Легенда о Радуге: сказки по-взрослому

      Магия, шмагия… Бесячая бесячка! Как помешательство какое-то, чесслово. Юльча списывала Зюнькин русский и старалась не шипеть от злости на Хрупецкого, шныряющего по гаражу и собирающего всё, что, на его верзверский взгляд, катило для бизиборда. Зю, уже сдувшая у неё информатику, рисовала эскиз будущей игрушки. Что удивительно, не слащавые замки с рыцарями и принцессами и не джунгли с динозаврами — сама предложила сделать их Энск. Чтобы в домиках огни горели, чтобы машинки можно было катать… Идея показалась интересной, Юльча согласилась и уже в голове представляла, как собрать конструкцию. Она как бы тоже могла нарисовать город, и получше некоторых, но чем тогда Зюнька заниматься будет? Поэтому засела за расчёт электрической схемы, но тут сунулся Хруп, типа помочь — и на этом месте Юльча внутренне взорвалась. Он ещё и в их дела будет лезть! Можно подумать, ему тут кто-то доверяет. Он же вылитый кюбей, «я не вру, я просто недоговариваю». В каких, интересно, ведьм в итоге превращаются его волшебные рыцарьки? А ещё он, для полного сходства, белый и пушистый, и четыре уха в тему, только что глазки не красные — вместо них на кончике хвоста красная ленточка подвязана. Это, по ходу, что-то вроде знаков различия у верзверей, у старейшины Арлео было целых две таких.       Или, может, Хрупецкий — как модер с сайта девочек-волшебниц? А рыцарьки заканчивают не менее жёстко, чем эти самые девочки? Ох, главное, чтоб мамка не узнала, что за анимешки она на ночь смотрит: «Мадоку» ещё спустит, а вот за «Сайт» точно уши надерёт.       В общем, не верила Юльча в сказки про подарок, так и чуяла какую-то подставу и неискренность. И это бесило.       Ну как можно было не разглядеть подвох и потащить девчонок в ветеринарку? Теперь они влипли в историю из-за неё, из-за Юльчи. А значит, надо докопаться до правды, пока не стало поздно — если пострадают слишком самоуверенная Жюли или слишком беззащитная Зюнька, это будет только её вина. Она об этом не задумывалась, пока мамка в субботу вечером, после ухода девчонок, не припёрла её к дивану и не вытрясла все-все подробности. И не спросила, хорошо ли понимает её дочь, во что втравила одноклассниц.       Юльча тогда и задумалась впервые: во что? Ведь опасности-то им грозили не мультяшные, а самые что ни на есть настоящие. Поговорить с населением Крепости после появления магии им не дали, с Велимымрой они теперь точно в контрах, а Хруп постоянно темнит, и нормальных ответов от него не дождёшься…       И что самое ужасное, при всех её подозрениях, Хрупецкий — совершенно очаровательный инопланетный зверёк, белый, тёплый и мягкий. Да ещё с четырьмя ушами и со смешными крылышками, как у ангелинга из «Рагнарька онлайн». И даже его вечное обжорство не раздражает, оно лишь повод для хохмочек и мелких пранков. С ним… ну, классно. Когда паранойя засыпает. А потом Хрупецкий непременно даёт повод насторожиться. Вот она с субботы и разрывается между желанием затискать и отпинать этого паразита.       Зюнька уехала, когда уже начинало темнеть. К этому моменту у них было несколько ненужных болтов, старая щеколда и дверной крючок с петлёй фиг знает скольколетней давности, наждачка, банка коротких саморезов, мелкие гвозди, три небольших обрезка фанеры-сантиметровки и обещание папки отрисовать эскиз в иллюстраторе и его распечатать к завтрашнему дню. Пока Юльча провожала Зюньку к трамвайной остановке, внезапно позвонила Каринка Черных и предупредила, чтоб они не попадались на глаза биологичке. Оказывается, буквально через три минуты после того, как они усвистали из школы, припёрлась противная Ирка и принесла вуалехвоста, отругав и директрису, и учительницу биологии за то, что в их учебном заведении так плохо относятся к зверям из «живого уголка». Каринка шла из библиотеки и это видела, а ещё их имена услышала. Подумала, подумала и позвонила предупредить.       — Вот… Блин. — Юльча убрала сотовый в карман. Зюнька растерянно хлопала глазами:       — Откуда они вообще знают, что мы из второй школы?       Юльчу как ошпарило. Она же и школу, и класс, и их имена слила Велимымре! Совсем про это забыла. Значит… Значит, враги на шаг впереди, а она — дура. И девчонки на неё наорут, как только узнают. Но промолчать нельзя. Коржа и Дылда теперь свои в доску, а своим врать — гнильё.       — Это я виновата, — Юльча опустила взгляд. — Когда рыбку принесла… Сама сказала, где нас искать, если что.       — Ты-ы?! — взвыла Зюнька с обидой.       — А я знала, что ли?!.. — так же громко взвыла Юльча.       — Тихо, не ссорьтесь, — сказал Хрупецкий. — Криками проблему не решить. Юльча тогда не подозревала, с кем говорит и что всё так сложится.       — И что нам делать?! Теперь они всё про нас узнали! — у Зюньки аж слёзы на глазах выступили; это как водится, Коржикова не поплакала — день не задался.       — Узнали. Ну и что?       — Странный вопрос, — даже голос осип, как при ангине. Юльча посмотрела на белую спину, вертящуюся под ногами, и задумалась, не наподдать ли паразиту за вредность. — У нас как бы… родаки, друзья и всё такое.       Зюнька захныкала.       — А ещё вы Рыцари, — напомнил Хрупецкий. — И Велимир вас боится не меньше, чем вы его. Он в курсе, кто вы, а вы в курсе, кто он. И, с вашей-то волшебной подготовкой, доступными мощностями и сгоряча… — он хмыкнул. — Извините, вы три мартышки, и даже не с гранатой, а со сверхновой. Ну так, кто кого больше боится?       Ну спасибо, блин.       Зюнька выразительно шмыгнула носом и поглядела на Юльчу:       — Можно, я из него тефтельки сделаю?       — Можно, — Юльча наклонилась, сцапала Хрупецкого за шкирку, как нашкодившего кота, и протянула Зюньке. И естественно, он замахал лапами и протестующе заверещал. — Не забудь угостить.       — Непременно, — Зюнька высморкалась в платочек. Тряпичный!.. — А шкурку — на шубки для кукол.       — Лучше тапки сшей, — подсказала Юльча, силясь удержать брыкающегося паразита на весу и одновременно подтягивая поводок суетливого Сосиски, так и норовящего дотянуться до урны.       — Садистки-и! — выпалил Хрупецкий, всё-таки вывернувшись и неловко шлёпнувшись обратно на тротуар. — Чего вы все… Половичок, тапки, котлеты… Я ж для вас стараюсь!!!       Тоже, подумайте, старатель. Рано или поздно она его отколошматит.       Тут подошёл трамвай, и Зюнька уехала.       Пока они топали к дому, начал накрапывать дождь, но Юльча принципиально Сосиску на руки подхватила, а не белую-пушистую свинью. Во-первых, Хрупецкие лапы проще вымыть, он хоть понимает, зачем это нужно, а во-вторых, про мартышек обидно было — не сказать как.       У самого подъезда Хрупецкий хитро обернулся на неё:       — Дуешься?       Юльча вместо ответа кулак показала.       — По-моему, ты банально запуталась в себе, — так же хитро продолжил он.       — Заткнись, или ночевать в гараже будешь, — пригрозила Юльча. Потому что на самом деле он прав: волшебные инопланетяне пролетали мимо её картины мира, как фанера над Парижем, новые факты не вбивались в старую схему никакими берцами реализма. — Ничего я не запуталась, я просто тебе не верю. Понял?       Хрупецкий промолчал, но морда у него всё равно осталась лукавая. Может, и впрямь его вытурить на лестницу подумать о своём поведении? Не, нельзя. Вдруг кто из соседей его увидит таким, какой он есть, а не каким кажется? После одного случая она уже сомневалась в эффективности верзверской маскировки под бродячих животных. А ещё, если мамка приедет и обнаружит эту белую-пушистую свинью на коврике под дверью, достанется-то всё равно ей, Юльче. Типа гостеприимство и всё такое. А это «гостеприимство», между прочим, жрёт как конь, храпит по ночам и съезжать не собирается! И хоть бы в гостиной спал с кошками, так нет, непременно к ней в ноги надо залезть! Пышка никогда у неё не ночевала, только Шаурма, но теперь паразит присоседился и медленно выживает кошару с её штатного места. А эта дурёха полосатая и рада уступить.       