Легенда о Радуге: сказки по-взрослому

      У Ираиды просто невыносимый характер. Вынет всю душу, как случится обострение материнского инстинкта, жить с ней в такие дни невозможно — туда не ходи, то не делай, сидишь не так, стоишь не так, это не ешь, с теми не дружи, это не читай, это не смотри… Хоть в Питер бегом беги, к папе под защиту. У всех мамы как мамы, а ты свою даже мамой назвать не можешь — это обращение вроде как немодное и несовременное. А у них всё должно быть по европейским стандартам даже в Энске. Вот зачем было переезжать в провинцию, если хочешь жить как за рубежом? Жюли́ этого не понимала. Ехала бы в Париж и там личную жизнь устраивала, а её б с папой оставила в покое. Ираида, конечно, на своём гостиничном бизнесе делает серьёзные деньги, у неё престижный отель в историческом центре, а чуть дальше, у пляжа, два хостела — в сезон отбоя нет, да и в межсезонье хватает постояльцев, чтобы семья не считала каждую копейку. Люди едут посмотреть на княжеский кремль, купить местных вкусняшек, монетки в Тихую покидать с теплоходов, походить по музеям… Умный бизнесмен никогда не откажется от денежного рога изобилия, а Ираида умела и вести бизнес, и быть умной. Вот только мамой она быть не умела. Холодная, как батарея летом. Жюли не подходила к ней обниматься лет с пяти, жила, словно с мачехой. У неё всё было — своя комната с тремя окнами, камином и красивой мебелью, полный шкаф платьев (правда, Ираида покупала их на свой вкус, не спрашивая, хочет Жюли их носить или нет), книги, игрушки, девчоночий велосипед с двенадцатью передачами, самая порядочная школа города, каникулы на дорогих курортах... А мамы не было. Была Ираида. «Не хнычь. Не смей пререкаться. Не будь неблагодарной, я же для тебя стараюсь!»       Господи, как она завидовала нормальным семьям, где изо дня в день нет слова «не», где к дочкам относятся как к дочкам, а не как к идеалу, на который возложено слишком много надежд. Порой ей казалось, что Ираида смотрит на неё, а видит какого-то воображаемого вундеркинда с внешностью куклы и умом компьютера. Наверное, она и с папой так же обходилась, но ему-то проще, он взрослый. Взял и ушёл, когда допекло. А Жюли-то никуда до совершеннолетия не деться… Даже к папе не отпустят, суд при разводе решил дело в пользу Ираиды, в основном из-за жилплощади и из-за того, что у неё, в отличие от папы, не было гастролей.       Поэтому Жюли наловчилась уходить из-под тотального контроля на собственный лад. Первой отдушиной стала музыкалка — Ираида не пришла в восторг от этой идеи, но здравые рассуждения за ужином, что это для общего развития, и потом, музыкальная школа не менее престижна, чем балет, а в Энске нет ни одной нормальной балетной студии, повлияли на неё правильно. А уж на скрипку пробиться оказалось элементарно: «Ну, тут хоть папа может помочь, если что. Ты не думай, я же не всерьёз собираюсь в музыканты, охота мне играть в парках, как попрошайке!..» — это, конечно, она основательно покривила душой. У папы доходы, может, и не такие большие, но по кабакам и на улице он никогда не играл, подрабатывал частными уроками. Однако Ираида очень любила этими словами ему тыкать в нос по телефону, и Жюли правильно рассчитала, что цитата сработает.       А вторым способом были мелкие нарушения, когда всё доставало. Если жизнь состоит из сплошных запретов, то рано или поздно захочется взять и демонстративно сделать всё наоборот. В последний раз Жюли нарушила правила в апреле, купив в киоске у автовокзала и съев без остатка ужасную, но такую сочную и вкусную шаверму. Ираида, само собой, дозналась и оставила на месяц без карманных, и это вдогонку к расстройству желудка и больнице. Но Жюли ни о чём не пожалела. И сегодня, после нотаций, тянувшихся с вечера и всё утро, ей снова захотелось натворить что-нибудь из ряда вон ужасное, но как назло, ничего конкретного в голову не приходило.       