Легенда о Радуге: сказки по-взрослому

      — Ты чокнулась, — Юльча моргала, как заведённая, и изо всех сил стискивала спортивную сумку с Хрупом. — Не, ну ты реально с дуба рухнула. Башкой в асфальт.       Они стояли посреди Питера, вокруг обваливались золотые искры переноса, в трёх метрах от них шумел проспект Стачек и вонял перекалённым маслом «Максбургер». Вроде белый день, а вокруг, водоворотом, спешащая толпа, словно уже вечер и все идут с работы. А ведь ещё полдня до того, как офисы опустеют. Ну как можно было забыть, что в больших городах всегда сутолока и кавардак? Хорошо ещё, переместившись, ни в кого не попали!..       — Фи-игак, — заключила Жюли скорее задумчиво, чем ошарашенно, и стёрла пот со лба, — всё-таки получилось. Ну, тогда… В метро, бегом!       …А началось всё ещё вчера вечером. Субботу, как и договаривались, они просидели тише воды, ниже травы, только по вконтакту перестукивались. Юльчу мать забрала из города в лесничество на оба выходных, а Зюня коротко отписывалась — то в доме убирается, то уроки делает. Но пригласила на воскресенье к себе, яблоки в саду обтрясать и шарлотку есть. Юльча взвыла, что хочет, но не получится, а Жюли сама не знала, хочет или нет, но всё-таки решила пойти. Это по-любому лучше, чем сидеть в четырёх стенах и терпеть выразительное молчание Ираиды, умеющей одним выражением спины доходчиво объяснить, как ты её подвела и какое ты ничтожество.       Коржиковы жили на противоположном конце Рыбинки, у самого поворота к пристани, рядом с кремлём. И только приближаясь к их дому, Жюли осознала, что за адрес ей сбросили.       Это же «подрядчиков дом», тот самый!.. Городская достопримечательность, мимо которой экскурсии по городу водят и показывают, как пример местной домовой резьбы по дереву! Говорят, там и внутри есть на что поглядеть, но хозяева не продавали дом под музей и экскурсии не пускали. Неужели Зюня… Жюли даже по лбу себя хлопнула — подрядчик Коржиков, знаменитый в Энске до революции! Ну вообще, надо же быть настолько слепой!!! С первого класса в одну школу ходить и об элементарных вещах не догадываться! Коржиков и Коржикова, они же конкретно родственники. Правду говорят, чтобы что-нибудь спрятать, положи на самое видное место, даже если это факты.       Жюли едва не затанцевала посреди тротуара. Небось Ираидочка-то ни разу в этот дом приглашения не получала, смотрела из-за забора да облизывалась!.. А вот ей. Надо непременно пофоткать и выложить в инстраграм!       Зюня открыла не сразу. Выскочила на высокое резное крыльцо, запрыгала на одной ноге, потеряв огромную фиолетовую галошу, замахала рукой. Неуклюже ссыпалась по ступенькам к калитке. Её огненные кудряшки были в кои-то веки гладко зализаны в две тощие косички, а не торчали задорными беличьими хвостиками, но переносица даже издалека золотилась от конопушек, словно в пасмурный день неожиданно выглянуло солнце.       — Я не знала, что ты в «подрядчиковом доме» живёшь! — выпалила Жюли вместо приветствия.       — Это мой прапрапрадед, — Зюня на мгновение глянула подозрительно, словно искала в её словах подвох, но не нашла и заметно расслабилась. — Проходи.       Запястья у неё были в муке, от свитера пахло корицей.       Жюли поднялась по скрипучим широким ступеням на большое застеклённое крыльцо — дверь тут тоже оказалась старинная, рассохшаяся, со вставкой из наборных стёклышек. Современная, железная, вела с крыльца в дом и выглядела конкретно неуместной.       — Плащ в сенях вешай, — палец Зюни ткнул в большую вешалку, загромоздившую половину крыльца. Там вперемешку висели и приличные вещи, и какие-то старые дождевики с огородными куртками, а под ними шеренгой, словно солдатики, выстроились резиновые сапоги всех цветов и размеров. — Сейчас, чуни тебе достану…       Пришлось пристраивать плащ на свободные плечики, а шляпку на полку, стараясь притулить их подальше от садово-огородного обмундирования. Запачкаешь, а потом влетит. Пока она осторожничала, Зюня деловито откинула крышку с ящика-банкетки и вытащила домашнюю обувь, о существовании которой Жюли раньше не подозревала — подошвы из старого ковра, верх надвязан вручную из остатков пряжи, внутри — стельки из натуральной овчины… Однако безразмерные чудовища неожиданно удобно сели на ноги, и сразу стало ясно, что в деревенском доме другие и не нужны, так тепло и хорошо в этих. У Зюни под калошами были такие же, но поменьше.       Скрипнула входная дверь.       И Жюли снова не удержалась и завопила:       — А-а-а! Настоящая печка!!!       Вход с крыльца оказался чёрным. Из тесной прихожей они попали сразу в кухню, и здесь, как в сказке, топилась огромная русская печь. Бодро пощёлкивали поленья. Вкусно пахло горелой берестой и яблоками. В углу, правда, шипела газом обычная плита на две конфорки, но это понятно — не всякий же раз печь топить, как чаю захочется. Под потолком, по-советски, протянулись верёвки для белья, такие же, как у тёти Зины в Питере. И клеёнка на столе тоже лежала типично советская, в огромных божьих коровках. На подоконнике стоял горшок с настоящим помидорным кустом. Пол загромоздили пластиковые ящики с золотистой гранёной «антоновкой».       —Заберёшь один, — безапелляционно заявила Зюня, махнув на эту гору. — Мамуля велела. А то у нас в этом году яблочный свал, хранить негде и переработать не успеем.       — Да я не дотащу!.. — тут в каждом ящике килограммов по десять, не меньше.       — Я помогу, — сказала Зюня, как отрезала. — Садись куда-нить. Ща, миску помою, и пойдём в сад.       Вот это да, а дома-то она совсем другая!.. Жюли внезапно поняла, что вытаращилась во все глаза: Зюня выглядела необыкновенно деловитой и уверенной в себе, словно в ней кто-то переключил режим. В школе она или хнычет, или вопит, или сидит тише мыши, а здесь — собранная и взрослая, и прямо командует, чего за ней обыкновенно не водится! Она только на технологии немножко такой становится, когда надо кому-нибудь помочь. А дома-то, оказывается, вылитый домовёнок Кузя!       Жюли так и сказала, глядя, как она ловко хлопочет по кухне:       — Ты не Зюня, ты Кузя.       Зюня неожиданно пропустила её дразнилку мимо ушей, что уж вовсе на неё не походило, только яблоком кинулась, огромным, янтарным, налитым до полупрозрачности, с редкими точками парши:       — Грызи пока, что ль.       От плиты тянуло пирогом, от печки теплом, и яблоко вкусно и крепко пахло, холодило руку. В углу, прямо на полу, горкой лежали дрова. Над ними, на стенке, висели огромные банные веники — берёзовые, дубовые и ещё какие-то, из трав. На полке над столом толпились разнокалиберные жестянки, красные в горошек — «сахар», «мука», «крахмал», «перец»… Жюли не удивилась бы, найдя в банках вместо сахара и соли сушёных пауков и ящерицыны хвосты, уж очень обстановка напоминала бабки-ёжкино гнездо.       — А можно… на лежанку залезть? — наконец решилась спросить она, так и не откусив от яблока.       — Никогда не лазила, что ли? — сварливо ответила Зюня, ошпаривая миску из чайника. Жюли отрицательно покачала головой. — Да это как в плацкарте на второй полке, только с подогревом.       Плацкартные вагоны Жюли тоже только в кино видела, но не стала об этом говорить. Жизнь с Ираидой внезапно показалась ей чудовищно узкой, словно со всех сторон стиснутая глухими заборами правил и условностей. Которые, между прочим, две недели как с грохотом рушатся.       Зюня вытерла руки о вафельное полотенце, вышитое крестиком по краям:       — Лан, полезли. Вон, давай со стула, подтягиваешься и наверху. Смотри! — и тут же ловко показала пример. Жюли кое-как вскарабкалась за ней, чуть не сорвавшись в непривычных «чунях».       Потолок, обшитый фанерой, давно небелёный, но чистый, оказался вдруг близко к лицу. Тёплый жёсткий матрас, накрытый шерстяным пледом, был завален подушками, подушечками и подуханчиками в вышитых наволочках. Некоторые вышивки выглядели современными, другие же казались очень старыми, даже выцвели.       — У нас ещё голландка есть, в комнатах, — усмехнулась Зюня. Её глаза по-кошачьи зазеленели в полутьме. И впрямь, то ли домовёнок, то ли гены бабы Яги проснулись. — А здесь даже зимой спать слишком жарко, особенно как папуля с дедулей центральное отопление забацали. Только если простынешь, хорошо. Но раньше всей семьёй, бывало, спали, особенно в войну. Во, зырь! — она свесилась и поколупала что-то внизу, за трубой. Жюли кое-как перегнулась через её макушку: вдоль печного бока тянулась длинная некрасивая выбоина, закрашенная белилами.       — Осколком через окно засветило, — с видом эксперта хвастанула Зюня. — Тут же бомбанули у нас на огороде знаешь как!.. А голландку вообще перекладывали после войны. Бабуля рассказывала, в первый месяц оккупации у нас в доме фрицы на постой встали. И баб-Анину кошку в печку сунули, типа по ночам орала, спать мешала. А баб-Аня обиделась и в топку с дровами гранату подкинула, — она хихикнула. — Хорошо ещё, до революции на совесть строили, только внутри всё разворотило и кирпичи поплавились, а ещё весь дом в саже был и окна вынесло. И ещё повезло, что фрицы поржали и ничего не сделали.       — Ничего себе бабушка, — восхитилась Жюли.       — Пра-пра-пра-бабушка, — поправила Зюня. — Она уже совсем старенькая тогда была. Сказала, что красных пережила и немцев переживёт, пошла и печку бахнула. Хошь, её фотку покажу?       Она ловко ссыпалась с лежанки, Жюли кое-как сползла за ней:       — Зюнь, а мне пофоткать можно?       — Фоткай, — смилостивилась та. — Но только не всё подряд, ладно? Мамуля с папулей не любят, когда к нам на этот счёт пристают.       Отважная бабушка Аня оказалась самой обыкновенной дореволюционной дамой со строгим лицом, брошью под горлом и волосами в пышном пучке. Её маленькая выцветшая фотография в овальной рамке висела на стене гостиной среди других семейных фото — их было так много, что хоть фамильное древо выстраивай. Мужчины, женщины, старики, дети — на поздних изображениях, уже цветных, оказалось, что они по большей части рыжие, как семейка Уизли.       