Кстати, вот странно — домашнее зверьё с Хрупецким сразу поладило и относится, как к старшему или как к человеку, но точно не как к сопернику. Так со всеми верзверями? Неговорящие животные их над собой по умолчанию признают? Или это Хрупецкий такой особенный? Но даже если спросить, он не ответит, из вредности или из гадостности.       Щелчок ключа в замке.       — Я дома.       — Хай-хай! — донеслось в ответ из родаковского кабинета под грохот заклинаний. Понятно, рейд, папкина партия опять кого-то лупит. Юльча тяжко вздохнула, стягивая нерасшнурованные кроссовки. Пацаны из класса не понимали, как так можно — с демократичными родителями и самой не качать какого-нибудь паладина или мага. А ей скучно. Сладкие картинки с неестественными пейзажами, очередная невнятная фэнтезятина или типа-космос с нарушениями всех законов физики. И потом, столько часов в компе тратить? Лучше очередную модельку склеить, её хоть руками пощупать можно и подарить кому-нибудь. Или с пацанами в футбол погонять. Или перечитать Хэрриота. Или «Одиннадцатый час» пересмотреть. Или порисовать. Это взрослые ищут, куда б от реальности свалить, чтоб мозги не вскипели от быта, а у неё и без монитора море интересных дел.       Юльча быстро протёрла лапы Сосиске, потом подхватила Хрупецкого и поставила в ванну. Паразит, блаженно жмурясь и топоча по тёплой воде, сполоснул по очереди все конечности и с наслаждением вытер их о полотенце, заранее брошенное на коврик.       — Может, ещё по чайку врежем? — он умильно прижмурился.       — Я уроки не доделала, — приятно его обломать. — Не собираюсь из-за вашей волшебной мути «пару» по лит-ре ловить.       Она ушла в комнату, забилась на кровать, открыла в смарте заданную на дом «Повесть о разорении Рязани Батыем» и принялась продираться через древнерусские обороты и обилие имён-отчеств. Ну и скукота-а… Но переложение в учебнике ещё хуже, словно для дебилов писали. И ложка мёда в бочке дёгтя — дядька по прозвищу Коловрат. Крутой нереально, только жаль, что его в итоге убили. Вон, даже Батый его зауважал. А Евпраксия — дура. Надо было не из окна сигать, а как Василиса Микулишна — косы резанула, и вперёд, на баррикады. Вот ещё Жанна д’Арк такая была, причём по-настоящему, а не выдуманная. Тоже не сдрейфила за оружие взяться, когда понадобилось. А Хильдико вообще не постеснялась Аттилу пырнуть в первую брачную ночь, чтоб от Европы отцепился. Кто мешал византийской дуре Батыя так же прирезать или косой придушить? Всю Русь бы спасла!       И тут внутри как червячок царапнулся: легко говорить, когда сама там не была. А вспомни, Юленька, как в животе всё болотной слизью ползало и в туалет хотелось, когда в Крепости вас Велимир заклинанием накрыл, да под стенами армия стояла? Если б не девчонки, которые струсили ещё больше, смогла бы ты притворяться смелой? А не успели бы к талисману или не смогли бы Рыцарями стать, хватило бы мужества не уворачиваться от когтей в лицо? Не всем дано быть Жаннами и Хильдико. Можно тридцать раз восхищаться Дашей Севастопольской и перечитывать «Сестру Груню», спать с «Четвёртой высотой» под подушкой и срисовывать с монитора корнета Александрова, но самой хватило бы мужества ползать под пулями и вытаскивать раненых с поля боя? Поднять отряд в атаку? Ну вот даже просто, как Гуля в середине «Четвёртой высоты», сигануть с вышки в бассейн? Да у тебя даже отваги нет через собственные мелкие слабости переступить! Вот банально — кому-то позвонить, а не писать в ватсап и не дожидаться звонка. Будь бы ты, Юлечка, чуть посмелее в телефонном вопросе, в воскресенье в ветеринарке и не отожгли бы…       Так что, хоть рязанская княгиня и глупо поступила, а прежде чем строгой меркой её мерить, сама до своей планки дорасти.       