Легенда о Радуге: сказки по-взрослому

      Утро понедельника после фантастических выходных — это невыносимо. А если школа ещё и с Ритки начинается, это конкретно туши свет. Вот живёшь, как белый человек, спокойно учишься, никого не трогаешь, ни с кем не дружишь, а у тебя за спиной и ненавистники, и фанаты откуда-то появляются. Но самое скверное — фанат-ненавистник. С одной стороны, хочет быть как ты, подражает тебе и даже перепостит твои записи, а с другой, ненавидит за то, что не может дотянуть до твоего уровня, будто ты в этом виновата.       Маргарита — ровно такой случай. Она с первого класса бегала за Жюли, то навязываясь в подружки, то пытаясь соперничать, и, честно говоря, выглядела жалко и глупо. Жюли ещё два года назад прочла Ильфа и Петрова и с тех пор не могла отделаться от ассоциаций — Ритка соревновалась с ней в одностороннем порядке, как Эллочка Щукина с американской богачкой. Розовая одежда с ног до головы, от природы ореховые волосы высветлены — это в двенадцать-то! — и непременно зачёсаны в такой же хвост, как у неё. А ещё — попытки создать популярный блог в инстаграме, задранный нос и, естественно, повседневный словарь, не сильно отличающийся от Эллочкиного — «Э-э-э, ну-у, ло-ойс».       Самым глупым и жалким было то, что Ритка пыталась быть не собой, а кем-то другим, особенно в интернете. Притворялась взрослой, плодила аккаунты, выдавала себя за разных людей, дёшево понтовалась… А на самом деле она обычная троечница с кучей проблем, и мама у неё в «Пятёрочке» продавщицей работает. Жюли совершенно не понимала, зачем стараться быть кем-то, кроме себя? Ей даже казалось, что веди бы Ритка блог «Дремучая серость», она б и то больше внимания и участия к себе привлекла, чем попытками прославиться через интернет-скандалы, ворованные картинки и прочие глупости.       Но сегодня, конечно, был Риткин звёздный час — она в кои-то веки заимела то, чего нет у соперницы. И сразу же начала звездить, демонстративно выложив на парту небольшую подарочную коробку красивого серо-бежевого цвета, вроде тех, в которых продают ювелирные украшения.       — Лёльк, а Лёльк!..       Кривцова Оля, или просто Лёля — близкая подружка и правая рука Ритки, ходит за ней хвостиком, вечно шушукается и такая же противная. Известна в школе как наипервейший разносчик сплетен и новостей — непонятно, как, но Лёлька всегда всё разнюхивает и тут же звонит на весь класс. Урок ли отменили, заболел ли кто или нечаянно выболтал секрет — будьте уверены, Кривцова тут же это продублирует, вслух и громко, чтобы уж точно все услышали. За что Жюли её и не любила.       — Ну, — с победными интонациями продолжила Ритка, откинувшись на стуле, — я же говорила, что принесу!       А сама так и косит глазом, как среагирует соперница. Но Жюли даже бровью не повела.       — Настоящий амулет везения! — завопила Лёлька, заставив обернуться нескольких девчонок. — Дай, дай зазырить!       Вокруг их парты моментально собралась щебечущая толпа одноклассниц, и Ритка наконец-то получила, что хотела — общественное внимание, всё и без остатка.       Амулет везения… Что-то такое проскальзывало в последние недели в контекстной рекламе, но Жюли её привычно не читала. Мало ли барахла, модного на один-два сезона, крутится среди сверстников? Позавчера спиннеры крутили, вчера друг другу лизунов на стулья подкладывали, сегодня вон, на стразах-стикерах в симпатичных коробочках помешались. Амулеты везения, ха. Просто ещё один способ вывернуть карманы покупателей.       Что самое неприятное, к кучке девчонок и Зюня подошла, словно никогда с Риткой не было проблем. А Жюли ещё не забыла, как та настраивала класс против неё, просто потому, что это забавно. До «Чучела» дело не докатилось, но буллинг, непризнаваемый учителями, в начальной школе был. И только в прошлом ноябре Зюню оставили в покое — она тогда заболела на несколько дней, а потом пришла какая-то совсем другая. Вроде прежняя инфантильная плакса, а всё же что-то в ней изменилось, стерженёк какой-то проявился. Тот самый, который сейчас всё ярче делается — полезла бы она год назад с ними ночью в клинику, дожидайся! А на переговоры с врагом в жизни бы не решилась, тем более в одиночку. А тогда она сумела удивить даже Жюли: Ритка с Лёлькой сунулись в очередной раз, книги ей с парты свалили, а она так спокойно, без обычного страха и слёз, голову на них подняла и говорит: «Дети вы». И так это прозвучало, что девчонок словно отшибло, а Жюли, видевшая эту сцену, чуть рот не открыла. С тех пор Ритка на Коржикову особо не наезжала, а за ней и другие отстали, кроме Кирилкина. Но этот двоечник весь класс донимает, кроме своих приятелей Козлова и Заливахина, просто характер такой.       Звездёж Ритки просачивался даже сквозь стену одноклассниц, её манерное ломание невозможно не услышать:       — Ну-у, э-э-э… Нельзя трогать. Он на одного хозяина, ну-у, настроен… Убери грабли, Катька! Не тебе купили! Ну-у… Э-э-э… Я его лучше надену.       Дружное «ах», Риткино «ой, прилип». Как же они конкретно достали. Подумаешь, страза для лица. В любом салоне красоты таких полны ящики. Жюли тяжело вздохнула и зарылась в пенал: если это и впрямь новая мода, Ираида как пить дать ей с десяток притащит и заставит носить. Надо будет тогда про возможное раздражение из-за косметического клея, что ли, приврать… О! Лучше заранее найти информацию, чтобы знать, как отговориться. Подражать общей моде — да лучше умереть.       Жюли было полезла в интернет искать доказательства канцерогенности косметических клеев, но тут прозвенел звонок, а следом и Филин вошёл, их классрук и математик. Вообще он, конечно, Филипп Сергеевич Новосёлкин, а прозвище заработал за круглый живот, круглые тёмные очки летом и зимой, манеру поворачивать голову едва ли не на сто восемьдесят градусов и утробный хохот-уханье над собственными дурацкими шутками.       — Что за шум, грации? — тут же осведомился он, хлопнув блокнотом о стол, и хохотнул. Девчонок сдуло по местам. Одна Ритка королевой пыжилась, и на тыльной стороне левой ладони у неё блестел камешек. Как ни странно, не розовый, а медово-коричневый, с горящей внутри яркой золотой искрой. — Сивко, ну-ка напомни, что вам было задано?       