Фотки, если честно, Жюли были не очень интересны: сам дом представлял из себя куда более наглядную историю. Вычурные стулья с гнутыми спинками и ножками, порядком раздолбанные, разбежались по комнатам вперемешку со стульями из семидесятых — холодными, угловатыми, безликими на фоне старинных собратьев. Письменный стол по виду пришёл из конца Советского Союза, но зато на нём разлеглась вышитая лентами старинная скатерть, а сверху пристроился современный ноут под китайской салфеточкой — просто умереть от не-сочетания. Кровать, словно прискакавшая из каталога «Икеи», но с горой подушек, накрытых вязаным кружевным покрывалом, и с белоснежным подзором в тонких вышивках ришелье. А над ней пресловутый ковёр с лебедями. Шторы типично городские, до полу, а на подоконниках за ними — пышная сельская герань. Прямо не дом, а пицца по-гавайски. И, как и в пицце срабатывало дикое сочетание ананасов с ветчиной, так и в доме Коржиковых играл выразительный салат из разномастной обстановки. Но мысленно заверещать от восторга Жюли заставила только просторная «барская» терраса, такая… ау-тен-тичная, хоть кино снимай. Запах старой древесины, надраенный самовар посередь обеденного стола, пол из широченных досок, лестница на второй этаж, под потолком — резные карнизы и балки, но самое потрясающее — настоящая мебель позапрошлого века и окна, живо напомнившие Крепость. С закруглённым верхом, с фигурными стёклами — и некоторые из них были цветными. От них даже на пол блики падали, хоть и не такие яркие, как на Радужной планете. Терраса выходила на реку, и вид из этих огромных, почти до пола, окон был потрясающим.       — Нравится? — с гордостью спросила Зюня.       — Потрясно, — выдохнула Жюли, щёлкая по иконке фото, как заведённая.       — Папуля зовёт, «наш музей». Там вон, в горках, всё, что от деда Ивана и баб-Ани осталось, — она махнула рукой на две застеклённые этажерки. — Чашка его, с благодарностью от градоправителя, заказывали в Петербурге специально к юбилею. Портсигар вон. И мебель тоже ихняя.       Жюли даже не поправила, что «их» — пошла по скрипучим половицам поглядеть на настоящие вещи того времени. Всё было вычищено и блестело — не только чашка с портсигаром, но и дорожный игольничек в виде жёлудя, и резной гребень — похоже, костяной, — и фарфоровые безделушки-куколки… Зюня открыла дверцу и тронула одну такую принцессу:       — Смотри! — статуэтка вдруг закачалась, голова в одну сторону, юбка в другую. — Это болванчик, она двигаться умеет.       Кокетливая головка кивала туда-сюда, руки качали юбку, словно куколка пританцовывала. На кончике носа была едва заметная щербинка, юбка в трещинках со следами эпоксидки.       — Это я в детстве грохнула, дедуля клеил, — призналась Зюня слегка виновато, колупнув трещинку. — Даже боялись, что шевелиться уже не будет. Но ничего, деда починил.       Она закрыла этажерку-горку.       — Ладно, потопали в сад. Шарлотке ещё печься и печься, успеем корзинку натрясти.       Только сейчас Жюли заметила в саду среди яблонь яркое пятно пластмассовой песочницы и какую-то возню рядом.       — Мамуля там с Тимкой, — пояснила Зюня, перехватив её взгляд. — Гуляют. Я ей не разрешила с яблоками возиться, ей врачи запретили тяжёлое поднимать, — она скептически поглядела в окно. — Надо бы им вообще домой идти, а то ветер сегодня…       Теперь Жюли хорошо разглядела за пожухшими кустами смородины рыженькую женщину в кресле-качалке и Зюниного братца, сосредоточенно копающего совочком песок.       — А у тебя мама что, болеет? — спросила она. Вот уж не знала, а Зюня разве скажет?       — Да… — та махнула рукой. — У неё в прошлом ноябре была, это… какая-то ромболия, в реанимацию увезли. Вот, до сих пор лечим, — она тяжело вздохнула, не сводя серьёзных глаз с матери. — Я тогда знаешь, как испугалась!.. Собираюсь в школу, а она вдруг на ровном месте — бах, и лежит на полу вся синяя. Её в больницу на «скорой», а я сижу и реву в голос на пару с Тимкой, как дура. Ни поесть приготовить, ни подгузник поменять, папуля в экспедиции, бабуля с дедулей только через три дня приезжают, — она истерически хихикнула. — Хорошо, Филипп Сергеич помог, и ещё Тамара Викторовна, наша детская врачиха. Она потом сказала, повезло, что я сразу «скорую» вызвала и та быстро приехала, а то б вообще не откачали.       Жюли на мгновение представила на месте её мамы Ираиду. Нет, она бы тоже позвонила сто-три, но… Плакала бы? И вообще, испугалась бы вот настолько? По Зюне-то видно, что ей до сих пор страшно: вон как лицо побелело и глаза мрачно потускнели.       — А что за… ромболия-то? — уточнила Жюли, так как диагноз слышала впервые.       — Да фиг знает, я так и не поняла до конца, — неохотно отмахнулась Зюня, открывая дверь террасы. — Ромб какой-то в организме образуется и убивает насмерть.       «Убивает насмерть» — такое только она выдать и может, но раздражение от очередного перла в кои-то веки не проснулось. То ли серьёзный разговор не позволил, то ли уже привычка стала вырабатываться. Жюли вышла в дверь следом за Зюней и обнаружила ещё одни маленькие сени, где тоже было понавешано рабочей одежды и понаставлено галош. Она напялила куртку, большую и не очень чистую, но зато тёплую, с искусственным мехом внутри. Подвернула рукава, влезла в галоши и вышла следом за Зюней прямо в сад, ступенями спускающийся к набережной. Здесь пылали купы октябринок, лиловые и малиновые, пахло землёй и листопадом.       Жюли вдохнула свежий ветер с реки. Ей в окна комнаты бил такой же, но к нему всегда примешивались бензиновая гарь с парковки для постояльцев и громкие переговоры работников гостиницы, даже неприятно было форточку открывать. А тут… Будто в девятнадцатый век перенеслась. Впечатление не портили ни пластиковая песочница, ни длинная теплица, крытая поликарбонатом, ни здоровенная алюминиевая стремянка, косо стоящая под яблоней, ни шорох автомобильных колёс с набережной.       Жюли обернулась на дом, исподтишка щёлкнула его на смартик. Подрядчик Коржиков ничего не делал наполовину или считал, что сторона дома, выходящая на реку, тоже фасад — резьбы здесь оказалось не меньше, чем с улицы, и она тоже была в отличном состоянии.       — Мамуль! — раздалось от песочницы. — Мы с Юлей яблоки будем собирать. Идите уже домой, а то задувает, как бы Тимка не заболел. За пирогом присмотришь?       Жюли накинула капюшон куртки. Погода, побаловав Энск в злополучную пятницу, и впрямь повернула на холода. Ветер трепал октябринки, обдёргивал листья с крыжовника, редко и глухо бухал яблоками о землю и железную кровлю сарая.       — Здравствуйте,.. — Жюли подошла к Зюниной маме, лихорадочно пытаясь вспомнить имя-отчество, — …Вера… э-э-э, Сергеевна.       — Здравствуй, Юлечка, — вопреки ожиданиям и пятничной сцене, Зюнина мама приветливо улыбнулась. — Спасибо, что нашли мою шалунью.       А, вот в чём дело, Зюня что-то ей рассказала. Жюли махнула рукой:       — Мы сами не лучше, убежали без спроса, — она перехватила странный взгляд Зюниной мамы и поспешно добавила: — Хорошо, что всё хорошо закончилось.       Зюня решительно потянула её за руку к стремянке. Вид у неё был подозрительно угрюмый.       — Значит, так. Я на дереве и передаю тебе яблоки, а ты в корзину складываешь, — велела она. — Ты-то, небось, в жизни ни на одно дерево не залезла.       Жюли ей в ответ язык показала, но с улыбкой, чтобы не было слишком обидно. Зюня и впрямь не надулась, да и не до того ей было: она уже со стремянки добралась до первой развилки и ловко полезла по веткам наверх. Вот нипочём не заподозришь, что главная плакса и аутсайдер класса умеет по яблоням скакать, как настоящая белка!..       В галошах поверх чунь было непривычно — Жюли кое-как подковыляла к стволу поближе, надеясь не сыграть в Ньютона и не получить пресловутым яблоком по макушке. Сорт оказался незнакомым, вовсе не антоновка. Мелкая падалица, бордово-фиолетовая и продолговатая, с сильным сладким и терпким запахом, усыпала землю вокруг высокого корявого ствола.       — Какие… странные, — сказала Жюли, подобрав одно яблочко с подбитым боком. — Похожи на то, что ты из Крепости принесла, только поменьше.       — Надкуси, — донеслось сверху. — Не опрысканы, чистые.       Она кое-как обтёрла плод о рукав и хрупнула. Холодный ароматный сок брызнул во все стороны, наполнил рот. Мякоть оказалась прозрачно-жёлтая, почти янтарная, и удивительно сладкая.       — Не знаем, чё за сорт, — хмыкнула Зюня. — Прадед из Москвы черенок привёз и привил — вроде в каком-то парке срезал прямо с дерева. Во, до сих пор собираем. Но они не хранятся вообще: снимешь, а через две недели как вата. Хошь, их бери! А то всё равно пропадут, куда их столько?       Жюли догрызла то, что можно было объесть с побитого яблочка, и поняла, что отказаться не сможет. Это не магазинные блестючки без запаха и вкуса, больше похожие на восковые муляжи. Это настоящее.       Как и вся жизнь за бетонными заборами, понастроенными Ираидой.       И хоть убейте, она больше не хочет за них возвращаться!       Они с Зюней быстро набрали ящика три — таскали яблоки в корзинах на террасу и складывали слоями, пересыпая золотой шуршащей соломой. А потом пили вкусный травяной чай с ужасно вкусным пирогом, таким толстым, что он едва помещался в рот. И почему яблочный бисквит называют «шарлоткой», это же совсем другое блюдо?.. Но придираться и умничать не хотелось, Жюли было слишком хорошо на прохладной террасе с ворчащим электросамоваром, с тонкой фарфоровой чашкой в руке, с тающим бисквитом во рту. Это вам не ресторанные пирожные и не современные кружки на поллитра кофе, это всё… Ну, уютное. То самое «уютное», которое и связывает семьи. То, что чувствовалось, когда они приезжали в Питер, собирались за одним столом с мамиными старшими сёстрами и обменивались новостями и разными историями. Ираида эти встречи недолюбливала, вечно пыталась от них отвертеться, но Жюли их обожала за вот это самое тёплое чувство уюта. Кому нужно идеальное и европейское, если есть вот такое, хотя бы иногда?..       