Эх… Юльча свернула страничку с текстом. А интересно, была ли на Руси какая-нибудь героиня, которая утёрла ордынцев?       У всех есть хобби, как открытые, так и секретные. Кто-то коллекции из «киндер-сюрпризов» собирает, как маньяк, кто-то в куколки в двенадцать лет играет, а её тайной страстью были женщины, на которых стоило равняться. Всякие статьи из разряда «двадцать знаменитостей в истории Земли» Юльча давно перешерстила, сейчас уже собирала с миру по нитке. Вдруг удастся найти что-нибудь поинтереснее Евпраксии и вечнорыдающей Ярославны? Ну-ка… Главспец по скоростному поиску в интернете и ходячая «википедия», конечно, Жюли, но, когда её рядом нет, можно и самой подумать и по яндексу полазить.       Так, Русь, орда… Вот оно.       Авдотья Рязаночка.       Юльча въелась глазами в строчки былины: ай да тётка! Батыя обошла! Без оружия и военной хитрости горожан из плена вернула! Вот что значит, язык хорошо подвешен. Надо будет с компа сюда зайти и в папочке великих женщин завести соответствующий раздел.       Юльча приткнулась головой на подушку. В комнате уже было темно, но ночник со звёздочками она не включила. Так и лежала в синеватом сиянии экрана, думала, каково это — зимой, в январе, из Рязани в степь ломануть, даже без припасов… И сейчас-то по шоссе за город выезжаешь, а на асфальте — то ёжик задавленный, то кто-нибудь покрупнее. Даже волчата попадаются. А тогда зверья было куда больше. И волки, и медведи, и кабаны под самыми стенами ходили. Как Авдотья не сдрейфила-то?       Синий свет вдруг сделался ярче, накатил из смартфона, будто волна…       …и то ли почудилось, то ли увиделось…       …Осевший серый снег. Ветер в лицо, слишком влажный и слишком тёплый для зимы. Мокрые и чёрные, как старое кострище, ветви берёзы качаются на фоне пасмурного низкого неба — словно гелевой ручкой по газете нарисованы. Деревня какая-то, вся в подтаявших сугробах, а в стороне, на берегу реки — старинный город за земляным валом, и, как понимает Юльча, вовсе он не Рязань называется, а Переяславль-Рязанский.       В настоящей Рязани больше никто и никогда не поселится, даже в XXI веке. Потому что нельзя жить на костях.       У въезда в деревню столпились люди. Видно, что и местные на улицу высыпали, и городские какие-то подъехали, целым конным отрядом.       А там, в середине человеческого кольца, группа оборванцев. Человек двадцать пять от силы. Кто стоит, опираясь на палку, кто сидит прямо в снегу. Одни сани на всех, и в те измождённая кляча запряжена, едва на ногах держится. В санях, на соломе, лежат самые слабые, да приткнулась сбоку, сжавшись в комок, молодая женщина в грязном заплатанном тулупе и таком же ветхом платке — когда-то он был, должно быть, узорчатым и красивым, но сейчас куда больше похож на тряпку для мытья полов. На ногах вместо обуви ветошь намотана. Руки без рукавиц, фиолетово-красные от холода, все в цыпках, бережно что-то укрывают, словно пытаются цыплёнка согреть.       К ней подъезжает всадник, одетый чуть получше большинства присутствующих — по крайней мере, на нём сапоги, и одежда явно не из овчины, и шапка отделана красивым бурым мехом. Он спешивается и что-то спрашивает у женщины, кладёт руку ей на плечо. Она поднимает взгляд — то ли затравленный, то ли сонный, словно через силу. Бледно улыбается. И разводит ладони.       Юльча хочет разглядеть — и руки вдруг приближаются, как в кинокадре, резко и внезапно, а сердце почему-то начинает бешено колотиться, и ещё глаза дерёт, как от слёз.       