Ритка сразу оплыла — вот тебе и везение. Если Филин так сказал, значит, иди к доске и отдувайся. Жюли вздохнула: неужели в двенадцать можно всерьёз верить, что какая-то стразинка решит за тебя твои проблемы?       И тут дверь распахнулась, и на пороге с невнятным «извините» появилась запыхавшаяся Юльча. Как обычно, кто бы сомневался. Дня не было, чтобы она не проспала, хотя ей до школы не дальше, чем Жюли. А сзади в неё ещё и Кирилкин врезался, такой же вечный опозданец. Это он сегодня ещё рано, он может и первый урок прогулять.       — О, ещё две грации явились, — тут же съехидничал Филин. — Садись, королева Марго. Индульгенция тебе вышла. Пусть нам Кукушкина с Кирилкиным тему предыдущего урока напомнят, раз уж всё равно у доски.       — Филипп Сергеич!.. — взвыла Юльча, но математика это не проняло:       — Как банку вдвоём футболить до самого звонка, так это ничего, а как домашнее задание отвечать, так это сразу «Филипп Сергеич», — хохотнул он. — Ну-ка, сократите нам быстренько по дроби и идите по местам. Пиши, Кукушкина: допустим, в числителе у нас будет…       Жюли зевнула и уставилась в окно. За Юльчу она не беспокоилась, у той математика отлично шла. А что до Кирилкина, то вообще безразлично. Этого двоечника не спасут даже подсказки и Филинова доброта — математик редко заносил плохие оценки сразу в электронный журнал, обычно давал неделю, чтобы их исправить.       Вскоре Юльча села на место с законной «пятёркой», а Ваську Филин промурыжил ещё пару минут, прежде чем прогнать за парту с «трояком». Надо же, в кои-то веки не «пара»!       День покатился своим чередом. Инглиш, география, два русских, её любимая история… На большой перемене удалось выловить Филина возле учительской, и Юльча выпалила просьбу — дать им проект, один на троих, хоть какой-нибудь. Классрук озадачился и обещал подумать, как припахать трёх граций на пользу общественности (тут он, само собой, схохотнул на весь коридор, намекая, что это шутка и смеяться после буквы «г» в слове «лопата»). А в конце последнего урока спустился к ним в кабинет истории и сделал объявление, что в шестом «Б» ставится эксперимент для сплочения коллектива: всем до завтрашнего дня разбиться на команды по трое, выяснить интересы и хобби друг друга и с учётом этого придумать и сделать втроём такое, что могут именно они и больше никто. А потом, как сдадут проекты, общим голосованием решат, у кого интереснее всего получилось. Список команд отдать ему («Синицына, собери»), на проект — месяц, в среду на классном часе они это обсудят подробнее.       И хитро поглядел на Юльчу.       Жюли озадаченно переглянулась с девчонками: ну вот, весь класс из-за них припахали. Затея-то неплоха, Филин вообще много сил прикладывает к пресловутому сплочению — постоянно вытаскивает их на экскурсии и в кино, на классном часе интересное рассказывает и подбивает на обсуждения, и даже после уроков подтягивает отстающих не только по математике, но и по английскому, просто так — всегда можно подойти и попросить помочь, он не отказывает. Возможно, из-за его усилий и не повторяются случаи классной травли, а коллектив, разбившийся в начальной школе на отдельные кучки, начинает потихоньку соединяться обратно.       Когда они втроём вышли из школы, Юльча только что не прыгала от радости и не затыкалась:       — Не, ну клёво придумал! Теперь-то уж точно твоя мамка не придерётся, и у нас целый месяц!       — Ты потише, — осадила её осторожная Зюня, — если в классе узнают, что это из-за нас всех впрягли, нам спасибо не скажут. — Она запрокинула голову в пасмурное небо, грозящее дождём. — А нам ещё что-то надо придумать. Я шью и готовлю, ты конструлишь, а ты на музыке играешь. Всё разное. Идеи есть?       Жюли потёрла висок.       — А если ты шьёшь, то, наверное, и рисуешь? — уточнила она через минуту.       — Ну… немного, — кивнула Зюня. — Но не очень хорошо.       Жюли снова задумалась, просчитывая варианты. Нарисовать. Распилить, спаять. Снабдить музыкой. Полезное.       Детские игрушки!       — Идея. Бизиборд.       — Чё? — хором спросили девчонки.       — Ну вы как будто не английский учите! «Busy board». Я за рубежом видела. Игрушка для малышей — такая доска на стенку вешается, а на ней всякие интересные задания — покрутить, открыть-закрыть, нажать, и там сразу лампочки мигают и музыка играет, и что-нибудь происходит. Для твоего, Зюнь, брата, — она задумчиво отвела чёлку, припоминая огромный магазин игрушек, где видела целый угол таких штук. — Сложную мы не сделаем, но простую можем. Ты придумаешь эскиз, вместе сообразим конструкцию, Юльча будет пилить, мы ей поможем красить и собирать. А я музыку напишу, у меня дома синтезатор. Юльч, твой папа сможет midi-файл на чип перенести? Чип я достану.       — Класс! — выдохнула Юльча.       — Это сложно, — тут же заныла Зюня, но Жюли только цыкнула:       — Мы волшебницы, а значит, справимся. Сегодня вечером собираем весь утиль по кладовым. Щеколды, крючки, фанеру и прочее вторсырьё…       Договорить она не успела: за поворотом тяжело и яростно завизжали покрышки. Они переглянулись и бегом помчались за угол, уже догадываясь, что там происходит.       Улица Масловка в Энске названа так не из-за того, что тут маслом торговали или маслоделы жили, а из-за горки, словно маслом намазанной. В старину здесь был глиняный откос, на который даже в сухую погоду могла заехать не всякая телега. В шестидесятых годах его немного сгладили и заасфальтировали, а потом ещё обставили предупреждающими знаками. Но склон по-прежнему остался чересчур крутым и зажатым с концов двумя резкими поворотами, а на дорожном покрытии то и дело появляются трещины и ямы, потому что грунт тут как полз, так и ползёт. На что уж Ираида любит втопить газ, но даже на её спидометре тут всегда почтительный тридцатник. А если не знать масловскую подлость — узкие полосы, поворот, внезапный спуск и ещё один крутой поворот, то разбиться как нефиг делать. Вот и бьются. Идёшь в школу — всё нормально, из школы — рассыпаны по асфальту осколки от выбитой фары или трава на обочине перепахана, а навстречу тебе эвакуатор очередного бедолагу в автосервис тянет…       Но сегодня на Масловке зажгла не легковушка какого-нибудь туриста, не знающего город. Выбежав из-за поворота, Жюли едва не выронила скрипку, Зюня пискнула «ой, мамочки», а Юльча по-мальчишески ругнулась, и было отчего. На середине склона медленно и величественно заваливался самосвал — огромная серая «скания». Ещё крутились грязные колёса, тяжёлый корпус прямо на глазах коснулся дороги, и оглушительный сухой грохот разнёсся по улице. Из кузова покатились бетонные фундаментные блоки, поднимая пыль, дробя асфальт и давя камни поребрика. Но самое страшное было в том, что один из блоков кувырком полетел прямо в шедших впереди Ритку с Лёлькой, а эти дурочки от испуга замерли и друг в дружку вцепились вместо того, чтобы отбежать.       