Зюня слово сдержала, и тяжеленный пакет яблок они дотащили до «Паруса» вдвоём. Грызть не перегрызть. Пока шли, Жюли подметила одну деталь: чем дальше уходила от дома Зюня, тем больше впадала в свой обычный режим запуганной плаксы. Интересно… Вот Юльча всегда одинаковая, что в школе, что дома. О себе Жюли тут же заподозрила, что, наверное, она в музыкалке меняется, но наверняка не знала — со стороны-то на себя не поглядишь. Но почему Зюня, такая взрослая и сдержанная дома, так перевоплощается на улице?       В общем, было над чем поломать голову.       Когда домой из «Речной» вернулась Ираида и вопросительно поглядела на гору мытых яблок, Жюли немного покривила душой и наплела, что просто шла мимо дома Коржиковых и Вера Сергеевна навязала ей целый пакет. Ираида недовольно поджала губы, но ничего не сказала, ушла в кабинет и засела за компьютер. Жюли чуть ли не впервые за несколько лет вдруг захотелось подойти к ней и обнять сзади, но она представила себе Ираидину реакцию — и вместо этого поднялась к себе.       Если очень, очень одиноко, можно открыть блокнот, проверить расписание концертов и репетиций, а потом врубить скайп, кликнуть по волшебному нику и через минуту-другую ожидания услышать из динамиков весёлое:       — Привет, Жюлёнок!       Жюли едва не всхлипнула. Хоть кому-то она небезразлична. Пусть и на другом конце света. Четыре с половиной часа на машине — это всё равно что в Антарктиде!.. Не уткнёшься лбом, не поскулишь тихонько, не пожалобишься. Но хоть по скайпу друг друга увидеть и услышать.       Папа сразу понял, что у неё всё наперекосяк, и спросил:       — Что случилось? Опять она тебя довела?       Жюли махнула рукой:       — Я сама виновата. Мы тут в пятницу с девочками… — и залпом вывалила историю с потерявшейся Зюней, только волшебные подробности опустила. Папа внимательно всё выслушал, а потом заметил:       — Пятница когда была, а сегодня воскресенье. Хочешь, я ей позвоню? Спустит пары на меня, может, с тобой оттает.       Жюли только головой замотала. Не хватало ещё, чтобы Ираида на папу наорала под горячую руку. Они и так ни разу нормально не разговаривали со дня развода, только на повышенных тонах. Опять будут крики снизу, «это всё твоя наследственность» и прочее. Очень приятно такое слушать!..       — Я сегодня в потрясном доме была, — доложила она, вытряхивая память из телефона и шарясь по столу в поисках переходника. — Ты вряд ли про него знаешь, это наша местная достопримечательность. У меня там, оказывается, одноклассница живёт. Я попозже в инстраграм фотки выложу, Зюня разрешила. Па-а, какая там домовая резьба!..       Он засмеялся:       — Может, тебе в искусствоведы пойти?       — Нет, — в будущей профессии Жюли была твёрдо уверена, даже вопреки Ираидочкиной программе-максимум с британским обучением менеджменту. — Я уже решила, что буду прокурором.       Папа вытаращился.       — Чтобы всех сажать, — припечатала Жюли. — Надоело, что оправдывают всяких гадов. В Питере же полно юридических?.. Пойду к вам, в МВДшный.       Глаза папы стали ещё больше:       — А-а-а… Мама что сказала?..       — Какая разница, — Жюли равнодушно пожала плечами. — Получу паспорт — сама буду решать, что мне нужно, без моего согласия она ничего предпринять не сможет. А попробует настаивать, пожалуюсь в городскую опеку, что мои права ущемляют по… — она быстро взглянула на приклеенную над столом бумажку, — …пятьдесят седьмой статье Семейного Кодекса РФ.       Папе её речь совсем не понравилась, это стало ясно по лицу и по грозному:       — На мать жаловаться?!       — Она не «мать», она «Ираида», — обиженно буркнула Жюли. Ну вот, даже тут её не поняли. — Я от неё только спину вижу. Ей до моего мнения дела нет. Почему я должна с ней считаться, если она со мной ну вообще не считается?.. Пятьдесят шестая статья говорит, что у меня есть право на защиту!       Судя по лицу, папа не знал, продолжать её ругать или всё-таки рассмеяться:       — Жюлёнок… Откуда ты только этой ерунды набралась?.. — он всё-таки слабо улыбнулся. — Да уж, прокурор из тебя вырастет что надо. Но ты пока повремени с опекой. А я попробую дожать маму. Ты уже взрослая, можешь о себе позаботиться, пока я на гастролях, а если что, Зина и Аделаида рядом.       — Ага, особенно Адочка, — Жюли аж горло прочистила. Средняя тётя — то ещё эфемерное создание. Бывшая балерина, новичков в Мариинке муштрует, конкретно строгая и точно знающая, как надо… Пока не выйдет за порог театра. В быту это совершенно бесполезная «творческая личность», у которой всё разваливается и все краны текут, а она даже не знает, как вызвать сантехника. А когда решительная и деловая тётя Зина берёт на себя все ремонты и перестройки в её квартире, то получает в ответ не обычное человеческое «спасибо», а манерное «фи, Зиночка, ты прямо квинтэссенция советского пролетариата».       