В обмороженных ладонях лежат два предмета — простенький деревянный крест и поломанный, выгоревший, измятый цветок бессмертника…       — Эй, ты что, заснула? — знакомый голос вырвал её из видения. Юльча распахнула глаза: в комнате было совершенно темно, смарт давно отключился, из двери падал яркий электрический свет, тянуло противными папкиными сигаретами и чем-то жареным, а над ней склонилась приехавшая из Баламутова мамка. Стоп, это что, уже восемь вечера?! — Если решила спать, так хоть кровать расстели.       Юльча, всё ещё с беспокойно бьющимся сердцем, молча обхватила её за ноги и прижалась лицом к коленям, вечно пахнущим мхом, палой листвой и костром.       А звали-то… ту… попросту Дунькой. И вовсе не красавицей она была — рябая, низенькая и пухлая, с близко посаженными глазами и носом-уточкой, с большой родинкой на щеке. И трусиха та ещё, мышей до смерти боялась. Вылитая Зюнька, только что не рыжая.       — Ма-ам… А ты знаешь про Авдотью Рязаночку?       — Понятия не имею, — мамка попыталась её отодвинуть. — Ты чего это?       — Мышей она боялась… А Бату-хана не испугалась. Пришла к нему и говорит, брата верни, — забубнила Юльча, так и не отцепившись. — Он ей: почему это брата? А она ему: замуж можно ещё раз выйти, и детей заново нарожать, и родители мужа отца и мать заменят. А вот брата кровного никто не вернёт, он единственный. Батый окосел с такого, вот ведь наглая, да? Сорвал первый попавшийся цветочек и ей дал — типа, пока не завял, можешь искать своих родных. Найдёшь, так заберёшь. А цветочек-то, — Юльча не выдержала и нервно захихикала, — бессмертником оказался. Не силён, значит, хан в ботанике был. Ну, Дунька всех рязанских, кого нашла, и вывела из плена. Хватала за руку, типа родственник, и забирала. Целый год по степи моталась. Только в плен-то мало кого взяли, а разыскала она ещё меньше. Не полгорода, как в былине сказано, а двадцать девять человек всего, и те не все дошли назад. А у самой Рязани она ещё и застудилась на какой-то переправе, потом еле выходили от воспаления лёгких. Князь велел её, значит, как героиню, а цветочек в храм, как святыню… Только там потом пожар был, вот он и пропал.       — Ты откуда такого набралась-то? — мамка наконец отцепила её руки, присела рядом на корточки, отвела ей чёлку со лба. — Э-э, родная… Или ты спишь на ходу, или кто-то говорил, что ему река времени досталась?       Юльча захихикала ещё нервнее:       — Ну и что мне в домашке писать? «Евпраксия дура, Дунька рулит»?       — Легко, — улыбнулась мамка. Электрический свет, падающий из двери, ярко блестел на её серёжке-каффе в виде дракона. — Только чуть более развёрнуто, чтоб Людмилу Александровну не шокировать талантом к краткости. Пойдём-ка поужинаем, ты по-быстрому всё напишешь — и спатеньки.       Пока Юльча искала по комнате тапки и плелась на кухню, в голове у неё ещё витал странный сон — ну конечно, это просто сон, — и сказочный мир женщин-героев, где возможно всё. Там Амелия Эрхарт увозила на своём лёгоньком фанерном самолёте скромную французскую пастушку подальше от костров инквизиции. Там Даша Севастопольская перевязывала раны «ночным ведьмам». Там Софья Ковалевская и Мари Кюри читали лекции по математике и физике древней китаянке-генералу. Там доктор Лиза и мать Тереза спасали детей Хиросимы. А Валентина Терешкова забрала к себе на борт безымянную мстительницу, что долго наводила ужас на фрицев в Брестской крепости, и показала ей звёзды.       Теперь в этом мире было место и для Старой Рязани, и для некрасивой женщины с носом-уточкой, отважным сердцем и волшебным неувядающим цветком, способным разбить любые оковы и вернуть свободу…       Лишь обыденная яичница с «докторской» колбасой вернула Юльчу к действительности. Ковырнув ужин, она подняла глаза на мамку и наконец заметила — у той сегодня праздник. Иначе с чего она сияет, как свежевымытая сковородка?       — Чё случилось-то? Ма-ам?..       — Ничего, просто хорошее настроение, — солидный кусок яичницы лёг на папкину тарелку, сверху мамка щедро налила кетчупа и понесла в комнату, насвистывая «Волкодава».       Юльча зевнула во весь рот, поглядев ей в спину: настроение так настроение. Не хочет говорить, ну и не надо. Может, они там очередных браконьеров подловили в Баламутове и проучили по-своему, тогда подробностей ей и не надо. Рассказа дяди Феди Соснина, старшего лесничего, о том, как одного такого придурка с ружьём они по доброте душевной «забыли» на сутки в его же капкане, ей за глаза хватило. Справедливо, конечно, но уж очень… жёстко. Она же не маленькая и понимает, что бывает с руками после волчьих капканов.       На табуретку вспрыгнул Хрупецкий, сунулся к столу, повёл носом. Только сейчас Юльча заметила, что тарелок-то три, а не две. Это чё, паразита уже за стол сажают?! Может, он ещё и вилкой есть будет?       …Хруп взял вилку.       — Я ещё сплю, — сказала Юльча яичнице. Хрупецкий ничего не ответил, выковыривая куски колбасы и набивая ими пасть. Юльча помолчала, размазывая горчицей зюзи по краю тарелки. Потом не выдержала. — Это по-настоящему было?       — Фо? — пробубнил Хруп.       — Про Дуньку… Ну, Авдотью. Я так и не поняла, сон это или видение.       — Фи́фа фи́фефо фуфя́… — тут он сам понял, что разобрать его «фуфи» невозможно, с усилием проглотил колбасу и начал заново: — Сила Синего луча по-разному у каждого Рыцаря проявляется. Так, как именно ему подходит. Могут и видения из прошлого сниться. Но я не знаю, что там у тебя было, я же на кухне с тётей Леной сидел.       — Колбасу тырил.       — Нет. Мы с ней… расставляли приоритеты в отношении вас троих, — и Хруп как-то странно почесал за ушами свободной лапкой, словно потёр.       Юльча не очень поняла, что они там делали, но кое-какие подозрения у неё зашевелились. Уж не за уши ли мамка его отодрала? Давно пора было!       — То есть это может быть сон, а может и не сон, — проворчала она. — Спасибо. Я уже на кино рассчитывала.       — За кино иди в кино, — Хруп облизал мордочку.       — Сам дурак.       Вот и поговорили. Оставалось только табуретку из-под него выбить, но она не стала, потянулась к банке горчицы за добавкой. Молча дожевала яичницу. Мамка так и не пришла, заболтавшись с папкой, и её порция стыла в тарелке, но обжора Хрупецкий за добавочкой не полез — то ли наелся, то ли побоялся, что опять уши надерут. Юльча налила себе чай, прихватила из холодильника творожное кольцо и побрела писать так называемое «мнение». Училка по лит-ре с них требовала накатать какую-нибудь фигню по каждому прочитанному тексту, и чтоб не меньше, чем на полстраницы. Типа, у вас впереди ОГЭ, а потом ЕГЭ, да сочинение опять вводят, а вы даже мысли собственные излагать толком не умеете и всё такое. Только почему-то любое «мнение» класса должно совпадать с её мнением, иначе выше «трояка» не видать. Но Юльча редко прогибалась под неписанное правило. Для будущего инженера — а она твёрдо решила, что будет инженером, только не определилась, геодезистом или робототехником, — литература не главное, зато надо уметь защищать свою точку зрения.       Тем не менее, собрать разбегающиеся слова в нечто вразумительное у неё не получалось. И почти час она просидела над тетрадкой, не замечая ничего вокруг, прежде чем выжала из себя домашку и удовлетворённо откинулась на спинку стула:       — Уф-ф…       На подоконнике что-то пошевелилось. Она обернулась, рассчитывая увидеть лукавую мордочку и полосатый бок Шаурмы, но вместо кошки обнаружила Хрупецкого — из-за занавески едва торчала его пушистая спина да грустно свисал белый хвост.       Точно. Именно грустно, и никак иначе.       — Хруп? — он не ответил, лишь слегка дёрнул кончиком хвоста. По-кошачьи это значит «отвяжись», и Юльче почему-то показалось, что Хрупецкий именно это слово и имел в виду. — Ты чего это?       