Сила Жёлтого луча!.. Но Жюли не успела до неё дотянуться — блок удачно шлёпнулся не ребром, а всей плоскостью, немного проехал по инерции и остановился в жалких сантиметрах от Риткиных сапог. Даже её пакет со сменкой закачался. И только тут Жюли вспомнила, что понятия не имеет, как сделать перенос.       — Ой, мамочки, — в ужасе повторила Зюня, явно собираясь заплакать.       Кто-то уже бежал к перепуганным одноклассницам. У Жюли задрожали колени, и ей пришлось опереться плечом на фонарный столб.       — Фига се повезло, — выдохнула Юльча.       — Амулет!!! — Зюня едва не подпрыгнула, забыв про слёзы. Господи, и эта туда же…       — Чушь, — резко сказала Жюли. От волнения слова прозвучали грубее, чем хотелось бы. — Просто совпадение.       — И на уроке тоже? — возмутилась Зюня. Ей что, чудес в последние дни не хватает, хочется волшебства поконкретнее? — Филин, между прочим, её не вызвал, а хотел!       — Тоже совпадение, — отрезала Жюли. — Мы тренироваться шли, не забыли? У нас на глазах чуть люди не погибли, а мы даже силу позвать не успели, не то что их спасти. Какие мы после этого Рыцари?       Юльча тяжело вздохнула и признала:       — Фиговые. Я даже не сообразила, что можно магией, — она пнула кончиком ботинка поребрик. — Пошли к девчонкам, что ли. Во ревут, никакой полицейской сирены не надо…       И правда, Ритка с Лёлькой уже сидели на чуть не убившем их блоке и рыдали на всю улицу. Вокруг собрались зеваки — какая-то толстая тётка с кошёлкой, подбежавшая первой, дедок и парень с девушкой. Водитель самосвала выбрался из кабины, виновато чесал затылок и громко ругался то ли на горку, то ли на себя. В конце улицы показался нос легковушки и тут же исчез — теперь по Масловке не проедешь, пока кран и тягач не подведут, даже встречка завалена. Эвакуатор тут явно не справится. Ну зачем этот грузовой олень со своими стройматериалами гнал, знаков не видел?..       Они подошли к девочкам, протолкнувшись между дедом и тёткой. Та закудахтала: «Куда, куда?» Но Жюли слишком много общалась со взрослыми, чтобы знать — с такими, как она, разговаривать бесполезно, тут только напор и самоуверенность. Цель видим, тёток не замечаем.       — Сивко, вы в порядке? — спросила она у Ритки, роясь по рюкзаку в поисках салфеток, потом протянула ей заметно похудевшую за выходные пачку.       — А-ага… — громко всхлипнула та. Захрустел целлофан упаковки.       — Ну тогда и нечего реветь, — бодро пихнула Лёльку Юльча, пока Ритка утирала нос. — Живы, целы — ну и всё. Считайте, сегодня ваш день… Уже решили, кого третьего в команду возьмёте? — уместно, конечно, тему переключила, не сразу даже стало понятно, о чём она. — Катьку Заливахину берите, а то Миха наверняка с Васькой и Юркой сконнектится, а её бортанёт.       Тётка, убедившись, что тут стало неинтересно, отошла от них и теперь орала на водителя, а он вяло огрызался, пытаясь до кого-то дозвониться — то ли до полиции, то ли до прораба, или кто там над ним главный. Семи пядей во лбу не надо иметь, чтобы понять — крику будет на всю улицу. Есть такой сорт тётечек, которым только дай поскандалить, они так срывают зло за неустроенную личную жизнь. В школе физкультурница такая же, и даже по фигуре похожа, только ростом ниже. Не хватало ещё, чтобы одноклассниц в свару втянули!       — Пошли, — уже привычно скомандовала Жюли, заставляя Ритку встать.       Так, впятером, они поднялись в горку и свернули за угол, подальше от несчастливой Масловки. Ритка с Лёлькой направились в «Макдональдс», заедать стресс картошкой фри, а они потащились дальше по Привокзальной, в гараж Кукушкиных. Юльча по дороге позвонила отцу, Зюня тоже спохватилась и предупредила маму. А Жюли, ещё пока в школе одевалась, успела написать Ираиде в ватсап, что её впрягли в проектную деятельность и что она из-за этого придёт домой только после музыкалки, на что ей ответили обычным сухим «хорошо».       М-да. Раньше при слове «гараж» Жюли представляла себе то, что видела дома и у знакомых — хорошо оборудованное тёплое помещение, а не складбище хлама до потолка. Но… Гараж для их «тойоты» был нейтрально-стерильным, как и всё вокруг Ираиды, а логово Кукушкинского «хантера» оказалось таким же сумасшедшим и по-своему уютным, как и квартира.       — А где мотик? — заоглядывалась Зюня, едва переступив порог.       — Мамка что, до Баламутова пешком пойдёт? — снисходительно ответила Юльча, хлопая крышкой электрощитка. — Вечером с работы приедет и байк пригонит… Так, ща. Я домой, возьму Сосиску на выгул и Хрупецкого. И пиццу нам закажу. Папка свистнет, как привезут. Жрать охота, а бомж-пакетом сыт не будешь.       — «Есть», — тихо поправила Жюли, но девочки не обратили внимания.       — Я пока чайник соображу, — Зюня по-хозяйски полезла за бутылкой с водой. — Жюли, ты проходи. Мы не кусаемся, — и хихикнула.       Хм. Баламутово. Автоматически прикрыв за собой дверь гаража и пристроив скрипку на капот «хантера», Жюли полезла в интернет. А… Это по Антоньевскому шоссе, мимо радара, двадцать километров от Энска. Там и впрямь какой-то заповедник есть и база отдыха с кэмпингом, но они туда ни разу не ездили — Ираида предпочитала «цивилизованный» отдых за рубежом. Чтобы пляжи, спа, мегамоллы и, так и быть, парочка общеобразовательных экскурсий. Жюли всегда было чудовищно скучно тюленить с ней на берегу или зевать в бутиках, но ходить одной ей не позволялось даже в насквозь культурных европейских гостиницах — только в поле зрения Ираиды. А оно обычно было не длиннее собачьего поводка.       