не успела. Он меня увидел, заорал на весь замок и сбежал наверх. Заперся. Я пробовала поговорить, но он не… Я не решилась дверь выломать, чтобы еще больше не напугать. Он меня теперь, кажется, боится. Очень. Она замолкает, и Би тоже не находит, что сказать. Утром она была в штанах и майке, сейчас на ней — черный сарафан и другие ботинки. Это ж как перемазаться в крови нужно было, чтобы даже обувь пришлось менять… В голове короткой спутанной скороговоркой вертится на повторе простое, незамысловатое ругательство. На замысловатые мозговой деятельности сейчас не хватает. Ни на что не хватает — и слов действительно нет. Нет, а они очень нужны. Нужны, потому что сейчас ему нужно подняться туда и говорить-говорить-говорить, успокаивая и убеждая… а в чем собственно? В чем вот его теперь убеждать? Что перегрелся опять и опять померещилось? Чудище в лесу, девчонка с волчьей пастью, которая его загрызла, кролик замученный — все померещилось? — Очень грязно было, да? — Я спешила, — отвечает Крола. Уклончиво и в спину уже, потому что ноги сами на сто восемьдесят разворачиваются и несут к лестнице на второй этаж, к его комнате, и просто — к нему. Да и толку-то узнавать подробности? Смерть — она всегда смерть, красивой не бывает. В дверь его комнаты Би стучит аккуратно, одними костяшками. Окликает по имени и, разумеется, не получает ответа. Если он в душе, вряд ли услышит. А если и услышит — не то чтобы Би ждал, что Цзянь горит желанием с ним пообщаться. Дверную ручку Би сворачивает так же: аккуратно и тихо. Только кривится на противный скрежет дерева и металла — обещал же, что больше вламываться не будет. Заходит внутрь, оглядывает пустую комнату. Вода в душе так и шумит, и больше оттуда никак звуков не доносится. Би, подойдя к двери, упирается в нее лбом: — Цзянь, открой, пожалуйста. Нам надо поговорить. Ответ получить не надеется, но все же некоторое время ждет. Потом выдыхает, кивает самому себе и выламывает еще один замок. Дверь открывает медленно и подбираясь всем телом: может, в него сейчас швырнут чем-нибудь увесистым. Да и пусть бы. Пусть швыряется. Пусть поорет, если хочется. Пусть что угодно, лишь бы не это пугающее молчание и льющаяся вода. Лишь бы что угодно, только не Цзянь, который сидит под этой водой на полу душевой кабины, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Полностью одетый, только обувь стащил. С волос течет и течет, а он и не замечает вовсе. Поднимает голову, смотрит на Би сквозь мокрые спутанные пряди и, скривившись, всхлипывает. Всхлипывает и снова утыкается лицом в колени. У него глаза совсем-совсем пустые. И губы синевой отливают — вода, наверное, холодная. Это сейчас почему-то кажется очень важным. Это вообще единственное, о чем получается думать. Би подходит ближе, сует руку по струи и, почувствовав, что она ледяная, дергает рычаг на стене, меняя температуру. Даже обувь не скидывая, заходит в душевую кабину и вода ненадолго окрашивается в бежево-розовый — цвет здешней земли. Опускается рядом с ним, соскальзывая спиной по гладкому мрамору и некоторое время наблюдает, как съежившийся мальчишка постепенно отогревается. Дрожь до конца не уходит, но это уже не от холода, это — нервное. Они так и сидят рядом, плечом к плечу, под мягким водопадом воды, не произнося ни слова. Потом Би осторожно дотрагивается до его плеча, и когда Цзянь вскидывает голову, приглашающе разводит руки в стороны: иди сюда, иди же, со мной не страшно. Но мальчишка только губы поджимает и всхлипывает замученно, говорит: — Она его убила. — А глаза у него при этом стеклянные. Полная прострация, шок и бог весть что еще. Взмахивает неловко рукой, описав в воздухе полукруг: — Она ему позвоночник… вот так. Хоп! И выдрала. Зу-ба-ми. Би прикрывает глаза: бля-я-ять, ну неужели нельзя было без спецэффектов, а? Ну что ей стоило? — Мне жаль, что ты это увидел. Мне очень, очень жаль, Цзянь. Я понимаю, насколько страшно это выглядело. И насколько тебе страшно сейчас. Но ты послушай… послушай, ладно? Крола никогда не причинит вреда тебе. Тебе здесь его вообще никто не причинит. То, что случилось — у нее выбора не было, понимаешь? Если бы она не убила его, он бы убил тебя. И он был очень плохим человеком… — Ты издеваешься? — неожиданно бодро взвивается мальчишка, переходя на крик и рывком сдвигаясь в угол душевой кабины, так, чтобы смотреть в лицо. — Ты, блять, прикалываешься надо мной, что ли? Человеком? Человеком?! Да не было оно человеком! Оно, сука, что угодно, но точно не человек! И она! Крола. Зубы, когти, кровища эта во все стороны! Она же тоже не… тоже… Захлебывается воздухом и, кажется, еще секунда, сорвется в настоящую истерику. Ту, при которой не говорят, а воют, дергаясь всем телом и отбиваясь от любых прикосновений. — Цзянь… Трясет головой, не желая слушать, и прикрывает лицо ладонями. Восстанавливает дыхание, а потом зло и требовательно смотрит в глаза. — Кто она? Давай только честно. Мне и так страшно до пиздеца. Будешь врать, станет еще страшнее. Би кивает — лишь для того, чтобы потянуть время. Совсем немного, но вдруг в голове что-то мелькнет, придумается и можно будет объяснить все виденное мальчишкой, не говоря правду. Только вот в голове совершенно пусто. Когти, клыки, выдранный позвоночник… знаешь, Крола у нас слегка приболела, скоро пройдет? — Ты ведь уже понял, кто она. Если все видел, значит, понял, просто верить пока не хочешь. Это нормально, потому что противоречит всему, что ты знаешь о жизни и мире вокруг тебя. У меня не выйдет сейчас тебя обмануть, ты и сам знаешь. Так не спрашивай — скажи сам. — Их не бывает… — шепчет Цзянь и снова утыкается носом в колени. Молчит, будто предоставляя возможность исхитриться и все же наврать с три короба. Только врать не хочется — бесполезно. Он успокоится, придет в себя, начнет снова и снова вертеть в голове то, что видел, и вряд ли у него выйдет найти увиденному другое объяснение. Поэтому Би молчит — хотя каждая секунда ожидания проходится по нервам лезвием. — Она оборотень, да? — Да. Сглатывает с трудом, смеется придушенно и тут же зажимает рот ладонью. Долго изучающе смотрит на Би и в глазах постепенно появляется все большее понимание. — Она здесь такая не одна? — Нет, не одна. Ты в Волчьих землях. Здесь все такие. Би в ответ чего угодно ждет: от расширившихся от ужаса глаз и истеричного вопля до попытки подскочить и броситься прочь. Но у мальчишки какая-то своя напрочь поломанная логика. Смотрит то в глаза, то на губы, трет пальцами свои и вдруг подается вперед, опираясь ладонью в пол душевой кабины. Морщится недовольно из-за воды, которая до этого мягко спину омывала, а теперь хлещет по самому темечку, решительно стискивает зубы, отключает ее, привстав, и снова возвращается к Би, почти касаясь его носа своим. Медленно, но очень уверенно, кладет кончики пальцев ему на подбородок и давит, заставляя приоткрыть рот. — Покажи…