Она подошла, отвела штору — и обалдела.       На подоконнике, под самой мордой Хрупецкого, что-то подозрительно блестело.       — Ты чего, плачешь?..       — Отстань, — буркнул он вслух и подался вперёд, закрывая мокрые кляксы пузом. — Четыре комнаты на троих, а одному посидеть спокойно не дают.       — Ты плачешь, — убедилась Юльча окончательно. Помялась. — Это из-за того, что мамка тебе уши надрала?       — Юль, ты дура или притворяешься? — но так и не обернулся.       Вот это номер. И чё делать-то? Попробовать с другого конца?       — Мальчишки не плачут, — заметила Юльча, легонько ткнув его в тёплый бок.       — А я и не плачу.       Понятно. Лучше оставить его в покое. Юльча задёрнула штору, как было, и полезла под подушку за пижамой — несмотря на то, что она врезала два часа перед ужином, спать всё равно хотелось.       Когда она вернулась из ванной и села расплетаться на ночь, уже переодетая, пахнущая шалфеем и поцелованная мамкой в макушку, Хрупа наконец-то прорвало:       — Ты мне не доверяешь, потому что я не рассказываю всё от корки до корки.       Сообразил на третьи сутки!.. Юльча возмущённо дёрнула плечом, но не ответила.       — Ты не первая.       Тогда она презрительно фыркнула, расплетая вторую косу.       — Юль, я правда не могу.       — Почему это?       Он помолчал, словно собираясь с духом.       — Ну, на самом деле могу. И даже сделать за вас всё могу. И это будет очень просто — щёлк пальцами, и готово: та-да, победа, лавры, фанфары… И никакого смысла.       Ничего себе признаньице! Юльча подошла и уперлась локтями в подоконник:       — Ну и зачем тогда вся эта ерунда с Рыцарями, если ты всё сам можешь?       Он убито вздохнул:       — Представь, что у тебя в руках власть над миром. Вообще над всем. Мизинчиком шевельнула, и всё, как ты захочешь, стало. Круто, да?       Юльча мгновение подумала:       — А последствия какие?       — Да никаких, — Хрупецкий развернулся, сел рядом с её рукой, как крупный белый кот. Мордочка у него была печальная. — Делай что хочешь.       Только дурак решит, что это круто. А вот Юльча знала, что это…       — …скучно.       — Нет, — качнул он ушастой головой. — Страшно. Весь мир, как одна большая марионетка. Сначала забавляет, потом надоедает, потом пугает. Дилемма всевластья.       — Чё?.. — слово на самом деле было знакомым, но что оно означает, как-то вылетело из головы.       Хрупецкий, всё такой же поникший, глухо разъяснил:       — Выбор из двух зол. Какой ни сделаешь, всё с подвохом. В моём случае проблема в том, что «всё могу, один останусь».       А вот это интересно. Такая трактовка в книжках ещё не попадалась. Юльча подалась вперёд:       — Ну так можно сделать друзей, раз «всё могу»?..       — Если это именно друзья, а не марионетки, придётся дать им равные с собой права. И уже никакого единоличного всевластья, тем более что рано или поздно поссоришься с ними, со всеми вытекающими последствиями. Понятно?       Блин. А ведь он прав!       — И чё?       — И ничё. Или ты играешь во всевластье и остаёшься один, или… ты имеешь в лапах абсолютную власть, но ей не пользуешься. Вообще. Даже ради друзей. Дилемма всевластья.       За окном, как подчёркивающий его слова флуоресцентный маркер, засверкал окнами и загремел пассажирский поезд.       — А если капельку?       — А потом ещё капельку, а потом ещё, а потом стоило ли стараться…       — То есть Партинса ты Зелёным лучом прямо-таки и не лечил? — съязвила Юльча. Напоминать про то, как Хрупецкий лихо перетащил их с Земли на Радужную планету, она всё-таки сжалилась и не стала — тут хоть более-менее логическое объяснение было, он же их в Рыцари хотел завербовать.       Хрупецкий ткнулся лбом в стекло. Помолчал. Неохотно выдавил:       — Не пора ему ещё умирать было.       