Зюня деловито, как у себя дома, залила воду в чайник, включила тепловентилятор — в гараже сразу стало не так зябко, — достала из пластмассовой коробки бумажные стаканчики и пачку ахмадовских «портянок». Обычно Жюли такую гадость не пила, но сейчас альтернативы не было. Надо нормальный чай и кофе принести, раз уж они тут решили штаб Рыцарей организовать. И печеньки какие-нибудь, только чтобы Кинтс до них не добрался. Он конкретно всё метелит, что ни унюхает. Жюли принципиально не называла знакомых по хоть сколько-то обидным прозвищам, но чем дальше, тем сложнее следить за языком — тот случай, когда кличка не в бровь, а в глаз.       А потом они сидели на бревне у забора напротив гаражных ворот, лопали пиццу с ветчиной прямо из коробки — по два слайса на нос, Кинтс сразу свою долю застолбил, — а вокруг радостно носился йоркширский терьер по кличке Сосиска, клянчил кусочки и с тявканьем ловил падающие листья прямо в воздухе.       — Хрупчик, — просительным голосом сказала Зюня, отхлёбывая чай, — а магия удачи бывает?       — Конечно, — с набитым ртом закивал котокролик.       — Ага! Я знала! А ты говорила, что это всё враньё! — вопль Зюни победно прозвенел вдоль гаражей. Жюли равнодушно пожала плечами. Мало ли что бывает, не на Земле же.       — Только есть одно «но», — строго добавил Кинтс, вынудив Зюню притихнуть. — Настоящая удача — сложный рисунок событий, это далеко не каждому волшебнику по плечу, потому что надо видеть все причинно-следственные связи и держать их в уме. А другие методы приманить везение не такие, хм, корректные.       — В смысле? — заинтересовалась Жюли.       — Равновесие, — Кинтс забил в пасть остатки своей порции и с конкретным таким интересом поглядел на то, что осталось в коробке. А был там только второй слайс Жюли: она, как обычно, ела медленно. — Если где-то прибыло, значит, где-то убыло. Некоторые горе-умельцы, не умея переплести канву судьбы, крадут чужую удачу, когда своей не хватает. Но им потом по полной отливается за воровство. Жизнь, она всё видит, — он обвёл их серьёзным взглядом фиолетовых глаз. — Вы, девчонки, в такие дебри не лезли бы, не ваше это и совсем не нужно. Злое волшебство к добру не приводит.       Жюли показала Зюне язык и подвинула коробку к Кинтсу — доедай, провальная яма желудка, оправдывай прозвище. Тот не заставил себя упрашивать дважды и взял в лапки последний слайс. Третий! Куда только помещается?       — Кинтс, — сказала она, едва он справился с остатками пиццы, — а расскажи, как быстро призвать силу? Когда мы в ветеринарку пошли, она как-то сама проснулась. А сегодня у нас на глазах чуть одноклассниц не убило, и я даже ничего сделать не смогла.       — Испугалась? — уточнил Кинтс.       Жюли неохотно кивнула.       — Ну вот и всё, — он взялся за стаканчик с подостывшим на холодном ветру чаем. — Когда надо действовать очень быстро, нельзя бояться. Ты отвлекаешься на страх и теряешь концентрацию, — он допил и сыто завалился на бревно, свесив лапы по разные стороны. — Как бы вам объяснить азы… Я немножко поизучал ваши технологии, пока по городу бегал. Что больше места и труда занимает, электростанция или трансформатор? — озадачил. — Вот то-то и оно, — Кинтс с умным видом покачал пальчиком. Вроде бы лапки похожи на кошачьи, а пластика у них, как у обезьяньих. Даже удивительно. — С волшебством так же: волшебник не генератор, а трансформаторная будка. Волшебство — это прежде всего концентрация. Вокруг нас полно энергии. У каждого объекта есть своё энергетическое поле со своей частотой, и у человека, и у травинки, и у камешка. Когда ты применяешь волшебство, ты не забираешь всю энергию вокруг себя, а направленным желанием вводишь её в резонанс — и это повышает её суммарную мощность. Именно резонансный избыток энергии и даёт тебе нужные силы для волшебства. Волшебник тратит силы не на прямую реализацию желания, а на эту синхронизацию. На прямую реализацию, прости, у нас сил не хватит — даже на то, чтобы песчинку взглядом сдвинуть.       — «Use the Force, Luke», — хмыкнула Юльча. — Короче, волшебники — джедаи, я поняла.       Кинтс непонимающе дёрнул ушами и продолжил урок:       — Кто чище и быстрее трансформирует вокруг себя энергию, кто лучше вводит её в резонанс, тот и будет более сильным волшебником. Для этого профессионалы долго учатся концентрации. Для её искусственного повышения в быту используются условные жесты, слова-заклинания или какие-нибудь предметы вроде хрустальных шаров или волшебных палочек. Дело не в стихе, который бормочет волшебник, и не в палочке в его руках, и не в том, как он ей махал и в какую позу вставал, а в том, что ритмичные слова или движения позволяют ему мысленно собраться, сконцентрироваться на нужном желании — и его реализовать. Поняли?       — Ну… Наверное, да, — почесала чёлку Зюня. — Это как в ветеринарке у меня получилось, я стишком силу позвала. Но если концентрации учиться долго, то как мы сможем волшебничать?       Кинтс улыбнулся:       — Свободным волшебством. Это второй способ, как раз для вас.       Свободное волшебство? Озадачил. Жюли приподняла брови:       — В смысле?..       — Вам не нужно работать ни генератором, ни трансформатором — энергию в неограниченных количествах даёт вам талисман, который как раз трансформатором, с технической точки зрения, и является. Вы — лишь проводники. Излучатели энергии определённой частоты и свойств, — он изогнулся, почесал за ухом и принялся объяснять с очередного другого конца. — Что техника, что бионика, что волшебство — это всё способы использовать энергию и материю. Но пользователь — это пользователь. Юзер, говоря вашим языком. А есть программист, творец, сочинитель, первооткрыватель, художник… Тот, кто из ничего создаёт нечто, из старого и ненужного — новое и нужное. Понимаете? У вас есть энергия талисмана и склонность к творчеству. Это всё, что вам надо. А на первых порах — ещё вдохновение. Оно вполне заменяет внутреннюю концентрацию. Волшебник, пользующийся чужими заклинаниями и чужими открытиями — просто ремесленник без творческой жилки. Работник за конвейером. Волшебник, способный создавать собственные заклинания — это настоящий чародей, то есть тот, кто делает чары. Не волшебнит, как ты, Зюня, выразилась, а именно делает. На ходу. Так умеют и Велимир, и Ирена, но у них это — врождённый талант. Вы же, все трое, творческие натуры. Вам нравится создавать что-то новое и притом вполне реальное, не фантазёрское — будь это модель, костюм или музыка, но это не остаётся в мечтах, как вымышленные королевства. Ваше творчество по-настоящему влияет на материальный мир. И когда есть творческая личность и энергия на то, чтобы творить больше и мощнее…       — Творить и вытворять, — воткнула Юльча. Жюли хмыкнула.       — Вытворять, как вчера, лучше не нужно, — невесело усмехнулся Кинтс. — Лучше творите, как позавчера, когда вы Крепость выручили. В этом смысл талисмана. Создавайте настоящие, реальные чудеса. Всё, что вам нужно, чтобы дозваться до лучей и применить их силу, это вдохновение и чётко сформулированное желание. Это и есть свободное волшебство — не следование готовым рецептам, а прокладывание собственного пути.       Зюня даже привстала:       — Точно! Перед тем, как я силу вчера почувствовала, я платье для куклы придумала и так подробно представила, прямо хоть садись и шей! А потом очень-очень захотела просушить ветеринарку, чтобы зверюшки не простудились!       Ох уж эта ветеринарка. По хорошему счёту, Зюне надо было намылить шею — и намылили бы, если б не её рёв в тридцать три ручья.       — А мы очень-очень хотели тебя спасти, — заметила Жюли, даже не постаравшись скрыть иронию. Зюня моментально покраснела до ушей, стушевалась и села обратно на бревно.       — Вы, все трое, ощутили эмоциональный подъём и знали, чего хотите, — сказал Кинтс. — Вот вас и понесло.       — Фею Ирис тоже когда-то понесло? — скептически уточнила Юльча.       Ох, не надо было ей это говорить. Или стоило хотя бы повежливее сформулировать. Кинтс заметно расстроился — опустил уши и хвост и утратил бодрый вид. Даже крылышки пригасли. Видимо, шуточка для него оказалась слишком жёсткой.       — Фея Ирис, — тихо ответил он, — однажды неосмотрительно сказала, что каждый имеет право отстаивать свою свободу и точку зрения и защищать то, что для него важно. Всего-навсего. Этого хватило, чтобы вспыхнуло самое кровавое восстание в нашей истории. Замок Полудня даже восстанавливать не стали, стоит, как напоминание, чтобы не повторять, — он пристально поглядел на Юльчу, как будто дырки прожечь пытался. Жюли даже не по себе стало, настолько его взгляд сделался жутковатым, а вот подругу не проняло. — Вам подарили силу зажигать галактики и возрождать миры. Но какова мощность, такова и отдача. Пока лучи у вас, каждое ваше слово, действие и даже бездействие дают откат. Если то, что вы сделали, было правильно с точки зрения мирового баланса, то откат вы даже не заметите. А если как вчера — он вас хорошо пнёт. Скажите спасибо, что ваш просчёт не прошёлся по Земле так же, как ошибка Ирис — по нашей планете.       — А отказаться от силы можно? — немедленно поинтересовалась Юльча.       — Лучи для вас троих — это подарок, а не обязательство. Подарок всегда можно вернуть, если он не нравится, — игрушечный голос Кинтса совсем погрустнел. — Хочешь отказаться?       — Да вот, начинаю задумываться, а надо ли нам это, — кривая ухмылка перекосила Юльчино лицо до некрасивости. И поди пойми, всерьёз это сказано, или очередной троллинг. — Ваша магия-шмагия всё равно против науки, а я за научный подход. А значит, где-то тут собака зарыта, которую мы пока не видим, — и она погладила Сосиску, который как раз сунулся в коробку подлизать крошки.       — Ну и выкапывай свою собаку, эксгуматор, — огрызнулся Кинтс. Он явно обиделся.       Юльча показала ему язык:       — Мне вполне хватает родаков-толкиенистов, которые в графе «национальность» пишут «хоббит» и «эльф». Не хочу стать такой же долбанутой, я за физику.       — Ну, и чем силы талисмана противоречат физике? — вздыбил загривок Кинтс. — Или в твоих книжках нет машин времени, подпространственных прыжков и термоядерного синтеза? И слова «телепатия» и «психокинез» там не встречаются?!       Юльча скрестила руки на груди и свысока на него поглядела:       — Какая ж это магия?!       — От того, что ты нивяник ромашкой назовёшь, он собой быть не перестанет!!! — завопил котокролик на всю улицу. Во дают…       — Вы чего? — оторопела Зюня. — Ещё подеритесь.       — Видели б вы себя со стороны, — следом за ней хихикнула Жюли, мотая прядку волос на палец. — Ну ладно ты, Кинтс, тебе можно, волшебные существа в сказках никогда сдержанностью не отличались. Но ты-то… Что за детский сад, короткие штанишки?       — А чё он?! — обиженно надулась Юльча.       — А чё он, — передразнила Жюли, не удержавшись, — посмел не вписаться в строго реалистичный мир Юльчи Кукушкиной, где Мордор громят ядерными бомбами?       — Это был Хогвартс, — буркнула Юльча своим коленкам. — И вообще, откуда ты знаешь?       Откуда знает, откуда знает… Если человек ещё в первом классе предлагает применить против Бабы Яги автомат Калашникова, а против Змея Горыныча — переносной зенитно-ракетный комплекс, то чего ещё от него ожидать к двенадцати годам?       — Да вы что, с ума посходили? Вы себя послушайте! — взорвалась Зюня. И на самом деле правильно сделала, потому что чушь они втроём уже несли несусветную. — Мы сюда ссориться собрались или о деле думать? Нам же Ирис надо найти! Или хотя бы разобраться, из-за чего сыр-бор на Радужной планете, и почему сюда ещё и Землю приплели! Хруп, ты же знаешь!!!       — А я отдал Синий луч, так что уже не знаю, — нагло ответил котокролик, и Жюли вдруг очень захотелось сварить из него суп. Или коврик прикроватный сделать. Нет, ну что за вредина мохнатая! — Вот вам домашнее задание по волшебству. Во-первых, ищите свой источник вдохновения, чтобы в критической ситуации не пищать «ой, мамочки», а быстро вызывать силу. А во-вторых, никто из вас даже не заметил, что я говорю не «магия», а «волшебство», и не озадачился, почему так. Поэтому догадайтесь-ка для разгону, в чём разница между этими двумя словами.       — А разве она есть? — с провоцирующей насмешкой спросила Юльча. Всё никак не уймётся. Ну уже волшебницей стала, и дома у неё магический зверёк поселился — нет, продолжает бегать с транспарантом «долой фэнтези»…       — Прикинь, есть, — в тон ей отозвался Кинтс. — Иначе почему даже в вашем языке два слова для одного и того же понятия?       — Тебе напомнить про ромашку и нивяник? — наклонилась к нему Юльча.       В воздухе снова запахло ссорой, и надо было её быстренько пресечь. Жюли вложила в голос как можно больше язвительности:       — Я что-то не пойму, вы родственники или у вас любовь?       Юльча и Кинтс отлетели друг от друга, как будто их кипятком ошпарило, Зюня даже засмеялась:       — Если у тебя проблемы с Хрупчиком, давай я его к себе заберу! Мамуля разрешит.       — Ни за что, — хором сказали оба, и Кинтс добавил:       — Поса́дите ещё на кошачий корм. А я суп тёти Лены люблю.       — Я тоже суп варить умею, — с невинным видом сказала Зюня. Только что нимб не засиял над её огненно-рыжей макушкой. — И блинчики печь с начинками. И сырники. И пиццу повкуснее могу сбацать, чем эта. И пирожки с грибами. И кексики с шоколадом…       С каждым перечисленным блюдом котокроличья пасть открывалась всё шире, язык вываливался всё длиннее, и с него потекли слюни — на слове «кексики» они достали до травы. Жюли прыснула. Кинтс жалобно заскулил и замотал головой, прогоняя соблазнительное наваждение:       — Не-не-не-не-не! Я с тётей Леной останусь, с ней хоть поболтать можно, когда она не в лесничестве. А у тебя брат годовалый, он же мне хвост оторвёт.       — Оторвёт, — с печальным вздохом согласилась Зюня. — Но ради пирожков это можно потерпеть.       Здесь они не выдержали и хором грохнули на весь пустырь, уж очень уморительно-тоскливый вид сделался у Кинтса. А он, естественно, демонстративно обиделся, сел к ним всем спиной и не успокоился, пока не выторговал обещание принести ему этих самых пирожков. А потом у Жюли сработала напоминалка, что через полчаса у неё начинается урок, и ей пришлось бежать в музыкалку, оставив девчонок у гаража и взяв с них клятвенное обещание, что они пороются по закромам и наберут старья для бизиборда, чтобы завтра уже можно было начинать работу. Юльча сказала, что они в гараже и поищут — может, найдётся что-нибудь интересное, — только сначала уроки вдвоём сделают. Ну понятно, на что рассчитывает: даст списать информатику Зюне, а сама у неё сдует русский с инглишем. Хорошо, если при этом хоть что-нибудь друг другу объяснят…       И только в маршрутке Жюли поняла, что опять не смогла задать Кинтсу ни одного важного вопроса. Вот как он ухитряется ускользать от прямого разговора?! Впрочем, это не значило, что не нужно не занести в блокнот всё, что он сегодня рассказал о волшебстве. В принципе, ничего особенного — Ираида немного верила во всякие там биополя со сглазами и пыталась иногда грузить Жюли похожей ерундой. Хотя, может, и не такой ерундой, если принять во внимание всё произошедшее. Но придётся согласиться и с трезвой позицией Юльчи — в основе магии должны лежать те же физические законы, что и в основе техники. Вселенная-то одна, и правила в ней тоже общие. А значит, нет ничего всемогущего и необъяснимого.       Включив телефон, Жюли загуглила «волшебство и магия, в чём разница». Браузер тут же погребло под эзотерическими ссылками разной степени бредовости, и стало ясно, что поиск начат не с того конца. Тогда она, мысленно покрутив возможный запрос так и сяк, вбила: «волшебство откуда возникло слово». Гугл тут же напомнил умный термин «этимология», и Жюли, по диагонали прочитав пару нужных статей, уже совсем грамотно задала вопрос про магию.       Выходило интересно. Слово «волшебство» оказалось однокоренным к «волхв» и восходило к полузабытому «волховати» — бормотать, невнятно говорить себе под нос. То есть, сложив значение слова с объяснениями Кинтса, можно предположить, что это способ колдовать при помощи заклинаний. А вот слово «магия» было куда древнее и интереснее — оказывается, магами в древности назывались языческие жрецы, и этимологически магия была однокоренной ко многим европейским словам — английскому «might», немецкому «macht» и даже русскому «могущество, мощь» — и «мощи», как в старину называли человеческое тело. Выходит, магия как-то с телом связана или с физической силой? А волшебство что, с душой? Ведь нужное для него творческое вдохновение от души идёт, а не от разума…       Додумать она не успела — доехала до музыкалки, а на занятиях не до сказок. Два понедельничных урока сверх школьной программы — сорок пять минут на ансамбль и сорок пять на музлитру. Играть в школьном оркестре она не очень любила, слишком уж приходилось подстраиваться под других и слишком часто ей делали выговор за то, что она выбивается. Но музыкальная литература ей нравилась. Слушаешь произведение, потом обсуждаешь с классом и преподавателем, заодно и биографии композиторов усваиваешь, и кое-что по теории. А ещё музыка уводила её в мечты, позволяла временно забыть о проблемах в реальности. Слишком сказочным, слишком красивым был мир гармонических созвучий. Закрываешь глаза и как кино видишь. Вовсе необязательно музыка должна быть волшебной, как танец феи Драже, ведь фантазия просыпается под любую, даже самую простенькую, мелодию. И уж точно воображаешь не то, что встречается в обыкновенной жизни. И так было бы здорово ещё раз вспомнить разноцветные сине-фиолетовые луга вокруг витражной Крепости, пряные запахи чужих трав и сладкие вкусы инопланетных фруктов…       Но урок музлитры решил, что она слишком привыкла к фантастическим картинкам, поймал её за ногу и выдернул из облачных замков на Землю, швырнул об парту и растёр в порошок о суровую реальность.       Им поставили симфонию номер семь Шостаковича.       Бог знает, с чего Ольге Леонидовне в голову пришло разбирать с ними первую часть «Ленинградской». Совсем не по программе, и дат подходящих тоже поблизости нет. Жюли знала это произведение и даже не думала, что оно может так ударить ей под дых. Восприятие, что ли, изменилось из-за всего произошедшего, а может, просто от того, что в тринадцать лучше понимаешь собственные корни, чем в девять. Все её родственники родом из северной столицы, и события Великой Отечественной в их семье всегда были чуть реальнее и материальнее, чем странички из учебника истории и салют на День Победы. И, когда зазвучала «Ленинградская», Жюли неожиданно захватило сразу и полностью, унесло, как потопом. И отнюдь не в радужные крепости в облаках, а туда, откуда эта симфония пришла.       