И тут дежурство со скандалисткой Коржиковой и невыносимой Кукушкиной, как снег на голову!       На самом деле, они обе классные. Хоть от Коржиковой очень много шума, зато она мастерица на все руки. Пирог, который она принесла на Новый год для застолья в классе, до сих пор вспоминают и облизываются, ни в одной кондитерской города такой не испекут! Когда на технологии что-нибудь готовят, очередь строится попробовать её стряпню, даже мальчишки прибегают. И с шитьём всегда помогает тем, кто её попросит. И умеет так мило одеться, хотя наряды её, вместе взятые, в магазине наверняка сто́ят меньше, чем Ираида на месяц карманных даёт. А Кукушкина хоть и пацанка, но такая независимая и весёлая! Вечно в порезанных джинсах, в майке с эмблемой ВДВ поверх немыслимой тельняшки, с косичками-«боксёрками», в которые вплетены цветные пряди из искусственных волос. Все мальчишки в классе с ней считаются, даже этот ужасный Васька Кирилкин. Наверняка они друг другу не единожды расквашивали носы на заднем дворе школы, Жюли могла б побиться об заклад, если б это было прилично. И на технологии Кукушкина сидит у швейной машинки только в том случае, если там нужно что-то починить или настроить, а так она выпросила разрешение заниматься в мальчишеской группе. Такая бойкая, такая неунывающая, такая смелая…       И конечно, Ираида строго-настрого запрещала дружить и с одной, и со второй. «Эта деревня!.. Эта хулиганка!.. Это не твой уровень!..» — впрочем, вообще считалось, что школьное общество ниже Жюли, за исключением, может быть, отличницы Синицыной, и вместо старшей школы её отправят куда-нибудь в Англию, в престижный колледж. Об этом Жюли даже думала с содроганием, но возразить боялась.       Словом, ей было запрещено не только дружить, но и как-то общаться со сверстниками из школы дальше самых необходимых вопросов. И когда выпал шанс скоротать с девочками неудобные полтора часа между школой и музыкалкой, Жюли просто не смогла им не воспользоваться.       Отрываться — так отрываться. Как только Коржикова заныла, что хочет белку, Жюли осознала: текущая степень нарушения запрета слишком мала, чтобы Ираида взорвалась по-настоящему. Ведь есть же понятные объяснения — проводить двух «нищих недоумок» до ветеринарной клиники, помочь «этим провинциальным тупицам» с бедной рыбкой… Как бы за это ещё и не похвалили. Поэтому надо было сделать что-то из ряда вон, чтобы ещё домой и в школу позвонили и нажаловались.       Вот она и потащила Коржикову на поиски несуществующей белки.       Проход во внутреннюю часть клиники был закрыт кодовым замком старой модели, с кнопками — и по их затёртости стало понятно, какие цифры надо зажать, чтобы проникнуть внутрь. Ну и старьё, а с виду всё такое новенькое. Нормальные люди давно на ключ-карты перешли… Им с оробевшей Коржиковой никто по дороге не попался, так что они без проблем прокрались мимо операционной, в которой кто-то был и чем-то занимался, мимо инфекционного бокса и еще каких-то помещений, до самого стационара.       Это оказались две большие комнаты, соединённые широким проходом с раздвижной дверью: в дальней чирикали попугаи и пиликал смартфон, наверное, дежурная медсестра с головой ушла в «три-в-ряд», а в ближней стояли стеллажи с клетками, и в некоторых из них сидели или лежали домашние животные — перевязанные, кое-кто под капельницами и с не очень понятными приборами, привешенными прямо на решётку. Что-то реанимационное, чтоб пульс там или давление отслеживать. Белок, естественно, не нашлось, только несколько кошек и собак, включая здоровенного ньюфаундленда в бинтах, с задними лапами в гипсе, устроенного в большом вольере на полу. Машина, что ли, его сбила… Пёс приподнял голову, печально на них поглядел, но даже не гавкнул, лишь тяжело стукнул хвостом.       