Жюли за такое давно бросила бы тётю Аду на произвол судьбы. Но тётя Зина слишком добрая, чтобы оставить сестру-недотёпу один на один с бытовыми проблемами. Она и мужа своего теребит, чтобы тот с папой общался, хотя какое там общение между начальником цеха на судостроительном и скрипачом из Мариинского театра?.. Если только с удочкой на Неве посидеть, это они оба любят, но даже тут у них разный подход. Дядя Паша весь в «результате» — ему б поймать большое, толстое, на профессиональную блесну, с гордостью притащить домой, взвесить, сфоткать и прославиться на тематическом форуме. А папа весь в «процессе» — клевать носом над обыкновенным крючком с червяком, словить за целый день жалкую уклейку, мелкого матросика или другую кошачью радость… улыбнуться и выпустить обратно.       — Как вообще дела-то, если не считать плутаний в трёх соснах? — вот почему папа умеет с юмором относиться даже к такому серьёзному преступлению, а Ираида морально раздавливает за малейший пустяк?       — Ну… Концерт Холлендера дали разучивать, — она вздохнула. — Но я только начала.       — Эмоциональная вещь, — благосклонно кивнул папа. И тут же хитро подмигнул: — Хочешь, перешлю минусовку оркестра? Будешь учить, как белый человек, а не под фоно.       Жюли вспомнила, как пальцы на струнах узелочками завязываются даже без аккомпанемента, сглотнула и быстро перевела тему:       — А ещё пирогом сегодня угостили вкусным и яблоками, — тут её осенило. — Па, а что это за диагноз такой — ромболия?       В конце концов, он с Зюниной мамой в жизни не встретится, почему б и не узнать.       — Может, тромбоэмболия? — уточнил папа чуть снисходительно. Жюли неопределённо пожала плечами, а он счёл это за согласие. — Страшная штука. В сосудах кровь загустевает и образуется тромб. А потом отрывается и закупоривает артерию. И всё. Кровоток останавливается, можно заказывать гроб — счёт на минуты идёт, часто даже до больницы довезти не успевают.       — А если повезёт? — уточнила она, внутренне похолодев от такой информации. Ох уж эта Зюня. «Ромболия» несчастная. Надо же было такое брякнуть, ромб вместо тромба!..       — Тогда — очень долго лечиться и очень много таблеток на всю оставшуюся жизнь, — ответил папа уже с заметным беспокойством, и даже по пикселящей видюшке стало ясно, почему. Вечно он, когда за Ираиду волнуется, начинает подбородок тереть. — А ты чего это заинтересовалась?       — Да… Так, — она отмахнулась. Неужели он и впрямь подумал, что Ираида способна серьёзно заболеть? Да от неё даже вирусы ОРВИ дохнут! — У одноклассницы мама прошлой осенью… Но там повезло. Просто интересно стало, что за болезнь такая, а то Зюня всё — «ромболия», «ромболия», а гугл не понял…       Папа заметно выдохнул, кивнул.       — Всё с тобой понятно, Жюлёнок. А маме я всё-таки позвоню сегодня после репетиции.       — У тебя же сегодня нет?.. — Жюли даже на всякий случай покосилась на расписание, проверить, не ошиблась ли.       Но папа засиял, как хвастающийся мальчишка, и гордо ответил:       — Финальный прогон! Нам всё-таки дали фойе, завтра в три выступаем.       Фойе — это, конечно же, фойе Стравинского в новом корпусе Мариинского театра, а «мы» — это папин барочный квинтет. Жюли его только в черновой записи слышала. Вечно, как приедут в Питер, куда угодно с Ираидой идут, кроме как к папе на выступления. Тем не менее, на репетицию большого оркестра Мариинки удалось пару раз пробраться благодаря помощи тёти Ады, но то оркестр, а то квинтет! Жюли даже в голос заскулила — опять не получится увидеть папу с виолой. Старинный инструмент вживую, это ж конкретно круто! Скрипка чуть ли не до восемнадцатого века считалась вторым сортом, для народного развлечения, а у дворян в почёте была её нежная старшая сестра. Однако с рождением симфонии виола просто умерла — ей оказалось не под силу звучать в оркестре наравне с духовыми. Теперь её тихую, похожую на человеческий голос, песню можно услышать лишь изредка, в коллективах особых любителей старины.       Нет, ну конечно, папа ей на виоле играл, но то дома, без сопровождения остальных инструментов — клавесина, блок-флейты и прочих «тихушников», задавленных мощью симфонической музыки. Эх, Мариинка в Питере, а она в Энске… Не перелетишь же туда по воздуху.       …И тут как щёлкнуло. А почему нет?       С этой мыслью Жюли и заснула, то решаясь, то вновь сомневаясь. Если сила подведёт, особенно на обратном пути, будет настоящая беда. И потом, использовать волшебство только для своего «хочу» нельзя. А с другой стороны, начало в три — с запасом после шестого урока, и, если прогулять ансамбль, всё удачно складывается. Прослушать концерт и обратно, как раз к музлитре. Ираида даже не заметит, когда к шести за ней приедет. И девчонок с собой взять, они такой сказочной музыки в жизни не слышали! Можно даже Хрупа, ему полезно знать, что на Земле существует не только рэпчик и японская попса, или что там Юльча слушает. Притулиться где-нибудь на задних местах, где папа не увидит…       А на ансамбле только порадуются, что её нет — меньше одёргиваний и «ещё раз, с предыдущего такта».       