В Великую Отечественную. В блокадный Ленинград.       Затаив дыхание и забыв обо всём на свете, она сидела и слушала вступление, не столько торжественное, сколько весёлое, так явно рассказывающее о мирных буднях и надеждах на всё самое хорошее. Вот радостный вечер постепенно перетёк в июньские предрассветные сумерки и безмятежные птичьи трели. Но мрачноватые басы и неуверенные скрипки уже вливались в тихое утро, прошивали ткань музыки диссонансами, как тёмные тревожные штрихи…       Ольга Леонидовна что-то рассказывала, но Жюли слышала только песню соловья на заре, нежную и звонкую. Наверное, так же было ранним утром двадцать второго июня. И — обрывающий птичью трель далёкий ритмичный перестук. Старый маршевый диалог двух военных инструментов, барабана и флейты, ещё в петровские времена сопровождавший войска. Ритм — чтобы строй не сбивался с шага, свистки — для сигналов. Вызывающие барабаны, развязная флейта. Нарастают, нарастают, нарастают беспощадным валом — кто бы мог подумать, что флейту можно изобразить скрипкой? А Ольга Леонидовна по доброте душевной ещё и слайды с картинами про Великую Отечественную подставила в проектор. Тут-то Жюли и пробило, она провалилась в музыку, как в живую историю. Больше не было класса — были буро-свинцовые воды Финского залива, шуршащие камышом по берегам, и она на песке, среди гранитных валунов, у камышовых зарослей, у «Авроры», с которой моряки свинчивают орудия для защиты Дудергофских высот. Больше не было барабанов — были чеканящие шаг батальоны, ломящаяся через укрепления стальная лавина, так навязчиво, так неумолимо надвигающаяся на Жюли. Неотвратимая, самоуверенная, наглая, механичная. «Болеро» Равеля, бронированная версия. Оголтелый вал звуков, одна и та же мелодия, зацикленная, как в дурном сне, нарастающая, взвизгивающая скрипками, ревущая духовыми — и, когда Жюли была готова поднять руки, чтобы заслониться от звуковой волны, закрыть лицо, чтобы не видеть надвигающегося на неё безжалостного стального монстра, тот внезапно, без перехода, споткнулся об ощетинившиеся «ежи» укреплений, обрушился в противотанковые рвы, врезался в стенку Усть-Рогатки, замер перед холодным штыком Петропавловки…       …в сиянии талисмана…       …и — столкновение! Это не литавры, это взрывы снарядов. Это не трубы и контрабасы, это воет вражеская авиация, нависая над непокорённым городом. Это не барабаны и не флейты, это градом сыплются на крыши бомбы и зажигалки. Полыхают Ленинград, Кронштадт, Ораниенбаум. Лязгают танковые гусеницы, грохочут пушки и заводы, ревут токарные станки, круглосуточно, не останавливаясь.       Это не музыка, это битва.       …как на Радужной планете.       Битва кровавая, упорная, долгая! Дымятся взорванные и разграбленные дворцы вокруг осаждённого города. Разбомблены склады продовольствия. Линия фронта — почти у самых домов. Но враг остановлен, наглая тема наконец-то отброшена.       Началась осада — восемьсот семьдесят два дня непрерывного подвига…       …а в Крепости сейчас тоже осада?       …Тёмный, тяжёлый холод низких нот, плач фагота. На замёрзшие каналы медленно опускается снежный саван. Люди с трудом вскарабкиваются на обледенелую набережную, стараясь не расплескать драгоценную воду из вёдер и чайников.       Санки с водой.       Санки с мёртвыми телами.       Сто двадцать пять граммов блокадного хлеба — кусочек размером в ладонь, лежащий в витрине музея. Сто двадцать пять граммов отрубей, жмыха, целлюллозы и капельки ржаной муки на целый день. Почти семьсот тысяч человек, умерших от голода и непосильного труда ради того, чтобы отстоять собственное право на свободу, ради того, чтобы защитить то, что было им дороже жизни.       …Как и говорила Ирис.       «Савичевы умерли. Умерли все. Осталась одна Таня».       Жюли вдруг поняла, что лежит лицом на парте и плачет навзрыд хуже Коржиковой. Музыка была слишком сильной, слишком рисующей, чтобы не увидеть то, что тогда происходило. Ольга Леонидовна бросилась к ней:       — Юленька, ты что?       — Просто… — задыхаясь, выдавила она, — у прадеда был брат… Стёпа… Ему было столько же, сколько мне… Он на заводе в блокаду стоял… ради хлеба… про возраст соврал… И умер прямо за станком от голода… А старший брат у Ораниенбаума… Убило осколком… Я же из Питера…       Она говорила — и видела. Стёпа — не пятилетний толстый мальчик со старой фотографии у тёти Зины в альбоме, а обычный пацан, вроде мальчишек из их класса, только исхудавший и как-то сразу даже не повзрослевший, а постаревший, в тёмном драповом пальто с потёртыми локтями, в ушанке, примотанной шарфом, в разбитых ботах, несущий за пазухой драгоценные хлебные карточки на месяц вперёд. Он своей смертью спас мать и младшего братишку, её будущего прадеда. Норма рабочего в страшный декабрь сорок первого была двести пятьдесят граммов хлеба, вдвое больше нормы иждивенца. Карточки после смерти человека было положено сдавать, но они не сдали. И выжили хлебом Стёпы.       …В справедливых войнах даже мёртвые протягивают руку помощи во имя жизни.       В классе стояла глухая тишина — никто не ёрзал на стульях, не зевал, не чихал, не шуршал тетрадями. Все смотрели на Жюли. И звучал плач фагота по погибшим.       — Юленька, — Ольга Леонидовна провела рукой по её голове. — Я сейчас выключу…       — Нет! — она даже сама испугалась своего решительного «нет», но резкий тон не сбавила. — Оставьте. Я хочу дослушать.       Фагот плакал тяжёлыми нотами, скатывался в ночь — глухую, непроглядную. Превращался в очереди за водой на Фонтанке и Неве, в выстывшие голодные бомбоубежища, в треск сгорающих в печках-буржуйках паркетных досок и книг классиков.       Класс молча слушал.       И вот — как рассветный луч, решительный мажор темы мира ворвался в бездонную тьму…       …такой похожий на разноцветное сияние…       И зацокали копыта коней, взревели двигатели грузовиков, закашляли дизельным дымом самоходные баржи у Осиновца. Измученные, но несломленные люди без остановки, днём и ночью, летом и зимой, везли зерно в осаждённый Ленинград — и вывозили людей в эвакуацию. Под артобстрелом и бомбёжкой, без сна и отдыха, по маршруту, который потом получит имя — Дорога Жизни.       …Свет Надежды.       Финал, последним вздохом — тема войны, тихая и сдержанная, но всё ещё вызывающая. Враг не ушёл, враг ещё близко, но уже ясно, за кем будет победа. Девятое августа сорок второго года, как пощёчина — день, когда враг планировал поставить Питер на колени и сравнять с землёй. День, когда в осаждённом городе прозвучала прямая трансляция из городской филармонии, по радио и громкоговорителям, и её слушали люди по обе стороны фронта — одни с ненавистью и ужасом, другие с воодушевлением и верой в победу.       …как вспышка волшебного света сквозь витражи Крепости…       Дмитрий Дмитриевич Шостакович, симфония номер семь до мажор.       «Ленинградская».       …Оставшиеся пять минут музлитры они просидели молча. Никто ничего не говорил, не гасил проектор, не зажигал свет. Мягко горел зелёный глазок ноутбука. Светился слайд «Прощание славянки», и недорисованная девочка, казалось, смотрела не на солдата, а на ясный проблеск в небе, туда, где из-за туч сквозило солнце. Слёзы у Жюли остановились, она доверчиво приткнулась к плечу Ольги Леонидовны, так и сидевшей рядом.       И только сейчас наконец-то поняла, для чего им троим подарена сила.       Они не могут исправить прошлое. Но изменить настоящее — могут. Нельзя, чтобы такое, как в блокаду, повторилось. Сила радуги — не для удовольствия и не для приключений. Талисман попросил их, жителей Земли, знающих, что существуют мировые войны, помочь остановить не менее кровопролитную бойню. Пусть на Радужной планете живут не люди, а симпатичные говорящие зверушки — у них тоже есть дети. Сколько их? А сколько подростков? И сколько из них уже погибло? Ведь всё предельно ясно сказано в пророчестве! Но одно дело выслушать, а другое — услышать. Если бы не «Ленинградская», если бы не узнанная в её аккордах война, Жюли ни за что не поняла бы, что им надо сделать.       Зря Юльча на Кинтса наехала. От подарка отказаться, может, и можно, но отвернуться от мольбы о помощи — подло. А Жюли не хотела быть подлой или видеть подлыми своих подруг. Она скачает Седьмую и будет слушать до тех пор, пока они не остановят разгорающуюся войну верзверей. И девчонок заставит послушать — быть может, они поймут музыку так же, как поняла она, и услышат в ней то же, что услышала она.       Когда урок закончился, к ней подошли Ваня и Галка, тоже скрипачи, и спросили, правда ли, что она из Питера переехала. Жюли сухо кивнула, укладывая в рюкзак пенал. Больше никто ничего не сказал. Зачем? Им всем надо было переварить «Ленинградскую».       Жюли пришлось зайти в туалет и как следует умыться холодной водой, чтобы успокоиться и не выглядеть в глазах Ираиды эмоциональной дурочкой. Но, когда она спустилась с крыльца школы в липкие осенние сумерки, то не увидела знакомой «камри» у тротуара.       Странно… Обычно Ираида за ней заезжала, потому что боялась отпускать вечером одну. Наверное, что-то случилось. Жюли проверила ватсап и тяжело вздохнула: «В "Речной" ЧП, не жди». Видно, и впрямь дело плохо, раз Ираида даже не прислала никого её забрать. Звонить Жюли не стала. Зачем, если сейчас не до неё — на негатив нарываться? И пешочком можно пройтись, хотя на улице уже почти темно и начинает накрапывать дождь. Как-нибудь добежит, заодно и успокоится наконец.       Жюли натянула на голову капюшон плаща и быстро зашагала по Космодамианской в сторону Рыбинки. Через сквер можно срезать и конкретно сократить дорогу — хоть он и неприятный, и его никто не любит, и там всякое случается, но вряд ли в такую промозглую и сырую погоду можно нарваться на неприятности. Сегодня маньяки и прочие сомнительные элементы дома сидят с горячим чаем, а не ловят мокрые листья на зонты. В ушах ещё звучала симфония, и Жюли знала, что, придя домой, она не сядет за уроки, а поставит на скрипку сурдину и будет подбирать запомнившиеся отрывки на слух, чтобы окончательно слиться с музыкой, утонуть в её безграничных и многоуровневых глубинах — и вынырнуть обновлённой и очищенной.       Как из света талисмана Радуги.       Быстро намокающий асфальт захлюпал под подошвами плёнкой лужиц. Заблестели на мостовой голубоватые отражения фонарей: здесь, в старых районах, до сих пор не заменили лампы на современные рыжие, так и горели тускло-белые, как в былые года.       Прошлое… А ведь Энск был на целый год оккупирован, горожанам тогда, наверное, пришлось нелегко. Филин как-то рассказывал, в его детстве прямо на городском пляже авиабомбу водой вымыло. Наверное, страшно было.       Ой! Ну глупая! Вот и считай себя после этого знатоком города — сегодня же день освобождения Энска от фашистов! Потому им симфонию и поставили…       Жюли повернула на улицу Перовской, в конце которой маячил озябший сквер. Уже совсем стемнело, и прохожих почти не было. Не столицы, по вечерам в Энске жизнь быстро засыпает, хотя, кажется, не такой уж и маленький город.       Пересечь пустой сквер, и сразу за ним, через дорогу, «Парус». Она почти дома, даже толком замёрзнуть не успела. Хлюпая промокшими ботинками, Жюли вошла в мрачно-жутковатую липовую аллею, освещённую посередине одиноким сизым фонарём. И под ним стоял кто-то с зонтиком.       Не мужчина, это сразу стало ясно по позе. Какая-то молоденькая девушка в плаще и, судя по блеску, модных резиновых сапожках, больше похожих на дорогие ботинки. Но только пройдя ещё несколько метров, Жюли поняла, почему её привлекла эта фигура.       Во-первых, девушка пела. Сквозь дождь и с расстояния невозможно было разобрать ни слова, ни мотив, но её занятие угадывалось по плавным, полным достоинства жестам изящной руки, то взлетавшей, то ложившейся напротив сердца, то опускавшейся, то замиравшей.       А во-вторых, от девушки исходило ощущение ментолового ветра. И у неё были два очень знакомых длинных хвостика.       Симфония в голове у Жюли оборвалась со звуком зажёванной плёнки.       Под стройными липами сквера, под похожими на пыль каплями дождя, под зонтом, разрисованным звёздами, плела песенные чары ведьма Ирена.