Жюли просунула пальцы в ближайшую клетку и почесала под подбородком серого полусонного кота с катетером в лапе, такого толстого, что было непонятно, как он вообще дышит. Пахло тут животными, слабо, но не очень приятно — кисло и терпко одновременно.       — Слушай, — прошептала Коржикова, робко дёрнув её сзади за рукав, — а это кто?       Жюли обернулась: Коржикова, чуть ли не носом уперевшись в решётку, зависла перед небольшой переноской. Пожалуй, даже слишком небольшой для зверя, сидевшего внутри — это при том, сколько пустых вольеров в стационаре. Да и не выглядело животное прямо-таки больным и умирающим, даже наоборот. Жюли нагнулась, заглянула в переноску — и озадачилась ещё больше:       — Уши длинные. Кролик, что ли?       — Ага, тогда почему хвост как у кошки? — ничего не скажешь, в словах Коржиковой был резон, и пушистый хвост в самом деле лежал под подбородком зверя, закрывая лапы. Да и мордочка не походила ни на кота, ни на кролика, скорее на фенека — аккуратная и очень хорошенькая, с огромными глазами странного фиолетового цвета, мелко дрожащими усами и аккуратным розовым носиком.       Зверь не отводил от них немигающего взгляда. Потом тряхнул головой, и Жюли заметила ещё одну странность:       — Погоди-ка, да у него четыре уха!       — Где? — Коржикова упёрлась носом в решётку, совсем не давая глядеть. — Ой, правда!       — Подожди…       Жюли воровато обернулась на проход во вторую часть стационара, но всё было тихо. Наверное, медсестра слишком увлеклась игрой и не слышит возню за попугайскими криками. Убедившись, что их не заметили, Жюли мысленно хихикнула и открыла клетку, не сразу сообразив, что для этого надо провернуть заглушку не только наверху, но и внизу, где животное точно не достанет. Но не успела дверца распахнуться, как неведома зверушка молнией вылетела наружу и бросилась наутёк.       — Блин!.. — шёпотом взвыла Коржикова и на цыпочках побежала из стационара догонять. Жюли припустила за ней, внутренне обмирая от собственной глупости и от удовольствия, что наконец-то сделала что-то немыслимо дурацкое и совершенно точно запрещённое.       Белый зверь метался в коридоре — хвост шарфом стелился за ним, уши белыми тряпками реяли в воздухе. Потом, углядев первую попавшуюся приоткрытую дверь, бросился туда. Они следом.       — Блин!!! — Коржикова уже не постеснялась закричать вслух, и было от чего: прыткое животное вскочило на подоконник, а оттуда в форточку — и только хвостиком махнуло, как золотая рыбка!       Не прыгать же следом. Вот они и помчались, как белые люди, в обход, через единственную известную им дверь, с одной мыслью на двоих — поймать и вернуть на место, если раньше не удерёт неизвестно куда. По дороге им встретилась Кукушкина, но останавливаться и объяснять ситуацию было некогда.       Зверь, как ни странно, стоял на тротуаре под самым окном, словно их ждал. Наверное, его оглушили улица и солнце, а может, и лужа от вчерашнего дождя под лапами. Но на топот он обернулся и тут же припустил вдоль по улице. А они — следом, не разбирая дороги, пока не опомнились в каком-то жутковатом углу за домами. Жюли уже подумывала снять плащ, чтобы накрыть этого… котокролика, как вдруг он заговорил ненастоящим писклявым голосом, но самым что ни на есть русским языком.       В первый момент она даже подумала, что ослышалась. Растерянно обернулась на Коржикову и увидела у той совершенно вытянутое лицо и глаза огромные, как чашки. Второй мыслью было, что их кто-то пранканул, но она её отмела — слишком сложно для розыгрыша.       — Ну, привет, аниме про девочек-волшебниц, — раздался сзади ошарашенный голос Кукушкиной. — Я поняла, ты кюбей, а мы сэйлор-воины, ага?       