Утро началось, как и положено в понедельник, с тяжёлых обстоятельств: Зюня явилась в школу белобрысая, без единой конопушки, совершенно непохожая на себя и зарёванная до багровых пятен. Лёлька Кривцова даже приняла её за новенькую — впрочем, ненадолго, пока не услыхала знакомое нытьё.       — Мамуля решила, что я втихаря покра-асилась! — рыдала Зюня перед уроком, уткнувшись носом в руки. — Запилила, как пилой, хоть домой не иди-и!.. Ма-ало было пя-а-атницы-ы! Ну что мне делать?!       — Головой в следующий раз думать, прежде чем волшебнить, — Жюли изо всех сил старалась не рассмеяться.       — Да я нарочно, что ли?! — пуще прежнего зашлась Зюня. — Я вчера перед сном просто им сказала, что терпеть их не могу, вот пусть бы и убирались на все четыре стороны-ы-ы!       — Кто? — опешила Жюли.       — Конопу-ушки-и-и!.. — даже парта заходила ходуном от рыданий. — А они по-правдашнему сбежали-и-и!!! И обратно перекраситься не выходит, я уж пыталась! Обои в комнате рыжими стали, стол посинел, а волосам хоть бы хны! Прямые и вот!.. — она потянула за идеально ровную платиновую прядь, соплёй свисающую из-под резиночки. — Я даже фломиком пыталась накрасить — исчеза-ает!..       Тут Жюли не выдержала и всё-таки прыснула — картинка с Зюней, с утра пораньше пытающейся раскрасить фломастером взбунтовавшиеся волосы, её добила.       — Очень весело! — ещё вчера конопатый, но теперь чистый кулак больно въехал в бедро, а тут ещё Ритка подлила масла в огонь:       — Ой, Коржикова-а… это-о… где так зачётно волосы покрасила? Дорого взя-али?       — Да чтоб ты облысе… — зашлась от обиды Зюня, но тут Жюли её в панике подтолкнула, оборвав добренькое пожелание на середине. Ужасно, а вдруг сбудется? Конопушки-то с рыжиной улетучились. Мало было разгромленной ветеринарки и сорванных соревнований, ещё и с Риткой выйдет история?! Но Зюня уже и сама опомнилась, прикусила язычок и горько вытерла нос рукавом. Как маленькая, ей-богу. Жюли подумала секунду и достала ей одноразовый платок:       — Всё, хватит плакать. Что сделано, то сделано, — Ритка как раз обиженно отошла, но Жюли всё равно понизила голос: — Как заколдовалась, так и расколдуешься, только успокоиться надо. Хрупа попросим, чтоб помог.       — Этот поможет, как же, — жалобно всхлипнула Зюня. — Он только с пирожками помогает, а с остальным, типа, сами выкручивайтесь.       Вот ведь… неприятность. И жалко её, недотёпу, только как успокоить? Проблема-то очевидна:       — Ты просто от паники сконцентрироваться не можешь, вот и не получается правильно наволшебнить.       Почему-то Зюню это не утешило: она вскинула гневные глаза, пылающие зелёным огнём, собралась что-то выпалить, но тут зазвонил звонок и в класс вошёл Филин. Пришлось быстро спрыгивать и бежать за свою парту, так и не закончив разговор.       Юльча, как водится, опоздала — влетела ещё более растрёпанная, чем обычно, даже вечная тельняшка на одно плечо сбилась, — и встала в ступоре, моментально опознав белобрысый сюрприз посреди класса.       — Дневник на стол, и марш на место, — буркнул Филин. Похоже, он сегодня не выспался или всё ещё сердился за пятницу: не шутил, не улыбался и даже не проехался по внезапной блондинистости Зюни.       Юльча протопала к своей парте и бухнулась на место у окна, на ходу обменявшись короткими тумаками с Заливахиным и Козловым. Грохнула сумку на подоконник — сегодня та была набита ещё больше, чем обычно, как будто Юльча решила взять в школу сразу палатку со спальником. Но настоящую причину таких размеров первой обнаружила, как водится, Лёлька: примерно в середине урока она подняла руку и, не дожидаясь, пока Филин обратит на неё внимание, пропищала на весь класс:       — Филипп Сергеич, а у Кукушкиной в сумке живой кролик!!!       Жюли чуть за голову не схватилась: вот только Хрупа в школе не хватало! Но Юльча даже бровью не повела, флегматично открыла молнию, достала «контрабанду» и подняла на вытянутых руках:       — Где вы видели котокроликов с крыльями? Просто анимешный талисман.       Ну да, это как с цветом стен в коридоре ветеринарной клиники. Сначала сказать, потом показать, все увидят то, что озвучено. Да и Хруп изображал игрушку очень натуралистично: таращил глаза пуговицами, не дёргал носом, висел неподвижной тряпочкой. Филин только устало вздохнул:       — Убери.       Юльча с непрошибаемой серьёзностью посадила Хрупа обратно и небрежно задёрнула бегунок молнии.       — Он шевелился! — опомнившись, взвыла Лёлька.       — Кривцова, ну ты доехала, — не меняясь в лице, ответила Юльча. — Что было в твоём соке?       — В каком… соке?       — Ты уже не помнишь? А кто перед школой пил, нахваливал и мне впаривал? — уже стало понятно, что Юльча её бессовестно троллит за ябедничество. По классу покатились тихие смешки. Лёлька растерянно огляделась. Голос Юльчи сделался совсем доверительным: — Ты со мной этим соком не делись, я его не буду.       