Юльча насмешливо угукнула. Уж попался на вранье, так хоть бы признал.       — Юль…       — Угу.       — Юль, я ещё за это огребу. И хорошо, если один, а не с ним на пару.       — Угу-угу. А сам только что говорил — без последствий.       Они опять помолчали, потом Хрупецкого окончательно понесло:       — Трудно въехать, да? Я знал, на что иду, когда принимал эту миссию. Если я один за всех решать буду, то ничего хорошего из этого не выйдет, веришь? Прежде всего — то, что хорошо с моей точки зрения, может быть совсем нехорошо с другой. Я же всё равно не вижу абсолютно все причинно-следственные связи мироздания, — выразился, блин, похуже иной училки. — Ну, самый простой пример: вот ребёнок. Из него вырастет убийца. Но если я возьму и сделаю так, что он, например, попадёт под машину ещё в детстве, сколько горя это принесёт его родителям? Можно ли считать и сравнивать проценты горя в этом случае? И потом… А вдруг он таким не вырастет. Даже злодею надо давать шанс. Сечёшь?       Ещё бы не сечь:       — То есть убить или не убить Гитлера.       — Прости, а что такое «гитлер»?       Юльча хмыкнула:       — Забей. Просто… На твоём месте я б не колебалась с выбором.       Хрупецкий тоже хмыкнул:       — Ещё как колебалась бы. Когда видишь не только всё плохое, но и всё хорошее, что из-за плохого человека возникает, очень сложно решить, чем пожертвовать, — он наконец-то покосился на неё огромным тёмным глазом, в котором дрожали отблески вокзальных прожекторов. — Знаешь, Юль, мир — непростая штука. В нём редко всё оказывается таким, каким выглядит на первый взгляд. Для того Рыцари и существуют — у вас остаётся субъективная точка зрения, в отличие от моей, объективной.       — Чё? — снова не поняла она.       Хрупецкий запнулся, повернул голову и наконец-то улыбнулся:       — Ну, своё собственное мнение, без понимания сложных причинно-следственных связей и мучений совести.       Объяснил, называется.       — Ничё не поняла, — Юльча помотала головой. — Ты меня с Жюли-то не путай. Это ей умные слова заходят. А мне по-нормальному надо говорить.       — По-нормальному? — тихонько засмеялся он. Наконец-то просох. — Изволь. Если я всё тебе сейчас расскажу, а потом ещё сам схожу и сделаю — тебе будет интересно? — Юльча решила не отвечать, что ей будет интереснее всего, если паразит заберёт свои лучи и свалит обратно на Радужную планету. Потому что — ну, если очень честно, — это было бы враньём. — Так вот, я — нейтральный нейтраль в соусе из нейтральности и ни во что не вмешиваюсь, пока вопрос не касается непосредственно талисмана. А всё, что вне талисмана, — ваше. Вот вы и разбирайтесь. Где надо, я помогу, если это будет не во вред, — он как-то очень по-человечески привалился щекой к стеклу. — Учитесь управлять силами, самостоятельно узнавать то, что нужно, и принимать решения. Я не всегда смогу быть рядом. Когда-нибудь вам придётся всё решать самим. Без мам, без пап, без старших товарищей, без беленького-пушистенького Кинтса, погрязшего в борьбе со своей дилеммой всевластья. Осознавая ответственность за свои решения. Поэтому лучше учитесь этому сейчас, пока не поздно.       Опять голову морочит и зубы заговаривает. А от темы разговора, между прочим, едва не увернулся.       — Короче, — Юльча прихватила его за шкирку, — колись, чего слёзы лил?       — Ой-ой-ой-ой-ой! — тут же заголосил Хрупецкий. — Шерсть не дери!       — Скальп сниму, если не признаешься, — цыкнула Юльча. — Что ты там хотел сделать и не сделал из-за своей… дилеммы?       Хрупецкий резко помрачнел и сухо ответил:       — Узнаете. И довольно скоро.       — Ну хоть подскажи, с чем это связано? Или я тебя точно на шлёпанцы пущу.       Он всё равно упрямо выдержал паузу. Не притворскую, а словно выбирал слова. И наконец тяжело сказал:       — Мой друг вернулся домой. И то, что он там нашёл, ему очень не понравилось.