Зверь уселся на куче битых кирпичей и энергично почесал за ухом задней лапой:       — Есть что-нибудь от блох? А то закусали.       Кукушкина отодвинула Коржикову локтем и прошла вперёд, бросив вещи прямо на газон. Ой, они же второпях забыли забрать у неё рюкзаки. Она что, с ними так и бегала, бедная?       — Ты ва-аще кто? — Кукушкина присела на корточки напротив котокролика. Ничего не боится. Даже затылок любопытством дышит.       — Если хотите, то ваша коллективная галлюцинация.       — Коллективных галлюцинаций не бывает, — возразила Жюли, слегка осмелев. Говорящий котокролик, эка невидаль. Кукушкина права, в мультиках столько белых волшебных зверюшек, что это давно стало избитым штампом. И вообще, ей, наверное, всё это снится, так как в мире не бывает жалующихся на блох четвероухих котокроликов.       — Ну, тогда я Кинтсеверубтееродрог, так устроит?       Ничего себе… Это имя или фамилия?       — Ой, девочки, — слабым голосом протянула Коржикова, — я сейчас в обморок, кажется, упаду. Ущипните меня, мне это снится.       Жюли с удовольствием и очень добросовестно выполнила просьбу, так, что Коржикова даже взвизгнула — мелкая месть за мытьё полов. Хотя ей очень хотелось, чтобы её тоже кто-нибудь ущипнул или стукнул. Опять у них с рыжей мысли сошлись. А Кукушкиной хоть бы хны, сидит, зверя разглядывает:       — Кинтс… как-тя-там. Ты откуда ва-аще такой красивый взялся?       Котокролик заметно приосанился и уселся, по-кошачьи обернув лапки хвостом:       — Из дома. И с удовольствием туда вернусь, как только крылья с кристаллом обратно заберу, — он вдруг смешно зашевелил носом, принюхиваясь. — Шоколадкой пахнешь.       Крылья. Шоколадки. Говорящий котокролик. Ну и ну.       Кукушкина обернулась. Глаза у неё горели от азарта, как ярко-синие фонарики.       — Вы где его нашли?       — В комнате с клетками, — проблеяла Коржикова. Она на самом деле побледнела, словно всерьёз собралась отправиться в обморок, даже конопушки резче выступили.       — В стационаре, — поправила Жюли. — Мы поспорили, кто он конкретно — кот или кролик, и открыли клетку, чтобы достать и посмотреть. А он сбежал.       — Ну да, такого мутанта в любом зоопарке с руками оторвут…       — Я бы попросил! — возмутился котокролик-как-его-там. — Я не мутант, я сам по себе такой! И меня не с руками отрывали, а… Впрочем, ладно. Вам это всё равно будет скучно, так что я пошёл.       Вот неприкрытая провокация, мол, выслушайте, девочки, мою слезливую историю и давайте вместе мир спасать. И пока никто не успел возразить, Жюли немедленно сказала:       — Ну, тогда до свидания.       — Ба-ай, — весело помахала ручкой Кукушкина. Ого, она тоже поняла, что их пытаются надуть. А вот котокролик, похоже, такого варианта развития событий совершенно не ожидал — мордочка у него обиженно вытянулась, но он тут же взял себя в руки, то есть в лапы, и с головой выдал, что ему на самом деле надо:       — Впрочем, за шоколадку я бы рассказал, как было дело.       — Шоколадку я тебе и так, может, дам, — хмыкнула Кукушкина и потянулась за вещами. — И сушек отсыплю, если хочешь.       — Хочу, — котокролик в два прыжка оказался рядом и бесцеремонно сунулся в её сумку. — Ух, ничего себе запасы, даже отвёртка. Ты на полюс, что ли, собралась?       Кукушкина так же бесцеремонно хлопнула его по носу:       — Брысь, животное.       И поставила перед ним полпакета сушек.       Котокролик немедленно утонул там с ушами и жадно захрустел на весь квартал.       — Хруп, — вдруг вполголоса констатировала Коржикова. И сразу стало ясно, что никакого другого имени Кинтсу-как-его-там не надо.       — Хозяюшка, — съязвила Жюли, — дай воды напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде…       Заезженная шутка прозвучала жалко, но Коржикова с Кукушкиной всё равно прыснули.       — Переночевать, — донеслось из пакета сквозь хруст и чавканье, — мне не нужно. Мне бы что-нибудь от блох, а то нацеплял. И ещё крылья и кристалл забрать и не попасться снова. А то домой не доберусь.       — Ты всегда такой нахальный? — на всякий случай уточнила Жюли. Состояние у неё было, словно она занырнула под воду и висит, пока дыхания хватает. Даже в груди теснило.       — Нет, — буркнул котокролик и стряхнул с ушей пустой пакет. — Только когда голодный. Где моя шоколадка?       — Во-первых, шоколадка моя, — в голосе Кукушкиной звенела ирония. — И это я решаю, с кем ей делиться. А во-вторых…       Она вдруг схватила Хрупа поперёк живота, крепко прижав к себе обеими руками.       — Попался. Пошли назад.       — Куда — назад?! — со страшным подозрением спросил котокролик и тут же энергично задёргался. — Не-не-не-не-не! Я так не договаривался!       Но вывернуться у него не получилось. То ли держали крепко, то ли на самом деле не очень старался.       Жюли подняла пустой пакет из-под сушек:       — Всё съел… Девочки, где ближайшая урна?       — Не знаю, — пропыхтела Кукушкина. Наверное, удерживать Хрупа было непросто, но она не сдавалась. — Потащили, что ли?       И вдруг очнулась Коржикова, разразилась рёвом на всю улицу.       — Ты чего? — Кукушкина чуть не разжала руки.       — Не му-учьте его! Мне его жа-а-алко! — прорыдала рыжая.       Котокролик немедленно вставил:       — Ну хоть кому-то.       — Вот вас в кле-етку посади-ить!.. — слёзы брызгали на метр вперёд, Жюли даже отодвинулась.       — Да мы прикалываемся, — растерялась Кукушкина. — Чё он… Не надо ваще борзеть.       Котокролик наконец вывернулся из её рук и моментально запрыгнул на плечо к Коржиковой, улёгся, как кошка, и спросил с самым умильным видом:       — А у тебя нет шоколадочки?       Коржикова почесала ухо — наверное, у Хрупа были очень щекотные усы, — но реветь перестала.       — Какие-то вы неправильные, — продолжил котокролик. — Встретили инопланетянина, и ни в одном глазу, как будто каждый день с такими, как я, общаетесь.       — Да, — согласилась Жюли, — нахалов у нас и в классе хватает, мы привычные.       Это правда. Кирилкин с Заливахиным рюкзаком по спине треснут, а через минуту подъезжают: «Дай списать!» Так что этот Хруп — ещё не самый плохой вариант.       — Ладно, блохастый, ты заблудился в космосе, потерял багаж, попался ветеринарам и они решили тебя изучить на передержке, а потом отправить в зоопарк, — перечислила Кукушкина. Звучало логично.       — Ага, как же, — котокролик потёрся ухом об ухо Коржиковой. Как бы он с ней блохами не поделился. — У нас народ стал пропадать по деревням. Ну, я и устроил расследование… по личным причинам. Вышел на Велимира, только он меня поймал.       — На Питоныча? — недоверчиво поскребла затылок Кукушкина. Какого, интересно, такого «питоныча»? Но Хруп явно её понял:       — А, так вы его видели. Ну, и как впечатленьице?       — Клёвый дядька. Прикольный. Вуалехвоста забрал лечить на халяву…       Так вот куда делась рыбка. И на том спасибо, что не забыта в клинике.       — А по совместительству — волшебник, причём совсем не добрый, — встопорщил загривок котокролик. — Вылечить-то вылечит, неговорящее зверьё он жалеет. А вот с говорящим не церемонится.       — Чё?..       — Ничё! — огрызнулся Хруп. — Видела фотки в прихожей, «примите нас в семью»? Думаешь, это пристройство бездомных животных? Ага, как же, жди! Это наших обезмолвили и впаривают добрым людям. Давай тебя голоса лишат, заколдуют и в клетку к обезьянам посадят, тебе понравится?       — А мне он противным не показался, — растерялась Кукушкина.       — Конечно, и не покажется. Там же на входе всех посетителей шармят.       Шар… что? Жюли поняла, что ей надо бы присесть, вот только некуда. Не на землю же, плащ испачкать можно.       — Что делают? — переспросила она.       — Шармят, — презрительно фыркнул Хруп. — Очаровывают волшебством, глаза застят. Девчонка там на входе сидит специальная, ведьма. Одна улыбочка, и вам уже всё кажется хорошим — и клиника, и врачи. Вы же, люди, не умеете настоящее волшебство определять, а значит, и противостоять ему не можете. Пришли б туда ночью, когда её нет, небось дальше прихожей было бы другое впечатление.       — Замок, — вспомнила Жюли. — Коржикова, помнишь кнопочный замок? Я ещё удивилась, что это у них такая старая система, сейчас же все, как белые люди, на ключ-карты переходят.       — Ой, так они рыбку, может, и не вылечат вовсе? — тут же заголосила Коржикова.       — Ты что, вообще не слушала? С неговорящими зверями они по-честному. И хорошо лечат, — игрушечный голос Хрупа на мгновение сделался настолько резким, что даже зазвучал чуть человечнее. — И оборудование как надо, ваше, людское. А вот на ремонт всего остального у них не хватает, поэтому и шармят.       — Стол из пластика, — пробормотала Кукушкина. — Обычно в ветеринарках металлические, и меня это всегда напрягало…       — Какого цвета стены в коридоре? — спросил Хруп.       — Голубые.       — Бежевые.       — Розовые.       Они переглянулись. Котокролик, спасибо, промолчал, но взгляд у него стал откровенно издевательским.       — Так ты не врёшь, — до Жюли только сейчас по-настоящему дошло, что всё происходит по правде. И ноги у неё снова ослабли.       — Говорящий котокроль, ведьмы и инопланетяне в Энске, — выдала Кукушкина. — В Токио всегда полная луна.       Ух ты, она тоже называет Хрупа «котокроликом». Хотя, а как его по-другому назовёшь? Именно что котокролик.       Коржикова звучно хлюпнула носом.       — И полицию не вызовешь, — Жюли держалась на остатках самообладания. — Что мы им конкретно скажем? Что злые колдуны обманывают людей и держат взаперти нахальных говорящих котокроликов? Нас сразу в психушку отправят. Если только, — она припомнила, что больше всего в своём деле не любила Ираида, — санэпидемстанцию или пожарных на них натравить. Но какой в этом смысл? Тем более что они лечат животных по-честному?       Мысль об Ираиде резко натолкнула её на другую, о забытой музыкалке. Отогнув рукав плаща, Жюли взглянула на наручные часы — ма-амочки, да через пять минут сольфо́ начинается, а она на другом конце города! Наверное, у неё сделался очень бледный вид, потому что Кукушкина с пониманием спросила:       — Музыкалка?       — Да, — жалобно кивнула Жюли.       — Блин. А я вас к себе позвать хотела. Интересно же про колдуна и прочую сейлормуть…       Жюли очень хотела. Но знала, что дай она хоть раз повод, и Ираида с радостью заберёт её документы из музыкальной школы. А подружись она с Кукушкиной и Коржиковой, скандал будет на весь Энск. Но так хотелось… У неё в жизни не случалось ничего настолько интересного, как сегодня.       — Я правда не могу, — пролепетала она. — У меня сольфеджио… И скрипка…       Хруп посмотрел на неё с любопытством. Потом спрыгнул с Коржиковой, подошёл, понюхал футляр с инструментом. Опять на неё посмотрел, уже серьёзно.       — Ты меня выпустила, я у тебя в долгу. Без кристалла большой перенос не сделать, но на немножко сил хватит. Место, где тебе нужно оказаться, представить можешь?       Мамочки. Перенос? Перено-ос?!       Жюли схватила портфель и скрипку:       — Могу! — и, на всякий случай зажмурившись, вообразила, что стоит в вестибюле музыкальной школы.       Лицо на миг обдало теплом, как от солнечного луча.       Жюли приоткрыла один глаз. И следом — рот. Она стояла там, где и хотела оказаться. Под ногами распластался знакомый скрипучий паркет, в воздухе плавали золотые искорки, а напротив замерла и растерянно промаргивалась Анна Васильевна, её преподаватель по сольфеджио.       — Юленька, — протянула она. — Что это было?