Смех набрал силу, даже Филин постучал ручкой по парте:       — А ну, тихо. Угомонились все. Ябеда, сок — обе к доске. Ты — за стукачество, а ты — за разговорчики в строю и опоздание, — но глаза у него наконец-то немного оттаяли.       На перемене Жюли при поддержке Зюни накинулась на Юльчу, не дав ей и рта раскрыть:       — Ты зачем Хрупа в школу притащила?!       — А куда мне его девать было? — огрызнулась та. — Я только что с Баламутова. Мамка до школы на байке подкинула. На мосту опять пробка в два кэмэ. Думала ваще, только ко второму уроку доберусь.       — Ну и отдала бы маме, — буркнула Зюня, настроение которой ни на каплю не поднялось.       — Она по делам рванула, — Юльча сунула руку под крышку сумки, словно гладила Хрупову шёрстку, а тот сидел себе тихонечко и помалкивал, как воды в рот набрал. — А у вас чё за фигня?       И выразительно поглядела на изменившуюся причёску Зюни.       — Ерунда, пройдёт, — отмахнулась Жюли, и только тут решилась окончательно. — Девочки, айда сегодня на концерт? Я проведу бесплатно. Не пожалеете!       Зюня нахмурилась ещё сильнее, сварливо упёрла руки в бока:       — Какой вообще концерт? Делать, что ли, нечего?! Вот у меня, между прочим, сегодня до фига чем заняться! И вам советую!!!       — Ты же сама не хотела домой… — начала Жюли и тут же поняла, что зря это сказала. Зюня даже побагровела от злости, невнятно рыкнула и убежала в сторону кабинета английского — она в другой группе занималась.       Юльча озадаченно поглядела ей вслед:       — Это чё ща было?..       — Характер, — а чем ещё объяснить Зюнино выступление? — Она себя случайно заволшебнила в блондинку, а назад не получается. Ещё и влетело с утра. Вера Сергеевна же не знает про её силу, думает, покрасилась. А Зюня бесится, — Жюли приподняла клапан Юльчиной сумки и сразу же увидела лукавые фиолетовые глазищи. — Хруп, у неё же получится… ну… обратно? А?       — Прямо даже и не знаю, — вполголоса протянул хитрый котокролик. — Если у Рыцаря семь пятниц на неделе и язык без головы, то что решит талисман? Может и навсегда такой оставить, чтобы думала, что говорит.       — Ну Хру-уп! — как можно слаще промурлыкала Жюли. — Уговори талисман, ты же его хранитель. А я тебе… шоколадку?..       — Я в таких вопросах не продаюсь, — гордо отвернулся Хруп… и нервно облизал нос. Пришлось увеличить масштаб взятки:       — Швейцарскую. На триста граммов… нет, большую коробку «мерсишек» с разными начинками. А?       Юльча, которой мгновенно надоели мирные переговоры, фыркнула на весь коридор:       — А не уговоришь, хвост накручу и без ужина оставлю!       — Да вы обнаглели! — возмутился Хруп. — Это вам что, детский сад? С силами не шутят! Если у Зюньки волосы облиняли, значит, в этом есть какой-то смысл! Значит, талисман сказать что-то хочет! Я ему что, указ?       С такой отповедью не поспоришь, они вздохнули и отстали. А тут и перемена закончилась.       После русского, вместо завтрака, Жюли набрала телефон Адочки и напела, что, мол, питерские знакомые хотят на папино выступление и всё такое. Адочка моментально сдала, на какой из проходных в театр будет сидеть свой человек, и пообещала его предупредить, а знакомым надо будет только сказать, что они от неё. Таким образом, проход в Мариинку за большое спасибо был обеспечен, осталось дело за малым — перенестись без приключений и не попасться на глаза родственникам и знакомым.       Зюня весь день на них дулась и не разговаривала, будто это они виноваты в её злоключениях с волосами. После занятий она кисло помахала издалека и отправилась восвояси, так и не сказав ни слова. От этого остался какой-то неприятный осадочек, словно они её бросают на произвол судьбы. Хотя, объективно говоря, что они могли сделать? Сопли уже подтёрли, на Хрупа попытались нажать — чего ещё? И потом, она первой кричать начала…       — Обиделась, — нахмурилась Юльча. — Не, ну чё она? Можно подумать, это мы ей шевелюру отблондинили.       Значит, противный червячок её тоже грызёт? Жюли поёжилась, смутно чувствуя, что Зюню надо бы догнать. Но так хотелось к папе… Она уже понимала, что концерт — это лишь предлог, а всё, что ей на самом деле нужно, это уткнуться в папину рубашку и так простоять целый день или даже неделю. Потому что сколько можно со всех сторон налетать на глухие бетонные заборы и даже саму себя ощущать не живой, а отлитой из цемента?       — Пошли, где никто не видит, — хмуро сказала она, утягивая Юльчу к туалету. Ей нужно несколько секунд для концентрации, и вспышка, наверное, будет неслабой — это всё-таки не на километр телепорт, а на все триста с хвостиком.       …И вот они стоят на проспекте Стачек, и вокруг них осыпаются золотые искры, и вокруг суета и кутерьма большого города, и папин дом видно чуть дальше по улице, и Юльча ошалело хлопает глазами… И до начала концерта меньше часа.       Луч всё-таки промахнулся, перенёс не поближе к папе, а поближе к его дому. Значит, придётся своим ходом добираться.       — Вперёд! — скомандовала Жюли и, вцепившись в рукав Юльчи, потянула её к метро.